Александр Васильевич Суворов_1
К.Осипов
А. В. Суворов.
Оглавление:
Юные годы Суворова
На полях Пруссии
Суворов - командир полка
Война с конфедератами
На берегах Дуная
В Приволжье и на Кубани
Суворов и его крепостные крестьяне
Турецкая война 1787-1791 годов
В Финляндии и в Польше
Конфликт с Павлом I
* * *
Юные годы Суворова
Александр Васильевич Суворов происходил из старинного русского дворянского рода 1. Дед его, Иван Григорьевич, занимал видное положение при Петре I. В 1709 году (по другим сведениям, в 1705 году) у него родился сын Василий. Крестным отцом новорожденного был сам Петр. Впоследствии, когда крестнику исполнилось пятнадцать лет, царь взял его к себе денщиком и переводчиком ("денщики" Петра I были его доверенными лицами, выполнявшими особые, иногда секретные, поручения).
В царствование Екатерины I Василий Суворов был произведен в сержанты и определен в Преображенский полк. В 1730 году он был поручиком, в 1742 году служил прокурором бергколлегии (горного ведомства), а в 1753 году получил чин генерал-майора и в течение некоторого времени исполнял обязанности прокурора Сената. В декабре 1760 года, во время Семилетней войны, Василий Иванович был назначен генерал-губернатором Кенигсберга.
Василий Суворов был сравнительно небогат, очень бережлив и даже окуп. Женился он на Авдотье Федосеевне Мануковой (дочери дьяка) и имел от этого брака двух дочерей и сына Александра.
Отец Суворова Василий Иванович Суворов.
Александр родился 13 ноября 1730 2 года в Москве. Дома, в котором он родился, в настоящее время не существует; можно полагать, что он находился на Арбате, около Серебряного переулка 3.
Детство мальчика протекало в Москве. Не мог он не бывать и в принадлежавшем его отцу поместье. В доме Суворовых, как и в их вотчине, не существовало того высокомерия и жестокости по отношению к крепостным крестьянам, которые характерны для тогдашнего вельможного дворянства. Маленький Александр проводил много времени в обществе своих сверстников - крестьянских ребятишек, и общение с ними, наряду с тем, что он наблюдал в обращении его родителей с крестьянами, заронило первые зерна уважения к простому русскому человеку - черта, отличавшая впоследствии Суворова и во многом способствовавшая его необычайной популярности среди солдат.
Со времени Петра I каждый дворянин обязан был, вступая в военную службу, проходить ее с нижних чинов. Дворяне нашли способ обходить этот закон: они записывали сыновей в гвардию при самом их рождении, и, живя еще в родительском доме, дети постепенно повышались в чинах.
Так, граф Рибопьер четырех лет от роду был уже, произведен в офицеры. Случалось даже, что в гвардию записывали еще не родившихся: в воинских документах оставлялось пустое место для имени.
Однако будущий генералиссимус, вопреки этому обыкновению, не был записан при рождении на военную службу: отец не предназначал - Александра к военной карьере. А тут еще мальчик оказался хилого сложения, на вид болезненный. Как было пустить единственного сына по пути бранных невзгод?
Это в дальнейшем обернулось для Суворова благоприятной стороной: вынужденный пройти солдатскую службу по-настоящему, он глубоко ознакомился с бытом и нравами русских солдат.
Итак, для маленького Александра было избрано гражданское поприще. Отец не удосужился позаботиться о серьезной подготовке сына. Занятый служебными и хозяйственными делами, вдобавок опасавшийся расходов на преподавателей, он мало обращал внимания на воспитание мальчика. Только природные дарования и неутолимая любознательность помешали Александру сделаться "недорослем" со скудным багажом поверхностных и бессистемных знаний, что было свойственно сверстникам-дворянам его круга.
У Василия Ивановича была неплохая библиотека по военным вопросам. Там были Плутарх 4, Юлий Цезарь 5, жизнеописание 'Карла XII 6, записки Монтекукули 7. Пытливый ум мальчика нашел богатую пищу в этих книгах. Он перечитывал их одну за другой. Сидя по целым дням в пустой библиотеке, он мысленно разыгрывал настоящие сражения: переходил с Ганнибалом 8 через Альпы, воевал вместе с Цезарем против галлов, совершал молниеносные переходы с Морицем Саксонским 9.
Детское воображение Александра было поражено картиной военных подвигов. С проявившимися уже в детстве упорством и настойчивостью он начал готовить себя к военной деятельности. Это выражалось не только в чтении специальных книг, но и в целой системе самовоспитания, которую установил для себя десятилетний мальчик. Будучи от природы болезненным, легко подверженным простуде, он поставил себе целью закалиться; для этого он обливался холодной водой, не надевал теплого платья, скакал верхом под проливным дождем и т. д. Домашние удивлялись странностям ребенка, отец между делом читал ему нотации, пытался отвлечь от чтения военных книг. Все это способствовало еще большему самоуглублению мальчика, усилению его природной замкнутости и заставило его еще сильнее пристраститься к избранному им поприщу. В конце концов Василий Иванович махнул рукой на упрямого ребенка, а окружающие уже тогда окрестили его "чудаком". Эту кличку Суворов пронес через всю свою жизнь, и она неизменно свидетельствовала не столько о его странностях, сколько об ограниченности тех, кто награждал его такой кличкой.
Рассказывают, что счастливый случай помог Александру настоять на своем, избегнуть намеченной для него отцом гражданской деятельности и стать военным. Когда мальчику исполнилось одиннадцать лет, к Василию Ивановичу приехал его старый приятель генерал Ганнибал, увековеченный Пушкиным под именем "арапа Петра Великого". Василий Иванович со вздохом поведал о причудах и упорстве сына. Заинтересованный Ганнибал захотел поговорить с мальчиком.
Сидя в своей комнате, Александр предавался любимому занятию - разыгрывал при помощи игрушечных солдатиков какое-то сражение. Ганнибал стал с интересом наблюдать. Вскоре он заметил, что это не просто игра: мальчик довольно свободно ориентировался в тактических сложностях маневра. Ганнибал стал подавать советы. Маленький Суворов ловил их на лету, иногда соглашался, иногда спорил. Завязалась оживленная беседа о военных правилах, о великих полководцах, и старый генерал поразился меткости суждений мальчика. Он вернулся к Василию Ивановичу и категорически заявил, что вопрос о призвании Александра решен им самим и притом вполне правильно.
- Если бы жив был батюшка Петр Алексеевич, - добавил он, - поцеловал бы его в лоб и определил бы обучаться военному делу.
Василий Иванович хотел было позвать мальчика, но Ганнибал остановил его:
- Нет, брат, не зови его сюда: его беседа лучше нашей. С такими гостями, как у него, уйдет он далеко.
Суворов-отец, вероятно, и без того испытывал беспокойство, предвидя стычки с сыном, не желавшим примириться с чиновничьей службой. Настойчивый совет Ганнибала окончательно побудил его переменить свои планы относительно будущей деятельности сына. Александру было дано согласие на военную карьеру.
В следующем году отец записал Александра в гвардию. Он был зачислен в лейб-гвардии Семеновский полк в качестве солдата (мушкетера), но оставлен пока в родительском доме с обязательством изучать "указные науки".
Эти науки, за которые должен был приняться дома двенадцатилетний Суворов, были довольно многочисленны: "арифметика, геометрия, тригонометрия, планов геометрия, фортификация, часть инженерии и артиллерии, из иностранных языков, также военной экзерциции и других указных наук". В большинстве случаев "недоросли" выполняли эту программу более чем поверхностно. Что касается Суворова, то отец мог дать ему некоторые указания по фортификации и артиллерии; иностранные языки он начал изучать еще раньше, но серьезных занятий любознательный мальчик был по-прежнему лишен.
В 1747 году Александр, еще ни разу не появлявшийся в полку, начал продвижение по лестнице чинов: он был произведен в капралы.
Наконец, 1 января 1748 года он прибыл в полк и был прикомандирован к 3-й роте. С этого дня началась действительная служба будущего генералиссимуса.
Русская армия середины XVIII века отличалась от западноевропейских армий некоторыми своеобразными чертами. Прежде всего она была почти однородна по своему национальному составу. Одним из важнейших последствий военной реформы Петра I был полный отказ от использования в русском войске иностранных наемных солдат 10. Во всех прочих армиях, кроме шведской, где также не было наемных солдат, наемники составляли значительную, часто преобладающую часть.
Моральный уровень такой национально однородной, пополняемой за счет коренного населения армии был гораздо более высоким, чем армий, состоявших из наемников различных национальностей. Русские солдаты были чрезвычайно восприимчивы к идеям боевого служения отечеству. В то же время среди них было широко развито чувство товарищества, взаимной выручки, чувство братства по оружию.
Русская армия имела еще одно преимущество перед прочими европейскими армиями - лучший способ рекрутирования новобранцев. В 1705 году Петр I ввел систему рекрутских наборов. Объявляя набор, власти только указывали, сколько рекрутов должно поставить село (обычно одного на 130-150 человек); кого именно надлежит послать, это решал сельский сход, "мир". Однако не следует идеализировать этот порядок, преувеличивать демократический характер его, ибо, конечно, решающую роль на таких сходках играли местные богатеи либо представители помещичьей власти. Но все же, в конечном счете, эта система комплектования армии была более передовой, чем в западноевропейских государствах. И там, наряду с наймом чужестранцев, вербовали собственных подданных. Но вербовка производилась бессистемно и неорганизованно.
Важно было также то, что русская армия имела надежную материальную базу.
Вторая половина XVIII века характеризуется интенсивным развитием русской экономики. Дворяне, купцы и даже крестьяне строили фабрики и заводы; улучшались методы производства, крепостной труд вытеснялся более продуктивным вольнонаемным; развивалась кустарная промышленность; увеличивалось производство сельскохозяйственных продуктов, стимулируемое начавшейся продажей этих продуктов помещиками на сторону; усиливались экономические связи между районами; быстро росла внутренняя и внешняя торговля.
Хозяйственное развитие России достигалось ценой беспощадного усиления эксплуатации широких масс.
Но самый факт этого развития имел, с военной точки зрения, чрезвычайно большое значение. Во-первых, он способствовал весьма активной политике правительства, стремившегося расширить границы государства, обеспечить выходы к морям и рынки сбыта. Во-вторых, он создавал прочный материальный фундамент для армии.
На фоне общего промышленного развития особенно шагнула вперед та отрасль, которая играет решающую роль для удовлетворения военных нужд: металлургия. Широкая правительственная поддержка и обеспеченный сбыт продукции обусловили быстрый рост созданной на Урале металлургии. K концу XVIII века в России выплавлялось 10,3 миллиона пудов чугуна, в то время как в Англии в те же годы выплавлялось только 8 миллионов; к тому же качество русского чугуна было выше, чем английского.
Наличие металла позволило развивать военную промышленность. Во второй половине XVIII века в России имелось 3 оружейных завода, на 15 заводах отливали пушки, на 60 производились ядра и пули. В течение года русские оружейные заводы могли дать 30 тысяч ружей и около тысячи пушек. Качество ружей и пушек было высоким. Для егерей (части, формировавшиеся из наиболее метких стрелков) выпускались нарезные ружья, для остальных пехотных частей - гладкоствольные кремневые ружья усовершенствованной конструкции.
B артиллерийском деле большую пользу принесли новые гаубицы, изобретенные М. В. Даниловым при участии известного конструктора-оружейника А. К. Нартова. Эти гаубицы были введены в армию видным деятелем елизаветинского правительства П. И. Шуваловым и оставались в употреблении вплоть до введения нарезных орудий. Они отличались точностью и дальностью стрельбы (можно было стрелять на дистанцию до одной версты) и поражали большую площадь: несколько расширенное сечение способствовало рассеянию картечи, при взрыве снаряда осколки разлетались на значительное расстояние, нанося противнику тяжелые потери.
Существовала также удлиненная гаубица, орудие промежуточное между гаубицей и пушкой. Благодаря изображению на них единорога, входившего в герб Шувалова, эти орудия были прозваны единорогами. Полевые единороги имели шесть калибров, из них 1 пуд, 1/2 пуда и 1/4 пуда состояли на вооружении русской армии вплоть до введения нарезной артиллерии.
Для своего времени гаубицы и единороги являлись усовершенствованными орудиями и служили образцом для западноевропейских конструкций.
Однако все эти преимущества и благоприятные условия для развития русской военной силы долгое время оставались неиспользованными, их некому было реализовать. Громадные возможности русской армии находились под спудом в значительной мере потому, что в руководстве ею при преемниках Петра I очень большую роль играли иностранцы. Они насаждали чуждые России западноевропейские порядки, которые причиняли серьезнейший вред русской армии. Жестокая палочная муштра являлась средством подавить волю. Солдат, выработать у них рефлексы слепого повиновения. Бесконечные занятия шагистикой и внешней отделкой приемов преследовали цель заполнить весь день солдат, лишить их "опасного" досуга, во время которого они могут обдумать свое тягостное положение и обсудить способы борьбы с ним. Эти порядки вытекали из природы наемной (или насильственно набранной) армии. В русской армии дело обстояло иначе. Солдаты хотя и чрезвычайно тяготились воинской службой, навсегда отрывавшей их от семьи, но считали ее государственной повинностью и относились к ней с чувством ответственности и внутреннего долга. Исторически сложившийся патриотизм русского народа, привычка сражаться "не за страх, а за совесть" против внешних врагов, воинские традиции, передаваемые от поколения к поколению, - все это делало русскую армию устойчивой в моральном отношении. Муштра не была целесообразна здесь ни в какой мере, она приносила только вред, потому что уничтожала инициативность солдат. Столь же неуместно было презрительное отношение к "нижнему чину" - также переносимое из западных (главным образом немецких) армий в русскую. Часть русского офицерства восприняла все же эти порядки и следовала им.
Преувеличенное представление о значении парадной стороны военного дела приводило к тому, что воспитанию подлинно боевых, жизненно необходимых для успешного ведения войны качеств, не уделялось достаточного внимания. Копируя прусские порядки, в русской армии ввели неудобную, сложную форму одежды. Чтобы солдат при маршировке не сгибал в колене ногу, он должен был подвязывать к ноге лубок. И если такой солдат падал, без посторонней помощи он уже не мог подняться. "Люди отменно хороши, - писал генерал Ржевский 11- но как солдаты слабы; чисто и прекрасно одеты, но везде стянуты и задавлены так, что естественных нужд отправлять солдат не может, ни стоять, ни сидеть, ни ходить покойно ему нельзя".
Если солдат плохо стрелял, это считалось гораздо меньшей бедой, чем если в его прическе оказывалась хоть малейшая погрешность.
Таким образом, наряду со всегдашними превосходными качествами русских солдат, наряду с огромными скрытыми возможностями, вытекавшими из национальной однородности и прогрессивного по тому времени способа комплектования русской армии, организация ее страдала серьезными недостатками.
Это сильно снижало боевую ценность армии и сказывалось не только на системе воспитания и обучения войск, но и на многих других сторонах военного устройства. Кавалерия была в плохом состоянии, инженерный корпус малочислен, санитарная и медицинская службы слабы, обозы громоздки, интендантство не упорядочено.
Наиболее боеспособными родами войск были пехота и артиллерия. Последняя делилась на полковую (в том числе конную), полевую, осадную и крепостную.
В пехоте насчитывалось три гвардейских и сорок семь армейских полков. Основным вооружением пехотинца было ружье. Вес ружья равнялся 14 фунтам, вес пули - 8 золотникам.
Командные кадры армии отличались пестротой.
Богатые дворяне стремились в гвардию в поисках легкой карьеры, они вели жизнь изнеженную, изобилующую развлечениями. В военном деле они были обычно невежественны. Но бок о бок с ними были и опытные, талантливые, трудолюбивые офицеры.
Такова была русская армия в момент вступления в нее Суворова. Ослабляемая чуждыми ее духу порядками, лихоимством и невежеством многих чинов командного состава, эта армия страдала всевозможными организационными неустройствами, которым нужно было объявить решительную борьбу, чтобы дать выход дремавшим богатырским силам - скрытым возможностям армии.
Что представлял собою Семеновский полк, когда в него прибыл семнадцатилетний капрал Александр Суворов?
Местом расположения полка являлась Семеновская слобода в С.-Петербурге, простиравшаяся от реки Фонтанки до Шушерских болот (близ Пулкова). Слобода была разбита на перспективы (проспекты) и улицы; каждой роте был отведен особый участок, на котором строились дома, отнюдь не напоминавшие казармы. В комнате помещалось обычно четыре человека. Многие жили семьями, и в приказах по полку того времени нередко можно найти разрешения различным людям селиться у своих родственников - солдат и офицеров.
В полку было много дворян, и не только в офицерских, но и в различных солдатских званиях. В связи с этим полк находился на привилегированном положении.
Одна из льгот, предоставлявшихся солдатам из дворян, заключалась в разрешении жить на вольных квартирах, вне расположения полка. Суворов воспользовался этим правом и поселился у своего дяди, капитан-поручика Преображенского полка; там он жил в течение всего периода своей солдатской службы, за исключением, однако, первых восьми месяцев, когда он, по собственному желанию, проживал вместе с солдатами из крепостных в районе расположения полка.
Таким образом, служба солдат-дворян в гвардии была не тяжелой. Тем более это относится к гвардейским унтер-офицерам, положение которых очень резко отличалось от положения простых солдат, хотя бы и дворянского происхождения. Унтер-офицерам гвардии, считавшимся равными чином армейским офицерам (подпоручикам), разрешалось даже посещать иногда придворные балы.
Но Суворов не замкнулся в узком кастовом кругу. В нем не было презрительного высокомерия выросших в хоромах дворянских недорослей. Изнеженность и праздность были ему непривычны и не привлекали его. Он охотно общался с "солдатством". Несомненно, что отличавшее Суворова впоследствии умение подойти к солдату, вдохновить и увлечь его за собой во многом проистекало от этого длительного соприкосновения с солдатской массой. В этом сближении с солдатами Суворов сам подвергся сильному влиянию солдатской среды. Здравый смысл, чувство юмора, умение довольствоваться малым, мужество, лишенное театральных эффектов, - все эти качества сближали Суворова с солдатами. Но все-таки он оставался для них дворянином, хотя и несравненно более близким и понятным, чем другие начальники.
С богатыми дворянами, своими сослуживцами, Суворов не сближался. Почти каждый из них имел свою квартиру, роскошный выезд, слуг. Что было общего между ними и небогатым капралом из среднепоместных дворян, не имевшим ни денег, ни титулов, а главное, не расположенным к подобному образу жизни?
Время, которое его сотоварищи проводили за картами и вином, он проводил за книгами. Суворов занимался дома и в полковой школе.
Полковую службу он нес очень исправно и был на хорошем счету. В конце 1749 года, то есть через два года по прибытии в полк, он был произведен в подпрапорщики, а в 1751 году - в сержанты. Высокая оценка Суворова начальством сказалась и в том, что с первых месяцев своей службы он начал получать почетные командировки. В мае 1748 года он был включен в сводную команду Преображенского и Семеновского полков, посланную в Кронштадт для участия в торжественном "провожании" уходившего в плавание военного корабля "Захарий и Елисавет". Неоднократно Суворову давались командировки в Москву.
В 1750 году Суворов был назначен бессменным ординарцем к одному из первых лиц в полку, члену полкового штаба, генерал-майору Соковнину. Последовавшее вскоре производство Суворова в сержанты состоялось, по-видимому, по инициативе Соковнина. Соковнин же выдвинул кандидатуру Суворова для посылки за границу в качестве курьера с депешами. Этого было нетрудно добиться. Благодаря знанию Суворовым иностранных языков. Командировка длилась с марта по октябрь 1752 года. Суворов посетил Вену и Дрезден. Он с интересом осматривал новые города, но, находясь впервые на чужбине, остро осознал, как дорога ему родина. В Пруссии он повстречал русского солдата. "Братски, с истинным патриотизмом расцеловал я его, - вспоминал об этом впоследствии Суворов, - расстояние состояний между нами исчезло. Я прижал к груди земляка". Уже в этой сцене проглядывает в молодом сержанте будущий полководец, за которым охотно шли солдаты, видя, что перед лицом служения родине для него не существует "расстояния состояний".
Время шло, а Суворов все еще не был произведен в офицеры. Служебную репутацию он имел хорошую, так что единственную причину этого можно видеть в существовавшей тогда общей медлительности производства: многие служившие в армии дворяне дожидались офицерского патента по десять-пятнадцать лет, потому что на военной службе состояло много дворян, и число кандидатов значительно превышало число освобождавшихся вакансий. Имело значение и то, что он поздно начал службу. Сказывалось, конечно, и отсутствие влиятельных покровителей. Иные сверстники Суворова в этом возрасте были уже генералами: П. Румянцев получил генеральский чин на двадцать втором году жизни, Н. Салтыков - на двадцать шестом и т. д. Впоследствии, когда Суворов обогнал всех этих блестящих генералов, он с удовлетворением говорил:
- Я не прыгал смолоду, зато теперь прыгаю.
Наконец, 25 апреля 1754 года - через шесть с лишним лет после прибытия в полк - Суворов был произведен сразу в поручики (а не подпоручики, так как Суворов назначался из гвардии в армейский полк и, по существовавшим правилам, производился чином выше), и 10 мая того же года последовало назначение его в Ингерманландский пехотный полк.
Образ жизни Суворова, его замкнутость, строгое соблюдение выработанных им для себя правил создали ему репутацию "чудака". Однако внимательный наблюдатель мог заметить, что этот тщедушный, странный молодой человек был незаурядной личностью. Непосредственный начальник Суворова, капитан его роты, неоднократно говорил о нем:
- Этот чудак сделает что-нибудь чудное.
На полях Пруссии
В Ингерманландском полку Суворов провел два года. Службе он отдавал мало времени; серые полковые будни с кое-как проводимыми учениями, с неизбежно следовавшими за ними экзекуциями, с мелкими дрязгами офицеров - все это претило ему. Едва прибыв в полк, он ушел в годичный отпуск (в мае 1754 года) и поселился в поместье отца. Иногда, послушный отцовской воле, он помогал Василию Ивановичу в хозяйстве, вел дела в "присутственных местах". Но по-прежнему он пользовался каждой свободной минутой, чтобы продолжать свое самообразование, изучал историю, инженерное и артиллерийское дело. В этот период Суворов перечитал также произведения лучших писателей и поэтов того времени и в дальнейшем часто цитировал их. Читая, он нередко делал выписки, систематизируя полученные сведения. "Я верю Локку, - говорил он, - что память есть кладовая ума; но в этой кладовой много перегородок, а потому и надобно скорее укладывать, куда следует".
Долгое время Суворову приписывали авторство двух "Разговоров в царстве мертвых": Кортеца с Монтецумой и Александра Македонского с Геростратом 12. Эти произведения, подписанные инициалами А. С., были напечатаны в издававшемся при Академии наук первом русском журнале "Ежемесячные сочинения" (одно в 1755, другое в 1756 году). Слог и стиль этих сочинений имеют мало сходства с чеканным, лаконическим стилем, которым отличался впоследствии язык Суворова. В настоящее время ряд литературоведов-архивистов приводят веские доводы в пользу того, что автором этих "Разговоров" является А. П. Сумароков (как, кстати, предполагал и Н. И. Новиков, перепечатавший оба произведения в 1787 году в собрании сочинений Сумарокова).
Занятия хозяйственными делами не остановили служебного продвижения Суворова. В начале 1756 года он был назначен обер-провиантмейстером 13 в Новгород, через десять месяцев - генерал-аудитор-лейтенантом 14 с прикомандированием к Военной коллегии, еще через месяц произведен в премьер-майоры 15. Таким образом, вместе с повышением в чине Суворов был переведен со строевой службы на хозяйственную и юридическую. По-видимому, в этом сказалось влияние его отца, имевшего крупные связи в интендантстве, занимавшего там заметное положение и по-прежнему не одобрявшего стремления сына к боевой службе. Впрочем, Суворов и на этом посту извлек для себя пользу, так как сумел на практике ознакомиться с постановкой снабжения в армии.
В 1756 году Россия вступила в Семилетнюю войну, и для Суворова открылась, наконец, возможность "понюхать пороху".
Сделавшаяся только в XVII веке независимым государством и в начале XVIII века ставшая королевством, Пруссия проводила агрессивную, захватническую политику. При вступлении на престол Фридриха II (1740) население Пруссии не превышало 4 миллионов человек. Однако в результате того, что еще отец Фридриха II - король Фридрих-Вильгельм I (1713-1740) большую часть государственных средств тратил на военные цели, это маленькое государство имело сильную армию (преимущественно наемную), являвшуюся послушным инструментом в руках энергичного, обладавшего неограниченной властью полководца. Все это делало прусскую армию грозной силой для ее более отсталых противников. "...Военная организация Фридриха Великого была наилучшей для своего времени..." 16 - отмечал Ф. Энгельс. Однако поскольку эта организация покоилась на палочном режиме юнкерской монархии, на отрыве от народных масс, которых Фридрих не привлекал к защите страны даже в самые опасные моменты, она несла в себе, зародыш своей гибели. Армия Фридриха, пополнявшаяся наемными профессионалами войны, а также посредством принудительной вербовки, держалась только беспощадной муштрой и мертвящей, свирепой дисциплиной. При всей внешней организованности этой армии, в ней не было подлинно боевого духа: солдаты, шедшие в бой только по принуждению или ради корыстных целей, не были способны самоотверженно сражаться. Это проявилось в Семилетней войне, когда русские нанесли пруссакам несколько тяжких поражений. А через полвека, при столкновении с более передовой, на иных началах построенной французской армией, прусская организация потерпела полное поражение; сражения при Иене и Ауерштедте закончились блестящими победами Наполеона и полным разгромом пруссаков. Но в середине XVIII века Пруссия еще представляла собой мощную военную силу, и только русская армия сумела выдержать ее натиск и нанести ей сокрушительные удары.
Захватническую, агрессивную политику Фридриха II поддерживали прусские землевладельцы-крепостники, а также прусское купечество. Цель этой политики была ясна: "округлить" прусские владения, захватить выгодные торговые центры и овладеть соседними промышленными областями.
Вскоре после своего вступления на престол Фридрих вторгся в богатую австрийскую область Силезию и завладел ею. Хотя захват этот произошел без всяких к тому оснований (если не считать непомерных аппетитов прусского короля), Фридрих, опираясь на поддержку Франции, добился признания захвата Силезии со стороны других держав. Использовав таким образом французскую помощь, Фридрих II совершил крутой поворот: в 1756 году он заключил союз с Англией. Для всех было очевидно, что этот союз есть лишь этап в осуществлении новых захватнических планов Фридриха, который в общественном мнении уже твердо снискал себе, по выражению английского историка Маколея, репутацию "политика, лишенного вместе и нравственности и приличия, ненасытного хищника, бесстыдного изменника" 17.
От Англии Фридрих рассчитывал получить крупные денежные субсидии. За это он обязался защищать против французов курфюршество Ганновер - владение новой английской династии.
В противовес англо-прусской коалиции возникла другая коалиция - в составе Франции, Австрии, России и некоторых менее крупных государств. Наследник русского престола Петр Федорович 18 являлся горячим почитателем и приверженцем Фридриха. Вокруг него группировались поступивший на русскую службу вюртембергский уроженец генерал Тотлебен и ряд других пришлых немецких военных, не всегда компетентных в военном деле, отличавшихся наглым пренебрежением ко всему русскому и очень падких на золото. Елизавета Петровна и ее ближайшее окружение придерживались последовательной политики, непримиримой по отношению к прусскому агрессору. Но императрица была тяжело больна, и это вдохновляло сторонников Фридриха, надеявшихся на то, что после смерти Елизаветы произойдет изменение внешней политики.
В конце лета 1756 года Фридрих вторгся в Саксонию. Внезапность нападения и большой численный перевес обеспечили ему быстрый успех. Дрезден был занят, саксонский курфюрст вынужден был бежать, а четырнадцатитысячная саксонская армия капитулировала, причем Фридрих насильственно включил саксонских солдат в ряды своей армии.
Однако надежды прусского короля на то, что ему удастся быстро разбить поодиночке своих противников, не осуществились. В следующем году он потерпел сильное поражение от австрийцев (под Коллином), а тем временем русские войска, приведенные в боевую готовность гораздо быстрее, чем Фридрих предполагал, уже приближались к его владениям. Но двуличное поведение главнокомандующего русской армией С. Ф. Апраксина, не желавшего предпринимать энергичных действий, чтобы не навлечь гнева наследника престола, и всевозможные недостатки в организации русской армии (особенно в области интендантской службы) привели к тому, что войска перешли прусскую границу только летом 1757 года. Действия их протекали очень успешно: 5 июля был взят Мемель, месяц спустя - Гумбинен, за ним - Инстербург.
В этот именно период Суворов прибыл в действующую армию. Он усиленно добивался назначения сюда, но получил не то, к чему стремился: первое время он вынужден был работать на нестроевых должностях. Его направили в распоряжение начальника этапного пункта в Либаве, а затем, после занятия русскими войсками Мемеля, назначили туда обер-провиантмейстером, возложив на него снабжение провиантом двигавшейся к театру войны армии В. В. Фермора.
В следующем (1758) году Суворов исполнял некоторое время обязанности коменданта города Мемеля, а затем ему поручили формирование и отправку в армию резервных батальонов. Сформировав в Лифляндии и Курляндии семнадцать батальонов, он привел их в Пруссию и остался при армии.
За проявленную энергию Суворов был произведен в подполковники (9 октября 1758 года).
Своим проницательным взором молодой офицер ясно видел недостатки организации русской армии и невежество начальствующего состава. В одном из писем Суворов писал: "Полковники... расслабляют своих офицеров... сибариты, но не спартанцы... делаясь генералами, подкладка остается та же".
19 августа 1757 года при Гросс-Егерсдорфе лучший фридриховский генерал-фельдмаршал Левальдт атаковал русские войска. Командование русской армии, возглавляемое фельдмаршалом С. Ф. Апраксиным, наделало массу ошибок, но солдаты и многие рядовые офицеры проявили такую беззаветную храбрость, стойкость и упорство, что, несмотря на критическое положение русской армии в начале боя, она не только отстояла свои позиции, но и разгромила наголову противника 19.
Победа не была использована: ссылаясь на затруднения с провиантом в Восточной Пруссии, Апраксин вернул армию обратно в Польшу. Действительная причина этого поступка, сводившего на нет все усилия, жертвы и героизм русской армии, заключалась в давлении и происках фридриховских приверженцев при дворе русской императрицы. Сам Фридрих впоследствии открыто признал, что отступление Апраксина было совершено в интересах Пруссии. Всеобщее возмущение Апраксиным в России достигло таких размеров, что он был смещен с должности и арестован. При его преемнике, В. В. Ферморе, русские войска возобновили наступление на Восточную Пруссию и в январе 1758 года заняли ее главный город - Кенигсберг.
Летом 1758 года русская армия вступила в Померанию и осадила город Кюстрин, прикрывавший дорогу на Берлин. Фридрих II привел свои войска на выручку осажденному городу.
14 августа 1758 года он встретился с русскими войсками при Цорндорфе. Сражение окончилось с неопределенным результатом: обе стороны сохранили после боя свои позиции.
23 июля 1759 года русские войска под начальством нового главнокомандующего графа П. С. Салтыкова, умного и даровитого военачальника, одержали победу над пруссаками (выступившими под командованием одного из видных прусских генералов - Веделя) при Пальциге. 1 августа того же года произошло генеральное сражение у деревни Кунерсдорф (близ Франкфурта-на-Одере). Фридрих во главе пятидесятитысячной армии стремительно атаковал русские позиции, применив свой излюбленный прием: обход с фланга. В начале битвы левый русский фланг был опрокинут, и пруссаки начали проникать в тыл русского расположения. Фридрих считал победу обеспеченной и отправил в этом духе депеши в Берлин.
Но он не оценил исключительных боевых качеств русских солдат: "Каждая линия, сидючи на коленях, до тех пор отстреливалась, покуда уже не оставалось никого в живых и в целых", - пишет Болотов 20.
Отборные полки Фридриха, неся огромные потери, тщетно пытались сломить это героическое сопротивление. А когда к исходу дня силы неприятеля истощились, русская армия перешла в наступление и, опрокинув пруссаков, погнала их на болотистый участок. Контратаки прусской кавалерии были отражены. Фридрих был разбит наголову, потеряв до 20 тысяч человек, остальные разбежались.
Ломоносов написал "Оду 1759 г. на победы над королем прусским":
В начале войны прусский король весьма пренебрежительно отзывался о русских. Однако действительность вскоре заставила его изменить свое мнение. Уже после сражения при Цорндорфе он заявил: "Этих русских можно перебить всех до одного, но не победить".
После Кунерсдорфа положение прусского королевства и, в частности, Берлина было безнадежным. Но Фридриха спасло то, что спасало его неоднократно и ранее: раздоры между его противниками. Салтыков предлагал поход на Берлин, но австрийцы уклонились от активного участия в нем, так как предполагали использовать русские войска на частном театре войны - в Силезии, которую им хотелось поскорее отвоевать. В результате прусский король не был добит.
Битва при Кунерсдорфе была первой, при которой присутствовал Суворов, однако непосредственного участия он в ней не принимал.
В конце 1759 года пришел новый приказ: Суворов назначался "к правлению обер-кригскомиссарской должности". Но хозяйственные должности опостылели ему - он рвался к боевой деятельности.
Суворов обратился к отцу с просьбой столь настойчивой, что тот возбудил ходатайство о переводе сына в полевые войска, "так как по молодым летам желание и ревность имеет далее в воинских операциях практиковаться". Ответ пришел незамедлительно: Суворов был оставлен в действующей армии с назначением "генеральным и дивизионным дежурным" при главнокомандующем русской армией в Пруссии В. В. Ферморе (в феврале 1760 года). Эта должность примерно соответствовала нынешней должности начальника оперативного отдела. Иногда Суворову давали специальные поручения. Так, в мае 1760 года он, тогда подполковник Казанского пехотного полка, был послан для инспектирования одной из дивизий. Но и штабная работа не удовлетворяла Суворова. Он чувствовал, что его место - на поле боя, среди солдат.
Осенью 1760 года русские войска под командованием генерала 3. П. Чернышева приблизились к Берлину. Находившийся в это время в Берлине Левальдт (командовавший пруссаками под Гросс-Егерсдорфом) стал во главе обороны. Берлинский гарнизон, насчитывавший вместе с подошедшими подкреплениями около 14 тысяч человек, предпринял энергичную вылазку, но русские войска отразили ее и, подтянув артиллерию, начали обстрел города.
Видя бесполезность сопротивления, прусское командование отвело свои полки, и 28 сентября (9 октября нового стиля) комендант Берлина сдал город русским.
Вскоре было получено известие, что Фридрих с крупными силами спешит на выручку своей столицы.
Поскольку русское командование захватом Берлина преследовало лишь цель разрушить военные объекты в городе и произвести моральное впечатление (а эта задача была уже выполнена), отряд Чернышева, не принимая боя, выступил 1 (12) октября в обратном направлении. Ключи от городских ворот Берлина были пересланы в качестве трофея в Петербург.
Существует неподтвержденное известие, что Суворов участвовал в Берлинской экспедиции волонтером, но активного участия в боевых действиях он еще не принимал. Только в 1761 году он вплотную соприкоснулся с боевой деятельностью, на этот раз в качестве самостоятельного боевого командира: в ноябре этого года, в связи с болезнью командира Тверского драгунского полка де Медома, исполнять его обязанности было поручено подполковнику Суворову.
Главной целью кампании 1761 года была осада Румянцевым расположенного в Померании города Кольберг, имевшего важное стратегическое значение.
Сочетая осторожность с энергией, Румянцев очень искусно вел осаду, блокируя крепость и с моря, и с суши. Желая облегчить положение Кольберга, Фридрих направил сильную кавалерийскую группу генерала Платена в рейд по русским тылам. Для борьбы с Платеном решено было использовать легкий конный корпус. Командиром корпуса назначили генерала Берга, а на одну из руководящих должностей - Суворова, вскоре сосредоточившего в своих руках фактическое руководство корпусом.
"Остановлял я Платена в марше елико возможно", - свидетельствует сам Суворов. Иногда он прибегал к серьезным боевым действиям: врезался однажды в растянутый на походе прусский корпус, опрокинул его и нанес большие потери. В этом бою он едва не погиб. Иногда же он тормозил движение Платена короткими стремительными набегами, которыми неизменно руководил лично, всегда находясь в первых рядах и удивляя бесстрашием и удалью даже ветеранов.
Крупное столкновение с пруссаками произошло у Регенвальде. Суворов смелым ударом опрокинул прусскую кавалерию, захватив 800 пленных. Пруссаки отступили за городок Гольнау, оставив в нем пехотный отряд. Берг дал Суворову три батальона, поручив овладеть городом. Суворов лично повел своих солдат на штурм и под сильным огнем неприятеля разбил городские ворота, которые безуспешно обстреливались дотоле русскими батареями. По его собственному свидетельству, "гнали прусский отряд штыками через весь город за противные ворота и мост, до их лагеря, где побито и взято было много в плен".
В Гольнау Суворов "поврежден был контузиею - в ногу и в грудь - картечами". Лекаря подле не было. Суворов примочил рану вином, и сам перевязал ее, но принужден был выйти из боя.
Уже в этих первых боевых схватках проявились многие боевые качества Суворова: исключительная энергия, решительность, умение верно нащупать слабое место противника и молниеносно атаковать его в этом пункте. Полностью выявилась здесь и еще одна характерная черта Суворова: личное бесстрашие. В результате многолетней тренировки он закалил свой организм, но физически - в смысле мускульной силы - остался очень слабым. Тем не менее, он бросался в самые опасные места штыкового боя, вооруженный только шпагой, ошеломляя такой дерзостью неприятеля.
С первых же шагов своей боевой деятельности Суворов выгодно выделялся из числа других офицеров. А. Б. Бутурлин, сменивший в ноябре 1760 года Фермора на посту главнокомандующего русской армией, представил Суворова к награде, отметив, что он "себя перед прочими гораздо отличил".
Тот же Бутурлин особо написал Василию Ивановичу Суворову, назначенному в это время губернатором в Пруссию, что сын его "у всех командиров особливую приобрел любовь и похвалу".
Берг отзывался о своем начальнике штаба как о прекрасном кавалерийском офицере, который "быстр при рекогносцировке, отважен в бою и хладнокровен в опасности".
В августе 1761 года Суворова назначили временно командиром Тверского драгунского полка. Возглавляя его, Суворов провел успешный бой под Нейгартеном, в результате которого захватил около ста пленных. В этом бою Суворов снова едва не поплатился жизнью.
Интересен отзыв Румянцева, в отряд которого входил в это время корпус Берга. В общем представлении об отличившихся Румянцев характеризовал Суворова как офицера, который "хотя в пехотном полку счисляетца; однако... склонность и привычку больше к кавалерии, нежели к пехоте получил". Этот отзыв свидетельствует о разносторонности военного дарования Суворова.
Между тем дела Фридриха II шли все хуже. Людские резервы его были исчерпаны. Англия прекратила выплату субсидий, и прусскому королю неоткуда было раздобыть денег. В декабре 1761 года Румянцев овладел Кольбергом. Казалось, наступил последний акт борьбы.
Спасло Фридриха только счастливое стечение обстоятельств: когда прусский король исчерпал все ресурсы, и перед ним разверзлась бездна полного поражения, в это время, 24 декабря 1761 года, умерла Елизавета Петровна, и на русский престол вступил Петр III. Этот ограниченный человек, получивший воспитание в Голштинии и преклонявшийся перед Фридрихом, ненавидел все русское. Он был, по меткому выражению историка Ключевского, "верноподданным прусским министром" на русском престоле. Курс русской политики круто изменился. Новый император приказал освободить все оккупированные русскими войсками немецкие области и заключил союз с Фридрихом. Ломоносов заклеймил позорные действия Петра III в гневных строках:
В 1763 году, через семь лет после вторжения пруссаков в Саксонию, война закончилась. Фридрих очистил Саксонию, но сохранил за собой Силезию. Пруссия, следовательно, не приобрела никаких новых земель, несмотря на то, что потеряла 200 тысяч человек и была совершенно изнурена Семилетней войной. Захватнические планы Фридриха разбились о стойкость и храбрость русских войск, и только отсутствие военного и политического единства между противниками Фридриха спасло его от полной катастрофы.
В августе 1762 года Суворов прибыл в Петербург с донесением о выступлении русских войск из Пруссии 21. Представляя Суворова к производству в полковники, Румянцев писал: "...как он всех состоящих в корпусе моем подполковников старее, да и достоин к повышению в полковники". Екатерина, слышавшая о Суворове, как о способном офицере и не упускавшая случая расположить к себе подобных людей, дала ему аудиенцию и произвела в полковники, поручив ему Астраханский полк. Через полгода Суворов был назначен командиром Суздальского пехотного полка, сменившего Астраханский полк, стоявший под столицей. Боевая страда кончилась. Наступило "мирное житье", длившееся около шести лет.
Суворов - командир полка
Суворов мог неоднократно убедиться в высоких качествах русского солдата - его стойкости, храбрости, силе и выносливости. Но тем разительнее должен был представиться ему контраст между высокими боевыми качествами солдат и существовавшей военной организацией. Войска были неповоротливы, малоподвижны, не умели маневрировать: всякое длительное движение расстраивало порядок. Разведывательная служба находилась в зачаточном состоянии. Во время походов продвижение войск совершалось очень медленно.
В 1756 году за девяностотысячной русской армией, шедшей в Пруссию, тянулось около 50 тысяч повозок!
Длительный срок службы, суровый режим в полках, жестокое обращение офицеров, необходимость идти в бой ради чуждых, не всегда даже понятных целей - все это отрицательно сказывалось на моральном состоянии и боеспособности солдат. Каждому нижнему чину предоставлялось право выходить в отставку по истечении восьми лет, при условии, что его заменит кто-нибудь из близких родственников. Но охотников на такую замену почти никогда не находилось: от солдатчины старались отделаться всеми способами. Полки постоянно были недоукомплектованы.
Все то, о чем размышлял молодой Суворов в годы своей солдатской службы, предстало теперь перед ним в более ярком свете. Он должен был прийти к двум основным выводам: во-первых, о необходимости радикальных изменений в системе обучения, в стратегии и тактике русской армий; во-вторых, о неспособности придворно-дворянского командования осуществить эту реформу, а следовательно, о необходимости добиться для себя хоть минимума самостоятельности.
Первый из этих выводов он, со свойственной ему энергией, начал немедленно реализовать в пределах вверенного ему Суздальского полка. Второй вывод таил в себе зародыши конфликтов с высшим командованием и с придворной камарильей - конфликтов, отравивших всю последующую жизнь полководца.
Становясь в оппозицию к генералитету и придворным, Суворов тем самым делал еще шаг к народу, в котором вельможи видели только бесправное крепостное сословие. Однако он оставался при этом сыном своего класса, сыном своей эпохи. В солдатах Суворов видел прекрасный боевой материал, но верховное управление этим материалом полагал привилегией дворянства.
Суворову и прежде доводилось командовать полками: Тверским и Астраханским 22, но то были временные назначения, и, зная об этом, он не предпринимал коренных реформ. Когда же ему поручили на продолжительное время Суздальский полк, он немедленно взялся за обучение его на новых началах. Сперва полк нес караульную службу в Петербурге, а осенью 1764 года был переведен из Петербурга в Новую Ладогу и простоял там свыше трех лет; в этот период и развернулась новаторская деятельность Суворова.
Основной чертой системы Суворова было - вопреки фридриховским правилам - стремление выработать сознательное отношение солдат к возлагаемым на них задачам. И тогда и впоследствии на полях сражений Суворов постоянно старался разъяснить солдатам, что и зачем они должны совершить. "Каждый воин должен понимать свой маневр" - таково было требование, которое Суворов всегда предъявлял к своим помощникам. Вместе с тем он стремился развить в войсках чувство спайки, взаимной выручки и несокрушимую мощь натиска.
Преобразованию подверглись все стороны полковой жизни: строевое обучение, быт, культурное и нравственное воспитание.
Суворов неоднократно повторял:
- Солдат ученье любит, было бы с толком.
В самом деле, подчиненные ему солдаты никогда не роптали, несмотря на то, что он заставлял их напряженно обучаться военному делу.
Стержнем обучения являлась штыковая атака, этот наиболее трудный вид боя, требующий предельного волевого напряжения. Считая, что штыковая атака является решающим, важнейшим тактическим приемом, Суворов руководствовался многочисленными соображениями.
Прежде всего, он следовал здесь своим принципам, основным установкам, зрело обдуманным, принявшим уже отчетливые формы и прочно укоренившимся в нем. Принципы эти требовали гораздо более эффективных методов поражения врага, чем стрельба. В условиях тогдашней техники огонь вообще был мало действителен: прицельные приспособления были несовершенны, прицельная дальность стрельбы небольшая (ружья - на 70 метров, пушки - до 600 метров) и т. д. Посредством стрельбы можно было лишь заставить противника отступить, но не обратить его в беспорядочное бегство. А Суворов стремился именно к этому.
Однако если русская артиллерия стояла на высоком уровне, то находившиеся в то время на вооружении в русской армии ружья, хотя и превосходившие качеством заграничные, были не очень эффективны. К тому же зарядить такое ружье было не простым делом. Надо было взять ружье на изготовку, взвести курок на предохранительный взвод, открыть находившуюся сбоку медную пластинку с углублением (так называемую полку), достать из висящей сзади сумы бумажный патрон, оторвать зубами его угол и насыпать часть пороха на полку, закрыть полку, высыпать остальной порох в ствол ружья, послать оставшуюся бумагу патрона вместе с пулей также в ствол ружья, достать шомпол, вложить его в ствол и дослать пулю до казенной части, взвести курок на боевой взвод - и лишь тогда можно было произвести выстрел.
За то время, пока длилась эта сложная процедура, противник, конечно, мог пробежать те 80-90 шагов, которые являлись зоной действительного огня.
Третья причина состояла в том, что Суворов, как никто другой в то время, учитывал особенности русского солдата, делавшие его лучшим в мире выполнителем штыкового удара - этого труднейшего вида боя, требующего большой физической силы, храбрости и самообладания.
Далее, Суворов учитывал, что в западноевропейских армиях не изучают техники штыкового боя. Следовательно, обучив этой технике своих солдат, он даст им, в случае вооруженного столкновения с каким-либо европейским государством, дополнительное крупное преимущество перед всеми прочими.
Было бы, однако, глубокой ошибкой думать, что Суворов недооценивал значение огня. Известны его крылатые высказывания: "пехотные огни открывают победу" или "надлежит соблюдать всюду крестные (перекрестные. - К. О.) огни". На заре своей полководческой деятельности в приказе, отданном в июне 1770 года, Суворов требовал: "В деле... хотя бы весьма скоро заряжать, но скоро стрелять отнюдь не надлежит, а верно целить, в лутчих стрелять, что называетца в утку, и пули напрасно не терять..." 23
В результате усиленного и систематического обучения суворовские солдаты становились меткими стрелками. "У нас пропадает тридцатая пуля", - с гордостью говорил Суворов (то есть из 30 выпущенных пуль только одна не попадает в цель).
Чтобы сделать огонь наиболее эффективным. Суворов, по примеру П. А. Румянцева, впоследствии выделял особые стрелковые команды, проходившие усиленный курс обучения стрельбе. Эти команды назывались егерскими. Егеря - стреляют, гренадеры и мушкетеры - "рвут на штыках",- таково было установленное Суворовым распределение ролей; разумеется, это не исключало того, что в случае надобности все рода войск привлекались к исполнению той или другой функции.
Суздальскому полку пришлось пройти самую усиленную походную тренировку. Суворов заставлял его совершать переходы по 40-50 верст в сутки, в зной и мороз по непролазной грязи, переправляться вброд, а то и вплавь через реки. Во время походов проводились боевые учения; для этого командир умел использовать всякий предлог. Много шума наделал случай, когда Суворов, проходя во время учебного похода мимо монастыря, приказал полку взять его штурмом. Суворову грозили крупные неприятности, но благодаря вмешательству Екатерины дело было прекращено.
Хотя в подчинении у Суворова был только пехотный полк (с его полковой артиллерией), он уделял внимание и другим видам оружия. Через несколько лет, получив в командование отряд, в который входили все рода оружия, Суворов обратился к войскам с целой серией наставлений, начиная с указаний, как действовать палашом, и кончая советом приподниматься при карьере 24 на стременах и нагибаться к шее лошади.
Много усилий приложил Суворов, чтобы подготовить вверенные ему войска не только для дневных, но и для ночных действий. В ночном бою смелость и внезапность нападения приобретают особенно большое значение; здесь много шансов с малыми силами разбить крупные. Поэтому Суворов считал необходимым подготовить войска к действиям ночью.
Суворова иногда обвиняли в том, что он чрезмерно изнуряет людей.
Он не отрицал трудностей своей системы, но категорически настаивал на том, что они окупаются стократ; "тяжело в ученье - легко в походе", повторял он. Трудность маневренного учения создавала, по его убеждению, "на себя надежность - основание храбрости".
Критики суворовской системы обучения войск не учитывали того обстоятельства, что наряду с утомительными упражнениями Суворов проявлял большую заботу о здоровье солдат. Со свойственной ему простотой и желанием во все вникнуть он лично учил солдат чистоте и соблюдению правил гигиены. "...Учили каждого, как чиститца, обливатца и мытца и что к тому потребно, то был человек здоров и бодр,- писал он.- Знают офицеры, что я сам то делать не стыдился...". И в другом месте: "Суворов был и майор, и адъютант, до ефрейтора; сам везде видел, каждого выучить мог" 25.
Суворов часто с удовлетворением говорил о себе, что учит показом, а не рассказом.
Суворов заботился не только об обучении своего полка, но - что было очень редко в его время - и о воспитании. Он организовал две школы - для дворянских и для солдатских детей - и сам преподавал в обеих. Это свидетельствует о колоссальной энергии Суворова, при всей своей занятости находившего время для преподавания.
Любопытно, что Суворов заботился также об эстетическом воспитании подчиненных, и школьники-дворяне однажды разучили и поставили пьесу. Довольно крупные издержки, связанные со всеми перечисленными мероприятиями, покрывались главным образом за счет сбережений в хозяйстве полка. Часть их, однако, Суворову приходилось покрывать из собственных средств.
Таким образом, во всей системе обучения Суздальского полка тесно переплетались элементы воспитания духа (в смысле развития высоких боевых качеств) и настойчивого обучения боевой технике. Свои взгляды на боевую подготовку войск Суворов изложил в особом наставлении, которое считалось утерянным, и до недавнего времени было известно в литературе под названием "Суздальское учреждение". И только в 1938 году сотрудникам Артиллерийского исторического музея (г. Ленинград) удалось отыскать одну из копий этого чрезвычайно интересного документа, переписанного рукой неизвестного переписчика и озаглавленного "Полковое учреждение". Время составления этого документа историки относят к зиме 1764/65 года.
Этот документ - объемом свыше ста страниц - представляет собою свод правил по управлению и обучению полка и состоит из следующих глав: 1) О караулах, 2) О экзерцировании, 3) О убранстве и чистоте, 4) О воинском послушании, распорядке и должностях, 5) О лагере, 6) О непременных квартирах.
Неся караульную службу в столице, солдаты и офицеры Суздальского полка должны были в совершенстве знать все церемониалы. Между тем петровский устав не заключал в себе подробностей несения этой службы. Содержащаяся в "Полковом учреждении" инструкция явилась в этом смысле как бы дополнением к уставу Петра I; ряд пунктов этой инструкции вошел впоследствии в воинские уставы. Предусмотренные инструкцией Суворова церемониалы преследовали цель развить чувство ответственности, побудить караульного проникнуться сознанием важности порученного ему дела.
Важнейшей главой "Полкового учреждения" является вторая, посвященная строевому обучению. Особое внимание здесь уделено обучению рекрутов. Наставление дает офицеру указания, как нужно обучать и чему уделять больше всего внимание. Оно требует придания рекрутам хорошей выправки, "чтоб оные имели на себе умелой военной вид". Главное же в освоении рекрутом основных правил солдатского ремесла, "дабы солдат ко всякому движению и постановлению фронта против неприятеля искусен был", а также был бы обучен "скорой и исправной пальбе". Таким образом, в центре внимания стоит не парадная сторона, а обучение боевым построениям и меткой стрельбе.
То обстоятельство, что "Полковое учреждение" не требовало знания солдатами изощренных тонкостей различных "парадировок", делало возможным скорое обучение: ротному командиру давался на прохождение с рекрутом всей программы один месяц.
Примечательна четвертая глава наставления. В ней утверждается великое значение воинской дисциплины и вместе с тем заботы командира о своих подчиненных. "Вся твердость воинского правления основана на послушании, которое должно быть содержано свято. Того ради никакой подчиненной пред своим вышним на отдаваемой какой приказ да не дерзает не токмо спорить или прекословить, но и рассуждать". Такими словами начинается первый параграф этой главы.
А четвертый параграф гласит, что ротный командир "к своим подчиненным имеет истинную любовь, печется о их успокоениии удовольствии, содержит их в строгом воинском послушании и научает их во всем, что до их должности принадлежащем".
В эпоху, когда повсеместно считалось обязательным подвергать солдат за всякую провинность тяжким, унизительным наказаниям, автор "Полкового учреждения" требовал: "В обучении экзерциции и протчего... чтоб поступаемо было без жестокости и торопливости", а в другом месте пояснял: "Умеренное военное наказание, смешанное с ясным и кратким истолкованием погрешности, более тронет честолюбивого (в смысле - дорожащего честью. - К. О.) солдата, нежели жестокость, приводящая оного в отчаяние".
"Полковое учреждение" не хочет лишить солдата того, что доставляет ему радость. Но и здесь требуется соблюдать благоразумие, избегать общения солдат с людьми, которые могут научить их "подлым поступкам, речам и ухватке". В связи с этим, например, "нижним чинам вино и протчее пить не запрещается, однако не на кабаке, где выключая что ссоры и драки бывают, военной человек случаетца во оные быть применен".
Наставление заканчивается требованием непрестанного деятельного обучения, благодаря чему люди "праздность и леность навсегда убегать привыкнут", и всякий "при всяком случае будет бодр, смел, мужествен и на себя надежен".
Таковы основные черты "Полкового учреждения" - достойного предшественника оформившегося спустя тридцать с лишним лет другого наставления - "Науки побеждать". Основные положения этого знаменитого суворовского наставления отчетливо видны уже в инструкции, разработанной молодым командиром Суздальского полка.
Будучи простым и приветливым в обращении с солдатами, Суворов проявлял в то же время большую требовательность и сурово взыскивал за нарушение дисциплины. "Дружба - дружбой, а служба - службой" - таково было его правило. Существует рассказ, что одного генерала, очень часто твердившего о своих дружеских чувствах к Суворову, Александр Васильевич просил твердо запомнить, что "дружба и служба суть две параллельные линии, никогда не пересекающиеся". В одном приказе он прямо предписывает: "В случае оплошности взыскивать и без наказания не оставлять, понеже ничто так людей ко злу не приводит, как слабая команда".
Екатерининские военные деятели и чиновники не могли понять преимущества и всего огромного значения проводимой в Суздальском полку новой системы. Суворов не имел - да и не искал - сильного покровителя, который заставил бы обратить внимание на него и его идеи, а без этого в царствование Екатерины трудно было чего-либо добиться. Так как о Суворове все-таки уже заговорили, правящая клика попыталась отмахнуться от него, создав ему репутацию оригинала. Придравшись к отдельным шероховатостям и преувеличениям, встречавшимся в суворовской системе, стали говорить о нем как о способном "чудаке", не заслуживающем, однако, серьезного отношения, и тем самым пытались замолчать глубокий смысл проводимых Суворовым реформ.
Нужно отметить, впрочем, что под влиянием опыта Семилетней войны свежие идеи проникли в умы многих военных деятелей, и мероприятия Суворова не были совершенно исключительным явлением. Так, в 1764 году была издана "Инструкция полковничья", отражавшая прогрессивные по тем временам взгляды на воспитание и обучение солдат. Но Суворов был, конечно, гораздо решительнее в своих нововведениях, и это восстановило против него всех рутинеров.
Надо коснуться еще одной черты Суворова, которая проявилась уже в период нахождения его в Новой Ладоге: в эти годы он одержал первую свою победу "духа над плотью", подобные которой он одерживал затем непрестанно в течение сорока лет. Телосложением и здоровьем он был слаб и в начале 1764 года в одном из своих писем (Кульневой) жаловался, что до крайности исхудал и стал подобен "настоящему скелету, лишенному стойла ослу, бродячей воздушной тени". Он страдал от болей в груди, в голове и особенно в животе. "Я почти вижу свою смерть, - писал он, - она меня сживает со света медленным огнем, но я ее ненавижу, решительно не хочу умереть так позорно и не отдамся в ее руки иначе, чем на поле брани".
Впоследствии недомогания Суворова усилились. В значительной степени это было результатом его ранений: в боях он получил шесть ран. И, тем не менее, он до глубокой старости делил с солдатами трудности бивуачной, походной и боевой жизни, показывал им пример выносливости под палящим солнцем Италии и под снежными вьюгами в Альпах - всегда неутомимый, бодрый, деятельный.
Во второй половине июня 1765 года Суздальский полк участвовал в больших маневрах, устроенных в Красном Селе. Суворов возглавлял на этих маневрах отряд, которому была поручена разведка, и был с похвалою упомянут в приказе.
После маневров полк вернулся на прежнее место - в Новую Ладогу.
Война с конфедератами
В первой половине XVIII века польское государство пришло в состояние полного расстройства. Магнаты и шляхтичи враждовали между собою. Привычка к изнеженности и мотовству побуждала их непомерно эксплуатировать широкие народные массы. Промышленность и торговля вследствие ограничительного законодательства находились на низком уровне. Помещики прибегали к хищническим методам в сельском хозяйстве. В стране процветали ростовщичество и взяточничество.
Польские короли являлись марионетками в руках соседних государств. Избрание королем графа Станислава Понятовского (1764), кандидатуру которого поддерживало русское правительство, значительно усилило влияние России в Польше. Часть польского дворянства склонна была примириться с этим, надеясь этой ценой получить гарантии сохранения Польши как государственного целого. Но другая часть шляхтичей заняла непримиримую позицию и стала подготовлять вооруженную борьбу против России. В своих замыслах эта часть шляхты была поддержана Францией и Австрией.
Опасаясь непосредственно ввязаться в войну с Россией, эти государства решили толкнуть на борьбу с ней ее соседей - Швецию, Турцию и Польшу.
В феврале 1768 года группа панов и шляхтичей съехалась в небольшом городке Баре. Собравшиеся обратились с воззванием к польскому народу, в котором обвинили короля Станислава в чрезмерной уступчивости перед иностранными правительствами и объявили его низложенным. Одновременно было объявлено о создании национальной ("Барской") конфедерации 26.
Через короткое время под знамена конфедератов стеклось 8 тысяч человек. Во главе их стал шляхтич Иосиф Пулавский. Войска Станислава, усиленные отрядом русских войск, находившихся в Польше, стали подавлять движение. Между тем в конце 1768 года турецкое правительство под прямым давлением Австрии и Франции объявило войну России. Это воодушевило конфедератов, и шедшее было на убыль движение вспыхнуло с новой силой.
Главные силы России предназначались для действий против турок. Но наряду с этим были приняты меры к подавлению вооруженного движения польских конфедератов. Для этой цели решено было собрать под Смоленском корпус из четырех пехотных и двух кавалерийских полков под командованием генерал-поручика И. И Нумерса. В состав этого корпуса был включен и Суздальский полк.
Получив приказ идти к Смоленску, Суворов немедленно выступил из Ладоги. Для перевозки людей он широко использовал подводы. Стоял ноябрь; лошади месили копытами жидкую кашу, которая носила громкое название "дороги". Осенняя распутица, множество болот, длинные ночи - все это чрезвычайно затрудняло поход. Но Суворов с неослабевавшей энергией вел свой полк, несмотря на грязь и ненастье; 869 верст, отделявшие Новую Ладогу от Смоленска, были пройдены в течение тридцати дней. При этом из 1500 человек за время похода заболело всего трое, один умер и один "отлучился". Суворов мог быть доволен плодами своих забот: в других частях тогдашней армии дневной переход редко превышал 10-11 верст, беспрерывно устраивались остановки на отдых, и все-таки к концу похода много солдат оказывалось "в нетях" или в госпиталях.
Незадолго до назначения в Польшу, в сентябре 1768 года, Суворов был произведен в бригадиры 27. В Смоленске он получил в командование бригаду, в состав которой вошел и его Суздальский полк. Зиму Суворов провел в обучении новых своих частей по образцу суздальцев, а весною направился к Варшаве с Суздальским полком и двумя эскадронами драгун. Стремясь как можно быстрее достигнуть цели своего похода и сберечь людей, Суворов реквизировал подводы у населения и, посадив на них людей, стремительно двинулся в путь. Расстояние в 600 верст было покрыто за двенадцать дней.
Общее командование русскими войсками в Польше было возложено в это время на генерала И. И. Веймарна. Это был опытный военачальник, однако чрезвычайный педант и к тому же мелочно-самолюбивый человек. Суворову было нелегко ладить с ним. "Каторга моя в Польше за мое праводушие всем разумным знакома", - писал он впоследствии об этом.
Сосредоточенные в Польше русские отряды были немногочисленны. Но у конфедератов не было единства в действиях, не было выучки и дисциплины, и в результате они оказывались слабее. Все же иногда они соединяли свои раздробленные силы, и тогда с ними приходилось считаться.
В августе 1769 года было получено известие о сосредоточении крупных сил конфедератов под Брестом. Во главе их стояли сыновья умершего к тому времени Иосифа Пулавского - Франц и Казимир. Против них действовали два довольно многочисленных русских отряда, в полторы-две тысячи человек каждый. Однако командиры этих отрядов Ренн и Древиц не решались напасть на Пулавских. В распоряжении Суворова было в четыре раза меньше сил, чем у Ренна и Древица. Но он меньше всего собирался придерживаться их образа действий. По его мнению, следовало всемерно теснить противника, не давая ему опомниться. Оставив в Бресте часть своего отряда и взяв с собою 450 человек и две пушки, он двинулся в погоню за Пулавскими и настиг их около деревни Орехово.
Вначале Суворов, учитывая огромное численное превосходство поляков, ограничивался тем, что успешно отбивал картечью их атаки. Затем, увидев, что неприятель обескуражен неудачами, он приказал зажечь у него в тылу деревню и предпринял штыковую атаку. Атака эта весьма примечательна: Суворов атаковал пехотой конницу - случай исключительный в военной практике, щтыковой удар был проведен с обычной энергией. Поляки бежали, и немногочисленные кавалеристы Суворова преследовали их на протяжении трех верст, в то время как пехота вела частую стрельбу с целью "психического воздействия" на неприятеля. Поляки, потерявшие к тому же одного из своих руководителей, Франца Пулавского, убитого в схватке, были настолько деморализованы, что не могли остановиться, хотя под конец их преследовали всего десять кавалеристов во главе с самим Суворовым.
В этом бою Суворов с 50 драгунами атаковал батарею, обстреливавшую мост, через который должны были наступать гренадеры. Драгуны в решительный момент обратились вспять, оставив Суворова одного. Но вместо того, чтобы броситься на одинокого всадника, растерявшиеся польские артиллеристы отвели батарею за линию.
Бой под Ореховом выдвинул Суворова, в первый ряд русских военачальников в Польше и принес ему чин генерал-майора.
После Орехова Суворов расположил свои силы в Люблине и разослал оттуда во все стороны мелкие отряды, неустанно гонявшиеся за появлявшимися отрядами конфедератов.
Бывали иногда и неудачи, которые Суворов справедливо объяснял недостатком осторожности и бдительности у офицеров. Так, отряд поручика Веденяпина, остановившийся на ночевку в одном имении, был застигнут противником врасплох; командир отряда был взят в плен, а отряд рассеялся, потеряв 50 человек. После этого случая Суворов особым приказом запретил размещаться на ночлег в имениях, "ибо и Веденяпин не от чего иного сокрушение претерпел, как от его роскошных ндравов" 28.
В такого рода деятельности прошел весь 1770 год. Осенью этого года полководец едва не погиб: переправляясь через Вислу, он неудачно прыгнул на понтон, ударился грудью о край понтона, упал в воду и стал тонуть. Один из солдат схватил его за волосы и спас; но Суворов так сильно ушиб грудь, что проболел три месяца.
Беспощадно громя отряды конфедератов, он очень гуманно обращался с пленными и часто отпускал их на родину под честное слово, что они не будут более участвовать в войне.
- В бытность мою в Польше сердце мое никогда не затруднялось в добре, и должность никогда не полагала тому преград, - говорил Суворов.
Он приказывал хорошо обращаться с пленными и кормить их, "хотя бы то было сверх надлежащей порции" Недоумевавшим по этому поводу офицерам он разъяснял, что "благоприятие раскаявшихся возмутителей пользует более нашим интересам, нежели разлитие их крови".
Весьма большое внимание уделял Суворов и охране интересов мирного польского населения. Один из его приказов в 1769 году запрещал наносить ущерб огородам и лугам обывателей. Другой приказ, изданный в 1770 году, запрещал чинить какие-либо обиды мирному польскому населению. "Винные жестоко будут штрафованы шпицрутеном", - предупреждал Суворов 29.
В этом была и гуманность и политическая дальновидность.
Другие военачальники вели себя совершенно иначе. Особенно дурную славу приобрел в этом отношении немец, подполковник Древиц. Суворов не терпел Древица, то и дело объявлял ему выговоры или жаловался на него Веймарну. "Суетно есть красноречие господина Древица, не прилепленного к России", - писал он однажды, прозрачно намекая на то, что Древиц служит только из корыстных побуждений 30.
Однако его жалобы не достигали цели; Веймарн явно покровительствовал Древицу. Суворов жаловался, что Древиц "нерадиво, роскошно и великолепно в Кракове отправляет празднества", в то время как ему приходится с горстью людей драться в лесах.
Отношения с Веймарном становились все более натянутыми. Веймарн допекал Суворова педантичными предписаниями, упрекал в незнании правил тактики.
- Да, таковы уж мы, - иронически ответил ему однажды Суворов. - Без тактики и практики, а все же побеждаем наших врагов.
Веймарн укорял его в том, что он изнуряет своих солдат чрезмерно быстрыми переходами.
- Читайте Цезаря, - возразил Суворов, - римляне еще скорее нашего ходили.
Но Веймарн вряд ли был расположен считаться с примером Цезаря. Натянутость между начальником и его подчиненным переходила в явную ссору. Самолюбивый и обидчивый, Суворов не мог перенести резких замечаний Веймарна. "Осмеливаюсь, просить, дабы меня ныне по некоторым ордерам вашим частых суровых выражениев избавить приказать изволили", - написал он Веймарну в сентябре 1770 года.
Обострялись и отношения Суворова с командирами "веймарновского типа". Протестуя против применявшегося этими офицерами приукрашивания своих действий и преувеличения нанесенного ими неприятелю урона, Суворов писал (в марте 1771 года): "Рано ли, поздно ли, правда всегда сама собою славна, но прибавленная к ней ложь бесчестит и достоинство... Да погибнет все, и я с Эпаминондом 31 , нежели правда".
А несколькими месяцами позже он опять обращается к Веймарну с горькими и гневными сетованиями на Древица и ему подобных: "О главнейшем прошу, чтоб чаще подтверждать изволили о дисциплине и субординации; то есть, чтоб они просто и не хитроязычно мне были послушны, а не фигурили по-кабинетному. Сие значит много остроумия, а малой смысл" 32.
Сказанного, думается, достаточно для иллюстрации того, в каких условиях приходилось Суворову вести боевые действия против повстанцев.
В 1770 году конфедераты получили деятельного организатора в лице французского генерала Дюмурье, прибывшего в Польшу с отрядом французских солдат.
Связанное с прибытием Дюмурье оживление военных действий открыло и для Суворова некоторые перспективы. Он двинулся против нового противника и, выйдя из Люблина, взял с боя местечко Ландскрону, в 30 верстах от Кракова. В этом бою, между прочим, были прострелены его шляпа и мундир.
Овладев местечком, он решил взять и цитадель, в которой заперлись поляки, но здесь постигла его неудача, одна из редких неудач в его военной карьере, - конфедераты отбили штурм, причем русские понесли потери: 22 солдата были убиты и ранено 6 офицеров и 27 солдат. Сам Суворов был при этом легко ранен; была ранена и лошадь под ним.
Спустя несколько дней он сообщил Веймарну: "Ландскронское происшествие зависело от суздальцев, кои ныне совсем не те, как при мне были (Суздальским полком командовал в это время Штакельберг. - К. О.). Сих героев можно ныне уподобить стаду овец".
А в письме Шаховскому от 1 марта 1771 года Суворов, касаясь причин неудачи под Ландскроной, с горечью замечает, что пехота "совсем экзерцирование эволюции для атак и маневры забыла" 33.
Неудачный исход предприятия был обусловлен совершенным незнакомством войск, не прошедших суворовской школы, с техникой штурма крепостей. В письме к Веймарну Суворов иронизировал по этому поводу: "Имели мы прежде вымышленные слова: Строй фронт по локтю! Раздайся из середины крыльем! Фронт назад! Поет для скуки взводный командир: В середину сомкнись! Стройся в полторы шеренги! Стройся в три шеренги! Строй ряды в шесть шеренг! Наконец, тысячу таких слов... Все под Ланцкроной исчезло!"
Неудачная стычка под Ландскроной, разумеется, ни в малой степени не поколебала Суворова в его основных взглядах на военное дело. Подтверждением этого может служить его интересное письмо ротмистру Вагнеру (от 25 февраля 1771 года): "Сикурс есть слово ненадежной слабости, а резерв склонности к мужественному нападению; опасность есть слово робкое... и от меня заказанное, а на то служит осторожность. А кто в воинском искусстве мудр, то над сим предосторожность, а не торопливость, свыше же резерва называетца усилие, то есть что и без сего начальник войска по его размеру искусства и храбрости сильным быть себя почитает. Сикурс, опасность и протчие вообразительные во мнениях слова служат бабам, кои боятца с печи слезть, чтоб ноги не переломить, а ленивым, роскошным и тупозрячим для подлой обороны..." 34
Подлинно суворовское, великолепное высказывание! В нем с предельной четкостью и выразительностью изложены принципы смелой, уверенной тактики замечательного полководца.
Очень скоро после неудачного ландскронского боя Суворов направился к местечку Рахову и рассеял скопившийся там отряд конфедератов.
Вернувшись в свой "капиталь" 35, как прозвал Суворов город Люблин, он получил от Веймарна приказ снова идти к Кракову, где теперь находились главные силы конфедератов. Имея под начальством около полутора тысяч человек, он с обычной быстротой совершил марш и застал Дюмурье врасплох. Однако реализовать выгоды внезапности ему помешала новая неудача. Вблизи Кракова, около деревни Тынец, находился сильно укрепленный редут, занятый отрядом конфедерата Валевского. Суворов решил взять редут с налета. Это было выполнено, но пехота конфедератов отбила редут и после упорной борьбы удержала его за собой. Потеряв около двухсот человек и несколько часов драгоценного времени, Суворов прекратил штурм и двинулся к Ландскроне, уже являвшейся незадолго перед этим ареной военных столкновений. Тут 10 мая 1771 года произошел известный бой, являющийся классическим образцом смелости Суворова и тонкого понимания им психологии противника.
Дюмурье занимал чрезвычайно сильную позицию на крутой горе. Левый фланг его упирался в Ландскронский замок; центр и правый фланг были прикрыты рощами. У Дюмурье было около 3 500 человек и 50 пушек. "Ланцкорон столько нарыт, что мы о его штурме и не думали", - доносил Суворов Веймарну. Иными словами, Суворов понимал, что планомерный штурм столь сильной позиции должен повлечь большие потери. Чтобы избежать их, он решается на очень рискованный шаг, целиком основанный на глубоком и тонком понимании им военной психологии. Не дожидаясь, пока подтянется весь его отряд, Суворов двинул сто пятьдесят конных карабинеров и две сотни чугуевских казаков на центр неприятельского расположения.
Уверенный в неприступности своей позиции, Дюмурье приказал подпустить поближе атакующую конницу и лишь тогда открыть огонь. Таким путем он рассчитывал уничтожить атакующих. Но Суворов лучше, чем Дюмурье, понимал слабые стороны польских войск, не прошедших регулярного воинского обучения. Едва казаки, поднявшись на высоты, построились в лаву 36 и ударили в пики, польская пехота смешалась и пустилась бежать. Дюмурье бросил в контратаку гусар, но они повернули вспять, не приняв удара. Пытавшийся остановить беглецов видный конфедерат Сапега был убит обезумевшими от страха людьми. Все усилия Дюмурье восстановить порядок были тщетны. Бой был окончен за полчаса. Поляки потеряли 500 человек, остальные рассеялись по окрестностям; только французский эскадрон и отряд Валевского, считавшийся одним из лучших в войске конфедератов, отступили в порядке. Что касается русских, то у них насчитывалось только 10 раненых (убитых не было вовсе).
После этого боя отношения Дюмурье с конфедератами, и без того не отличавшиеся сердечностью, вконец испортились, и он через несколько недель уехал во Францию. "Мурье, управясь делом и не дождавшись еще карьерной атаки, откланялся по-французскому и сделал антрешат в Белу, откуда за границу", - не без ехидства донес об этом Суворов.
Впоследствии в своих мемуарах Дюмурье пространно критиковал приказ Суворова атаковать конницей сильную позицию. Он считал подобные действия противоречащими всем тактическим правилам и объяснял успех Суворова игрой случая. Дюмурье так и не понял, что Суворов проявил в этом бою высокое искусство. Он точно оценил обстоятельства и, зная нравственную слабость противника, нашел верное средство для его поражения. Свой рискованный план он построил на внезапности и стремительности удара, на том, чтобы ошеломить противника. В данном случае это было гораздо эффективнее, чем методический нажим на польские позиции. "Удивить - победить", - не раз говорил впоследствии Суворов.
С поражением Дюмурье самым видным предводителем конфедератов остался Казимир Пулавский. Суворов погнался за ним, настиг его, разбил и попытался уничтожить его отряд. Однако Пулавский остроумным маневром сумел оторваться от русских войск, увлеченных преследованием его арьергарда, и благополучно увел от погони свои главные силы.
Узнав о военной хитрости Пулавского, Суворов, всегда умевший отдать должное искусству и друга и врага, пришел в восторг. Он отослал Пулавскому свою любимую фарфоровую табакерку - в знак уважения к отваге и находчивости противника.
Этим закончились предпринятые Суворовым действия против Пулавского, в основе которых лежали те же твердо усвоенные им принципы: неустанная стремительность, неодолимый натиск. В течение семнадцати суток отряд прошел около 700 верст среди враждебно настроенного населения, почти ежедневно ведя бои с противником. Это производило впечатление смерча, и ни поляки, ни французские офицеры не знали, как бороться с ним.
Последние надежды польских конфедератов сосредоточились теперь на великом гетмане, литовском графе Огинском. Долго колебавшийся, ввязываться ли ему в военную авантюру, Огинский в конце концов уступил подстрекательствам французского правительства. На принятие им этого решения повлияло также прибытие к нему из Польши конфедерата Коссаковского с отрядом. Отряд этот назывался "вольные братья" и считался лучшим У конфедератов. Огинский, помышлявший в случае успеха о польской короне, наконец, решился: в августе 1771 года он внезапно напал на русский отряд и взял в плен около пятисот человек; командир отряда Албычев был убит.
Известие о том, что Огинский стал на сторону конфедератов, разнеслось по Литве, и отовсюду стали стекаться к нему волонтеры.
Удачное развитие дальнейшей деятельности Огинского грозило русским серьезными последствиями.
Опытный глаз Суворова ясно видел, чем чревато выступление Огинского.
Веймарн возложил проведение этой кампании на Древица, поручив Суворову вспомогательную роль. Возмущенный медлительной тактикой, основанной на робких, нерешительных действиях Древица, а также тем, что лично ему отвели такую скромную роль, Суворов решился на свой страх выйти из рамок, которыми - во вред ходу кампании - ограничивал его начальник.
С отрядом в 800 человек, пройдя за четыре дня около двухсот верст, Суворов подошел к местечку Столовичи, где разместилась более чем трехтысячная колонна Огинского. Несмотря на то, что силы противника были вчетверо больше, Суворов, верный своей обычной тактике, решил немедленно атаковать Огинского. Была темная ночь. Русский отряд бесшумно подошел к местечку и, сняв сторожевой пикет, ворвался в Столовичи (12 сентября 1771 г.). "Нападение наше на литовцев было со спины", - констатировал Суворов. Не давая опомниться конфедератам, русские, к которым примкнули содержавшиеся здесь в плену солдаты убитого Албычева, штыками и саблями очистили Столовичи.
В Столовичах была расположена только часть польско-литовских войск. Остальные разбили лагерь в поле. Не давая противнику прийти в себя, Суворов на рассвете атаковал его и рассеял. Победа была полная. Огинский с десятком гусар бежал за границу.
Последствия столовичской победы были огромны. "Сражение продолжалось от трех до четырех часов, - доносил Суворов, - и вся Литва успокоилась".
Суворов был настолько доволен поведением своих солдат в этом бою, что подарил каждому из них от себя по серебряному рублю 37.
Веймарн, разгневанный тем, что Суворов действовал по собственной инициативе, подал на него формальную жалобу в Военную коллегию. Факты, однако, были чересчур очевидны - жалоба осталась без последствий, а Суворову послали орден (третий за время пребывания в Польше).
Вскоре после сражения при Столовичах Веймарна перевели в другое место, а взамен его был назначен А. И. Бибиков. С новым начальником у Суворова установились хорошие отношения. Однако начатые против него рядом лиц интриги не прекращались, и Суворов просил о переводе его в армию Румянцева, действовавшую против турок.
"Мизантропия овладевает мною, - писал он Бибикову. - Не предвижу далее ничего, кроме досад и горестей".
Это была уже не первая просьба такого рода. Едва прибыв в Польшу, Суворов просил перевести его туда, где будет "построжае и поотличнее война". В августе 1770 года он пишет бригадиру М. Кречетникову, находившемуся в армии Румянцева, о желании поехать в эту армию. В июле 1771 года он подал через Веймарна официальный рапорт государыне о переводе его в Дунайскую армию 38.
Прошло все-таки еще около года, прежде чем ему удалось покинуть Польшу. В течение этого года имело место одно небезинтересное событие. Прибывший вместо Дюмурье к конфедератам французский генерал Виомениль затеял смелое предприятие. "В отчаянном положении, в котором находится конфедерация, - писал Виомениль, - необходим блистательный подвиг для того, чтобы снова поддержать ее, вдохнуть в нее мужество". В качестве такого подвига был задуман захват Краковской цитадели, охранявшейся Суздальским полком под командой бездеятельного офицера Штакельберга ("обремененного ксендзами и бабами", как выразился Суворов). План этот удался как нельзя лучше. В январе 1772 года, в то время как русские офицеры веселились на маскараде, отряд французов пробрался через сточные трубы в цитадель и захватил ее.
Узнав о случившемся, Суворов с отрядом в 1500 человек бросился к Кракову. Он сделал все возможное, чтобы отбить цитадель: обстреливал ее, пытался выманить французов в поле, но все было тщетно. С каждым Днем его положение делалось хуже, так как вокруг него стягивалось кольцо конфедератских отрядов. Попытка завладеть цитаделью штурмом окончилась полной неудачей.
"Неудачное наше штурмование доказало, правда, весьма храбрость, но купно 39 в тех работах и неискусство наше", - доносил Суворов Бибикову.
Началась осада. Суворов подвез сильные орудия, приказал вести подкопы. В замке вскоре обнаружился недостаток продовольствия и медикаментов.
После трехмесячной осады, узнав от разведчиков о крайне тяжелом положении защитников замка, Суворов послал к ним парламентера с предложением очень выгодных условий капитуляции. Осажденные сочли это за признак слабости и вступили в пререкания. В ответ Суворов предъявил новые, более жесткие условия, предупредив, что в дальнейшем условия капитуляции будут еще более суровыми. Осажденные поторопились принять предложенные условия.
Суворов оказал сдавшемуся гарнизону очень корректный прием. Всем французским офицерам он возвратил шпаги, не без язвительности заметив, что Россия и Франция не находятся в состоянии войны.
Между тем сопротивление поляков все более ослабевало. Конфедераты не только не сумели добиться поддержки крестьянства, но восстановили его против себя поборами и притеснениями. В Правобережной Украине началась крестьянская война (колиивщина), и это окончательно подорвало силы конфедератов. В августе 1772 года произошел так называемый первый раздел Польши. От Польши была отторгнута значительная территория, около четырех тысяч квадратных миль, с пятимиллионным населением. На долю России из этого пришлось несколько более одной трети (белорусские области на Днепре и Двине и часть Лифляндии - так называемая Латгалия); остальное отошло к Австрии и Пруссии.
Большинство конфедератов прекратило борьбу. Им была обещана амнистия. Казимир Пулавский, лишившись приверженцев, уехал в Америку, вступил в ряды армии Вашингтона и был убит в сражении у Саванны. Расставаясь со своими последними соратниками, он отдал дань уважения Суворову и выразил сожаление, что у поляков не нашлось подобного человека.
С окончанием войны Суворов добился разрешения покинуть пределы Польши. Уезжая, он писал Бибикову:
"Следую судьбе моей, которая приближает меня к моему отечеству и выводит из страны, где я желал делать только добро, по крайней мере, всегда о том старался. Сердце мое не затруднялось в том, и долг мой никогда не полагал тому преград... Безукоризненная добродетель моя весьма довольна одобрением, изъявляемым моему поведению... Простодушная благодарность рождает во мне любовь к этому краю, где мне желают одного добра..."
Это письмо, из которого мы привели лишь некоторые цитаты, весьма характерно для Суворова. Он всегда гордился, даже немного кичился своей добродетелью, понимая под ней, вероятнее всего, свою бескорыстность и принципиальность. Он гордился тем, что, проходя с боями по покоряемым им землям, никогда не прибегал к жестокостям.
Суворов настойчиво просил командировать его в Дунайскую армию, но вместо того ему пришлось отправиться в Финляндию, где создавалось напряженное положение вследствие политических осложнений со Швецией. Зимой 1772 года он был в Петербурге, затем в продолжение нескольких месяцев инспектировал пограничные войска в Финляндии. Разъезжая по сумрачным лесам, он не переставал зорко следить за судьбой заключенного тогда с Турцией перемирия, как бы предвидя, что там предстоят крупные военные столкновения.
Суворов рвался на юг, в армию Румянцева, подобно тому как рвался в Польшу четыре года назад. В Польше он обманулся в своих надеждах: постоянная утомительная погоня за противником, мелочная опека Веймарна, незначительный масштаб военных действий - все это не удовлетворяло его. Как былинный Святогор, он искал, где применить свою силу. Он надеялся, что на турецком театре войны встретит желанный простор.
На берегах Дуная
Длившаяся с 1768 года русско-турецкая война являвшаяся, в основе своей, продолжением начавшейся еще в конце XVII века борьбы за северное побережье Черного моря, протекала весьма напряженно.
1770 год был годом громких побед русского оружия. Русская армия, возглавляемая П. А. Румянцевым, разгромила турецко-татарские войска в сражениях при Рябой Могиле, Ларге и Кагуле и завоевала Молдавию и Валахию. Русская эскадра под начальством Алексея Орлова, придя из Балтийского моря в Средиземное, уничтожила турецкий флот в морских сражениях у острова Хиос и в Чесменской бухте.
Казалось, русское оружие всюду торжествует окончательную победу. Но следующий, 1771 год во многом изменил ситуацию. Румянцев хотя и перешел Дунай, но ввиду недостатка сил и отсутствия речной флотилии не мог предпринять решительных действий и, ограничившись разрушением нескольких турецких крепостей, возвратился в Молдавию. В Крыму действия протекали успешно, и татарский хан вынужден был бежать. Однако это не могло уравновесить отсутствия успехов на главном театре войны. Действия русского флота также были не очень удачны. А Орлов не решился войти в Дарданеллы и даже не смог поддержать восстание греков, зверски подавленное турками.
К тому же значительно осложнилось международное положение России. Встревоженные ошеломляющими победами при Кагуле и Чесме, европейские державы открыто заняли враждебную России позицию. Австрия заключила союз с Турцией и потребовала вывода русских войск из Польши, подкрепив это требование придвижением своей армии к польским границам.
Пруссия также придвинула к Польше свои войска. Еще более вызывающе повело себя французское правительство.
В мае 1772 года Турция предложила России приостановить военные действия и начать мирные переговоры. Собственно, мира желала не только Турция. России также не дешево далась война на двух фронтах - турецком и польском, когда к тому же необходимо было одновременно прикрывать свои северные границы. Наконец, русское правительство было серьезно обеспокоено разраставшимися крестьянскими волнениями - предвестиями вспыхнувшей через полтора года крестьянской войны под руководством Пугачева.
Однако почвы для соглашения с турками найти не удалось. Екатерина II хотела закрепить победы Румянцева и Орлова. "Если при мирном договоре не будет одержано - независимость татар, ни кораблеплавание на Черном море, то за верно сказать можно, что со всеми победами над турками мы не выиграли ни гроша", - писала она. Но как раз в вопросе о крымских татарах Турция не склонна была уступить.
Весной 1773 года военные действия возобновились. Турецкие солдаты были храбры и выносливы; всадники в одиночном бою даже превосходили европейских кавалеристов. Но недостатки в военной организации сводили на нет эти качества.
Западноевропейские армии с трудом одерживали иногда победы над турками. Для этого австрийцы, например, строили свои полки в огромные каре 40 и окружали их рогатками 41, защищаясь таким образом от первого сокрушающего натиска конницы. Это была надежная оборонительная тактика, но она обрекала войска на пассивность. П. А. Румянцев предложил иной способ борьбы: неповоротливое колоссальное каре было заменено значительно меньшим; применение рогаток, стеснявших маневренность укрывшихся за ними войск, было резко сокращено. И все-таки война с многочисленной турецкой армией представляла большие трудности, и недавний герой Кагула и Ларги Румянцев настаивал на усилении его армии, прося в противном случае заменить его на посту главнокомандующего.
В это время приехал Суворов. Румянцев встретил его довольно сдержанно и дал назначение в дивизию генерал-поручика графа И. П. Салтыкова (сына победителя при Кунерсдорфе). Между прочим, в этой же дивизии служил и Г. А. Потемкин.
Салтыков поручил новому генералу командовать левым флангом. Позиции проходили у Негоештского монастыря, напротив расположенного на другом берегу Дуная города Туртукая. В распоряжение Суворова был передан сводный отряд численностью около 2 300 человек.
Приездy Суворова предшествовала молва. Его действия в Польше резко выделили его из ряда других генералов. Слухи о его странностях и оригинальностях усиливали интерес к нему. Была известна и популярность его среди солдат.
Но в условиях тогдашней русской армии популярный генерал был бельмом на глазу у правящей верхушки. Чем больше росла его известность, тем настороженнее и враждебнее относились к нему верхи. Суворов знал это; понимая, что первая же неудача будет использована его недругами, чтобы путем всяческих преувеличений запятнать его боевую репутацию и подорвать его положение в армии, он особенно тщательно подготовлял наносимые им удары и часто лично руководил атакой, сознательно рискуя жизнью. Однажды он с горечью написал И. П. Салтыкову: "Бегать за лаврами неровно иногда и голову сломишь... да еще хорошо, коли с честью и пользою". При этом он упомянул о генерале Вейсмане, убитом в бою с турками.
Через несколько дней по приезде Суворова 42 Румянцев предпринял серию усиленных рекогносцировок, или, как их называли тогда, поисков. Один из таких поисков был поручен новому командиру.
Несмотря на полученные подкрепления, силы Суворова значительно уступали находившемуся в Туртукае четырехтысячному неприятельскому отряду. В этих условиях форсирование Дуная и взятие сильно укрепленного города было делом нелегким.
В течение нескольких дней Суворов внимательно изучал турецкие позиции и затем разработал подробную диспозицию 43.
Суворов решил переправиться через Дунай скрытно и с этой целью начал готовиться к поиску в нескольких верстах ниже Туртукая. Когда все приготовления были закончены, лично руководивший ими Суворов, завернувшись в плащ, уснул на берегу реки. Неожиданно в середине русского расположения раздалось гортанное "алла" турок. Около тысячи янычар 44 и спагов 45, переправившись через реку, устремились вглубь русского расположения, едва не захватив при этом самого Суворова. Этот налет был быстро ликвидирован, но турки теперь, несомненно, должны были догадаться о готовящейся атаке на Туртукай. Суворов лишался одного из своих важных преимуществ - внезапности. Однако, поразмыслив, он принял решение совершить поиск в эту же ночь,справедливо полагая, что турки никак не станут ждать новой битвы сейчас же по окончании первой.
В ночь на 10 мая, отдав последние распоряжения и лично установив четыре пушки, Суворов двинул войска.
Касаясь этого военного предприятия Суворова - одного из его первых крупных предприятий, нельзя не восхищаться искусством сочетания глубины замысла с разработкой всех деталей. Основные положения диспозиции сводились к следующему. Сперва переправляется пехота, разделенная на два каре и резерв; при резерве 2 пушки; за пехотой - конница; если возможно - люди на лодках, лошади в поводу вплавь. На русской стороне Дуная ставится батарея из четырех орудий для поддержки атакующих. Атака "с храбростью и фурией 46 российских солдат" ведется последовательно на все позиции турецких войск. Диспозиция подробно освещает вопросы боевой деятельности стрелков, использования резерва и пр., вплоть до напоминания о необходимости щадить мирных жителей и храмы. Наряду с этой предусмотрительностью и детальностью диспозиция отнюдь не лишала командиров отдельных частей инициативы. Напротив, подобно Румянцеву, Суворов предоставлял им широкую самостоятельность. "А подробности зависят от обстоятельства, разума и искусства, храбрости и твердости гг. командующих", - такими словами заключал он раздел диспозиции, посвященный непосредственно атаке.
В первом часу ночи началась переправа. Турки открыли жестокий огонь, но благодаря темноте он оказался малоэффективным. Выйдя на берег, войска в соответствии с диспозицией,направились двумя колоннами вверх по реке. Суворов находился при первой из них. Преследуя отступавших турок, русские заметили оставленную вполне исправную пушку и, повернув ее, выстрелили в сторону Туртукая. Однако при выстреле пушку разорвало, и все находившиеся подле нее получили ранения. В числе их был и Суворов, раненный в бедро. Однако, превозмогая боль, он продолжал бежать впереди солдат и одним из первых ворвался в неприятельский окоп. Огромный янычар набросился на него, но Суворов уклонился, приставил к груди янычара штык и, передав пленника подоспевшим солдатам, побежал дальше.
В четвертом часу утра атака была закончена - турки беспорядочно бежали. Выведя из города всю славянскую часть населения, Суворов велел сжечь Туртукай дотла. В тот же день была совершена обратная переправа. Потери русских не превышали 200 человек, турки же потеряли 1 500 человек 47. Победителям достались трофеи: пушки, перевозочные суда и пр.
Немедленно по занятии города Суворов отправил донесение Салтыкову, написанное карандашом на клочке серой бумаги: "Ваше сиятельство! мы победили. Слава богу, слава вам".
Через несколько дней он послал Салтыкову трогательно-наивное письмо: "Не оставьте, ваше сиятельство, моих любезных товарищей, да и меня, бога ради, не забудьте, кажется, что я вправду заслужил Георгиевский второй класс; сколько я к себе ни холоден, да и самому мне то кажется. Грудь и поломанный бок очень у меня болят, голова как будто пораспухла".
Желание полководца исполнилось: Екатерина наградила туртукайского победителя георгиевским крестом II степени.
Нанеся короткий удар туркам и разрушив город, Суворов вынужден был вернуться на левый берег Дуная: он считал возможным остаться на правом берегу и удержать завоеванный плацдарм и представил об этом докладную записку, однако Салтыков не решился на это.
Турки вновь заняли Туртукай, притом довольно крупными силами. Рядом рапортов Суворов извещал И. П. Салтыкова о непрерывном прибытии турецких подкреплений в Туртукай.
Спустя четыре недели прибыло распоряжение главнокомандующего предпринять 5 июня новый поиск на Туртукай. Румянцев готовился к решительным действиям и, с целью отвлечь внимание турок от направления главного удара, поручал Суворову демонстрацию.
Суворов сделал все необходимые распоряжения, составил новую диспозицию, но в самый день выступления свалился в остром приступе лихорадки. Руководство новым поиском он поручил своим помощникам. Однако теперь турки держались настороже, их пикеты зорко следили за переправами. Полковник Астраханского полка Батурин и князь Мещерский сделали одну-две робкие попытки переправиться, потом сочли поиск чересчур рискованным и отложили его.
Узнав об отмене поиска, Суворов пришел одновременно в ярость и отчаяние. "Благоволите, ваше сиятельство, рассудить, - писал он Салтыкову, - могу ли я уже снова над такою подлою трусливостью команду принимать... Какой это позор. Все оробели, лицы не те... Боже мой, когда подумаю, какая это подлость, жилы рвутца..." 48
Все в нем возмущалось и кипело. Между тем 7 июня состоялась переправа главных русских сил, и стратегический смысл повторного поиска на Туртукай отпал.
Тем не менее Суворов полагал нужным предпринять вторичную экспедицию на Туртукай. Во-первых, из военно-воспитательных соображений: он всегда внушал солдатам, что если они будут храбры и будут выполнять все распоряжения командиров, то враг не устоит перед ними. Сорванное наступление наносило серьезный удар всей этой системе. В письме от 10 июня он после уничтожающей характеристики Батурина и Мещерского высказывает основную свою мысль: "Как бы это тем временем, к сожалению, не оказало отчасти дурного влияния на войска". Вторая причина заключалась в нежелании ободрить противника проявлением нерешительности. "Турки набираются храбрости, видя, что приготовления к нападению сведены на нет", - замечал он в том же письме. И, наконец, Суворову хотелось реабилитировать себя и свой отряд, ибо ему, по его выражению, лучше было "где на крыле промаячить, нежели подвергать себя фельдфебельством своим до стыда видеть под собою нарушающих присягу и опровергающих весь долг службы".
И он начал готовиться к атаке. Для большего морального воздействия он объявил, что остается в силе ранее выработанная им диспозиция. В действительности он внес в нее много коррективов, учтя изменившуюся обстановку. Основные положения этой диспозиции вполне выдержаны в духе его военных правил: "идти на прорыв... не останавливаясь. Голова хвоста 49 не ожидает... командиры частей, колонны или разделениев ни о чем не докладываются, а действуют сами собой с поспешностию и благоразумием... Ежели где кучка турок будет просить их аман 50, то давать", и т. п.
Разработанный порядок наступления предусматривал сочетание развернутых линий с колоннами. По сравнению с господствовавшими в тогдашних армиях правилами это был очень крупный шаг вперед, поскольку введение колонн значительно увеличивало маневренность и ресурсы для атаки. Понадобилось еще много времени, прежде чем этот замысел был вполне понят и оценен по достоинству.
Второй поиск состоялся 17 июня. Имевшиеся в его распоряжении войска (1 500 человек) Суворов переправил тремя эшелонами, использовав для этого 30 лодок, 13 мачтовых судов и 4 "чайки" (челны без киля с двумя рулями длиною около 17 метров).
Бой был очень упорный вследствие значительного численного перевеса турок (в этот раз гарнизон Туртукая насчитывал 7 тысяч человек).
"...По овладению нами турецким ретраншементом 51 - говорится в суворовской автобиографии, - ночью варвары, превосходством почти вдесятеро, нас в нем сильно оступили".
Сражение длилось всю ночь и часть следующего дня. Бывшие у Суворова офицеры: полковник Мещерский, майоры Ребок и Касперов показали себя здесь с самой лучшей стороны. Наконец, турки были "приведены до такой трусости", что, оставив почти весь лагерь, девять пушек и много судов, бежали. Казаки гнали их на протяжении пяти верст. Потери русских и на этот раз не превышали 200 человек, потери турок составили 700-800 человек; у турок было захвачено 14 пушек и 35 речных судов.
Поразительно поведение самого Суворова в этом бою. Весь день его мучила лихорадка. Все же он заставил перевезти его на другой берег, но был так слаб, что не мог ходить без посторонней помощи; два офицера поддерживали его все время под руки, и один из них передавал его распоряжения, произносимые еле слышным голосом. В таком состоянии полного физического изнеможения Суворов, на этот раз никому не доверяя, всю ночь руководил боем, носившим исключительно напряженный характер. Утром он даже заставил себя сесть на коня.
Однако успешные действия незначительного суворовского отряда не могли, конечно, изменить общего хода кампании. Из-за недостатка сил Румянцеву пришлось перейти обратно на левый берег Дуная и ограничиться стратегической обороной. На правом берегу Дуная русское командование сохранило за собой только город Гирсово, который должен был послужить опорным пунктом для нового наступления. "Сей пост удержан нами прежде для опоры войскам, которые возвращались в Измаил, а теперь полезен оной, чтоб, отвлекая сюда внимание неприятельское, не допустить его полными силами обратиться в верхнюю часть" (т. е. вверх по течению Дуная. - К. О.), - писал Румянцев в ордере, извещавшем Суворова о новом назначении 52.
Турки стремились вынуть эту занозу и настойчиво штурмовали Гирсово. Надо было поручить защиту его надежному военачальнику. Румянцев уведомил императрицу, что "важный Гирсовский пост вручил Суворову, ко всякому делу свою готовность и способность подтверждающему".
Убедившись в слабости гирсовских укреплений и предвидя дальнейшие турецкие атаки, Суворов немедленно приступил к фортификационным работам.
"Я починил крепость, прибавил к ней земляные строения и сделал разные фельдшанцы" 53, - указывал он.
Работы еще не были закончены, когда началась турецкая атака.
В планы Суворова отнюдь не входило простое отражение неприятельского штурма. Суворов считал, что каждое столкновение с ним неприятеля должно кончаться для последнего разгромом. Гирсовский гарнизон не превышал трех тысяч; турок было свыше десяти тысяч. Это не смутило Суворова. Он приказал передовым цепям делать вид, будто они бегут, и таким образом заманить турок поближе к "шанцу" с замаскированными амбразурами. Приблизившись без помех на половину картечного выстрела, турки бешено устремились на штурм. В этот момент был открыт по ним жестокий картечный и ружейный огонь. Неся страшные потери, атакующие добежали все-таки до палисада. Исход боя висел на волоске - казалось, турки прорвутся внутрь и задавят своей численностью защитников Гирсова.
Но рискованный план Суворова удался: турки не выдержали губительного огня и подались назад. Это был кульминационный момент всего замысла; русская пехота выйдя из-за прикрытий, атаковала их по всему фронту а гусары с казаками довершили удар.
"Ударились они в бегство, потерпели великий урон оставили на месте всю их артиллерию, - вспоминал в автобиографии Суворов. - Победа была совершенная; мы их гнали тридцать верст. Прочее известно по реляциям, в которые я мало вникал и всегда почитал дело лучше описания".
Действия Суворова в этом бою убедительно показывают, что он отнюдь не был сторонником только наступательной тактики; в зависимости от обстановки, он сочетал наступательные действия с оборонительными, как то и случилось при Гирсово.
Бой при Гирсово интересен и тем, что в нем фортификационные укрепления были использованы для маневра полевых войск.
Заставив турок штурмовать укрепления, Суворов поставил их в необходимость подвергнуться жестокому обстрелу. Артиллерийский и ружейный огонь русских нанес туркам тяжкий урон и подорвал их моральный дух. А затем Суворов сам перешел в наступление против ослабленного противника. Это было творческое развитие замысла Петра I, впервые нашедшего свое выражение в Полтавской битве (сооружение редутов на пути наступления шведов).
Румянцев придавал этой победе большое значение. Сообщая Г. А. Потемкину, что Суворов "разбил и преследовал великим поражением" турок, он приказал отметить эту победу молебствием и пушечной пальбою.
Пользуясь наступившим после сражения при Гирсово затишьем, Суворов испросил разрешения выехать в отпуск. Ему уже было сорок три года, и его отец, Василий Иванович, давно подымал вопрос о женитьбе сына. Сам полководец, поглощенный своей службой, не проявлял в этом вопросе особой активности.
Тем не менее он вовсе не исключал мысль о женитьбе, и когда отец сообщил, что подыскал для него невесту, это явилось одной из причин поездки в отпуск. 16 января 1774 года Суворов обвенчался в Москве с дочерью отставного генерал-аншефа княжной Варварой Ивановной Прозоровской, а во второй половине февраля он уже снова был в армии.
На этот раз ему была поставлена задача не допускать переправы турок через Дунай у Силистрии. "О более активных действиях ничего не "было сказано, только глухо упоминалось, что в случае наступательных действий ему надлежит держать контакт с соседним отрядом генерала Каменского. Время и все детали совместных действий Румянцев предоставлял согласовать самим командирам. Но Румянцев не указал, кому из двоих предоставляется решающий голос, и эта недомолвка оказалась чреватой последствиями. Каменский и Суворов имели одинаковый чин (генерал-поручика), но Каменский получил этот чин годом раньше; таким образом, на его стороне был "отвес списочного старшинства". Однако Суворов сознавал себя несравненно более крупным военачальником и никак не ставил Каменского на одну доску с собой. Поэтому он решил в интересах дела действовать независимо от традиций списочного старшинства 54.
Согласовав в общих чертах план предстоящих действий, оба начальника решили выступить в поход. Однако Суворов на два дня задержался (впоследствии он ссылался на неприбытие части его отряда). Он явно старался избежать соединения с отрядом Каменского.
Но расчеты Суворова встретить турок до соединения с Каменским не оправдались. Через несколько дней оба отряда встретились в деревне Юшенли. Суворов все же остался верен своему решению сохранить самостоятельность. Он тотчас перевел свои войска в авангард и, став во главе кавалерии, отправился на усиленную разведку. Он двигался по направлению к Козлуджи по единственной ведшей туда дороге, через Делиорманский лес.
Случайно одновременно с русскими наступательные действия предприняли и турки. Их сорокатысячный корпус находился в это время уже в Козлуджи - в нескольких верстах от Юшенли.
Конница Суворова втянулась в узкое дефиле 55, ведшее через густой лес. Ее заметили турецкие аванпосты, и при выходе из леса она подверглась стремительному нападению конных турецких частей. Неожиданность атаки и численное превосходство неприятеля привели к тому, что русскaя конница смешалась и стала отступать. Высланные на помощь три эскадрона были смяты беглецами. Турецкая конница, пройдя лес, появилась уже в расположении русских войск. И только выведенные вперед два пехотных полка, построенные перед лесом в четыре сомкнутых каре, обили огнем появившуюся из леса турецкую кавалерию и принудили ее отступить.
Приведя в порядок расстроенные части и подкрепив их пехотой, Суворов начал преследовать отступавшего противника. Узкая лесная дорога была завалена трупами людей и лошадей. Было невыносимо жарко. Солдаты и лошади давно не получали ни пищи, ни воды. То и дело приходилось отражать вылазки засевших в кустах турок.
Наконец, девятиверстное дефиле кончилось, и войска вышли из леса. Развернувшись в лощине, Суворов отбил многократные атаки гораздо более многочисленных турок и, выставив подвезенные пушки, повел интенсивный обстрел неприятельского лагеря. После трехчасовой артиллерийской подготовки он, не дожидаясь, пока подтянутся войска Каменского, бросил в наступление все наличные силы. Атаку начала конница, за ней устремилась пехота. Турки не прииняли удара и обратились в бегство, оставив победителям 29 медных пушек и 107 знамен.
Вряд ли может вызвать удивление, что после этого эпизода отношения Суворова с Каменским приняли характер явной неприязни.
На следующий день после Козлуджийского сражения Каменский послал о нем донесение Румянцеву. В его изложении получалось, что именно он является героем дня. Это окончательно обострило отношения между ним и Суворовым. Мучимый не прекращавшейся лихорадкой, с трудом державшийся на ногах во время приступов, Суворов по прошествии нескольких дней сдал командование.
Сохранилась записка полководца, датированная 1791 годом; в ней он жалуется на несправедливости, которым столь часто подвергался. Между прочим, Суворов вспоминает и Козлуджи: "7 батальонов, 3-4 000 конницы были при Козлуджи, прочие вспятчены Каменским 18 верст; отвес списочного старшинства. Каменский помешал графу Александру Суворову-Рымникскому перенести театр войны чрез Шумлу за Балканы" 56. По-видимому, Суворов хотел использовать победу, превратить тактический успех в стратегический, но Каменский воспротивился.
Кстати сказать, и Румянцев порицал Каменского за то, что он откладывал выступление войск к Шумле; Румянцев указывал, что "не дни да часы, а и моменты в таком положении дороги".
Кампания между тем заканчивалась. Потрясенная поражением у Козлуджи, исчерпавшая свои финансовые ресурсы Турция заключила мир на выгодных для России условиях. Согласно подписанному в деревне Кучук-Кайнарджи мирному договору (в июле 1774 года), Россия приобрела Керчь, Кинбурн, Азов, русские корабли получили право свободного плавания по Черному морю. Турецкое правительство вынуждено было признать независимость Крыма (дотоле находившегося под протекторатом Турции). Тем самым были созданы предпосылки для присоединения Крыма к России.
В Приволжье и на Кубани
Через несколько дней после заключения мира Суворов получил приказ спешно выехать в Россию. На этот раз он понадобился для борьбы не против внешнего врага, а против другого, более страшного для дворянства и Екатерины врага. Его звали на борьбу с человеком, которого императрица с напускной небрежностью называла в письме к Вольтеру "маркизом Пугачевым", но который на самом деле заставлял ее трепетать от ужаса. Один момент она делала вид, будто хочет сама ехать на Волгу, чтобы лично руководить борьбой против народных масс, объединившихся вокруг Пугачева. Однако канцлер Никита Панин якобы отговорил ее и посоветовал послать его брата - Петра Панина, который из-за размолвок с Румянцевым и Орловым жил в своей деревне, втайне мечтая, что его снова призовут. Он с радостью встретил новое назначение, но потребовал себе помощника, указав в качестве такового на Суворова.
Этот выбор определялся боевой репутацией, которую успел уже приобрести Суворов, а отчасти тем, что именно на него указывал и бывший главнокомандующий действовавшими против Пугачева силами Бибиков. Еще в марте Бибиков настаивал на откомандировании к нему Суворова, но Румянцев возражал, аргументируя тем, что это создало бы в народе и за границей впечатление опасности пугачевского движения (которое правительство упорно пыталось представить в виде малосерьезной смуты). Доводы Румянцева показались уважительными. Но когда после смерти Бибикова новый командующий возобновил просьбы о посылке Суворова, положение было несколько иным: война кончилась, Суворов был не у дел, главное же - императрица была до того напугана разраставшимся восстанием, что готова была послать туда всех генералов, лишь бы покончить, наконец, с Пугачевым. И Екатерина II согласилась.
В тот день, когда прибыло известие о переходе Пугачева на правый берег Волги и о движении его на Москву, к Суворову поскакал курьер с эстафетой. Получив приказ, Суворов тотчас выехал в Москву, повидался там с женой и отцом и немедленно, без багажа, выехал к Панину.
В распоряжение Панина были переданы значительные по тому времени силы - около 20 тысяч человек, в том числе Казанский и Пензенский дворянские корпуса 57. Кроме того, в районе восстания - у Оренбурга, Пензы, Казани - правительством были сформированы многочисленные вооруженные отряды.
В то время как правительство мобилизовало целую армию, силы Пугачева начали таять. Из состава его армии вышли башкиры, не пожелавшие идти в Поволжье. Лишился он также уральских рабочих, поставлявших ему кадры преданных бойцов и пушки, пока он сражался в Приуралье. Вновь присоединившиеся к нему калмыки не представляли собой серьезной военной силы. Вдобавок армия Пугачева была плохо вооружена.
В конце августа правительственные войска под начальством Михельсона нанесли повстанцам страшное поражение у Сальникова завода. Пугачев потерял здесь 24 орудия, 6 тысяч пленными и 2 тысячи убитыми, в числе их своего верного сподвижника Овсянникова. Это было в тот самый день, когда Суворов представлялся Панину.
Простого факта быстрого приезда к Панину было достаточно, чтобы Суворов получил приветливое письмо государыни и денежную субсидию. "Видя из письма графа Панина, - писала Екатерина, - что вы приехали к нему так скоро и налегке, что кроме испытанного усердия вашего к службе иного экипажа при себе не имеете и что тотчас отправились вы на поражение врагов, за такую хвалы достойную проворную езду вас благодарю... Но дабы вы скорее путным экипажем снабдиться могли, посылаю вам 4 000 червонцев".
Когда Суворов скакал по болотам, под градом неприятельских пуль, терпя всевозможные лишения, по неделям не раздеваясь, никто не благодарил его за это. Теперь же на его быструю езду смотрели чуть ли не как на подвиг. Выводы напрашивались сами собой. Для того, чтобы получить признание двора, недостаточно было хорошо воевать,- надо было воевать с теми, кто казался особенно опасным, там, где это было на виду, и так, чтобы это понравилось императрице и ее окружению.
Получив от Панина неограниченные полномочия, Суворов в сопровождении конвоя из 50 человек отправился через Пензу к Саратову.
Там он узнал о поражении Пугачева у Сальникова завода и о том, что Михельсон продолжает преследование. Сформировав в Царицыне отряд из нескольких сот всадников, Суворов двинулся в степь на поиски разбитого вождя крестьянской войны. Схваченный Михельсоном один из сподвижников Пугачева, яицкий казак Тарпов показал, что Пугачев с несколькими десятками человек переправился через Волгу.
Отряд Суворова устремился в степи. Днем шли по солнцу, ночью по звездам; двигались во всякую погоду, теряя отставших, бросая на дороге загнанных коней. Вскоре напали на след Пугачева; крестьяне рассказывали, что накануне Пугачев был здесь, но приверженцы его взбунтовались, связали его и повезли в Яицк.
Доведя быстроту марша до предела, Суворов направился к Яицку. В пути, однако, произошла непредвиденная задержка: ночью наткнулись на степных кочевников, которые открыли стрельбу, убив при этом давнишнего суворовского адъютанта Максимовича, ехавшего рядом со своим начальником. Рассеяв нападавших, Суворов отобрал несколько наиболее "доброконных" кавалеристов и поскакал с ними вперед.
Оказалось, однако, что Пугачев был уже выдан яицкому коменданту Симонову.
Через два дня, забрав пленника, отряд выступил из Яицка.
Суворов относился к Пугачеву, как к военнопленному: он расспрашивал его об его действиях и планах, интересовался организацией его войск.
Хотя наибольшую энергию в борьбе с восстанием проявил Михельсон, но Панин предпочел выставить в качестве виновника успеха Суворова, то есть избранного им, Паниным, кандидата. "Неутомимость отряда Суворова выше сил человеческих, - патетически доносил он Екатерине. - По степи, с худейшей пищею рядовых солдат, в погоду ненастнейшую, без дров, без зимнего платья, с командами майорскими, а не генеральскими, гонялся до последней крайности".
Насмешница-судьба сыграла шутку с полководцем: никогда, ни до того времени, ни после, он не получал такой блестящей аттестации от своего начальника, как за доставку поверженного, закованного в цепи пленника.
В действительности роль Суворова была более чем скромной. Появившись в момент, когда восстание уже шло на убыль, он, самое большое, ускорил на несколько дней неизбежную трагическую развязку.
Впрочем, Екатерина отлично понимала это: хотя она и наградила Суворова золотой шпагой, усыпанной бриллиантами, - наградила именно за Пугачева, а не за турецкую кампанию, - но при случае она без обиняков заявила, что "Суворов тут участия не имел... и приехал по окончании драки и поимки злодея". В другой раз она выразилась еще непочтительнее, сказав, что Пугачев обязан своей поимкой Суворову столько же, сколько ее комнатной собачке Томасу.
Летом 1775 года дворянская Россия пышно отпраздновала подавление Пугачевского восстания и успешное окончание польской и турецкой войн. Суворов не присутствовал на празднествах: он в это время находился в Поволжье, ликвидируя последние очаги восстания.
Достойно быть отмеченным, что Суворов и здесь остался верен себе и действовал гуманно, являя этим разительный контраст с озверелыми "карателями", уставлявшими дороги виселицами и колами с трупами замученных. В своей автобиографии Суворов с гордостью указывает, что после пленения Пугачева волнения "башкирцев и иных без кровопролития сокращены", и приписывает это своим политическим распоряжениям и искусному военному маневрированию.
В августе 1775 года скончался Василий Иванович Суворов. В связи с этим полководец получил разрешение явиться в Москву, представлялся там государыне и был назначен командиром Петербургской дивизии. Для большинства генералов такое назначение показалось бы чрезвычайно лестным. Однако Суворову оно было не по душе. Его не привлекала перспектива получать награды за парадную службу: в мечтах своих он стремился к подлинной славе, неразрывно связанной со славою своей родины, и не хотел менять тяготы военных походов на теплое местечко в столице. В этом сказался весь Суворов: он мог обращаться к покровительству могущественных царедворцев, но стать одним из них никогда бы не согласился.
Он тотчас испросил себе годичный отпуск и провел в Москве и в своих деревнях свыше года, ни разу не появившись в Петербурге для командования дивизией.
В ноябре 1776 года он получил от Потемкина предписание срочно выехать в Крым.
Еще Петр I высказал мысль о необходимости присоединения к России Крыма с целью обеспечения безопасности южных границ русского государства.
В XVIII веке русская внешняя политика неоднократно возвращалась к этому вопросу. Заключенный в 1774 году в Кучук-Кайнарджи мирный договор в значительной мере разрешал эту задачу - турки покинули полуостров, и решающее влияние на крымские дела благодаря обладанию крепостями Керчь, Еникале и Кинбурн приобрела Россия.
В Петербурге уже в течение нескольких лет находился брат низложенного крымского хана по имени Шагин-Гирей. Его наметили кандидатом в крымские ханы. Татары волновались: Турция придвигала к Крыму свои войска. Россия, со своей стороны, ввела на полуостров двадцатипятитысячный корпус под начальством князя А. А. Прозоровского. Заместителем последнего и был назначен Суворов.
В марте 1777 года Шагин-Гирей прибыл в Крым и был избран мурзами в ханы. Он тотчас начал осуществлять европеизацию края, но делал это крайне резко и неосмотрительно, чем возбудил против себя недовольство населения. Волнения перекинулись из Крыма на Кубань, где кочевали ногайцы 58.
Приехав на Кубань, Суворов развил кипучую деятельность. Он пробыл там всего три с половиной месяца, но провел за это время огромную работу, построив кубанскую оборонительную линию.
Укрепления строились в боевых условиях, часто под огнем горцев. Все пункты для сооружения укреплений были указаны Суворовым, который лично (а после отъезда в Крым - письменно) руководил работами.
В июне 1778 года кубанская оборонительная линия простиралась на 540 верст - от Тамани до Ставрополя. Впоследствии Суворов с законной гордостью писал статс-секретарю по военной части П. И. Турчанинову 59, что из 700 человек, рывших укрепления на Кубани в непогодь, "на носу вооруженных многолюдных варваров", ни один не был убит, и только один солдат, застигнутый врасплох невооруженным, умер от раны.
В разгар этой работы Суворов получил извещение о назначении его на место Прозоровского командующим вооруженными силами в Крыму.
Положение в Крыму в этот момент было очень острое. Турецкий флот крейсировал у берегов, явно готовилась высадка десанта. Надо было воспрепятствовать этому и одновременно избежать конфликта, который мог бы привести к нежелательной новой войне. И Суворов в кратчайший срок выработал план обороны Крыма. Осмотрев побережье, он, как и на Кубани, лично выбрал места для батарей и укреплений, указав и типы последних, иногда сам чертил планы и профили.
Вся система крымской обороны была запроектирована из 29 укреплений, включая сюда и имевшиеся ранее, но реконструированные укрепленные пункты, и заново созданные по приказу Суворова (у Кашкоя, Аргина, Булзыка, Алушты, Шумы, Инкермана, Бахчисарая, Ядринска, Козлова и др.). Между прочим, по его указанию были заложены батареи в Ахтиарской гавани (ныне Севастопольская), послужившие началом будущей севастопольской крепости.
Помимо этой линии укреплений, Суворов протянул вдоль побережья цепочку наблюдательных постов и наметил места для стоянок немногочисленных судов, имевшихся в его распоряжении. Когда турки хотели высадиться под предлогом недостатка питьевой воды, им было в этом вежливо, но твердо отказано. Начальники постов, разводя руками, ссылались на несуществовавший карантин, при этом недвусмысленно клали руки на эфесы шпаг. Поняв, что без боя высадить десант не удастся, турецкий флот удалился в Константинополь. Система воздвигнутых на побережье укреплений принесла пользу и в другом отношении: в значительной мере именно она сорвала назревавшее в Крыму восстание. "Осаждение крепостями здешнего края воспрепятствовало мятежу", - сообщал Суворов Румянцеву (Румянцеву было поручено осуществить мероприятия, направленные к присоединению Крыма).
Вслед за тем Суворову было дано другое, не менее "деликатное" поручение. Русское правительство решило выселить из Крыма в приазовские области все христианское население. Тем самым крымский хан лишался подавляющей части налогоплательщиков и окончательно попадал в финансовую зависимость от России. При выполнении этого поручения Суворову приходилось считаться с резкой оппозицией хана, с жалобами и протестами самих выселяемых и, наконец, с неприязненным отношением Румянцева, которому Суворов был в то время подчинен, не сочувствовавшего этой операции. Об обстановке, в которой протекало переселение, свидетельствует, например, тот факт, что "к двум ханским министрам, которые наиболее сему препятствовали, немедленно поставили перед домом крепкий караул с одною пушкою, до тех пор, пока они успокоились" 60. Операция по переселению была быстро и успешно проведена.
Верный своему правилу заботиться о мирных жителях, Суворов и в этот раз проявлял неизменную заботу о населении края. В приказе войскам Крымского и Кубанского корпусов встречаем такие, редкие для того времени слова: "В стояниях и на походах мародеров не терпеть и наказывать оных жестоко тотчас на месте. Домов, заборов и огородов отнюдь не ломать... Где случается фуражировать, чинить то... с крайним порядком... Не меньше оружия поражать противника человеколюбием" 61.
Следя за турецким флотом, переселяя православных купцов, укрепляя степную границу, Суворов никогда не упускал из виду вопросов боевой подготовки войск. В мае 1778 года он объявил в приказе по Крымскому и Кубанскому корпусам подробное наставление о порядке службы пехоты, кавалерии и казаков. Это наставление содержит в себе детальное руководство для ведения боевых действий в тяжелых условиях местности и обстановки.
Таким образом, в эти годы Суворов напряженно работал если не на боевом, то во всяком случае на близком к нему военно-административном поприще. Но душевное состояние его было очень тяжелое. Румянцев был щедр на резкие выговоры, а впечатлительность и самолюбие Суворова не позволяли ему хладнокровно принимать их. Подчиненный Румянцеву, Суворов не имел права непосредственно сноситься с Потемкиным, но, видя в нем опору, тем не менее, часто обращался к нему. Положение Суворова было тем труднее, что между Потемкиным и Румянцевым возгорелась яростная вражда. Вынужденный выполнять поручения Потемкина и находясь в то же время в подчинении у Румянцева, Суворов оказался "как бы между молотом и наковальней.
Получая - обычно преувеличенные - сведения о недовольстве им Румянцева, Суворов нервничал "Фельдмаршала я непрестанно боюсь, - писал он. - Мне пишет он будто из облака. Хотя бы уже он, купоросность отлагая, равнодушно смотрел лучше вконец или терпеливо ждал бы его... Преподания его обыкновенно брань, иногда облеченная розами".
Суворов принимался иногда оправдываться перед Потемкиным в преступлениях, которые - по дошедшим до него слухам - возводил на него Румянцев.
"Говорят, будто я сказал, что иду завоевать Крым, - нет, я хвастаю только тем, что сорок лет служу непорочно. Говорят, будто я требовал у хана, стыдно сказать, красавиц. Но я, кроме брачного, ничего не разумею. Говорят, будто я требовал аргамаков, - а я езжу на подъемных; "индейских парчей", - а я даже не знал, есть ли они в Крыму".
Нет сомнения, что Суворов очень преувеличивал козни Румянцева. Но бесспорно и то, что отношение к нему Румянцева было в тот период недоброжелательным, и он тем болезненнее реагировал на это, что был уже немолод и имел в своем послужном списке не одну боевую награду. В довершение он стал тяжело хворать. "Не описать вам всех припадков слабостей моего здоровья, - писал он Потемкину. - Перемените мне воздух, увидите еще во мне пользу... Найдите мне способ здоровье польготить... жизнь пресечется - она одна. Я еще мог бы по службе угодить, если бы пожил".
Потемкин никак не отзывался на эти письма.
Мало-помалу обстановка в Крыму разрядилась. Турция признала Шагин-Гирея крымским ханом, и большая часть русских войск была выведена из Крыма. Суворова вызвали в Петербург. С затаенными надеждами помчался он в столицу. Может быть, "матушка" оценила его верную службу? Императрица в самом деле приняла его очень приветливо: видимо, сказалось успешное завершение крымского предприятия. Осыпав Суворова комплиментами на ломаном русском языке, она командировала его в Астрахань для выполнения "секретного и важного поручения".
Суворов с энтузиазмом юноши помчался на "свеженькую работу", но скоро ему пришлось разочароваться. Русское правительство хотело, воспользовавшись войной между Англией и Францией, оттянуть часть морской торговли с Индией на сухопутное направление, через Персию. В связи с этим Суворову поручалось осмотреть дороги, принять меры к безопасности караванов, обеспечить связь с Рящей (Рештом) и начать приготовления к замышлявшемуся походу в Персию.
Суворов приступил к делу с той серьезностью и вниманием к мелочам, которые характеризуют его отношение к самым небольшим военным предприятиям. Заблаговременно знакомясь с местностью, он изучил даже свойства трав. "Прошед от Дербента 212 верст, - доносил он Потемкину 15 февраля 1780 г., - не доходя колодца Донгули 10 верст, окажетца ядовитая трава, от которой стеречься". Далее указано, как лечить коней, поевших ядовитой травы, какой водой поить людей, как везти сено и т. д. 62
Однако очень скоро обнаружилась авантюристичность всего проекта, и дело положили под сукно.
Два долгих года провел Суворов в Астрахани, томясь небывалым бездельем... Даже жизнь в Крыму казалась ему теперь раем. Служебное положение его было самое неопределенное: иной раз он просто считал себя в ссылке. Его больно жалили мелкие дрязги и сплетни, которыми была полна Астрахань. На губернаторском рауте приезд вице-губернатора был ознаменован тушем, появление же Суворова ничем не было отмечено; губернаторша не явилась с ответным визитом к его жене Варваре Ивановне и т. д. и т. д. Вся эта тина мелочей раздражала самолюбивого полководца. Каждый булавочный укол ранил его.
"Астрахань в Москву или С.-Петербург не переименована. И там недостойный я был бы раб великой монархини, если б я пренебрежения сносил",- пишет он 9 ноября 1781 года.
В том же письме Суворов с иронией сообщает, что местный губернатор боится, как бы он, Суворов, не унизил себя "отсутствием светских манер". "Вы знаете меня - унижу ль я себя? Лучше голову долой, нежели что ни есть утратить моей чести: смертями пятьюстами научился смерти не бояться. Верность и ревность моя к высочайшей службе основана на моей чести".
Однако прямолинейный, горячий нрав полководца ставил его в невыгодные условия, когда приходилось бороться с ехидной изворотливостью его недругов. В письме от 15 ноября 1781 года он восклицал: "Легче мне всю рыбу из Каспийского моря выловить, нежели то (наговоры на него. - К. О.) опровергнуть".
Вдобавок у него разыгрались крупные семейные неприятности: начались неурядицы с женой.
Женщины не играли никакой роли в жизни Суворова. "Мне недоставало времени заниматься женщинами", - писал он 63. Вернее всего, он опасался, что они нарушат прямую линию его жизни, его целеустремленное служение армии. Брачные отношения казались ему узами, ограничивающими независимость. Однажды, выражая сомнение в способностях польского генерала Грабовского к быстрым действиям, он написал: "Грабовский с женою опочивающий". Но наряду с этим он считал долгом каждого человека жениться и иметь детей: "Меня родил отец, и я должен родить, чтобы отблагодарить отца за мое рожденье...", "Богу не угодно, что не множатся люди..."
С такими религиозно-нравственными соображениями подходил он к своей женитьбе. Его отец Василий Иванович выбрал для него Варвару Ивановну Прозоровскую. Но она оказалась человеком, менее всего подходившим к подобным воззрениям.
Жена Суворова Варвара Ивановна Суворова.
Варваре Ивановне было двадцать три года. "Она была красавицей русского типа, полная, статная, румяная, но с умом ограниченным и старинным воспитанием, исключавшим для девиц всякие знания, кроме умения читать и писать" 64. Впрочем, и эту нехитрую премудрость Варвара Ивановна осилила с грехом пополам, как то можно заключить из ее письма к своему дяде князю Голицыну (приводим с соблюдением орфографии):
"И Я, миластиваи Государь дядюшка, принашу маие нижайшее патъчтение и притом имею честь рекаман давать в вашу милость алек сандры васильевича и себя также, и так остаюсь, миластиваи государь дядюшка покор ная и вер ная куслугам племянница вар вара Суворава".
Даже на фоне слабой образованности, которой отличалось русское высшее общество XVIII века, это письмо выделяется малограмотностью.
Суворов женился с обычной стремительностью, характеризовавшей все его поступки. 18 декабря 1773 года состоялась помолвка, 22 декабря - обручение, а 16 января 1774 года - свадьба. Отец новобрачной к тому времени обеднел и дал за дочерью всего 5 тысяч рублей приданого. Суворову импонировала знатность рода Прозоровских и красивая наружность невесты, к тому же он не хотел перечить отцу, мечтавшему о том, чтобы породниться со старинным родом. Да, наконец, и времени не было на то, чтобы долго выбирать невесту.
Между супругами не было ничего общего. Он был некрасив, она красавица; но он был глубоко образованным человеком, с железной волей, грандиозными замыслами, она - пустой аристократкой, видевшей во всем лишь внешнюю, показную сторону вещей, не способной ни понять, ни оценить своего мужа. Образ жизни полководца также не соответствовал понятиям его молодой жены. Она не сочувствовала его бережливости, скромности, отказу от всякой пышности.
Как бы то ни было, первые годы супружества протекли без серьезных размолвок (Варвара Ивановна родила в это время дочь Наталью). Но затем отношения испортились. К тем конфликтам, которые проистекали из противоположности их вкусов и характеров, прибавился новый: Варвара Ивановна нарушила супружескую верность. Екатерининская эпоха отличалась необычайной распущенностью, царившей в так называемых "высших кругах" общества. Варвара Ивановна поступала так же, как поступала почти всякая скучающая молодая женщина ее круга.
Но при той строгости и чистоте, которыми отличались взгляды Суворова на брак, поведение его жены неминуемо должно было повлечь крупную драму.
В сентябре 1779 года Суворов подал в Славянскую духовную консисторию прошение о разводе, однако через несколько месяцев взял это прошение обратно, видимо, согласившись на примирение с женой. Больше того, в апреле 1780 года произошло публичное церковное примирение. Эта церемония, организованная по инициативе Александра Васильевича, скорее раздражила, чем растрогала его жену.
Все же в продолжение нескольких последующих лет семейная жизнь супругов не осложнялась крупными столкновениями. Но в 1784 году произошел окончательный разрыв.
У Варвары Ивановны снова начался роман. Это переполнило чашу терпения Суворова. Он обратился непосредственно в синод с ходатайством о разводе, и хотя синод по формальным соображениям не дал хода бракоразводному делу, Суворов решительно порвал всякую связь с Варварой Ивановной. Раздражение против бывшей жены было у него настолько велико, что когда до него дошли слухи "о повороте жены к мужу", он тотчас отправил своего управляющего Матвеича (Степана Матвеевича Кузнецова) к московскому архиепископу. "Скажи, что третичного брака уже быть не может и что я тебе велел объявить ему это на духу. Он сказал бы: "Того впредь не будет". Ты: "Ожегшись на молоке, станешь на воду дуть". Он: "Могут жить в одном доме розно". Ты: "Злой ее нрав всем известен, а он не придворный человек".
Разошедшись с женой, Суворов пожелал вернуть приданое. Прозоровский отказался принять деньги, но Суворов усиленно настаивал на этом и добился своего.
Опыт супружеской жизни дорого обошелся Суворову, и возобновлять его он никогда уже не собирался 65.
Астраханский период был периодом резких столкновений Суворова с Варварой Ивановной. Отсутствие интересного дела, плутни провинциальных чиновников, семейные дрязги - все это вконец истомило полководца.
Он забрасывает Потемкина письмами, прося переместить его куда-нибудь. В целом потоке ходатайств он выдвигает множество вариантов своего назначения.
Вот отрывок из одного письма Потемкину: "Вспомните милосердно, светлейший князь! что я здесь 2 года без команды, в начальстве 2 полка, живу в поношении, удалиться некуда. Гордостью утесняем, желал бы отъехать в мои пензенские, как ближние, деревни. Но лучше, если бы мне оказать изволили милость и дозволили переехать в Кизляр, где мне по моей степени спокойнее быть может здешнего". Наконец, в декабре 1781 года его просьбы увенчались "успехом": его перевели в Казань - единственное назначение, которого он просил ему не давать.
Но как-никак Казань была лучше Астрахани. Он незамедлительно выехал туда, но не успел приехать, как пришло новое распоряжение: его переводили снова на Кубань.
Присоединение Крыма поставило перед правительством Екатерины ряд новых задач. Решено было окончательно присоединить к России все области, примыкающие к северному побережью Черного моря, в первую очередь степи, населенные кочевыми племенами ногайцев. Для этого и был вызван Суворов, которому поручили Кубанский корпус в составе 12 батальонов и 20 эскадронов при 16 орудиях. Кроме того, под рукою имелись 20 донских полков. Покорение почти не знавших огнестрельного оружия ногайцев было нетрудной задачей, и не надо было выписывать Суворова. Да и прибыв, Суворов считал возможным добиться нужных результатов мирным путем и повел успешные переговоры с ногайцами в этом направлении. Но Потемкин опасался вмешательства Турции и хотел быстро кончить дело. Он настаивал на энергичном ударе, который пресек бы разжигаемые турками и фанатичными мурзами волнения среди ногайцев.
С военной стороны выполнение этой задачи не представляло трудностей: было очевидно, что кочевые, плохо вооруженные племена не смогут противостоять регулярным частям. Трудность заключалась в другом: надо было не спугнуть неторопливо передвигавшихся кочевников и не дать им уйти в леса и в горы.
С этой целью были распущены слухи, что Суворов уехал в Россию и что закубанских ногайцев решено оставить в покое. Между тем 19 сентября 1783 года выступил отряд под начальством Суворова. Отряд двигался скрытно, главным образом ночами. Во время маршей соблюдалась строгая тишина. Не слышно было военных сигналов, команды отдавались вполголоса. Со стороны это могло показаться шествием призраков. Шли без дорог, часто наудачу. Приходилось перебираться через многочисленные балки и овраги. Тем не менее быстрота похода была изумительная.
В ночь на 1 октября показались ногайские становища, расположенные на противоположном берегу Кубани. Предстояло совершить незаметно для кочевников переправу 16 рот пехоты, 16 эскадронов драгун и 16 казачьих полков. Переправа эта, по характеристике Суворова, была "наитруднейшая, широтою более семидесяти пяти сажен, едва не вплавь, противный берег весьма крутой, высокий - только тверд, что шанцовым инструментом в быстроте движения мало способствовать можно было".
В полной темноте войска без шума перебрались на другой берег. Пехота разделась донага, люди переходили Кубань, держа над головами ружья и патронташи; одежду пехотинцев перевезла конница.
Пройдя двенадцать верст от реки, близ урочища Керменчик, настигли первые таборы ногайцев. После непродолжительной ожесточенной стычки началось избиение почти безоружных кочевников. В течение дня было убито много ногайцев и 1000 их взята в плен. Остальные рассеялись по лесам. Русские потеряли 50 человек.
После этого побоища прочие ногайские племена стали присылать делегатов с изъявлением покорности. Многочисленные племена черкесов также умерили свои набеги.
Что касается Суворова, то в апреле 1784 года ему было предложено сдать командование - ввиду торжественного признания Турцией перехода в русское владение Крыма и Кубанского края - и выехать в Москву. Последующие два года он провел в "бездействии", как он называл мирные занятия с порученной ему Владимирской дивизией.
Суворов и его крепостные крестьяне
Вся жизнь Суворова носила бивуачный характер. Не говоря уже о военном времени, он и в мирное время нигде подолгу не засиживался, не обрастал хозяйством, не строил прочного домашнего очага. Естественно, что в этих условиях он не мог уделять много внимания управлению своими поместьями. Да это и не лежало в его характере. Однако Суворов живо интересовался сельским хозяйством. И несмотря на то, что он посвящал ему мало времени, он проявил себя как просвещенный хозяин и гуманный помещик. Без преувеличения можно сказать, что в этом отношении Суворов был передовым человеком.
После смерти отца Александр Васильевич получил поместья, в которых проживало 1900 душ крепостных. В последующие годы он приобрел еще несколько поместий. В 1785 году Суворов владел вотчинами:
В Московской губернии - село Рождествено и деревня Долганиха 122 души
Во Владимирской губернии село Уидол с деревнями 300 душ
В Суздальской округе - село Кистош 420 душ
В Шуйской и Ковровской округе - село Дьяково и село Трутнево - 49 душ
В Костромском наместничестве - село Сараево . . . 191 душа
В Пензенском наместничестве - село Никольское и др. - 562 души
В Новгородском наместничестве - село Кончанское - 482 души
В Новгородском наместничестве - Кривинская вотчина , 500 душ
Всего - 2 626 душ
В дальнейшем Суворову было еще пожаловано обширное Кобрино.
Разумеется, все это было ничтожно в сравнении с поместьями родовитой знати, но, тем не менее, это было уже немалое хозяйство.
Суворов не походил на тех помещиков, которые, передоверяя бразды правления управителям, интересовались только получением оброка, вовсе не касаясь внутренней жизни в поместьях. Напротив, он входил в малейшие подробности этой жизни. В связи с этим он требовал, чтобы ему систематически присылали информацию обо всем, что происходит в его вотчинах.
В 1785 году, посетив свои новгородские вотчины, он писал туда старостам, что, вопреки его приказу присылать ежемесячные доклады, уже в течение четырех месяцев он ничего не получает. "Вы же сами правду любите, а этому приказу господскому ослушны, - увещевал он старост и дальше переходил на суровый тон: - вы вышли из строгой команды и впали теперь в слабую. Мне недолго опять и строгую еще команду завесть".
Зная, как злоупотребляют своей властью управители, Суворов не признавал натурального оброка, при взимании которого управитель имел широкую возможность обманывать и притеснять крестьян, а перевел весь оброк в денежную форму. Крестьяне платили 3-4 рубля в год (с души) и пользовались за это всеми угодьями, реками и покосами 66.
Из числа поместий Суворова наиболее часто упоминается в литературе село Кончанское, потому что здесь полководец провел два года в ссылке.
В Кончанское Суворов прибыл впервые в декабре 1784 года. Посланное им отсюда письмо родственнику его Ивану Петровичу Суворову ясно отражает впечатления человека, для которого все здесь внове. "Иван! Я сюда приехал под сочельник... Здесь очень много... дичины и особливо летом должно быть несказанно веселее всех моих деревень. Только по милости правительства (то есть управителей. - К. О.) дом обветшал... а сад опустошен" 67.
В этот раз Суворов прожил в Кончанском полтора месяца. За это время он объехал все свои новгородские деревеньки (числом 18), наводя трепет на старост. В деревне Медведковой он обнаружил умного, исполнительного крестьянина Мирона Антонова, хорошо ведшего дело по размежеванию. Этого крестьянина Суворов сделал одним из своих помощников по управлению новгородскими поместьями.
Встречался он и с соседями: с А. М. Балком, чье село Волоки лежало в 25 верстах от Кончанского, с помещиками Лупандиным, Румянцевым и другими.
Весной 1786 года Суворов вторично приехал в Кончанское. В этот приезд он, между прочим, сократил штат дворни при господском доме: оставив только двух человек для работы в домовой канцелярии и для присмотра за домом, остальных 12 человек он перевел на пашни.
Взгляды А. В. Суворова на сельское и, в частности, на крестьянское хозяйство отразились в составленной им записке: "Причины упадка крестьянского хозяйства".
В этом интересном документе говорится:
"В привычку вошло пахать иные земли без навоза, от чего земля вырождается и из года в год приносит плоды хуже. От этой привычки нерадение об умножении скота, а по недостатку оного мало навоза, так что и прочие земли хуже унавоживаются, и от того главный неурожай хлеба.
...Я наистрожайше настаивать буду о размножении рогатого скота и за нерадение о том жестоко, вначале старосту, а потом всех наказывать буду.
...У крестьянина Михаила Иванова одна корова! Следовало бы старосту и весь мир оштрафовать за то, что допустили они Михаила Иванова дожить до одной коровы... Купить Иванову другую корову из оброчных моих денег. Сие делаю не в потворство и объявляю, чтобы впредь на то же еще никому не надеяться.
...Богатых и исправных крестьян и крестьян скудных различать и первым пособлять в податях и работах беднякам. Особливо почитать таких неимущих, у кого много малолетних детей".
Помещик, требующий, чтобы зажиточные мужики помогали бедным в "податях и работах", на свой счет укрепляющий хозяйство бедняка, - это исключительное явление в России XVIII века. Однако гуманность Суворова не порождала у него сомнений в справедливости самого принципа крепостничества.
Разумные соображения Суворова о необходимости унавоживания земли и разведения рогатого скота можно пополнить еще указанием на то, что Суворов придавал большое значение древонасаждениям. Имевшийся на его территории лес он очень берег. Если крестьянин хотел строиться, Суворов почти никогда не давал ему своего леса, но, предлагая купить лес на стороне, ссужал для этой цели деньгами.
В исключительных случаях он разрешал рубить свой лес, при этом опять-таки имея в виду прежде всего нужды малоимущих. Упоминавшемуся выше Балку, который одно время управлял несколькими его вотчинами, он писал: "Ныне повелите суки рубить 68 и прежде удовольствовать лядинами 69 скудных, а за сим уже достаточных... В случае малейшего налога 70 от имущественных крестьян над скудными, в моем присутствии, последует строгое взыскание за неприличность сию и недонос мне на сильных крестьян".
Письма и распоряжения Суворова пестрят подобными проявлениями заботы о нуждающихся крепостных крестьянах.
"В неурожае крестьянину пособлять всем миром заимообразно (то есть без выгоды для ссужающего. - К. О.), чиня раскладку на прочие семьи, совестно, при священнике, и с поспешностью".
Помогая беднякам, Суворов требовал, чтобы, выправившись, они вернули всю сумму, однако "без нападок и процентов".
Не ограничиваясь оказанием крестьянам индивидуальной помощи, Суворов нередко действовал в более крупном масштабе. Так, в 1785 году он купил несколько соседних имений единственно затем, чтобы уничтожить чересполосицу. Свободных денег у него в то время не было, но, уступая настойчивым просьбам крестьян, он совершил эту покупку, специально заняв для этой цели деньги.
Больше того: в 1784 году Суворов должен был уплатить по суду 3 тысячи рублей помещику Толбухину, у которого крестьяне Суворова захватили землю. Для уплаты этой суммы Суворову пришлось занять деньги. "Пуще всего тяжелы мне 3000 р. толбухинские", - писал он управителю Матвеичу.
В том же году Суворов отказался от прибыльного предприятия, так как опасался, что оно причинит ущерб его крестьянам. Кто-то из его управляющих, хорошо знакомый с коннозаводством, предложил организовать в одном суворовском поместье, в котором имелось много сена, конный завод. Дело сулило большой доход, однако Суворов отказался от него, не желая обременять крестьян новыми повинностями, связанными с устройством завода (возка сена и пр.). "Я по вотчинам ни рубля, ни козы, не токмо кобылы не нажил, - написал он, - так и за заводом неколи мне ходить, и лучше я останусь на моих простых, незнатных оброках".
Суворов очень заботился об увеличении рождаемости. Он всемерно поощрял браки и каждому женившемуся давал 10 рублей.
Близко принимал он к сердцу и нужды отдельных крестьян. Случилось однажды, что сельский сход порешил отдать не в зачет в солдаты беспризорного бобыля, мотивируя тем, что у него и хозяйства нет и горевать о нем некому. Суворов не согласился с этим решением. Его, видимо, тронула несчастливая доля этого крестьянина. Он приказал женить его и миром завести ему хозяйство.
В другой раз, когда ему доложили, что крестьянин Медведев, которого прочили в рекруты, отрубил себе палец, он вместо того, чтобы обрушиться на Медведева, гневно обратился к старосте: "Вы его греху причина. Впредь не налегайте! За это вас самих будут сечь. Знать, он слышал, что от меня не велено в натуре рекрут своих отдавать, а покупать их миром на стороне, чтобы рекрутчины никто не боялся!" 71
Суворов заботился не только о материальном благосостоянии своих крестьян, но и о здоровье их. Как и в армии, он старался внедрить правила санитарии; лечил он преимущественно настойками из трав и домашними проверенными средствами.
Особенную заботу проявлял Суворов о здоровье крестьянских детей. "Крестьянин богат не деньгами, а детьми, от детей ему и деньги", - писал он однажды. Сообразно этим взглядам он требовал, чтобы детей берегли, а в случае заболевания разумно лечили. Ундольским крестьянам адресовано следующее послание:
"Указано моими повелениями, в соблюдение крестьянского здоровья и особливо малых детей, прописанными в сих резонами и лекарствами, как и о находящихся в воспе, чтобы таких отнюдь на ветер и для причащения в церковь не носить... Бережливость от ветра теплотою, а не ветром. Но ныне, к крайнему моему сожалению, слышу, что из семьи Якова Калашникова девочка воспой померла и он квартирующему у него подлекарю сказал: "Я рад, что ее бог прибрал, а то она нам связала все руки!" С прискорбностью нахожу нужным паки подтвердить, чтобы во всем сходно крестьяне прежние мои приказания исполняли".
Далее указывалось, что за нарушение этого распоряжения будет налагаться денежный штраф и церковная эпитимия.
Суворов был запасливым и предусмотрительным хозяином, лично входившим во все детали. "Полагаю я в Рождествене содержать во всякое время гусей, одну или две пары, взирая на то, как они там водятся; уток при селезне одну пару или двух индеек при петухе..." - писал он Матвеичу. Этому же управителю адресованы такие строки: "У добрых хозяев готовится густой красный мартовский квас, то и такого не худо заготовить в московском погребе несколько бочонков". Подобными указаниями пестрят его письма.
Жил он скромно; чуть ли не единственной слабостью его были чай и нюхательный табак, которые, по его требованию, покупались высших сортов. В 1784 году он писал Матвеичу: "Чай из Москвы с Борщовым ты прислал столь дурен, что весь желудок мой им перепорчен. Купи мне и пришли чаю наилучшего, какой только обретаться может... От нюхательного табаку, тобой присланного, у меня голова болит... чрез знатоков купи табак... Вино твое тоже дурно; но уж быть так..." Иными словами, вино пусть уж будет плохое, лишь бы чай и табак были хорошие.
В отличие от большинства тогдашних дворян, державших многочисленную дворню для личных надобностей, Суворов довольствовался услугами очень малого числа дворовых. По большей части его обслуживал Прохор Дубасов.
В доме Суворова жило много дворовых певчих и музыкантов, которые освобождались от полевых работ, чтобы совершенствоваться в своем умении.
Кроме них, всегда проживало несколько инвалидов - солдат или престарелых крестьян. Всем им выдавалась пенсия. В 1786 году Суворов приказывал: "Инвалидных солдат-стариков ныне в Кончанском 6 человек. Жалованья им от меня по 10 рублей в год. Платье из простого сукна погодно. Пища обыкновенная без роскоши... Ежели старики эти пожелают от праздности работать землю, то и оную уделить, только не иначе, как по собственной их воле".
Забавная и трогательная деталь: Суворов заботился даже о животных, которые вследствие старости не могли больше работать. "Из лошадей четверых за службу их мне кормить до смерти", - приказывал он.
...Таким предстает перед нами Суворов-помещик. Цельная натура Суворова сказалась и здесь: деятельностью своей он как бы иллюстрировал однажды высказанное им пожелание: "Не весьма взирать на богатство".
Турецкая война 1787-1791 годов
Приняв командование над Владимирской дивизией, Суворов поселился в своем поместье, селе Ундол, расположенном недалеко от Владимира по Сибирскому тракту. Одетый в холщовую куртку, он расхаживал по селу, беседовал с крестьянами. Но деревенская идиллия вскоре прискучила Суворову. Обязанности хозяина и помещика, которыми он старался заполнить свой досуг, конечно, не могли удовлетворить его.
"Приятность праздности не долго меня утешить может", - писал он Потемкину. Прошло еще несколько месяцев, и он отправил Потемкину новое письмо с настойчивой просьбой дать ему другое назначение. Опасаясь, что его ходатайство не будет удовлетворено вследствие наветов его недругов, он заранее оправдывается и дает себе такую характеристику:
"Служу больше сорока лет, и мне почти шестьдесят лет, но одно мое желание - кончить службу с оружием в руках. Долговременное бытие мое в нижних чинах приобрело мне грубость в поступках при чистейшем сердце и удалило от познания светских наружностей. Препроводя мою жизнь в поле, поздно мне к свету привыкать. Наука осенила меня в добродетели: я лгу, как Эпаминонд, бегаю, как Цезарь, постоянен, как Тюренн 72, праводушен, как Аристид 73. Не разумея изгибов лести и ласкательств, моим сверстникам часто бываю неугоден, но никогда не изменил я моего слова даже ни одному из неприятелей... Исторгните меня из праздности - в роскоши жить не могу".
Это письмо очень характерно для Суворова. Он был вполне искренен, когда писал его. Он в самом деле не признавал лжи и притворства, а недостаткам своего характера (желчность, вспыльчивость) не придавал значения.
Однако и это письмо не достигло цели. Только в сентябре 1786 года последовало назначение Суворова в Екатеринославскую армию, "к Потемкину, для командования кременчугскими войсками; одновременно Суворов был по старшинству произведен в генерал-аншефы 74.
Суворов охотно поехал к Потемкину, которого он уважал больше других государственных деятелей. Он знал, что наряду с подверженностью внезапным припадкам меланхолии, со склонностью к изнеженности и безделью Потемкин обладал государственным умом и много делал для облегчения тяжелого положения солдат, и за это последнее многое прощал фавориту царицы.
"Красота одежды военной состоит в равенстве и в соответствии вещей с их употреблением, - излагал свои мысли Потемкин во всеподданнейшем докладе в 1785 году. - Платье должно служить солдату одеждою, а не в тягость. Всякое щегольство должно уничтожить, ибо оно есть плод роскоши, требует много времени, иждивения и слуг, чего у солдата быть не может".
Это было крупное новаторство по сравнению с прежними понятиями, столь роковым образом воскрешенными вскоре Павлом I.
"Завиваться, пудриться, - продолжал там же Потемкин, - плести косы - солдатское ли сие дело? У них камердинеров нет. На что же пукли? Всяк должен согласиться, что полезнее голову мыть и чесать, нежели отягощать пудрою, салом, мукою, шпильками, косами. Туалет солдатский должен быть таков, что встал, то и готов".
Вместо громоздкого великолепия прежних воинских нарядов Потемкин ввел новую, удобную форму. Сложные парикмахерские сооружения были отменены, кавалерия должна была просто закручивать усы, пехота подымала усы кверху; бакенбарды были в армии запрещены.
Реформы не ограничились вопросами одежды и туалета. Они коснулись основ военного устройства. В одном распоряжении на имя Репнина (1788) Потемкин писал:
"Из опытов известно, что полковые командиры обучают части движениям, редко годным к употреблению на деле, пренебрегая самые нужные. Для того сим предписываю, чтоб обучали следующему:
1. Марш должен быть шагом простым и свободным.
2. Как в войне с турками построение в каре испытано выгоднейшим, то и следует обучать формировать оный из всякого положения.
3. Наипаче употребить старание обучать солдат скорому заряду и верному прикладу.
Унтер-офицерам и капралам отнюдь не позволять наказывать побоями, а понуждать ленивых палкой не больше шести ударов.
Отличать примерных солдат, отчего родится похвальное честолюбие, а с ним и храбрость".
По-иному, чем большинство генералов, смотрел Потемкин и на солдат. "Поставляя главнейшим предметом для пользы службы сбережение людей и доставление им возможных выгод, - писал он в ордере 75 князю Долгорукову, - особливо же призрение больных, предписываю вашему сиятельству подтвердить о том наистрожайше во все полки и команды".
Потемкин значительно увеличил численность легкой кавалерии (необходимой для разведывательных целей), заботился об улучшении госпиталей; при обучении строю он требовал простоты и свободы в движениях.
Беда была в том, что Потемкин не очень следил за соблюдением новых порядков. Но самый факт столь авторитетной поддержки их имел громадное значение и подводил надежный фундамент под соответственные реформы Суворова.
В начале 1787 года Екатерина в сопровождении блестящей свиты выехала в путешествие. До Киева царский поезд двигался на перекладных - на каждой станции его ожидали 560 свежих лошадей; далее по Днепру - на 80 галерах. Потемкин превзошел самого себя, стремясь поразить великолепием и убедить в благоденствии вверенного ему края. Каждая галера располагала своим "хором музыки". На берегах толпился разряженный "народ"; для оживления пейзажа были согнаны стада, тайно перегонявшиеся ночью по пути следования кортежа; по вечерам на берегах зажигали фейерверк - подлинное чудо пиротехники; в заключение одного такого фейерверка в небо взвился букет из 100 тысяч ракет. Сопутствовавший Екатерине австрийский император Иосиф II назвал путешествие "галлюцинацией".
К маю императрица добралась до Кременчуга, и здесь Потемкин предложил посмотреть маневры. Суворов имел всего несколько месяцев для обучения своей новой дивизии, но за этот короткий срок он обучил войска исключительной точности и четкости перестроений и энергии маневра. Смотр произвел на всех ошеломляющее впечатление. "Мы нашли здесь расположенных в лагере 15 тысяч человек превосходнейшего войска, какое только можно встретить", - писала Екатерина.
Щедро раздавая награды, императрица обратилась и к Суворову с вопросом, чем его наградить. Но Суворову уже давно было не по себе. Вся эта шумиха не нравилась ему. Он не видел ничего необыкновенного в продемонстрированном им своем обычном строевом учении; в то же время для него было ясно, что больше всех сумеют нажить капитал на успешных маневрах сам Потемкин и облепившая его туча прихлебателей. И на вопрос Екатерины он дал типичный для него, чисто эзоповский ответ:
- Давай тем, кто просит, ведь у тебя и таких попрошаек, чай, много. - И потом добавил: - Прикажи, матушка, отдать за квартиру моему хозяину: покою не дает.
- А разве много? - недоуменно спросила императрица.
- Много, матушка: три рубля с полтиной, - серьезно заявил Суворов.
Екатерина ничего не ответила на эту выходку; деньги были уплачены, и Суворов с важным видом рассказывал:
- Промотался! Хорошо, что матушка за меня платит, а то беда бы.
Впрочем, уезжая из Новороссии, государыня пожаловала злоязычному полководцу драгоценную табакерку, усыпанную бриллиантами.
"А я за гулянье получил табакерку с 7 тысячами рублей", - иронически писал он об этом.
Мир, заключенный в Кучук-Кайнарджи, был подобен короткому отдыху бойцов перед новой схваткой. Потемкин развивал перед Екатериной свой "греческий проект": изгнать турок из Европы, завладеть Константинополем и объединить под покровительством России все славянские народы Балканского полуострова. Императрица видела трудности этого предприятия, но давала себя увлечь им, потому что помещичье хозяйство, особенно на юге России, все больше втягивавшееся в товарный оборот, остро нуждалось в черноморских путях. Турция, запиравшая выход из Черного моря, препятствовала экономическому развитию русских черноморских областей и осваивавшегося русским правительством Крыма. Столкновение с ней было неизбежно. К тому же Турция держала себя чрезвычайно воинственно. Там жили мечтой о реванше. Отторжение Крыма и слухи о дальнейших планах России сильно ослабили авторитет султана и внутри и вне страны; по мнению турецкого правительства, только победоносной войной можно было восстановить его. Это мнение поддерживалось английским и прусским посланниками. Снова появился на сцене весь ассортимент интриг и хитроумных заверений: обещано было выступление Швеции против России, возобновление войны Польшей, нейтралитет Австрии, денежная помощь Европы и т. д. и т. п. Турция верила всему этому, потому что хотела верить.
Между тем Турция находилась в состоянии государственной, культурной и экономической отсталости, и эту отсталость особенно остро испытывали подвластные ей народы.
Атмосфера накалялась с каждым днем. Особенно взволновала турок поездка Екатерины в Крым. В Константинополе это было сочтено за явную демонстрацию, и там решили развязать войну. Русскому посланнику Булгакову был предъявлен наглый ультиматум - возвратить Турции Крым и признать недействительными последние трактаты. Турция разговаривала с Россией так, как разговаривают только с побежденной страной. Русское правительство,разумеется, отклонило ультиматум. В ответ турки, согласно усвоенной ими манере начинать войну, заключили Булгакова в Семибашенный замок.
Таким образом, война началась 76 и притом в очень неблагоприятный для России момент: 1787 год был неурожайным, хлеб пекли наполовину с соломой. В Москве были случаи голодной смерти, а в Петербурге вспыхнули голодные бунты рабочих. Цена четверти ржи поднялась до 7 рублей (в 1773 году - 2 рубля 19 копеек). Содержать армию было в этих условиях очень трудно.
Русское правительство ничего не делало для того, чтобы избежать войны, но когда она стала фактом, обнаружилось, что к войне не готовы. Полки были укомплектованы только наполовину, питание скудное, солдаты одеты плохо. Пушек было много, но к ним не хватало снарядов. Одетые в изящные мундиры кавалеристы были вооружены негодными саблями. Солдаты оставались все теми же "чудо-богатырями", как их прозвал Суворов, но организация армии в целом была попрежнему не на должной высоте.
Приходилось воевать, но Потемкин не знал, с чего начать в том хаосе, который представляла собой организация южной армии. Им овладела апатия. Талантливый, полный энергии, он иногда погружался в непонятную хандру, в мрачную меланхолию, когда никакое дело не интересовало его. Состоявший при русской армии австрийский военный атташе принц де Линь оставил такой портрет Потемкина: "Показывая вид ленивца, трудится беспрестанно; унывает в удовольствиях, несчастен оттого, что счастлив; нетерпеливо желает и скоро всем наскучивает; говорит о богословии с генералами, а о военных делах с архиереями. Какая же его магия? Природный ум, превосходная память, коварство без злобы, хитрость без лукавства, счастливая смесь причуд и величайшее познание людей".
Екатерина во всем полагалась на Потемкина и без его совета не предпринимала ничего серьезного. В нем она видела опору против крестьянских волнений, против дворцовых интриг, против всяких врагов, внешних и внутренних. Власть Потемкина была почти безгранична. Ему сходили с рук безумные кутежи, бесконтрольная трата государственных денег, издевательство над одними, возвышение других, которые тем только были хороши, что сумели ему понравиться. Таков был человек, которому было вверено главное руководство новой кампанией.
После блестящего смотра в Кременчуге Суворов пользовался благосклонностью и Екатерины и всемогущего Потемкина. Благодаря этому он получил командование одним из пяти корпусов, входивших в состав Екатеринославской армии. Потемкин поручил ему самый опасный район - Херсоно-Кинбурнский, где ждали первого удара турок и где совсем не были готовы его отразить.
В августе 1787 года Суворов прибыл в Херсон и принял начальство над тридцатитысячным корпусом. Для него наступила счастливая пора: он спешно укреплял береговую линию, ставил батареи, распределял войска, приводил в порядок оборону фронта и тыла, давал инструкции, изучал броды, наблюдал за турецким флотом. Мероприятия Суворова в этот период могут служить образцом забот о береговой обороне.
Он чувствовал себя особенно хорошо в связи с небывало радушным отношением к нему Потемкина. Никогда еще до этого, да и впоследствии, Суворов не слышал таких приветливых слов от своего начальства. "Мой друг сердечный, ты своей особою больше 10 тысяч человек, - ворковал Потемкин, цеплявшийся за Суворова, как за якорь надежды. - Я так тебя почитаю и, ей-ей, говорю чистосердечно".
Потемкин двинул против турок построенный в Севастополе флот, но сильный шквал разметал все корабли; один из них занесло в Константинополь, а другие вернулись для ремонта в Севастопольскую гавань.
Это окончательно лишило Потемкина мужества.
"Матушка государыня! Я стал несчастлив, - скорбно писал он Екатерине, - при всех мерах возможных, мною предприемлемых, все идет навыворот. Флот севастопольский разбит бурею; остаток его в Севастополе, корабли и большие фрегаты пропали. Бог бьет, а не турки. Я при моей болезни поражен до крайности; нет ни ума, ни духу".
Карта театра военных действий в период русско-турецкой войны 1787-1791 гг.
Постигшая русский флот катастрофа дала временно туркам безраздельное господство на Черном море. В связи с этим турецкое командование решило высадить десант на Кинбурнской косе, представлявшей большие удобства для высадки с моря. Суворов сперва не верил в серьезность этой угрозы, но когда она подтвердилась, сдал в Херсоне команду Ю. Б. Бибикову и поскакал в Кинбурн. 22 августа он доносил Потемкину:
"Вчера поутру я был на борде Кинбурнской косы. Варвары были в глубокомыслии и спокойны".
Он лихорадочно укреплял косу, но не для того, чтобы просто отстоять ее от неприятеля.
В письме Потемкину от 23 августа он писал:
"Ах! Пусть только варвары вступят на нее (Тавриду. - К. О.). А что смогут они сделать? Если они бросят от 5 000 до 9 000 чел., если они пустят в ход все свои морские силы. Но чем больше будут они удаляться в глубь страны, больше их будет порублено" 77. Он ставил себе целью нанести туркам тяжкое поражение, истребить их живую силу.
В этом духе он и подготовляет своих подчиненных. Генералу Реку он пишет: "Ваше превосходительство знаете, что мы дрались часто с варварами один против десяти, что вы сами изволили испытать мужеством ваших при Козлуджи. Приучите вашу пехоту к быстроте и сильному удару, не теряя огня попустому. Знайте пастуший час!" 78
С теми скромными средствами, которыми Суворов располагал, это был дерзкий замысел. О состоянии его артиллерии говорит тот факт, что при испытании кинбурнских пушек девять из тридцати семи разорвались при первых выстрелах. Суворова это, однако, не смутило.
Между тем турки все медлили. Приближался период бурь, и Суворов начал уже думать, что турецкий флот, бесцельно бороздивший море на расстоянии пушечного выстрела от Кинбурна, уйдет восвояси. Но 1 октября началась бомбардировка крепости. Все турецкие корабли открыли огонь, медленно приближаясь к берегу. От кораблей отделились лодки и быстро направились к песчаной оконечности косы. Началась высадка десанта. Высадкой руководили французские офицеры-инструкторы.
К полному изумлению солдат и генералов Суворов запретил открывать ответный огонь.
- Сегодня день праздничный: Покров,- сказал он, - пойдем к обедне. Пускай их вылезают.
Офицеры тревожно шептались о состоянии рассудка их чудака-начальника. Но Суворов хладнокровно выстоял обедню, а затем еще молебен "на победу врагов и одоление". Он хотел дождаться; пока все турецкие силы высадятся на берег, чтобы нанести им возможно более чувствительный удар; кроме того, оконечность косы находилась в сфере действительного огня турецкой эскадры; приближаясь же к крепости, турки теряли это преимущество.
Не встречая никакого сопротивления, турки высадили свыше 5 тысяч человек, которые немедленно стали продвигаться вперед, возводя на пути своего продвижения траншеи. Вскоре 15 рядов траншей пересекало узкую горловину косы. Считая, что укрепляться более не для чего, турки бросились на штурм крепости, до которой им оставалось не более одной версты.
Этого момента и ждал Суворов. У него под рукой было значительно меньше войск, но он не сомневался в победе. Со стен крепости понеслась картечь, из ворот ударила в штыки пехота, а на фланги турецких линий покатилась казачья лава. Турецкий авангард был почти целиком уничтожен, весь наступавший отряд смешался и "дал тыл". Командовавший вылазкой Рек с одного удара занял десять рядов турецких окопов.
Но по мере удаления от крепости контратаковавшие войска попадали под выстрелы турецких кораблей; 600 орудий громили фланговым огнем русских, опустошая их ряды. В числе раненых были Рек и почти все батальонные командиры. Войска, состоявшие наполовину из молодых рекрутов, заколебались, потом повернули обратно.
Суворов медленно отходил в арьергарде отряда. Лошадь под ним была ранена, и он шел пешком. Находившийся рядом с ним штабной офицер Макеев был ранен. Увидев трех солдат, один из которых вел под уздцы коня, и приняв их за русских, Суворов окликнул их. Это оказались турки, которые бросились на русского генерала. Гренадер Степан Новиков заметил это и устремился на помощь Суворову. Обладавший большой физической силой Новиков убил двух турок, третий обратился в бегство.
"Позвольте, светлейший князь, донесть, - сообщал позже Суворов об этом эпизоде в реляции Потемкину, - и в низшем звании бывает герой".
Видя своего командующего окруженным турками, солдаты перестали отступать и ударили на противника.
Снова удалось потеснить турок, и снова на окраине косы русское наступление выдохлось.
"Какие же молодцы, - с уважением отзывался на другой день Суворов о турках, - с такими еще я не дрался; летят больше на холодное ружье".
Солнце клонилось к закату. У русских были израсходованы патроны, полки понесли огромные потери. Суворов мог пустить в дело подходившие свежие части, но отказался это сделать, приберегая их для решительного удара.
Под вечер Суворов был ранен картечью в грудь. Рана была неопасная, но он потерял сознание. Придя в себя, он увидел, что русские полки вновь отступали в беспорядке. Турки с победными возгласами тащили захваченные русские пушки. По рядам их сновали дервиши, обещая райское блаженство тем, кто погибнет в бою.
Хотя уже смеркалось, Суворов решил в третий раз "обновить сражение".
Все резервы, которые он берег нетронутыми: 400 человек пехоты и 900 кавалеристов, были одновременно брошены на турок. В это же время единственный корабль, которым располагал Суворов, галера "Десна" под командой мичмана Ломбарда атаковала турецкий флот и заставила отойти от берега 17 кораблей. Пользуясь ослаблением огня с моря, казаки пробрались по отмели в тыл к туркам. Зажатые в тиски, истомленные сечей, турки не выдержали. Их загнали в море и до глубокой. темноты истребляли картечью. Всего 700 человек были подобраны турецкий эскадрой 79. Русские потери составляли 450 человек, а с легко раненными почти тысячу человек.
Незадолго до конца сражения Суворов был вторично ранен - пуля пробила ему руку. Он велел обмыть рану морской водой, перевязал ее куском материи и со словами: "Помогло, помилуй бог, помогло!" - снова бросился в битву. Однако, обессиленный потерей крови и болью от двух ран, он неоднократно терял сознание.
Кинбурнская победа произвела большое впечатление. По всей России служили благодарственные молебны.
Участвовавшие в битве войска получили награды: всем солдатам было выдано по 1 рублю, по 2 рубля и по 4 рубля 25 копеек (в зависимости от степени участия полка в сражении); многим были даны кресты и медали. Суворов горячо хлопотал за тех, кто, по его мнению, заслуживал награды или у кого были тяжелые личные обстоятельства.
"На милосердие ваше, светлейший князь, - писал он Потемкину, - муромского полковника Нейтгардта: его полка легкий батальон сделал первый отвес победе. Жена его умерла, две дочери-невесты, хлеба нет.
Майор Пояркин и Самуйлович поставили на ноги полки: природное великодушие вашей светлости не забудет их.
Обременяю вашу светлость, простите! Обещаюсь кровью моей ваши милости заслужить".
Кинбурн был высшей точкой в отношениях Потемкина с Суворовым. Никогда уже более эти отношения не были так дружественны 80.
Самого Суворова также щедро наградили за кинбурнскую победу. Он получил орден Андрея Первозванного и бриллиантовый плюмаж на шляпу с буквою "К".
После сражения Суворов обратил все усилия на выучку солдат по своему методу. Отсутствием этой выучки он объяснял неуспех первой атаки, едва не приведший к полной победе турок. Он еще долго помнил об этом и через шесть лет со щемящим чувством вспоминал "кинбурнскую беду". Обучая войска, он издал, между прочим, замечательный приказ, ярко отражающий его военные правила:
"Артиллеристам быть приученным к скорострельной стрельбе, но в действии сие только служит для проворного заряжения. На неприятеля пальбу производить весьма цельно, реже и не понапрасну, дабы зарядов всегда много оставалось, отнюдь не расстрелятца и не привесть себя в опасность.
...Пехотное построение - движимый редут, т. е. кареями, линиею очень редко; глубокие колонны только для деплояда 81. - Карей бьет неприятеля прежде из пушек; с ним сближаясь, начинают стрелки в капралствах, токмо по размеру пули по команде... Офицерам обучать прилежно солдат скорострельной пальбе, т. е. называемому батальонному огню, и нужно то для скорого заряжения, но в действии он самим опасен больше неприятеля, множество пуль пропадает напрасно, и неприятель, получая мало ран, меньше от того пугается, нежели ободряется. Чего ради пехоте стрелять реже, но весьма цельно каждому своего противника, не взирая, что когда они толпою. Хотя на сражение я определил 100 патронов каждому солдату, однако кто из них много расстреляет, тот достоин будет шпицрутенного наказания, но весьма больше вина, кто стреляет сзади вверх, и тогда взводному тотчас заметить... При всяком случае наивреднее неприятелю страшной ему наш штык, которым наши солдаты исправнее всех на свете работают. Кавалерийское оружие сабля... При твердом и быстром карьере каждой кавалерист особо должен уметь сильно рубить.
...У кого в полку или роте будет больше протчих больных, тот подвергается штрафу. Рекрут особливо блюсти, исподволь их к службе приучать и сих молодых солдат, взирая на каждого особо, со старыми не равнять, доколе окреплятся.
Субординация или послушание - мать дисциплины или военному искусству.
Собственностью своею во всякое время жертвовать правилом высочайшей службы.
Казакам противную сторону зимою алармировать и схватывать языки" 82.
Военному обучению соответствовал весь арсенал суворовских воспитательных приемов. Результаты, как всегда, не замедлили сказаться. Рекрут становился первоклассным бойцом, гордым своим званием и готовым стойко сражаться.
Главным турецким опорным пунктом на Черном море являлась сильная крепость Очаков, стоявшая на мысе, который спускался к морю с высоты 18 сажен. Через две недели после Кинбурнского сражения Екатерина писала: "Важность Кинбурнской победы в настоящее время понятна: но думаю, что с той стороны не можно почитать за обеспеченную, дондеже Очаков не будет в наших руках" 83.
Однако только в июле 1788 года Потемкин осадил Очаков. Первая половина этого года прошлав удачной борьбе с турецким флотом. Установленные Суворовым на побережье батареи во взаимодействии с легкими военными кораблями уничтожили 15 больших турецких кораблей. Турки потеряли 8 тысяч человек, в то время как потери русских не превышали 100 человек. Это дало основание Суворову предложить штурм Очакова. Но Потемкин не решился. Он не предпринимал почти никаких активных действий, рассчитывая на истощение запасов в крепости. Однако турки оказались хорошо подготовленными, а в русской армии начались болезни, уносившие людей больше, чем турецкие пушки.
Штурм Очакова Потемкиным в декабре 1788 г. С картины художника Казановы.
Хороший организатор, Потемкин всегда был весьма посредственным полководцем. Это особенно ярко проявилось под Очаковом. Он отдавал все внимание мелким рекогносцировкам, выписывал из Парижа планы крепости с обозначением минных галерей, заложенных французскими инженерами, и вяло обстреливал передовые укрепления турок. Иногда он впадал в хандру и лежал в своем роскошном шатре, никого не принимая; иногда же вдруг появлялся среди солдат, запросто разговаривал с ними, потом выходил на открытое место и подолгу стоял там под жужжавшими пулями.
Суворов командовал левым крылом осадного корпуса. Медлительность и вялость действий страшно нервировали его.
- Одним гляденьем крепости не возьмешь, - заметил он однажды. - Так ли мы турок бивали...
Фраза эта стала известна князю Потемкину.
Болезненно самолюбивый, Потемкин после этого и вовсе отодвинул в тень своего строптивого помощника.Суворов выходил из себя от вынужденной пассивности и от сознания своей беспомощности и бесполезности. "Чтобы победить препятствия - я буду повторять всегда: кто хорош на первой роли, никуда не годен на второй", - обронил он примечательные слова. Увы! Ему очень часто доводилось оказываться на второй роли, когда он предназначен был для первой.
Три недели прошли в полном бездействии. 27 июля турки предприняли крупными силами вылазку. Любимый полк Суворова - Фанагорийский - отбил вылазку и, преследуя турок, ворвался в их позиции.
Суворов решил использовать столь удачное обстоятельство и, введя в действие все находившиеся в его распоряжении войска, постарался развить успех. Он надеялся, что Потемкин поддержит его либо воспользуется переводом почти всего турецкого гарнизона к месту боя, чтобы штурмовать Очаков с другой стороны. Но Потемкин не решился. Ломая руки, он бегал по палатке, скорбя о "ненужной" гибели русских солдат. Тем временем турки стали теснить оставленный без поддержки отряд Суворова. Сам он, как всегда, был в гуще сражения, поспевая всюду, где замечалось колебание. В разгар боя он был ранен. Пуля попала ему в шею и застряла у затылка. Чувствуя, что рана серьезная, Суворов зажал ее рукою и, сдав команду Бибикову, удалился, приказав отойти на прежние позиции. Потери русских в этом столкновении достигали 1 000 человек.
У Суворова немедленно извлекли пулю и перевязали рану. Во время операции от Потемкина прибыл гонец: главнокомандующий грозно спрашивал, что происходит.
Корчась от боли, Суворов велел передать:
Суворов немедленно ответил рапортом, в котором пытался оправдаться, уверяя, что был вынужден втянуться в бой, чтобы поддержать атакованные пикеты, а затем не мог вывести из боя войска, хотя посылал четырех гонцов.
"Причина вчерашнего происшествия, - писал он, - была предметом защиты бугских казаков... так как неверные, вышед в пункты наши, стремились сбить пикеты" 84. Далее он подчеркивал, что тотчас информировал главнокомандующего как о начале боя, так и о развитии его.
Однако за этими официальными объяснениями все видели другое: протест против инертности Потемкина. Понимал это и сам князь Тавриды. Не жаловавший своевольных, он начал мстить Суворову. Начались бесконечные придирки, выговоры, знаки неудовольствия. Убедившись, что главнокомандующий не скоро сменит гнев на милость, Суворов в конце концов отправил ему письмо, в котором горечь смешана с оскорбленным достоинством: "Коль вы не можете победить вашу немилость, удалите меня от себя... Есть еще служба в других местах по моей практике, по моей степени... В неисправности моей готов стать пред престол божия" 85.
Потемкин тоже полагал, что лучшим исходом будет отъезд чересчур самостоятельного полководца, и Суворову было предложено покинуть осадную армию. Страдая от воспалившейся раны - во время перевязки в ней оставили куски материи, и они начали гнить, - он уехал в Кинбурн лечиться.
Только он стал поправляться, как его постигла новая неудача. В Кинбурне, вблизи от дома, где он жил, взорвалась военная лаборатория. Взрывом разрушило часть стены в комнате, где находился Суворов. Полузасыпанный камнями, с окровавленным лицом и руками, он ощупью выбрался на улицу.
Секретарь Потемкина Попов прислал соболезнование. По поручению Суворова составили ответ, указав, что дело обошлось без большого вреда, кроме знаков на лице и удара в грудь. Прочтя, Суворов приписал: "Ох, братец, а колено, а локоть? Простите, сам не пишу, хвор".
Но даже больной, израненный, опальный, он не оставлял без внимания и поощрения героизма, проявленного солдатами.
"Кинбурнский комендант свидетельствует, - доносил он, - что во время взрыва капрал Орловского полка Богословский и рядовой Горшков, первый, когда флаг духом оторвало и впал оный с бастиена на землю, тот же час, подняв оный, сохранил и по окончании взрыва вдруг 86 поставил в прежнее место; рядовой в самое время происшествия стоял на часах на батарее, где столько в опасности находился, что духом каску сшибло и кидало о туры 87, но он на своем посте был тверд и сохранил должность. За таковые неустрашимости и усердие произвел я капрала в сержанты, а рядового в каптенармусы" 88.
Из Кинбурна Суворов переехал в Херсон, потом в Кременчуг. Во время переезда он лично явился к Потемкину. Князь принял его неласково, осыпал градом упреков. Всю зиму и часть весны Суворов оставался не у дел, с завистью следя за действиями других генералов.
Впрочем, действия эти были довольно неумелы. Не хватало лошадей для перевозки артиллерии, ощущался недостаток в боеприпасах и понтонах; полки были укомплектованы неопытными рекрутами, и недоставало опытных командиров, чтобы- обучить их. В частности, один из лучших командиров - М. И. Голенищев-Кутузов - был тяжело ранен 18 августа. От дизентерии и стужи вышла из строя половина людского состава. Румянцев острил, что куртки, сделанные Потемкиным, чтоб летом солдатам не было жарко, более не греют. Екатерина II ввиду того, что в стране сурово критиковали Потемкина, издала, указ, запрещавший "на бирже, в клубах, трактирах говорить о делах политических, о распоряжениях военных и умножать неосновательные и неприличные толки".
В конце концов Потемкин решился на то, что полгода назад предлагал ему Суворов. 1 декабря он подписал следующий приказ: "Истоща все способы к преодолению упорства неприятельского и преклонению его к сдаче осажденной нами крепости, принужденным я себя нахожу употребить, наконец, последние меры. Я решился брать ее приступом и на сих днях произведу оный в действо".
Штурм состоялся 6 декабря 1788 года при сильнейшем морозе и длился всего час с четвертью. Очаков был взят. Русские войска потеряли во время штурма 3 тысячи человек - значительно меньше того, что унесли морозы и болезни. Потери турок составили 9 тысяч убитыми и 4 тысячи пленными. Все ошибки Потемкина были забыты, когда закончилась, наконец, "осада Трои", как называл саркастически Румянцев осаду Очакова.
Новый, 1789 год начался для России при трудных обстоятельствах. Союзники ее, австрийцы, потерпели ряд жестоких поражений от турок. Шведские войска действовали довольно успешно, в Петербурге бывала слышна канонада.
Весной 1789 года томившийся от долгого пребывания не у дел Суворов добился назначения в передовой корпус Молдавской армии. Зная о конфликте его с Потемкиным, Екатерина послала Суворова к Румянцеву. Вскоре, однако, Румянцев был по настоянию Потемкина удален в отставку, и командование Молдавской армией было вверено князю Н. В. Репнину, причем Потемкин получил общее руководство всеми силами.
Суворов с порученной ему дивизией занял выдвинутую позицию при Бырладе, на стыке с австрийцами. Всегда тщательно собиравший сведения о противнике, он теперь придавал особое значение разведке, будучи глубоко убежденным, что турки готовят какой-то "сюрприз". "Шпионы мои не возвращаются и паки посылаю. Разъезды мои за Серетом переговаривают с крестьянами, те объявляют о числе турецких войск почти сходно с иными показаниями. Слышно, что они хотят покушаться на австрийцев и на нас, когда сбудет вода из Серета", - доносил он Репнину 17 июня. Спустя пять дней он доложил ему же: "...Разъездною командой за Текучем, к стороне Фурчень, примечено: лагерь турецкой, расположенный у Фокшан при Сасах, против прежнего количества удвоился, да тут же при Ботанештах вновь открылся лагерь числом палаток от сорока до пятидесяти" 89.
Таким образом, за месяц до Фокшанского сражения Суворов знал о накоплении сил турками и предвидел их наступление.
Через некоторое время к нему примчался курьер от командира австрийского корпуса, принца Кобургского 90: сильная турецкая армия сосредоточивалась в Фокшанах, готовя удар- против австрийцев, и Кобург просил у русских подкрепления. Суворов доложил об этом Репнину и попросил указаний; тот ответил уклончиво, не беря на себя ответственности за дальнейшие действия суворовской дивизии. Он разрешил Суворову выступить, но на его (Суворова) страх и риск. При этом он предписал, чтобы дивизия вернулась в Бырлад не позже чем через шесть дней, чтобы часть войск была оставлена в Бырладе для прикрытия и чтобы была предварительная письменная договоренность с принцем Кобургским, во избежание каких-либо жалоб Кобурга впоследствии.
Тогда Суворов донес, что, во исполнение общей потемкинской директивы "не терпеть впереди себя неприятельских скопищ", он выступает к Фокшанам. Взяв с собою около половины имевшихся у него войск, он 16 июля выступил из Бырлада.
Марш был исключительно быстрым. За 28 часов прошли 50 верст, отделявшие от австрийского лагеря. Австрийский главнокомандующий прислал адъютанта, приглашая Суворова на личное свидание.
- Генерала Суворова нет, - учтиво ответили адъютанту, хотя Суворов в это время находился в своей палатке.
Через час пришел другой адъютант.
- Генерал Суворов молится богу, - последовал не менее любезный ответ.
Третьему посланцу сообщили, что генерал Суворов спит.
Принц переходил от удивления к негодованию. Но Суворов хорошо знал, что делает. Еще в Бырладе он познакомился с разработанным австрийцами планом сражения, типичным продуктом кабинетно-доктринерского мышления. Оспаривать этот план было делом длительным, да еще осложненным тем, что австрийский принц был старше чином - генералом от кавалерии. Суворов предпочел выработать свой план, завязать по нему сражение и поставить австрийцев перед свершившимся фактом.
В 11 часов вечера он прислал принцу Кобургскому написанную по-французски записку, извещавшую, что русские войска выступают в 2 часа ночи, и предлагавшую австрийцам выступить тогда же по указанному им маршруту. На обсуждение не оставалось времени; австрийский главнокомандующий подчинился. Впоследствии Суворов так объяснил свое поведение:
- Нельзя было: он умный, храбрый, да ведь он тактик, а у меня был план не тактический. Мы заспорили бы, и он загонял бы меня дипломатически, тактически, энигматически 91, а неприятель решил бы спор тем, что разбил бы нас. Вместо того: "Ура! С нами бог!" - и спорить было некогда.
В самом деле, план его был не книжный, схематический, а типичный суворовский, построенный на точном учете обстановки и решительных наступательных действиях, в каждой черточке отражающий энергию и дарование его автора и исполнителя. Вглухую ночь союзные войска двинулись непосредственно к Фокшанам. В правой колонне шло 18 тысяч австрийцев, в левой - 7 тысяч русских. На полпути, у речки Путны, встретился передовой отряд турок. После упорного боя он был опрокинут; всю следующую ночь под огнем противника наводили понтонный мост, и к утру река была форсирована. Началась самая трудная часть предприятия.
Дорога к Фокшанскому лагерю вела через густой, трудно проходимый лес; подступы к лесу защищала пятнадцатитысячная турецкая конница. Отразив в результате пятичасового боя бешеные наскоки конницы, союзные войска достигли опушки. Здесь Суворов повел свою колонну в обход леса, австрийцы же стали обходить лес с другой стороны. Пройдя некоторое расстояние, Суворов вдруг свернул с дороги и пошел напрямик через лесную чащу, поросшую колючим кустарником. Солдаты с огромным трудом проделали эту часть пути. Но результатом этого маневра было появление русских войск с той стороны, откуда турки совершенно не ожидали их. Все турецкие пушки были направлены в другую сторону, здесь не было возведено укреплений, словом, ничто не мешало Суворову нанести внезапный фланговый удар по турецким позициям. Он так и сделал. Обе союзные армии установили между собой связь и, не давая противнику опомниться, сбили его последовательно со всех позиций. Турки укрепились в несколько близлежащих монастырях, но вскоре были выбиты и оттуда.
"Рассеянные турки побежали по дорогам браиловскои и к Букаресту. Наши легкие войска, догоняя, их поражали и на обеих дорогах получили в добычу несколько сот повозок с военного аммунициею и прочим багажом", - вспоминал Суворов в автобиографии.
Только теперь встретились, наконец, оба командующих. Принц Кобургский сейчас же устроил походный обед. Даже дележ добычи не омрачил праздника, хотя об этот камень преткновения разбивалось не одно хорошее начинание. Суворов уступил австрийцам все продовольственные склады, так как он уже собирался возвращаться обратно; прочие трофеи были поделены поровну. Эта победа побудила Австрию прервать начатые ею переговоры с Турцией о сепаратном мире.
Именно с Фокшанского сражения турки выделили Суворова среди всех прочих военачальников. Имя "Топал-паши" 92 стало внушать им страх.
Одна из любопытнейших особенностей Фокшанской битвы - это метаморфоза, происшедшая там с австрийскими войсками. Воодушевленные уверенностью Суворова, видя храбрость и стойкость русских солдат, австрийцы также дрались храбро. От их былой инертности не осталось и следа.
На обратном пути в Бырлад Суворов отправил Репнину и Потемкину лапидарные донесения о сражении. Потемкин написал по этому поводу Репнину: "О фокшанском деле я получил, так сказать, глухую исповедь и не знаю, что писать ко двору. Синаксарии 93 Александра Васильевича очень коротки; извольте истребовать от него подробного донесения, как дело происходило и куда неприятель обратился". Одновременно он сделал выговор Репнину за чрезмерно горячее поздравление, посланное принцу Кобургскому: "В письме к Кобургу вы некоторым образом весь успех ему отдаете. Разве так было? А иначе не нужно их так подымать, и без того они довольно горды".
Суворов сразу вернул себе былой престиж, пошатнувшийся после очаковского инцидента, навлекшего на него немилость Потемкина, и стал действовать более свободно, не озираясь так опасливо, как прежде, на стороживших каждый его шаг Репнина и Потемкина.
Август прошел в полном бездействии. Турки оправились от фокшанского поражения и вернулись к своему замыслу: разбить сначала австрийцев, а потом обрушиться на расположенные по линии Бырлад - Яссы русские войска. Искусным маневром - демонстрацией своего тридцатитысячного отряда под Измаилом - турки обманули Потемкина и побудили его сосредоточить силы в этом районе. Между тем у местечка Рымник сосредоточивалась огромная армия под начальством великого визиря Юсуф-паши. Со дня на день она готовилась перейти в наступление.
В начале сентября 1789 года австрийцы получили через лазутчиков сведения о приближении этой свыше чем стотысячной армии. Австрийский командующий принц Кобургский тотчас обратился за помощью к Суворову, в союзнических обязательствах которого он не сомневался.
Мало доверяя сведениям принца Кобургского, Суворов решил выждать дальнейших известий. Но через сутки прискакал второй курьер: турки подошли к австрийским позициям, и со дня на день можно было ждать атаки. На клочке бумаги карандашом Суворов написал принцу Кобургскому одно слово: "Иду!"
Наличные силы его составляли 10 тысяч человек. Из них 3 тысячи он оставил для прикрытия своего тыла от возможной атаки турок и взял с собой только 7 тысяч. Командирами были хорошо известные ему генерал-майор Позняков, бригадиры Бурнашов и Вестфален, кавалерийские полковники Поливанов и Шрейдер, артиллерийский майор Яков Гельвиг.
Уведомив Потемкина о своем движении; он немедленно, глубокой ночью, выступил в поход. Потемкин, в свою очередь, послал донесение в Петербург, пояснив, что "Кобург почти караул кричит, и наши едва ли к нему вовремя поспеют".
Однако Суворов поспел. Идя по размытой дороге, под проливным дождем, вынужденный наводить в пути сорванный, вышедший из берегов рекой мост, он проделал в течение двух суток около 100 верст и утром 10 сентября примкнул к левому крылу австрийцев, приведя с собой 11 батальонов пехоты, 12 эскадронов кавалерии, 2 полка казаков, 800 арнаутов 94 и 30 орудий. Существует рассказ, что, когда один шпион доложил великому визирю о появлении Суворова, визирь велел повесить его за распространение ложных слухов.
Безмерно обрадованный, принц тотчас явился для обсуждения плана действий. Суворов принял его в простой палатке, на охапке свежего сена и, не дав ему изложить составленной австрийцами диспозиции, развил свой проект. Ежели турки еще не наступают, заявил он, значит они не закончили сосредоточения сил. В таком случае надо немедленно атаковать их. Принц Кобургский колебался: русских и австрийцев вместе было 24 тысячи, то есть в четыре раза меньше, чем турок. Но Суворов поставил вопрос ультимативно, пригрозив, что в случае отказа атакует только своим семитысячным корпусом. Он указал, что при крупном неравенстве сил лишь внезапная и быстрая атака обещает успех, что многочисленность турок будет способствовать их беспорядку и, наконец, усмехнулся он, "турок все же не столько, чтобы заслонить нам солнце". В конце концов австрийский полководец подчинился и отдал себя в распоряжение Суворова.
Немедленно после совещания с принцем Кобургским Суворов поскакал к реке Рымне, взобрался, несмотря на свои шестьдесят лет, на высокое дерево и долго обозревал турецкие позиции. Позиции турок были очень удобны для обороны. Они прикрывались с фронта и с флангов рекою, оврагами и лесами. Однако Суворов сразу заметил допущенную турецким командованием ошибку: оно разделило свои войска на три группы, причем пересеченная местность затрудняла быструю переброску подкреплений к какой-либо из них. И Суворов решил бить турок по частям: сперва атаковать их левофланговую группу, затем центральную и, наконец, сомкнувшись с правым флангом австрийцев, предпринять наступление на последнюю группировку неприятеля.
План был очень рискованный, но Суворов не сомневался в успехе и полагался на своих солдат. Характерно, что, опасаясь напугать австрийского главнокомандующего, он не посвятил его полностью в свои намерения - разгромить всю, вчетверо более многочисленную турецкую армию, - а сообщил только первую половину плана.
В тот же вечер войска двинулись на сближение с противником. В интересах наступавших было возможно дольше остаться незамеченными. Поэтому они шли почти бесшумно, команды отдавались вполголоса. Стояла безлунная звездная ночь. Турки, не предполагая активных замыслов противника, не позаботились выставить охранение. Около четырнадцати верст войска прошли, не встретив ни одного турецкого пикета. По пути пришлось переправляться вброд через реку Рымну, шириною до двухсот шагов.
Только на рассвете турки заметили приблизившиеся колонны и открыли огонь. В это время русский корпус двигался берегом реки к левому флангу турок, австрийцы же двигались на центр, немного подаваясь вправо, вслед за Суворовым. Между русским и австрийским корпусами шла австрийская кавалерия под начальством одного из способнейших австрийских генералов - генерал-майора Карачая. Таким образом, наступление велось, как бы уступами. Русские войска двигались двумя линиями пехотных каре в шахматном порядке, а за ними две линии конницы, имея на флангах донских казаков. Сам Суворов находился в первой линии, при среднем каре.
Идти приходилось полем, заросшим бурьяном и кукурузой. Местность казалась ровной, так как из-за высоких кукурузных стеблей не видно было впадин и оврагов. Это чуть было не привело к катастрофе - у самых турецких окопов колонна Смоленского полка наткнулась на глубокий овраг. Началось замешательство. В этот момент турки открыли бешеную стрельбу, а из-за леса на русских устремились нестройные полчища турецких всадников.
Суворов велел первым рядам немедленно спуститься в овраг и, перебравшись через него, атаковать батареи. Остальные части с помощью обогнувших овраг донских казаков вступили в бой с турецкой конницей. Как раз в это время произошел известный эпизод, описанный одним очевидцем, австрийским офицером. Спустившись в овраг и карабкаясь под жерлами неприятельских пушек, гренадеры внезапно разразились громовым хохотом: повидимому, вездесущий Суворов рассмешил их какой-нибудь шуткой.
Встретив твердый отпор, встревоженная глубоким продвижением ей во фланг передовых русских частей, турецкая конница рассеялась. Суворов запретил преследовать ее, чтобы не ослаблять темп общего наступления 95.
Не теряя ни минуты, Суворов направил свой отряд влево, повернув фронт почти под прямым углом.
Тем временем австрийцы выдержали ряд сильнейших ударов турок и, хотя замедлили свое продвижение, все же с помощью своей кавалерии и русской конницы отразили все атаки.
Стойкость австрийцев, несомненно, объяснялась в значительной мере тем, что они восприняли применявшийся Суворовым боевой порядок, гораздо более упругий, чем их обычное линейное построение.
Полдневный жар истомил обе стороны. Битва на короткий срок приостановилась. Турки подтягивали главные силы; Суворов использовал передышку, чтобы сообщить своему союзнику дальнейший план сражения. Он предложил наступать на центр неприятельской позиции, Крынгумейлорский лес, и одновременно с русскими атаковать его.
Однако, осматривая лежащую перед ним местность, Суворов заметил, что подступы к лесу обстреливались сильной турецкой артиллерией, расположенной в деревне Бокзы. Он принял решение сперва овладеть Бокзы, видя в ней ключ позиции, и тотчас двинул туда свой отряд.
Сражение возобновилось с новой силой. Турецкий главнокомандующий ввел свежие части, и сорокатысячная масса конницы с отчаянными возгласами: "Экбер-алла... Я-алла!" - обрушилась на австрийцев. Те мужественно оборонялись, однако с каждой минутой слабели. Видя, что Суворов удаляется, принц Кобургский слал к нему одного курьера за другим, прося поддержки.
- Пускай держится,- отвечал русский полководец,- а бояться нечего: я все вижу.
Он знал, что, заняв Бокзы, окажет более действенную помощь австрийцам, чем сотрудничая с ними в отражении фронтальной атаки. Ему и самому приходилось нелегко - сильные турецкие батареи почти в упор громили его поредевший отряд, с флангов то и дело налетали янычары. Во время одной из атак казаки были совершенно рассеяны, но пехота устояла. Отлично действовала русская артиллерия, принудившая турок дважды увозить свои орудия с позиций 96. В конце концов Бокзы была взята. Быстро пройдя небольшую рощу, Суворов вышел во фланг главным турецким силам, почти опрокинувшим уже австрийцев. Попав под перекрестный огонь, турки отхлынули к Крынгумейлорскому лесу.
Наступал последний акт драмы. Предпринятый Суворовым сложный маневр, сводившийся к тому, что турок били последовательно, по частям, должен был завершиться прямым штурмом основных неприятельских позиций. Главное укрепление их состояло из неглубокого рва и земляной насыпи. Однако насыпь эта не была еще готова и высота ее была незначительна. Заметив это, Суворов молниеносно принял решение атаковать турецкие окопы кавалерией.
Сражение при Рымнике 11 (22) сентября 1789 г.
По его распоряжению оправившиеся австрийские войска составили вместе с русским отрядом одну общую, несколько вогнутую линию. Каре первой линии были раздвинуты и в интервалах расположены конные части; остальная кавалерия была размещена на флангах.
Под сильнейшим огнем турок атакующие приблизились в таком порядке на 300-400 сажен к турецкому ретраншементу. В этот момент из интервалов всей линии вырвалась кавалерия и полным карьером помчалась на неприятеля. В одну минуту всадники пересекли обстреливаемое пространство, перескочили через ров и бруствер и врубились в плотные ряды янычар. Пораженные этой невиданной атакой, турки растерялись. Это позволило атакующей пехоте почти беспрепятственно добежать до места схватки.
- Ребята, смотрите неприятелю не в глаза, а на грудь, - кричал солдатам Суворов, в течение всего дня присутствовавший в самых опасных местах боя, - туда придется всадить ваши штыки!
Началась жестокая рукопашная сеча. Прорвавшиеся в турецкий тыл казаки и австрийские кавалеристы увеличили смятение потрясенного противника. Ряды турок дрогнули: еще момент - и они, бросая оружие, устремились в бегство. Напрасно пытался остановить их с кораном в руке великий визирь, напрасно стреляли по беглецам из пушек. Паника была так велика, что не было даже попытки защищать прекрасно устроенные окопы, прикрывавшие переправу через реку Рымник. Единственный мост был запружен повозками. Турки бросились вплавь, но массами тонули в холодных вздувшихся водах Рымника. Тех, кто оставался на берегу, рубила русско-австрийская кавалерия (пехота не участвовала в преследовании, так как не поспевала).
Стотысячная турецкая армия перестала существовать как боевая сила. Победителям достались 100 знамен, 60 орудий, огромная разнообразная добыча. Потери союзников не превышали тысячи человек.
Сохранился рассказ, что при дележе захваченных пушек между русскими и австрийцами возникли трения. Отдайте австрийцам, - распорядился Суворов. - Мы себе у неприятеля другие достанем, а им где взять?
Однако отношения между союзниками в общем остались хорошими. Австрицы признавали, что вся честь победы принадлежит русским Один австриец писал: "Почти невероятно то, что о русских рассказывают: они стоят, как стена, и все должно пасть перед ними". Суворов, со своей стороны, хвалил поведение австрийских войск, особенно выделяя Карачая с его кавалерией.
Рымникское сражение представляет собой одну из самых замечательных страниц русской военной истории. Значение этого сражения далеко переросло рамки тактического успеха; оно опрокинуло весь стратегический план турок. В сущности, оно давало возможность еще в 1789 году победоносно закончить войну. Что касается тех, чьими руками была завоевана эта победа, - русских солдат, дравшихся против упорного врага один против пяти и подавивших самую способность к сопротивлению у пришедших в отчаяние турок, - то этой битвой они доказали, что при умелом руководстве русские солдаты вправе называться лучшими в мире.
Все участвовавшие в сражении войска были награждены. Солдатам, по обычаю, дали грошовую денежную премию и некоторое количество серебряных медалей. Офицеры получили более существенные награды (Суворов трижды представлял списки отличившихся, мотивируя тем, что "где меньше войска, там больше храбрых"). Наградили и самого полководца, на этот раз щедро: он получил титул графа Рымникского, Георгиевский орден I степени и украшенную алмазами шпагу.
Австрия выразила ему свою признательность, возведя в титул графа Священной Римской империи. Не привыкший к подобной оценке своих подвигов, Суворов был просто поражен. "У меня горячка в мозгу, - писал он дочери, - да кто и выдержит! Чуть, право, от радости не умер!"
Но были и такие, которые гораздо сдержаннее оценивали полученные Суворовым награды (учитывая его заслуги). Так, П. В. Завадовский писал: "Суворов проименован Рымникским, в соравнение Задунайскому. Ты знаешь, как сия река своим течением равняется Дунаю" 97.
Задунайским именовали Румянцева. Своим ироническим замечанием Завадовский намекал на то, что пожалованный Суворову титул будет казаться очень скромным в сравнении с румянцевским.
Надо отдать должное Потемкину: забыв старые счеты, он сам ходатайствовал о возможно более "знатной" награде. Но в придворных сферах у нового графа нашлись другие враги. Все упорнее пополз шепоток о суворовских странностях и чудачествах; не обходилось, конечно, без преувеличений и приукрашиваний. Все чаще стали с глубокомысленным видом объяснять победы Суворова одной причиной - счастьем. Помилуйте, "авторитеты" не советуют, а этот чудаковатый старик поступает по-своему и добивается успеха! Слепое счастье!
Косвенным результатом Рымника было взятие без труда русскими войсками Бендер и австрийцами - Болграда; турки изверились в своих силах после двукратного страшного поражения. Кампания 1789 года, в начале которой союзники (особенно австрийцы) терпели крупные неудачи, окончилась для них очень удачно.
Для России создалась возможность заключить на выгодных условиях мир, который был очень нужен ослабленной войной стране. Турция еще больше нуждалась в мире; чтобы облегчить ведение переговоров, она беспрекословно выполнила требование об освобождении все еще содержавшегося под стражей русского посланника Булгакова.
Внешнеполитическое положение России осложнилось вследствие предательского поведения Австрии, которая, потерпев, несмотря на огромное численное превосходство, поражение под Журжей, заключила в сентябре 1790 года сепаратное перемирие с Турцией, обязавшись к тому же не пускать русские войска в занятые ею владения (Валахию) . Это крайне затрудняло действия русской армии, ограничивая их узким коридором между морем и Галацем.
Между тем Екатерина понимала, что затянувшаяся война порождает в стране глубокое недовольство. Вот почему русское правительство поспешило заключить мир со Швецией. Известие об этом мире было воспринято при дворе с нескрываемой радостью. "Ты пишешь, что спокойно спишь с тех пор, что сведал о мире с шведами, - писала Екатерина Потемкину, - на сие тебе скажу, что со мною случилось: мои платья все убавляли от самого 1784 года, а в сии три недели начали узки становиться, так что скоро паки прибавить должно меру, я же гораздо веселее становлюсь".
Но дело было, конечно, не в Швеции, а в Турции. "Одну лапу мы из грязи вытащили,- выразилась в другом письме Екатерина, - как вытащим другую, то пропоем аллилуя".
Русская дипломатия упустила, однако, военные и политические возможности, открывшиеся после Фокшан и Рымника. Блестящая рымникская победа поблекла в многоречивых прожектах дипломатов и вялых действиях генералитета. Чтобы создать вновь почву для выгодного окончания затянувшейся войны, нужен был новый сокрушительный удар, новый Рымник.
Вернувшись в Бырлад, Суворов бездеятельно провел здесь целый год. Потемкин не склонен был к активным действиям. То и дело он устраивал в Яссах или Бендерах небывало роскошные празднества. Однажды он устроил пир в специально сооруженных подземных залах, роскошно убранных в восточном стиле.
Все генералы стремились присутствовать на подобных увеселениях. Один Суворов избегал появляться в главной квартире; он попрежнему ненавидел роскошества и празднословие. Досуг свой он заполнял изучением турецкого языка, чтением газет и книг и беседами с окружавшими его в Бырладе людьми. Жил он очень скромно, даже подчеркнуто скромно, как бы выражая этим протест против потемкинского великолепия. Он ходил в куртке из грубого сукна, обедал на скатерти, которую расстилал прямо на земле, и т. д. Часто он устраивал публичные чтения. Читались книги по истории, военные мемуары и пр. Суворов то и дело задавал присутствующим вопросы и едко иронизировал над несведущими.
Существование, которое приходилось вести в Бырладе, не могло удовлетворить ненасытной жажды деятельности старого полководца, и он был очень обрадован, когда узнал, что в сентябре Потемкин двинул войска с Днестра на Дунай. Екатерина требовала энергичных действий, в результате которых можно было бы возобновить переговоры о мире. Но ввиду невозможности перенести военные действия на равнины Валахии, приходилось ограничиваться лишь узким плацдармом между Черным морем и устьем реки Серет. Задача осложнялась тем, что и этот плацдарм был защищен системой крепостей: Килией, Тульчей, Исакчей, Измаилом. Однако выбора не оставалось. В сентябре началось наступление. Первые три крепости были в короткий срок взяты русскими войсками: 18 октября Гудович взял Килию, 7 ноября была взята Тульча, пала также и Исакча. Оставался Измаил: он "вязал руки для операций дальних". Пока стоял этот оплот турецкого могущества, Турция не склонна была к уступкам.
Расположенный в исключительно важном стратегическом пункте, запиравший выход через Дунай в Добруджу, Измаил был чрезвычайно сильно укреплен с помощью французских и немецких офицеров. " Он был обнесен глубоким рвом в шесть сажен шириной и четыре сажени глубиной, местами наполненным водой. Над рвом возвышался земляной вал в три-четыре сажени вышиной; общее протяжение вала превышало 6 верст. На валу было расставлено 260 орудий. Крепостной гарнизон состоял из 35 тысяч человек под начальством одного из опытнейших турецких военачальников, Айдозле-Мехмет-паши. Сюда вошли гарнизоны ранее сдавшихся крепостей: Килии, Хотина, Аккермана; они были посланы в Измаил для искупления своей вины, причем был издан фирман 98 грозивший смертной казнью за повторную сдачу. В сущности за измаильскими стенами была средоточена целая армия. По обширности укрепленного пространства Измаил и был рассчитан на это; турки называли его "ордукалеси", то есть армейская крепость.
В обороне крепостей турки были вообще гораздо сильнее, чем в маневренном бою, и для взятия такой крепости, как Измаил, требовались по тем временам огромные людские и технические ресурсы.
Но как раз этих-то ресурсов русское командование и не имело. Армия понесла большие потери в первые годы войны; несколько корпусов было приковано к прусской и польской границам; освободившиеся после заключения мира со Швецией части еще не дошли; наконец, те силы, которые имелись в южной армии, были разбросаны во многих пунктах, и Потемкин не решился либо не сумел стянуть их к Измаилу.
В ноябре русские войска в количестве 28 тысяч человек под командованием И. В. Гудовича и де Рибаса oбложили Измаил. Хотя де Рибас уничтожил 20 ноября турецкую флотилию под Измаилом, на активные действия никто не решался: шла слабая бомбардировка в надежде, что турки падут духом и выкинут белый флаг. Армия терпела лишения от холода, болезней и недостатка продовольствия. Один очевидец писал, что даже у корпусного командира за обедом, когда за стол садилось восемь человек, еды подавалось столько, что ею могли насытиться только двое. О солдатах и говорить не приходилось. В конце ноября был созван военный совет, отправивший главнокомандующему на утверждение свое решение - снять на зимнее время осаду и ограничиться наблюдением за крепостью.
План штурма Измаила 11 (22) декабря 1790 г.
Однако Потемкин, всегда избегавший рискованных предприятий, на этот раз упорствовал. В письме Суворову от 25 ноября 1790 года он раздраженно отзывался о русских военачальниках под Измаилом: "Много тамо равночинных генералов, а из того выходит всегда некоторый род сейма нерешительного". Взятие Измаила было необходимо не только по военным, но и по политическим соображениям. Пруссия и Англия исподтишка распространяли мнение, что держава Екатерины - колосс на глиняных ногах. На карту был поставлен престиж Российской империи.
После длительных колебаний Потемкин решил предпринять штурм "Измаила. Между тем, по воззрениям тогдашнего авторитета Вобана, крепость вообще рекомендовалось брать только постепенной осадой, а если уж отважиться на штурм, то имея десятикратный перевес в силах. Был только один человек, который мог справиться с такой задачей. Правда, светлейший князь предпочитал держать его в тени, потому что слава его и без того начинала иногда звучать чересчур громко, но теперь приходилось подчиниться обстоятельствам.
30 ноября Суворов получил ордер (приказ) главнокомавдующего: "Остается предпринять с помощью божиею на овладение Измаила... Извольте поспешить туда для принятия всех частей в вашу команду..."
Через два дня в русский лагерь под Измаилом приехали на простых донских лошадках два всадника: то был Суворов в сопровождении казака, везшего узелок с его одеждой.
Ознакомившись с положением вещей Суворов увидел, что трудности штурма превосходят все его преположения. Даже с теми подкреплениями, которые были подтянуты им из Галаца, он располагал 30 тысячами человек; значительная часть из них были казаки, не имевшие вооружения для ближнего боя (штыков). Осадной артиллерии почти не было, снарядов для полевой артиллерии - только один комплект. Войска непривычны к осадным действиям, плохо обучены, голодны и разуты. Крепость же зорко охраняется и отлично укреплена.
"Обещать нельзя", - резюмировал Суворов в донесении Потемкину свои наблюдения и тотчас начал готовить штурм.
Впоследствии, когда Екатерина узнала подробности овладения крепостью, она выразилась, что "почитает измаильскую эскаладу 99 города и крепости за дело, едва ли где в истории находившееся". Склонная к преувеличениям, когда дело касалось ее славы, Екатерина была на этот раз очень близка к истине. И уж во всяком случае военная история не знала прецедентов, когда бы подготовка такого грандиозного предприятия заняла так мало времени. К слову сказать, хотя штурм состоялся через 8 дней по приезде Суворова, но фактически подготовка была закончена еще раньше. 7 декабря, то есть через 5 дней после приезда, Суворов писал Потемкину: "Уже бы мы и вчера начали, если б Фанагорийский полк сюда прибыл" 100.
Невдалеке от крепости был насыпан вал - точная копия измаильского. По ночам войска упражнялись в штурме этого вала, последовательно изображая все фазы предстоящего штурма: подход ко рву, забрасывание его фашинами 101, переход, приставление и связывание лестниц, подъем на вал, разрушение палисадов и т. д. Беспрерывно шла заготовка фашин и лестниц. Днем упражнялись в штыковом бою. Суворов проводил целые часы среди солдат, внушая мысль о необходимости штурма, вселяя и укрепляя в каждом уверенность в успехе.
Чтобы усыпить бдительность турок, Суворов велел установить еще две батареи, которые должны были свидетельствовать о намерении его продолжать осаду. Но хотя турки и узнали о приготовлениях к штурму, тем не менее Суворов был спокоен, настолько он был уверен, что основная идея, самая сущность замысла оставалась пока тайной не только для противника, но даже для начальников колонн, готовившихся к штурму.
Штурм Измаила с речной стороны (декабрь 1790 г.). С рисунка с натуры проф. М.М. Иванова.
Со дня прибытия к Измаилу Суворов совершал беспрестанные рекогносцировки, изучая местность и состояние измаильских укреплений. Сопоставляя личные наблюдения с донесениями лазутчиков, Суворов убедился, что наиболее доступна та сторона крепости, которая примыкает к Дунаю. Не ожидая отсюда удара, турки, естественно, не укрепляли эту сторону. Сюда и решил Суворов направить главный удар. Задачи остальных колонн сводились к тому, чтобы вынудить турок рассредоточить свои силы на всем шестиверстном протяжении крепостного вала. Но для этого нужно было, чтобы атаки демонстрирующих колонн велись с максимальной настойчивостью. В беседах с офицерами и солдатами Суворов поэтому не делал различия между колоннами, и всем казалось, что предстоит равномерная атака по всему фронту. Если бы турки узнали о плане штурма в такой форме, это было бы только на руку Суворову.
9 декабря был созван военный совет.
- Два раза русские подходили к Измаилу,- сказал Суворов, - и два раза отступали; теперь, в третий раз, остается нам только взять город либо умереть 102.
Это была не фраза: Суворов твердо решил победить во что бы то ни стало, даже если бы самому пришлось пасть под стенами Измаила.
Казачий атаман Платов, как младший из членов совета, первый высказал свое мнение: "Штурм!" Прочие двенадцать участников присоединились к нему. Решение военного совета гласило: "Приближаясь к Измаилу по диспозиции, приступить к штурму неотлагательно... Отступление предосудительно победоносным ее императорского величества войскам". О том, что две недели назад было вынесено противоположное решение, никто даже не вспомнил.
За два дня до военного совета Суворов послал туркам официальное предложение о сдаче, приложив к нему личную записку следующего содержания: "Сераскиру 103, старшинам и всему обществу. Я с войском сюда прибыл. 24 часа на размышление для сдачи - и воля; первые мои выстрелы уже неволя; штурм - смерть, чего оставляю вам на рассмотрение".
Айдозле-Мехмет-паша ответил уклончивой просьбой установить на десять дней перемирие, а один из его помощников довольно самоуверенно заявил парламентеру, что скорее Дунай остановится в своем течении, чем сдастся Измаил.
Суворов и не ждал иного: предложение о перемирии он оставил без ответа. На 11 декабря был назначен штурм.
Всего восемь дней прошло с момента появления Суворова в русском лагере, но за эти дни войска преобразились. Один из очевидцев штурма рассказывал, что среди солдат и офицеров царили душевный подъем и готовность к подвигу: все рвались в бой. Но теперь предстояла не менее важная задача: надо было умело использовать эти войска, умело составить и выполнить план штурма.
Диспозиция предусматривала разделение атакующих на три отряда, по три колонны в каждом 104. Каждая колонна состояла из пяти батальонов; в голове колонны шли 150 стрелков, обстреливавших защитников вала; за ними 50 саперов с шанцевым инструментом, потом три батальона с фашинами и лестницами; в хвосте - резерв из двух батальонов. До двух третей всех наличных сил предназначалось для атаки приречной стороны. Почти половину русских сил под Измаилом составляли казаки, вооруженные укороченными, по приказу Суворова, пиками.
Весь день 10 декабря происходила усиленная бомбардировка крепости; с русской стороны действовало почти 600 орудий. Турки энергично отвечали. К вечеру канонада затихла. Так как дело происходило в период самых коротких дней, было решено начать штурм за два часа до рассвета. Ночной штурм обеспечивал меньшие потери в борьбе за крепостные стены, а бой в запутанных улочках азиатского города предстоял уже днем.
В ночь перед штурмом никто не спал. Начальникам было предписано оставаться при своих частях, запрещено было выводить батальоны до сигнальной ракеты, чтобы не утомлять людей ненужным ожиданием.
Суворов лично обошел фронт, запросто здороваясь с ветеранами и ободряя молодых. Потом он вернулся в свою палатку и прилег. Он был необычно сосредоточен, весь ушел в себя. Полученное им письмо от австрийского императора осталось нераспечатанным; он прочел его только на следующий день.
В 3 часа ночи взвилась первая ракета: войска выступили к назначенным местам. По второй ракете они подошли к стенам на 300 шагов. В половине шестого утра по третьей ракете колонны двинулись на приступ.
Турки уже знали от перебежчиков о дне штурма и были наготове. "Крепость казалась настоящим вулканом, извергавшим пламя, - замечает в своих мемуарах Ланжерон 105. - Мужественно, в стройном порядке, решительно наступали колонны, живо подходили ко рву, бросали в него свои фашины, по две в ряд, спускались в ров и спешили к валу. У подошвы его ставили лестницы, лезли на вал и, опираясь на штыки, всходили наверх. Между тем стрелки оставались внизу и отсюда поражали защитников вала, узнавая их по огню их выстрелов".
Осажденные дрались отчаянно. Они производили многочисленные вылазки, тесня и опрокидывая русские батальоны. В предрассветной мгле крики "ура" и "алла" беспрестанно чередовались, указывая, на чью сторону клонится победа. Командиры колонн - Мекноб, Безбородко, Львов, Марков были ранены.
Суворов расположился на кургане, зорко следя за ходом сражения и беспрестанно посылая ординарцев с распоряжениями. Имевшийся в его распоряжении сравнительно небольшой резерв (2500 человек), состоявший из казаков и регулярной кавалерии, он использовал с максимальным результатом, неоднократно выручая попадавшие в тяжелое положение части.
В 8 часов утра внешний вал был взят. Битва перекинулась в город. Каждую улицу приходилось завоевывать, каждый дом представлял собой стойко защищаемую крепость. Русская полевая артиллерия открыла огонь вдоль улиц. К 11 часам исход сражения определился. Русские войска со всех сторон двигались к центру города, сжимая турок в железное кольцо.
Татарский хан Каплан-Гирей, победитель австрийцев под Журжей, предпринял отчаянную попытку отбросить русских. Во главе трехтысячного отряда он напал на черноморских казаков, порубил их и прорвался вглубь русских полков. Подоспевшие егеря и гренадеры ликвидировали прорыв, отряд Гирея был окружен и уничтожен.
Близилась развязка. Турок выбивали из горевших домов, из "ханов" (больших каменных строений, служивших постоялыми дворами). В одном из таких "ханов" погиб комендант крепости Айдозле-Мехмет. Общий хаос увеличивался оттого, что из конюшен вырвались несколько тысяч лошадей и в бешенстве носились по улицам.
Русский народный лубок.
К сумеркам сопротивление было окончательно сломлено.
"Нет крепчей крепости, ни отчаяннее обороны, как Измаил, падшей перед высочайшим троном ее императорского величества кровопролитным штурмом!" - писал Суворов 11 декабря в донесении Потемкину 106.
В поэме Байрона "Дон-Жуан" красочно описан штурм Измаила. В одной из последних строф этого описания говорится:
Следует заметить, что в донесении Потемкину Суворов выделял и хвалил многих офицеров, а равно подчеркивал храбрость и дисциплинированность нижних чинов. "Неможно превознесть,- писал он,- довольно похвально мужество, твердость и храбрость всех чинов и всех войск, в сем деле подвизавшихся, нигде более ознамениться не могло присутствие духа начальников, расторопность и твердость штаб- и обер-офицеров, послушание и устройство и храбрость солдат..." 108
Внутри города был создан огромный госпиталь. Впрочем, пользы от него было мало - две трети раненых скончались вследствие антисанитарных условий и из-за отсутствия медицинской помощи, так как госпиталь не имел настоящих врачей; двое опытных хирургов - Масса и Лоссиман находились в это время в Бендерах, потому что у Потемкина болела нога, и в Измаил они прибыли только через два дня после штурма. Тела убитых русских свозились за черту города и предавались погребению. Трупы турок во избежание эпидемии было велено сбросить в Дунай. Но даже при этой несложной процедуре потребовалось шесть дней, пока город был очищен от мертвецов; потери турок были очень велики. По приблизительному подсчету, в Измаиле было убито около 26 тысяч турок и взято в плен 9 тысяч.
Русские потеряли за время штурма около 10 тысяч человек. Из 650 офицеров 317 было убито и ранено.
В занятом городе была взята огромная добыча.
Офицеры предложили Суворову взять хотя бы коня из захваченных табунов, но он ответил:
- Донской конь привез меня сюда, на нем же я отсюда и уеду.
Весть о падении Измаила произвела во всей Европе ошеломляющее впечатление. Турецкое правительство впало в уныние. Зато в Петербурге царило ликование.
Державин так описывал штурм Измаила:
Но екатерининская Россия еще раз зло посмеялась над ним. Суворову горше, чем когда бы то ни было, суждено было почувствовать,что недоброжелательство влиятельного вельможи может перевесить во мнении государыни любые подвиги полководца.
Медаль, выбитая в честь Суворова.
В первые дни после штурма переписка Суворова с главнокомандующим носила самый дружеский характер. Следуя общему эпистолярному стилю того времени, Суворов рассыпался в изъявлениях преданности. Потемкин отвечал в том же любезном тоне. Вслед за тем Суворов выехал в Бендеры для личного рапорта, и тут одно "пустое обстоятельство" все погубило.
Он был уверен, что Потемкин встретит его как равный равного. Но Потемкину это и в голову не пришло. Он радушно встретил Суворова и в свойственном ему добродушно-грубоватом, слегка покровительственном тоне сказал:
- Чем могу я наградить ваши заслуги, граф Александр Васильевич?
- Ничем, князь, - раздраженно ответил Суворов, - я не купец и не торговаться сюда приехал. Кроме бога и государыни, никто меня наградить не может.
Потемкин оторопел. Подобного тона он никак не ожидал.
Повернувшись, он пошел в комнаты. Суворов последовал за ним и подал строевой рапорт. Они молча ходили по залу; ни тот, ни другой не могли найти слов. Наконец, Суворов откланялся и вышел.
Это была его последняя встреча с князем Таврическим.
Пять минут независимого поведения в Бендерах дорого обошлись Суворову. Все участвовавшие и многие не участвовавшие в штурме Измаила получили награды и повышения. На долю же самого Суворова досталось вместо фельдмаршальского звания производство в подполковники Преображенского полка. Это считалось почетным назначением, потому что сама Екатерина числилась там полковником. Но таких подполковников был уже десяток, и в качестве награды за Измаил это было прямым оскорблением. До конца жизни Суворов с горечью вспоминал "измаильский стыд" - демонстративно малую награду за подвиг, который он сам считал своим величайшим деянием и о котором как-то в минуту откровенности отозвался, что на подобный штурм можно решиться только однажды в жизни.
Суворов выехал в Петербург. Потемкинские эстафеты опередили его: он был принят очень холодно. Во время редких приемов в Эрмитаже Екатерина бывала сдержанна и неприветлива.
Суворов тяжело переживал это. Он начинал думать о близком конце. "Время кратко, - записывал он в одиночестве свои мысли,- сближается конец, изранен, шесть лет, и сок весь высохнет в лимоне".
В то время как подлинный герой кампании оставался в тени, Потемкин пожинал лавры. Когда он прибыл в столицу, государыня подарила ему шитый алмазами фельдмаршальский мундир ценою в 200 тысяч рублей. Повелено было соорудить в его честь обелиск в Царском Селе.
Князь устраивал одно празднество за другим. В то время трудно было удивить роскошью сановный Петербург. На ужине у графа Шереметева весь хрусталь на 100 приборов был изукрашен драгоценными камнями. Князь Безбородко появлялся в камзоле с бриллиантовыми пуговицами и пряжками. И все-таки потемкинские пиры превзошли все дотоле виденное.
В конце апреля Потемкин устроил небывалый праздник в честь подвигов минувшей войны. За три дня до праздника императрица вызвала Суворова и во время беседы невзначай обронила.
- Я пошлю вас, Александр Васильевич, в Финляндию.
Суворов понял: его хотят удалить, ему не место на потемкинском триумфе. В тот же день он покинул Петербург.
В Финляндии и в Польше
Повеление Екатерины не замедлило прибыть: осмотреть финляндскую границу и представить проект укрепления ее. Правда, в августе 1790 года со Швецией был заключен мир, но король Густав III относился к России с явной враждебностью, и положение не могло считаться прочным. В месячный срок задача была выполнена. Суворов снова явился в Петербург, привезя с собой план постройки и реорганизации крепостей. Обычно такие планы лежали без движения годами, но в данном случае утверждение последовало почти тотчас же. Автору проекта поручалось привести его в исполнение.
Итак, вместо награды за великий подвиг Суворову была уготована новая опала. Иначе он не мог расценивать возложение на него функций инженер-инспектора по вопросам фортификации, когда на юге еще гремели орудия и, полки, для которых его имя уже стало символом победы, жаждали его возвращения.
Скрепя сердце он приступил к новой работе: "играть хоть в бабки, если в кегли нельзя". Для него не было секретом, что назначение в Финляндию подсказано императрице Потемкиным. Он понимал, что под начальством у светлейшего ему более служить невозможно. "Я... для Потемкина прах, - писал он Д. И. Хвостову 110. - Разве быть в так называемой "его" армии помощником Репнина? Какое ж было бы мне полномочие? Вогнавши меня во вторую ролю, шаг один до последней. Я милости носил, но был в ссылке и в прописании - не говорю об общем отдалении... Твердый дуб падает не от ветра или сам, но от секиры".
Но осенью пришло известие о смерти того, кто раньше был его покровителем, а потом сделался недругом. "Великолепный князь Тавриды" навсегда сошел со сцены. 5 октября 1791 года он умер в дороге, недалеко от Ясс.
Суворов выразил свое мнение о Потемкине с обычной оригинальностью:
- Великий человек - и человек великий: велик умом, высок и ростом. Не походил на того высокого французского посла в Лондоне, о котором лорд Бэкон сказал, что чердак обыкновенно плохо меблируют.
Так отозвался Суворов на смерть князя Таврического.
Между тем работа Суворова в Финляндии быстро подвигалась вперед. Результат его деятельности был тот, что для обороны укрепленной его стараниями Финляндии достаточно было 28 пехотных батальонов, 6 эскадронов кавалерии и нескольких казачьих полков. Особенно сильные укрепления были возведены при Роченсальме (в противовес шведскому опорному пункту Свеаборгу). Суворов с удовольствием взирал на Роченсальм, но в памяти его, надо думать, не раз возникал Измаил, в сравнении с которым Роченсальм казался игрушкой.
- Знатная крепость,- говорил Суворов иронически,- помилуй бог, хорошо: рвы глубоки, валы высоки, - лягушке не перепрыгнуть, с одним взводом штурмом не взять.
Условия, в которых приходилось работать Суворову, были не легкие. Не было строительных материалов; он принужден был сам организовать производство кирпича и даже постройку грузовых судов. Положитьсябыло не на кого: всюду царили расхлябанность и безответственность. Как-то, заметив неисправность в порученном им своему помощнику деле, он стал выговаривать ему: тот свалил на своего подчиненного. "Оба вы не виноваты!" - с гневом и горечью воскликнул Суворов и, схватив прут, стал хлестать себя по сапогам, приговаривая: - "Не ленитесь! Если бы сами ходили по работам, все было бы исправно".
Но самому всюду поспеть было физически невозможно. Вдобавок посыпались неприятности другого рода. Санитарное состояние войск к моменту приезда Суворова было очень скверное. В сущности оно было таким во всей армии: врачей было мало, большинство из них были врачами только по названию и в довершение получали грошовое жалованье. В Финляндии дело обстояло особенно плохо, смертность была очень велика. Учитывая, что планомерная реорганизация лечебной части неминуемо потребует много времени, Суворов повел дело с обычной экстравагантностью - он совсем закрыл госпитали, заменив их полковыми лазаретами и лечением по правилам домашней гигиены. Ему удалось добиться снижения смертности и заболеваемости, но эта мера дала повод его петербургским недругам осыпать его градом упреков. Возобновились обвинения в том, что он изнуряет людей. Упрекавшие не учитывали, что благодаря разумной организации работы и удовлетворительному питанию даже интенсивный труд не приносил вреда людям. Впрочем, Суворову охотно вменяли в вину все вообще недостатки тогдашнего военного устройства.
Болезненная восприимчивость Суворова к такого рода упрекам не позволяла ему хладнокровно парировать их. Скоро он потерял душевное равновесие, посылал то угрожающие, то полные самооправданий письма, одному генералу даже пригрозил дуэлью.
Репнин разбил при Мачине турок; в декабре 1791 года был заключен, наконец, мир. Россия получила Очаков; граница была установлена по Днестру; вся остальная территория, завоеванная в Европе и Азии, была возвращена Турции. Это было далеко от грандиозных замыслов авторов "греческого проекта". Однако еще в большей степени просчиталась Турция, рассчитывавшая аннулировать условия Кучук-Кайнарджийского мира.
Суворов с досадой следил за успехами Репнина. "Софизм списочного старшинства, - с тоскою писал он, - быть мне под его игом, быть кошкою каштанной обезьяны или совою в клетке, не лучше ли полное ничтожество?"
Репнин в самом деле плохо относился к Суворову Но не его одного подозревал полководец. Иногда ему казалось, что его держат в Финляндии по проискам не то Салтыкова, не то Эльмпта, оскорбленного отказом в сватовстве к Наташе Суворовой, не то Кречетникова. "Кто же меня двуличит?" - спрашивал полководец. Но чем больше раздражался Суворов, тем больше становилось у него врагов.
Когда началась война с Польшей (1792), Суворов обратился к Екатерине с требованием послать его туда; императрица холодно ответила, что "польские дела не требуют графа Суворова". Суворов стал поговаривать о намерении выйти в отставку.
В июле 1792 года он пишет своему доверенному корреспонденту Д. Хвостову: "Смертной помнит смерть, она мне не далека. Сего 23 октября 50 лет в службе; тогда не лутче ли кончить мне непорочной карьер? Бежать от мира в какую деревню, где мне довольно в год содержания 1 000 рублей, готовить душу на переселение, ежели вовсе мне употребление предусмотрено не будет" 111.
Суворов метался. Мысль, что он не у дел, в то время как другие воюют, угнетала его. "Я привык быть действующим непрестанно, тем и питается мой дух, - писал он Турчанинову. - О мне нигде ни слова, как о погребенном... стерли меня клевреты, ведая, что я всех старее службою и возрастом, но не предками и не камердинерством у равных".
Затем он как будто успокоился. Окончилась польская война, его "бездействие" перестало казаться ему столь тягостным. Он усиленно занимался фортификацией и морским делом. Под его начальством состояла гребная флотилия из 125 судов с 850 орудиями. Чтобы досконально изучить морское дело, Суворов брал специальные уроки и даже сдал экзамен на мичмана (в значительной мере это была, конечно, демонстрация для Петербурга).
Стремление добиться боевого назначения сменилось у него желанием уехать из Финляндии. Более всего просился он в Херсон. Обстоятельства, наконец-то, помогли ему: отношения с Турцией снова обострились. Под влиянием этого в ноябре 1792 года последовал рескрипт: Суворов назначался командующим сухопутными силами в Екатеринославской губернии, в Крыму и вновь присоединенной Очаковской области. В письме от 7 января 1793 года Екатерина II рекомендовала Суворову поспешить мерами осторожности, "дабы естьли Порта 112 паче чаяния, заведена будет возмутителями французами в неприязненные против нас действия, везде встретила сильнейший отпор и уничтожение всяких покушений".
Суворов выехал на юг, исполненный больших надежд. Всякая перемена была для него желанна, особенно учитывая, что Турция готовилась к войне. Имя его было овеяно уже такой славой, что самый факт его прибытия на юг произвел в Европе огромное впечатление. В январе 1793 года русский резидент в Константинополе А. С. Хвостов писал Суворову: "Один слух о бытии вашем на границах сделал и облегчение мне в делах и великое у Порты впечатление: одно имя ваше есть сильное отражение всем внушениям, кои от стороны зломыслящих на преклонение Порты к враждованию нам делаются" 113.
С помощью даровитого инженера Деволанта Суворов быстро привел в порядок крепости. Но едва он прибыл в Херсон, возобновились преследовавшие его неприятности.
Приступив к возведению крепостных построек, Суворов заключил контракты с поставщиками и, не располагая денежными суммами для задатков, выдал векселя. Финансовое ведомство, однако, очень неаккуратно высылало деньги для оплаты векселей. Суворову было разъяснено, что политическое положение не требует спешности в работах и что нужно быть поэкономнее. Он тотчас вскипел; его теперешние обязанности не очень были ему по душе, но он хотел исполнять их добросовестно. "Политическое положение извольте спросить у вице-канцлера, а я его постигаю, как полевой офицер. Пропал бы год, если бы я чуть здесь медлил контрактами, без коих по состоянию страны обойтись не можно". Этот желчный тон вызвал, как и следовало ожидать, плохие результаты. Особым рескриптом ему повелевалось заключать контракты только через казенную палату, а ранее заключенные объявлялись расторгнутыми. -
Суворов был поражен: "Боже мой, в каких я подлостях; и кн. Григорий Александрович никогда так меня не унижал". Вдобавок емуприходилось возместить подрядчикам уже произведенные ими расходы на сумму около 100 тысяч рублей. Он вынужден был занять у некоего Красноглазова 100 тысяч рублей, а затем, не видя иного выхода, распорядился продать свои имения, но тут уже Екатерина сочла, что дело зашло чересчур далеко, и приказала отпустить из казны требовавшуюся сумму.
После всего этого Суворов стал относиться к делу, которым его заставили заниматься, с отвращением. Ничего, кроме новых злоключений, он уже не ждал. Переписка его полна выражений неудовольствия: "Бога ради, избавьте меня от крепостей, лучше бы я грамоте не знал". "Малые мои таланты зарыты". "Известны мне многие придворные изгибы, коими ловят сома в вершу, но и там его благовидностями услаждают, а меня обратили в подрядчика", и т. п. 114.
Недостаток денег вынуждал вести военное строительство медленными темпами, и это казалось Суворову несносным. "Во ожидании ассигнования и присылки денег время нечувствительно течет бездейственно", - писал он П. И. Турчанинову в июне 1792 года 115.
По отзыву окружающих, Суворов никогда не был так сварлив и желчен, как в это время. Бывали, впрочем, проблески: иногда он устраивал катанья с гор, прогулки, танцы, причем сам плясал по три часа кряду. Но это было кратковременно и снова сменялось угрюмой раздражительностью.
Летом 1793 года он послал государыне просьбу уволить его волонтером к союзным армиям, сражавшимся против Франции; там он видел желанный простор для боевой работы, там было с кем померяться силами. Слухи об успехах французских армий волновали его, напрягли, как он выражался, все военные жилы.
Ходатайство Суворова, конечно, не было удовлетворено. Но он не оставлял мысли о волонтерстве, чтобы "там какою чесною смертью свой стыд закрыть". В ноябре того же 1793 года он пишет Хвостову: "Подвижность моя за границу та же, и коли препона, то одна Наташа" (его дочь).
Через год он повторил свою просьбу. "Всеподданнейше прошу всемилостивейше уволить меня волонтером к союзным войскам, как я много лет без практики по моему званию". В этом прошении заключался глухой протест против того, что его не используют в начавшейся войне с Польшей. Екатерина снова отказала, подав, однако, надежду на скорую "военную практику". Он не поверил. Но в этот раз обещания сбылись.
Первый раздел Польши, состоявшийся в 1772 году, явился для нее грозным предостережением. Польские паны и шляхта начали лихорадочно искать пути к сохранению государства. Началась полоса реформ - создание сети учебных заведений, реорганизация армии, некоторое облегчение участи крестьян. В 1788 году, когда у самого сильного соседа Польши - России - руки оказались связанными турецкой войной, польский сейм приступил к выработке новой конституции. Три года не прерывал сейм своей деятельности; в мае 1791 года была принята новая конституция. Горожане получили представительство в польском сейме; одновременно был установлен принцип наследования престола.
Реформы несколько укрепили положение правительства. Однако основная слабость общественного строя Польши не была изжита, освобождения крестьян не последовало, классовые и национальные отношения не подверглись радикальным изменениям. Среди польских магнатов возникла резкая оппозиция даже к тем реформам, которые были проведены; между тем для сохранения целостности Польши нужны были не робкие паллиативы, а широкая система социально-экономических мероприятий, которые позволили бы правительству хоть в какой-то степени опереться на сочувствие масс.
Но в Польше не было такой силы, которая могла бы осуществить эти коренные реформы; королевство продолжало жить, раздираемое внутренними противоречиями и неурядицами, усугубившимися еще более в связи с крайне осложнившейся международной обстановкой.
Новая конституция и целая серия мероприятий, имевших целью укрепление Польского государства, явно были направлены к ослаблению влияния России, все более откровенно распоряжавшейся в Польше. Кроме того, всё резче сказывалось воздействие французской революции, пробуждавшей к активности и Польшу. Все это вызывало неудовольствие и даже тревогу Екатерины.
Тяжелая война с Турцией не была популярна в России. Крестьянство, обессиленное после подавления Пугачевского восстания, глухо роптало. В памяти дворян еще были свежи картины восстания, и они не чувствовали себя вполне надежно в наступившем успокоении.
Военные действия против Польши назревали в связи с международной обстановкой. Принятая в 1791 году польским сеймом конституция, ограничивавшая права шляхты в пользу городской буржуазии, носила явные следы идей французской буржуазной революции. Царская Россия, не принимавшая непосредственного участия в войне с революционной Францией, взяла на себя задачу подавления "якобинских идей" в Польше. При этом царское правительство рассчитывало, конечно, на некоторые территориальные приобретения.
Как только окончилась война с Турцией, Екатерина двинула в Польшу русские корпуса. 18 мая 1792 года русские войска перешли польскую границу. Поляки пытались сопротивляться, но, разбитые под Зеленцами и под Дубенками, вынуждены были капитулировать. Русские войска снова заняли Варшаву, обеспечив восстановление русского влияния в Польше.
Но с таким усилением России не хотела мириться Пруссия и предложила новый раздел Польши. Он был осуществлен в 1793 году. На "немом заседании" сейма безмолвствовавшими депутатами было "утверждено" новое отторжение польских земель: Пруссия получила Торунь и Гданск - в общем свыше тысячи квадратных миль с полуторамиллионным населением; Россия - остававшиеся еще за Польшей украинские и белорусские области: Киевскую, Минскую и Волынскую губернии - 4 тысячи квадратных миль с трехмиллионным населением. Вместе с тем было решено уменьшить численность польской армии с 55 до 15 тысяч человек и для поддержания порядка разместить в Польше и Литве 18 тысяч русских солдат.
Второй раздел Польши не прошел так гладко, как первый. Как бы малы ни были реформы истекших двадцати лет в Польше, но и они не прошли даром: в стране обозначился бурный рост национально-освободительного Движения. Вовлеченные в него широкие народные массы объединились в протесте против хозяйничанья иностранцев.
Началась подготовка восстания. Во главе восстания стали бывший президент сейма Малаховский, племянник короля Иосиф Понятовский, Домбровский, Игнатий Потоцкий. Военное руководство отдали незнатному шляхтичу Тадеушу Косцюшке. Человек выдающихся военных дарований и большой отваги, Косцюшко сражался прежде в армии Вашингтона, а затем отличился в боях с русскими в 1792 году. Перед своими предшественниками Пулавскими он имел то преимущество, что более правильно расценивал роль социального момента. Понимая необходимость объединения для борьбы всех сил народа, он обратился с воззванием к крестьянам, призывая их помочь восстанию. Однако и Косцюшко опирался главным образом на шляхетство. Обещая крестьянам освобождение от крепостной зависимости, он обусловил это предварительной уплатой помещику всех долгов и к тому же оставлял в силе панщину (бесплатную работу на помещика в течение большей части времени). В результате польское крестьянство вскоре отошло от восстания. Отошла от восстания и радикально настроенная мелкая буржуазия, представителей которой Косцюшко подверг жестоким репрессиям за их нападки на вельможно-шляхетных руководителей борьбы. Все это определило неуспех начавшейся в Польше национально-освободительной войны.
Но на первых порах в армию Косцюшки вступило много польских крестьян, изнемогавших под панским ярмом. Косцюшко умело организовал их, создал сильную конницу и многочисленную артиллерию. Уже не разрозненные отряды времен Барской конфедерации, а сильная армия выступила против войск России и Пруссии. Восстание разразилось в начале 1794 года. Размещенный в Варшаве четырехтысячный русский отряд был захвачен врасплох и частично уничтожен. Тотчас же 60 тысяч русских солдат под начальством Репнина были двинуты в Польшу. Одновременно выступило 35 тысяч пруссаков.
Косцюшко выставил почти 90-тысячное, хорошо организованное войско, не считая пятидесятитысячного крестьянского ополчения. Первый период кампании не дал успеха ни одной из сторон. Несмотря на все преимущества регулярных армий, Россия и Пруссия не могли справиться с поляками. "Война, ничего не значащая, стадавится хитрою и предерзкою, - писал один из начальников русской армии, Салтыков. - Повсюду мы бьем и гоняем (поляков. - К. О.), а из этого ничего не выходит". Приближалась осень, казалось, предстоит зимнее затишье, во время которого поляки могли собраться с силами.
А это тревожило екатерининское правительство не столько с военной точки зрения, сколько с внутриполитической. Правительство опасалось, как бы не начали волноваться и русские крепостные крестьяне. "Кажется, главное достигнуто, - писал канцлер А. А. Безбородко через несколько месяцев после начала польской войны, - что не вспыхнул бунт в губерниях наших" 116. Затяжка войны с Польшей потому и тревожила русское дворянство, что могла способствовать "бунту". Командовавший войсками на Волыни П. А. Румянцев получил от Екатерины предписание оказать "энергичное содействие" Репнину.
Кого же было и привлечь к участию в боевых действиях, если не Суворова? Тем более, что он сам рвался туда. В середине июня 1794 года он послал Румянцеву отчаянное письмо: "Ныне обращаюсь я в ту ж томную праздность, в которой невинно после Измаила. Сиятельнейший граф! Изведите меня из оной! Мог бы я препособить окончанию дела в Польше и поспеть к строению крепостей" 117.
Однако в первое время Румянцев не обращался за помощью к Суворову, если не считать незначительного поручения обезоружить волновавшиеся польские части, включенные в 1793 году в состав русской армии. Ему было известно, что в Петербурге к Суворову относятся неприязненно, что Екатерина находится еще под влиянием потемкинских отзывов о нем. Но вместе с тем он лучше, чем кто-нибудь другой, понимал, какую силу представляет собою Суворов. Решив любой ценой добиться успеха в Польше, Румянцев по собственной инициативе, без сношений с кабинетом, послал в августе Суворову предписание выступить на театр военных действий.
На первых порах Румянцев поручил Суворову маловажную и чисто демонстративную задачу: напасть на поляков в районе Бреста, чтобы облегчить ведение боевых действий на главном направлении. "Надлежит сделать сильный отворот дерзкому неприятелю со стороны Бреста", - предписывал он, втайне надеясь, впрочем, что Суворов сумеет взять Люблин. Но вряд ли кто-нибудь сомневался в том, что Суворов разобьет эти рамки.
- Он ни в чем общему порядку не следует, - заявил Салтыков Репнину. - Приучил всех так думать о себе, ему то и терпят.
Канцлер Безбородко, лучше многих других оценивавший дарование Суворова, писал в сентябре Воронцову: "Я не считаю за большую потерю отступление от Bapшавы; ибо содействие отряженного от фельдмаршала корпуса графа Суворова-Рымникского может довести к концу усмирение Польши, и, конечно, Варшава им взята будет, хотя бы и зимою" 118.
Но меньше всего сам Суворов был склонен ограничиться предложенной ему третьестепенной ролью. Он выехал с твердым намерением расширить границы своих действий, привлечь к себе другие, более крупные отряды, - словом, начать снова почти уже законченную кампанию и потянуть за собой к Варшаве все ближайшие силы русской армии.
Выполняя приказ Румянцева, 14 августа Суворов во главе пятитысячного отряда выступил в Польшу из Немирова, где он обосновался, закончив разоружение польских войск. Он вел свой отряд быстрыми переходами - по 25-30 верст в каждый переход. Это в три раза превосходило нормы XVIII столетия. Кто-то назвал его движение форсированным маршем. Суворов пришел в негодование:
- У меня нет медленных и быстрых маршей. Вперед! И орлы полетели!
Еще когда он издали следил за развертывавшейся в Польше борьбой, он словно невзначай обронил, что он бы там "в сорок дней кончил". Теперь он собирался осуществить это заявление. Войскам было приказано не брать зимнего платья, кроме плащей; сам он оделся в белый китель.
Не все солдаты могли выдержать такую стремительность похода. Многие выходили из рядов и отставали; таких подбирали следовавшие в арьергарде повозки. Суворов всячески ободрял войска; он беспрестанно объезжал части, беседовал с солдатами, давал им ласкательные в его устах клички: Орел, Сокол, Огонь. Случалось, что он проезжал мимо какой-либо части не останавливаясь; это cлужило признаком неудовольствия и страшно волновало всех солдат и офицеров этой части.
3 сентября у местечка Дивин произошло первое столкновение с поляками; русские войска уничтожили здесь 300 польских всадников. Через три дня при монастыре Крупчицы был разбит авангард шестнадцатитысячного польского корпуса Сераковского, а 8 сентября подверглись разгрому главные силы этого корпуса и был занят Брест.
Поставленная перед Суворовым задача была блестяще выполнена. Но он не мог ограничиться сделанным и мечтал о главном - о походе на Варшаву.
Отряд Суворова возрос к этому времени до 10-12 тысяч человек. Однако с такими силами идти на Варшаву, где имелась большая польская армия, было нельзя. Поэтому Суворов обратил все усилия на то, чтобы добиться присоединения к нему находившихся поблизости отрядов - в первую очередь Дерфельдена и Ферзена. Командуя в турецкую войну гораздо более крупными силами, Суворов никогда не создавал вокруг себя обстановки главнокомандующего, но теперь он назвал себя главнокомандующим, назначил начальником отряда генерала П. Потемкина, а командирами отдельных родов оружия - Буксгевдена, Исленьева и Шевича, - словом, всячески желал подчеркнуть свое независимое положение. Однако командующие другими крупными группировками русских войск Репнин и Н. Салтыков не очень сочувствовали его желанию объединить действия всех русских войск в данном районе, чтобы нанести решительный удар неприятелю. Переписка с Репниным затянулась почти на месяц. Пришлось отложить поход. "Близ трех недель я недвижим и можно сказать здесь, что Магарбал Ганнибалу: "Ты умеешь побеждать, но не пользоваться победой" 119. Канна и Бржесць подобие имеют. Время упущено. Приближаются винтер-квартиры" 120.
Но в конце концов Суворов достиг своего: Репнин подчинил ему Ферзена и Дерфельдена; в Петербурге это было утверждено, но с оговоркой, что они отдаются под команду Суворова только на данный случай, а по делам внутреннего распорядка и довольствия остаются в распоряжении Репнина. Расчет был прост: сумеет Суворов разбить поляков - отлично, не сумеет - с него все спросится. "Сообщество ваше с Суворовым, - написал президент военной коллегии Н. Салтыков Репнину,- я весьма понимаю, сколько оно неприятно быть может"; все же, скрепя сердце, приказал отрядить войска Суворову.
Тем временем поляков постигла новая большая неудача: в бою под Мацейовицами 29 сентября войска Ферзена нанесли им поражение. Косцюшко был ранен и взят в плен. Успех мацейовицкого сражения обеспечивал левый фланг Суворова, прикрыть который он ранее не мог ввиду недостатка сил. Теперь ничто не задерживало его. 7 октября он выступил к Варшаве, предписав именем императрицы Ферзену и Дерфельдену двигаться туда же. Но, опасаясь "томности 121 действий" Дерфельдена, он направился кружным путем на Бельск, чтобы облегчить Дерфельдену присоединение.
Суворов внушал войскам убеждение в решительном их превосходстве над противником. В сражении у Кобылки, когда у русского авангарда не было артиллерии, какой-то офицер доложил Суворову: "У неприятеля есть орудия". - "У него есть орудия? - переспросил полководец. - Да возьмите их у него и бейте его ими же".
15 октября, подходя к городу Кобылка, Суворов встретил упорное сопротивление поляков. Бой велся в густом лесу. Не дожидаясь, пока подтянется пехота, Суворов лично повел в атаку кавалерию; когда лошади не могли уже пробиваться сквозь заросли кустов и деревьев, он велел кавалеристам спешиться и ударить в палаши. Эта необыкновенная атака пеших кавалеристов ("чего и я никогда не видел",- как писал Суворов впоследствии) увенчалась полным успехом.
Через несколько дней после боя у Кобылки (19 октября) к войскам Суворова подошли части Дерфельдена. У него было теперь до 30 тысяч человек (в том числе 12 тысяч конницы). С этими силами предстояло взять, последнее препятствие на пути к Варшаве - укрепленное предместье ее, Прагу.
Два параллельных бруствера в 14 футов вышиной и два глубоких рва окружали Прагу.Перед укреплениями шли засеки 122 и тройной ряд волчьих ям. При умелой защите это была очень сильная крепость. Но этой-то защиты и не было. В Варшаве царили смятение, борьба партий, интриги и раздоры среди руководителей. Преемник Косцюшки - Вавржецкий оказался бездарным и безвольным командующим. Собранные в Праге 20 тысяч поляков, введенные в заблуждение предпринятыми по приказанию Суворова демонстративными приготовлениями к осаде, пассивно наблюдали действия Суворова, ни в чем не препятствуя ему 123. У защитников Праги были энтузиазм, готовность умереть, но не было ни ясного плана действий, ни навыка в обороне крепостей.
Утром 24 октября, спустя пять дней после появления у стен Праги, русские войска двинулись на штурм. Диспозиция этого штурма может соперничать по стройности и глубине замысла с измаильской; во многих отношениях обе диспозиции сходны. Наступление велось семью колоннами. Четыре из них направлялись на северную часть Праги; они начали атаку первыми, чтобы оттянуть сюда войска с других участков. Через полчаса после них началась атака восточной и южной сторон. Порядок движения войск был тот же, что и под Измаилом: впереди - егеря, саперы и команды с шанцевым инструментом, за ними - штурмующие части с особым резервом при каждой колонне.
В 5 часов утра по сигнальной ракете двинулась первая группа войск. Атака велась с неукротимой энергией. В 9 часов утра русские войска со всех сторон ворвались в Прагу. Начались уличные бои. Толпы солдат устремились к мосту. Собравшаяся на варшавском берегу кучка поляков, обстреливавшая мост, не могла и думать о том, чтобы удержать этот поток. Но в этот момент мост неожиданно запылал с пражской стороны. Сообщение было прервано; Варшава была спасена от ужасов уличного боя.
Приказ о разрушении моста был отдан Суворовым. По донесениям командиров он мог судить, что поляки нигде не выдерживают натиска, что русские войска сражаются с особой энергией, но вместе с тем и с особенным ожесточением. Для него было ясно, что, если разъяренные солдаты сейчас ворвутся в Варшаву, там разыграются страшные сцены. Поэтому он прибег к самому радикальному средству, которое не сумели осуществить растерявшиеся поляки, - приказал артиллерии бить по мосту и разрушить часть его. В военной истории можно найти мало примеров подобной гуманности: в разгар боя полководец заботился о неприятельской столице больше, чем собственные ее правители 124.
В Варшаве царила растерянность. Магистрат спешно отправлял в русский лагерь депутатов для переговоров о сдаче города. Никто не помышлял о сопротивлении.
Король Станислав-Август прислал Суворову письмо: "Господин генерал и главнокомандующий войсками императрицы всероссийской! Магистрат города Варшавы просил моего посредства между ним и Вами, дабы узнать намерения Ваши в рассуждении сей столицы. Я должен уведомить Вас, что все жители готовы защищаться до последней капли крови, если Вы не обнадежите их в рассуждении их жизни и имущества. Я ожидаю Вашего ответа и молю бога, чтобы он принял Вас в святое свое покровительство".
Военные действия в Польше в 1794 г.
Тревога поляков была напрасна. Суворов достиг своей цели: менее чем в полтора месяца он решил кампанию. С взятием Праги моральные и материальные силы Польши были сломлены. Теперь Суворов, верный своему обыкновению, полагал самым разумным вести успокоительную, умеренную политику. Он не желал ни новых жертв, ни контрибуций, ни унижений противника. Суворов ответил польскому королю следующим письмом:
"Государь! Я получил письмо от 4 ноября, которым Ваше Величество меня почтили. Именем ее императорского величества... я обещаю Вам сохранить имущества и личности всех граждан, также как забвение всего прошлого, и при входе войск ее императорского величества не допустить ни малейших эксцессов".
Продиктованные им тотчас же условия капитуляции сводились к немедленной сдаче поляками всего оружия и к исправлению моста, по которому русские войска вступят в город. Со своей стороны, он именем императрицы гарантировал, что польские войска, после того как сложат оружие, будут распущены по домам, обещал полную амнистию всем сдавшимся, неприкосновенность жизни и имущества граждан и оказание королю почестей, соответствующих его сану. "...И все забвению предано будет", - заканчивались предъявленные Суворовым пункты капитуляции.
Депутаты были так поражены этими условиями, что многие из них заплакали, когда Суворов лично вышел к ним и, заметив их нерешительность, бросил на землю саблю и со словами "Спóкуй! Спóкуй!" 125 направился к ним навстречу.
Варшавяне выразили свою признательность Суворову, преподнеся ему через месяц золотую эмалированную табакерку с надписью: "Варшава - своему избавителю". Это был знак благодарности Суворову за его личную гуманность.
Из взятых в плен 11 тысяч человек больше половины было отпущено по домам. Потери русских достигали двух тысяч.
Когда поляки выражали Суворову признательность за мягкое, справедливое управление, еще больше оттененное разгулом пруссаков и австрийцев в занятых ими областях, он ответил им стихами Ломоносова:
- Только трусы жестокосердны, - говорил он.
Исключительным было его отношение к военнопленным, о которых он всегда заботился и часто освобождал под честное слово.
Суворов всегда оставался верен девизу, провозглашенному им в 1788 году (в приказе по войскам Кубанского корпуса): "Не меньше оружия поражать противника человеколюбием".
Блистательная польская кампания заставила умолкнуть всех недругов полководца.
19 ноября императрица прислала ему письмо следующего содержания: "Господин генерал-фельдмаршал, граф Александр Васильевич! Поздравляю вас со всеми победами и со взятием прагских укреплений и самой Варшавы. Пребывая к вам отлично доброжелательна - Екатерина" 126.
Этим письмом императрица по существу возводила Суворова в фельдмаршальское звание. Но официальный рескрипт об этом был дан только 1 января 1795 года.
Екатерина прислала также Суворову алмазный бант на шляпу и подарила из захваченных польских земель огромное имение "Кобринский ключ" с 7 тысячами душ мужского пола.
Прусский король прислал ордена: Красного орла и Большого Черного орла; австрийский император - свой портрет, усыпанный бриллиантами. Когда Суворову вручили фельдмаршальский жезл, он расставил несколько стульев и начал прыгать через них.
- Репнина обошел... Салтыкова обошел... Прозоровского обошел... - перечислял он имена генерал-аншефов, бывших старше его чинами, а теперь обязанных сноситься с ним рапортами. В то время в России было только два фельдмаршала: К. Г. Разумовский и П. А. Румянцев.
Впрочем, скоро другие, чье участие в войне было ничтожным, оказались награжденными еще более щедро. Платон Зубов получил из польских земель владение в 13 тысяч душ.
- Щедро меня в Платоне Зубове наградили, - иронизировал Суворов.
Но и те награды, которые получил Суворов, вызвали взрыв зависти среди царедворцев. В то время как широкие слои населения приветствовали производство Суворова в фельдмаршалы, многие генералы открыто выражали свое недовольство.
Впрочем, существовало одно обстоятельство, сдерживавшее происки врагов Суворова. Доведенный до крайности, старый полководец начинал разговаривать со своими недоброжелателями на языке, который их иногда просто пугал. Когда в 1795 году Суворову передали о какой-то особенно злостной выходке против него Зубовых, он послал своего начальника штаба Ивашева передать Зубовым, что "для него и собственная пуля не страшнее неприятельской". Перспектива дуэли напугала Зубовых, и они рассыпались в извинениях.
Но зависть придворных была лишь предвестием ожидавших Суворова невзгод.
Захват Варшавы произошел так внезапно для Петербурга, что оттуда не успели снабдить победителя инструкциями о дальнейшем образе действий. Суворов никак не предполагал, то европейские державы предрешили окончательный раздел Польши. Напротив, он принял все меры к укреплению авторитета польского короля и к установлению дружелюбных отношений с польским населением (в частности, королю было оставлено 1 000 человек гвардии).
При вступлении в Варшаву Суворов отдал необычайный приказ: если раздадутся выстрелы из домов, чтобы на них не отвечали. Однако все прошло гладко; вооруженных выступлений не было. Приняв от магистрата городские ключи, Суворов выразил радость, что приобрел их не такой дорогой ценой, как ключи Праги.
На следующий день состоялось свидание со Станиславом-Августом. Суворов надел против обыкновения полную парадную форму со всеми орденами и в сопровождении кавалерийского эскорта отправился во дворец. Встреча носила очень дружелюбный характер. Суворов продолжал свою тактику уступок и снисхождений. Когда король попросил его освободить пленного офицера, служившего прежде в свите, Суворов с готовностью ответил:
- Если угодно, я освобожу вам их сотню, - подумавши: - две сотни, триста, четыреста, так и быть - пятьсот.
Тотчас был отправлен курьер, отобравший из числа пленных 300 офицеров и 200 унтер-офицеров. Этот жест произвел сильное впечатление на поляков и многих из них расположил к Суворову.
Дальнейшее поведение фельдмаршала было под стать этому.
Он старался не задевать национальные чувства поляков, вообще держал себя так, словно он вовсе не был полновластным победителем. Он посещал балы панов и магнатов, которые быстро утешились при мысли, что сохранили свои поместья. Встречали его очень пышно и торжественно, а он, как обычно в таких случаях, выражал свое презрение к напыщенности шутливыми выходками. Но это не нарушало его дружелюбных отношений с поляками. Он провел целый ряд весьма благожелательных для Польши мероприятий. Чтобы поднять курс польских денег, он велел уничтожить ставшие военной добычей кредитные билеты на сумму 768 тысяч золотых; запретил сбор продовольствия для нужд армии под квитанции, приказав расплачиваться наличными; строгими мерами поддерживал в войсках дисциплину, пресекал мародерство, заботился об охране памятников культуры.
Вот, например, один из приказов (датированный 1 декабря 1794 года):
"1. Полковые и батальонные начальники обязаны по долгу службы... всемерно иметь попечение соблюдать в квартирах с обывателями спокойствие, тишину и дружелюбие, но отнюдь ни под каким образом наглых притеснений не чинить.
2. Безденежно и насильно ничего не брать.
3. Проезжающим всякого звания людям не токмо не подавать каких-либо оскорблений, но всякое вспоможение делать" 127.
Этот приказ характеризует высокое благородство Суворова и традиции, в которых он воспитывал русские войска.
Все это совершенно не походило на господствовавшие в то время методы ведения войны. И в этом отношении Суворов был на голову выше своего века.
- Благомудрое великодушие, - говорил он, - часто полезнее, нежели стремглавный военный меч.
В этих словах выражалась его программа действий в побежденной стране.
В декабре 1794 года Суворов писал Румянцеву из Варшавы: "Все предано забвению. В беседах обращаемся как друзья и братья. Немцев не любят, нас обожают" 128.
Деятельность Суворова в побежденной им Польше свидетельствует о том, что полководческий талант сочетался у него с крупным дарованием политического деятеля. Его методы управления в Польше - методы умного и вместе с тем гуманного правителя. Недаром комендант Варшавы Орловский писал пленному Косцюшке: "Остается утешиться тем великодушием и мягкостью, с которыми победитель относится, насколько может, к побежденным". Суворов не унизил побежденную страну и тем легче добивался ее умиротворения. Но образ действий Суворова шел вразрез с программой прусского 129, австрийского и русского правительств. Из Петербурга были присланы два распоряжения, осветившие, наконец, Суворову истинные намерения союзных правительств: предписывались контрибуции, конфискации, аресты, применение оружия при малейшем протесте, упразднение варшавского магистрата и многое другое.
Для Суворова наступили тяжелые дни. Он никогда не был годен для пассивного исполнения чужих приказаний в особенности,, если не считал их правильными. Но открытое неповиновение было невозможно и бесцельно. Идя на сделки со своей совестью, он избрал промежуточную линию частных уступок петербургским требованиям, сохраняя незыблемыми общие контуры своей политики. Магистрат он не распустил; о контрибуциях донес, что они неосуществимы вследствие оскудения страны; оказывал жителям разные мелкие поблажки, неоднократно хлопоча в этих целях перед Екатериной. Те строгости, к которым ему приходилось все же прибегать, он открыто объяснял вмешательством Петербурга.
Когда Суворову пришлось сообщить одной депутации о невозможности удовлетворить ее ходатайство, он вместо объяснения причин стал посреди приемной и, прыгнув как можно выше, сказал:
- Императрица вот какая большая!
Затем он присел на корточки:
- А Суворов вот какой маленький!
Депутаты поняли и удалились.
В Петербурге с досадой смотрели на деятельность слишком самостоятельного фельдмаршала. Румянцев подсчитывал, сколько офицеров было освобождено Суворовым из плена: 18 генералов, 829 штаб- и обер-офицеров и, кроме того, все взятые во время штурма Праги. Один из чиновников - Трощинский - писал: "Правду сказать, граф Суворов великие оказал услуги взятием Варшавы и истреблением всего мятежнического ополчения, но зато уже несносно досаждает несообразными своими там распоряжениями. Всех генерально поляков, не исключая и главных бунтовщиков... отпускает свободно в их домы, давая открытые листы... Вопреки сему посланы к нему прямо повеления; но покуда он их получит, много наделает вздору" 130.
"Вздором" Трощинский называл нежелание Суворова осуществлять политику, которая, по его убеждению, шла во вред не только польскому народу, но и интересам России, поскольку она восстанавливала поляков против русских.
Однако не все придерживались такого взгляда на действия Суворова. Находились и более проницательные. П. В. Завадовский 131 сообщал: "Нарекали на Суворова, что он все предал забвению и всех простил, а он говорит, что у поляков, ничего не осталось: взяты пожитки, вся артиллерия, без изъятия все вооружения, а вместо того дано им 24.000 пашпортов. Острый и значущий ответ" 132.
Короче говоря, Суворов проявил себя гораздо более дальновидным и умелым политиком, чем екатерининские дипломаты.
Конечно, Суворова давно бы отозвали, если бы уверились в совершенном успокоении края. Но русское правительство получало сведения о брожении в Польше, о том, что пример Франции, отстоявшей свои границы, разжигает сердца польских патриотов. В то же время возникли разногласия с Пруссией в связи с новым разделом; дело дошло до того, что Россия и Австрия готовились объявить Пруссии войну. В этих условиях присутствие Суворова при армии представлялось совершенно необходимым. Однако положение его становилось все менее Приятным: его постепенно оттирали на задний план, отстраняли от участия в разрешении серьезных вопросов, отменяли отданные им распоряжения.
Суворов не видел, да и не мог видеть выхода из этого заколдованного круга. Он тяжело переживал обиду, "жалкую сухость в своем апофеозе".
События шли своим чередом. С Пруссией в конце концов удалось договориться, и в 1795 году состоялся третий раздел Польши. Австрия получила 1 000 квадратных миль с населением в 1 300 тыс. человек; Пруссия - 680 квадратных миль (в том числе Варшаву) и 1 миллион человек населения; Россия - 2 730 квадратных миль с населением в 1 900 тыс. человек. Вассал Польши герцог Курляндский был вынужден отречься от герцогства в пользу России. Польша как самостоятельное государство надолго исчезла с политической карты Европы.
В октябре 1795 года Суворов получил милостивый рескрипт, отзывавший его в Петербург. Он был встречен с небывалым почетом. В Стрельну была выслана для него дворцовая карета. Ему отвели для жительства Таврический дворец с целым штатом придворных. Зная его нелюбовь к зеркалам,императрица распорядилась всюду их завесить.
Но все эти любезности не могли скрыть глубокой трещины, столь резко проявившейся в течение последнего года. Тридцать три года сидит на престоле Екатерина. Впервые за все это время созрела почва для прочного примирения ее со строптивым фельдмаршалом: она не может не оценить его услуг, как не может не считаться с популярностью его в армии и в Западной Европе. Она дает ему высокий чин вопреки шипению придворных (характерно, что свое решение о присвоении Суворову фельдмаршальского звания Екатерина держала до последнего момента в секрете, "во избежание интриг, искательства, клеветы и всяких иных докук"). Самый влиятельный недруг полководца - Потемкин - сошел в могилу. Ничто не мешает, повидимому, укреплению отношений императрицы с ее лучшим военачальником. Но тут-то и обнаруживается органическая невозможность этого: Суворов по-иному мыслит, он не может попасть в тон екатерининского двора. Главное, он этого не хочет. Это не Потемкин и не Репнин. Придворная карьера не прельщает его. Более того - он открыто высказывает презрение к нравам двора, к процветающим там интриганству, угодничеству и лицемерию. Целиком преданный своему делу, он во всем ставит его на первый план. Его независимые суждения, его деятельная энергия служат олицетворенным укором праздным вельможам и чиновным карьеристам. Поэтому, когда приходит нужда в его поразительном таланте, в его страшном мече, лучше всего упрятать его куда-нибудь подальше. Так было всегда, так случилось и на этот раз.
Суворов отлично уяснял себе и ненадежность благосклонности государыни и затаенную неприязнь царедворцев и генералов и теперь решительнее, чем когда бы то ни было, выражал свой протест против придворных порядков. Но попрежнему протест этот облекался им в причудливую форму. Перед Екатериной старик бросался на колени, целовал ее платье, а потом с невинным видом критиковал и осуждал петербургские порядки. Императрица подарила ему соболью шубу, не хуже, чем у самого богатого из придворных; он заявил, что она чересчур хороша для него, и ездил в старом плаще, а слуга Прошка бережно возил за ним шубу. Недаром Растопчин писал, что не знают, как отделаться от Суворова, от "плоских шуток" которого государыня поминутно краснеет.
Отношение свое к вельможам Суворов высказывал еще откровеннее: иногда он вовсе их не принимал, выскакивая на улицу, когда они подъезжали, и, присаживаясь на несколько минут в их кареты, издевался над их чинопочитанием, напыщенностью и необразованностью.
Екатерина хотела отправить злоязычного фельдмаршала на персидскую границу, где предполагалась война, но Суворова не прельщала персидская экспедиция, тем более, что шли толки о войне с Францией. Он считал нецелесообразным оказаться в столь острый момент за тридевять земель, но, впрочем, подчеркивал, что дальность похода его отнюдь не смущает. "В Финляндии был я за куликами, - писал он Зубову в ноябре 1795 года, - потом в Херсоне пугалом турков. В сем интервале Россия пострадала. Чтоб не случилось того между Персии и Туреции. Тамерланов же поход мне не важен, хоть до Пекина" 133.
Его послали в Финляндию осмотреть построенные в 1792 году укрепления. Он выполнил поручение в две недели. Тогда его назначили командующим одной из южных армий (две другие армии находились под начальством Румянцева и Репнина). В состав этой армии входили войска, собранные в Харьковской и Екатеринославской губерниях, в Таврической области и в некоторых других южных районах.
Весною 1796 года Суворов выехал в город Тульчин (Подольской губ.), где решил устроить свою штаб-квартиру. Прощание с императрицей было преисполнено взаимных любезностей, но когда оно закончилось, оба вздохнули с облегчением.
Конфликт с Павлом I
Первые месяцы в Тульчине протекли безмятежно. Суворов гордился тем, что командует крупнейшей в России армией; дальновидный политик, он предвидел войну с Францией, разгромившей сильнейшие западноевропейские государства. В донесении об осмотре войск он писал: "Карманьольцы по знатным их успехам могут простирать свой шаг на Вислу... Всемилостивейшая государыня, я готов с победоносными войсками их предварить".
В России в самом деле начались приготовления к войне с Францией. Назначено было, какие войска пойдутв поход 134, приказано было их укомплектовать. Командующего не назначали, но все называли Суворова. К нему посыпались просьбы от желавших участвовать в кампании. Он и сам считал этот вопрос решенным и деятельно вел приготовления к новой войне. Вызвав провиантмейстера, полковника Дьякова, он приказал привести, в исправное состояние все склады, пригрозив в противном случае повесить его.
- Ты знаешь, друг мой, - пояснил он, - что я тебя люблю и слово свое сдержу.
По мнению Суворова, войну с Францией следовало начать поскорее, так как с каждым годом французы укрепляют свое положение. В письме Хвостову от 30 сентября он пишет: "Благоразумно нельзя ждать прекращения французских успехов, и ежели с нашей стороны влажность 135 продолжится, тo с нового года ваши 50 тысяч будет надлежать уже почти удвоить и так далее".
В ожидании похода Суворов занимался обучением войск, отдаваясь этому делу с былым увлечением. За несколько месяцев армия преобразилась.
Снова, как некогда в Новой Ладоге, Суворов, хотя теперь уже не полковник, а фельдмаршал, занимался чуть ли не с каждым солдатом.
- Всякий солдат к тому должен быть приведен, чтобы сказать ему можно было: теперь знать тебе больше ничего не остается, только бы выученного не забывал, - таков был лозунг Суворова в деле воспитания солдат.
По-прежнему он обращал главное внимание на то, чтобы выработать в солдатах сноровку, инициативу и храбрость.
С неослабевающей строгостью преследовалось "немогузнайство". И здесь за кажущейся странностью таилась глубокая мысль: приучить солдат к самостоятельному мышлению. С этой точки зрения любой ответ был хорош, лишь бы в нем проявлялась находчивость и инициативность солдата.
- Как далеко до месяца?
- Два солдатских перехода.
Фельдмаршал улыбается и ласково треплет по плечу сообразительного гренадера.
- Сколько звезд на небе?
- Сейчас сочту. - Солдат считает до тех пор, пока иззябший фельдмаршал не убегает прочь.
Преследуя "немогузнайство", Суворов искоренял растерянность, ненаходчивость и страх перед лицом неожиданностей.
Много внимания уделял Суворов искоренению взяточничества,повсеместно процветавшего в армии. В одном письме к А. Р. Воронцову находим такие строки: "Граф А. В. Суворов донес рапортом, что он нашел в своей армии, что генералы почти все откупщики или поставщики..." 136 Здесь, как и всюду, Суворов повел решительную борьбу с воровством и взяточничеством, в результате которых солдаты ходили голодные и оборванные.
Как всегда, он восстановил этим против себя чиновных и вельможных взяточников, в частности адмирала де Рибаса. Рибас делал в Одессе то, что полустолетием позже собирался делать гоголевский Чичиков: он показывал в отчетах умерших солдат (а их было в его правление Одессой очень много) живыми и клал себе в карман стоимость полагавшегося на них довольствия. Будучи разоблачен Суворовым, Рибас пытался посредством подкупа показать всех умерших скончавшимися после вступления в должность Суворова.
Подобные козни, конечно, очень нервировали полководца. Однако они не могли воспрепятствовать ему обратить свою огромную энергию на теоретическое и практическое развитие и усовершенствование методов обучения войск.
Развивая мысль, высказанную еще Петром I (учить "яко и в самом делу"), Суворов всемерно старался придать всякому учению характер подлинного боя.
Войска делились обычно на две части. Обе стороны строились развернутым фронтом, одновременно начинали движение вперед и, сблизившись на сотню шагов, бросались по команде в атаку - пехота бегом, кавалерия галопом. Пехота держала ружья наперевес и только в момент встречи с "противником" поднимала штыки вверх. Главным условием при этом было безостановочное, стремительное движение. Если перед встречей происходила задержка, учение начиналось сызнова. Перед самым столкновением солдаты делали полуоборот направо, что позволяло участникам обеих сторон протискиваться сквозь ряды. Нередко, особенно если в маневрах участвовала конница, возникала настоящая свалка, кончавшаяся зачастую увечьем нескольких человек. В этих случаях Суворов всегда проявлял беспокойство, но не изменял своего метода, который он считал исключительно полезным. Маневры происходили при непрестанной ружейной и артиллерийской стрельбе (холостыми зарядами), так что атакующие бывали густо окутаны облаками порохового дыма.
Сам Суворов во время учений поспевал всюду. Он отдавал распоряжения, передвигал части, хвалил и бранил (но никогда не арестовывал). От командиров он требовал решительности, распорядительности и смелости. Заметив однажды офицера, скакавшего позади своей атакующей роты, фельдмаршал рассвирепел и отдал приказ немедленно "убить" его; офицер опрометью понесся вперед.
О том, как старался Суворов создать на маневрах атмосферу подлинного боя, свидетельствует такой забавный эпизод. В 1791 году во время учения одна колонна попала в трудное положение. Суворов, видя, что резерв не идет ей на помощь, прискакал в резервную колонну.
- Отчего вы не сикурсируете? 137 - обратился он к офицеру.
- Жду повеления от генерала, коему я подчинен.
- Какого генерала? - закричал Суворов и, указывая на находившегося поблизости генерала, с тревогой следившего за ними, добавил: - Ведь генерал давно убит. Посмотри: вон и лошадь одна бегает.
Присутствие Суворова на маневрах воодушевляло солдат. Все бывали охвачены лихорадкой быстроты и энергии.
Артиллеристы выбивались из сил, чтобы не отставать от пехоты, пехота торопилась за кавалерией. И над всем этим царил образ старика в холщовой рубашке, носившегося по равнине и выкрикивавшего:
- Стреляй метко, штыком коли крепко!
Один офицер, служивший под начальством Суворова еще в бытность его полковником, писал: "В жилах нашего полковника течет не кровь,, а пламя, и он так умеет воспламенять всех, что я сам часто забываюсь, что я на учении, и воображаю, что нахожусь в действительном сражении. Гром барабанов, стрельба, крик, беготня - пыль столбом, дым клубом - это наш вахт-парад" 138.
После учения Суворов часто собирал отряд и производил краткий обзор действий. Говорил он негромко, но в полной уверенности, что слышавшие его солдаты передадут вечером его слова всей армии. Держал он себя попрежнему так же просто, как и в бытность мушкетером, - и это очень нравилось солдатам.
Суворов приходился по сердцу солдатам и тем, что не вмешивался в мелочи и не позволял офицерам придираться к пустякам. Но если проступки относились к основным требованиям службы или проявлялось неповиновение, он строго взыскивал, и взыскивал с высших чинов больше, чем с нижних.
В Тульчине окончательно оформилась и была записана знаменитая суворовская инструкция войскам: "Наука побеждать". Еще в Херсоне и затем на походе в Польшу Суворов приказывал обучать войска в соответствии с составленным им наставлением, и большинство, солдат знало это наставление наизусть. Теперь оно получило окончательную редакцию.
"Наука побеждать" представляет собою дальнейшее развитие и углубление "Полкового учреждения". Она построена на тех же принципах. В ней так же выражена мысль о единой связи между техническими приемами обучения и нравственным, моральным воспитанием. Войскам прививаются те же идеи о необходимости порыва, энергии. Это свидетельствует о том, что сложившиеся у Суворова взгляды на воспитание и обучение войск остались в существе своем неизменными. Но, разумеется, они получили гораздо более яркое и точное выражение. То, что в "Полковом учреждении" как бы намечено пунктиром, то в "Науке побеждать" обозначено со всей отчетливостью. Язык "Науки" также несравненно более ярок. Это народный язык в литературной обработке Суворова; по своей образности и афористичности он является подлинным шедевром. Все в нем стремительно, легко: "рви, лети, ломи, скачи", тяжелые ранцы именуются "ветрами" и т. д. Слова, связанные с понятием о самосохранении, вышучивались. Так, слово "ретирада" 139 произносилось нараспев, о "дефензиве" 140 Суворов говорил, что на русском языке нет соответствующего слова.
Образный, лаконичный, исполненный динамизма слог "Науки" был понятен солдатам, привыкшим к языку своего полководца. Первую часть "Науки побеждать" составлял "Вахт-парад" - наставление о производстве учения. Bтopyю и главную- "Разговор с солдатами их языком": свод суворовских высказываний о поведении в бою и о быте солдат.
Вот некоторые выдержки из этого замечательного документа.
Военный шаг - аршин; в захождении - полтора аршина. Береги интервалы!
Береги пулю на три дня, а иногда и на целую кампанию, как негде взять. Стреляй редко, да метко! Штыком коли крепко! Пуля обмишулится, штык не обмишулится: пуля - дура, а штык молодец! 141.
Коли один раз. Бросай басурмана со штыка; будучи мёртв на штыке, царапает саблею шею; сабля на шею, - отскокни шаг, ударь опять! Коли другого, коли третьего; богатырь заколет полдюжины, а я видал и больше! Береги пулю в дуле! Трое наскочат, - первого заколи, второго застрели, третьему штыком карачун!
В атаке не задерживай!
Обывателя не обижай: он нас поит и кормит. Солдат - не разбойник. Святая добычь: возьми в лагерь - всё ваше! возьми крепость - всё ваше! В Измаиле, кроме иного, делили золото и серебро пригоршнями. Так и во многих местах.
Без приказа отнюдь не ходи на добычь!
В баталии полевой три атаки: [1] в крыло, которое слабее. Крепкое крыло закрыто лесом, - это немудрено: солдат проберётся и болотом.
Атака [2] в средину невыгодна: разве конница хорошо рубить будет, а иначе сами сожмут.
Атака [3] в тыл хороша только для небольшого корпуса, а армиею заходить тяжело.
Ломи через засеки, бросай плетни чрез волчьи ямы, быстро беги! прыгай чрез палисады, бросай фашины, спускайся в ров, ставь лестницы! Стрелки, очищай колонны! Стреляй по головам! Колонны, лети чрез стены на вал, скалывай, на валу вытягивай линию! [ставь] караул к пороховым погребам! отворяй ворота коннице! - Неприятель бежит в город, - его пушки обороти по нём! Стреляй сильно в улицы, бомбардируй живо; недосуг за ним ходить.
Первое - глазомер: как в лагерь стать, как идти, где атаковать; гнать и бить. Глазомер: для занятия местоположения, примерного суждения о силах неприятельских, для узнания его предприятий.
Второе - быстрота. Немедленно исполняй повеление!
Поход полевой артиллерии от полу[версты] до версты впереди, чтоб спускам и подъемам не мешала. Колонна сблизится, оная опять выиграет свое место. Под гору сошед, на равнине на рысях. Поход - по рядам или по четыре для тесной дороги, улицы, для узкого моста, для водяных и болотных мест, по тропинкам; и только когда атаковать неприятеля, - взводами, чтоб хвост сократить. Не останавливайся, гуляй, играй, пой песни! бей, барабан! музыка, греми! Десяток 142 отломал - первый взвод, снимай ветры 143, ложись! За ним второй взвод, и так взвод за взводом. Первая [колонна] задних не жди. Линия в колонне на походе растянется; коли по четыре, то в полтора, а по рядам вдвое. Стояла на шагу, - идёт на двух; стояла на одной версте, - растянется на две; стояла на двух, - растянется на четырех; то досталось бы первым взводам ждать последних полчаса попустому. На первом десятке отдых час. Первый взвод спрыгнул, надел ветры, бежит вперед десять-пятнадцать шагов; а на походе, прошед узкое место, на гору или под гору, от пятнадцати и до пятидесяти шагов 144. И так взвод за взводом, чтоб задние между тем отдыхали. Второй десяток - отбой! отдых час и больше.
Кашеварные повозки вперед и с палаточными ящиками! Братцы пришли, - к каше поспели. Артельный староста: к кашам! На завтраке отдых четыре часа; то же самое к ночлегу отдых шесть часов и до осьми, какова дорога...
По сей быстроте и люди не устали; неприятель нас не чает, считает нас за сто верст; а коли издалека, то в двух и трехстах и больше. Вдруг мы на него, как снег на голову! Закружится у него голова. Атакуй, с чем бог послал! Конница, начинай! руби, коли, гони, отрезывай, не упускай!
Третье - натиск. Нога ногу подкрепляет, рука руку усиляет! В пальбе много людей гибнет. У неприятеля те же руки, да русского штыка не знают. Вытяни линию, тотчас атакуй холодным ружьем! А недосуг вытягивать линии, - подвиг из закрытого, из тесного места. Коли, пехота, в штыки, - конница тут и есть! Нет картечь на голову, пушки твои! Обыкновенно конница врубается прежде, пехота за ней бежит, только везде строй. Конница должна действовать всюду, как пехота, исключая зыби; там кони на поводах...
В двух шеренгах - сила, в трех - полторы силы: передняя рвет, вторая валит, третья довершает.
Бойся богадельни 145. Немецкие лекарствица издалека, тухлые, сплошь бессильные и вредные. Русский солдат к ним не привык. У вас есть в артелях корешки, травушки, муравушки. - Солдат дорог! береги здоровье! чисти желудок, коли засорился; голод - лучшее лекарство.
Кто не бережет людей, - офицеру арест, унтер-офицеру и ефрейтору палочки, да и самому палочки, кто себя не бережет...
Богатыри! Неприятель от вас дрожит: да есть неприятеля больше и богадельни: проклятая немогузнайка, намёка, догадка, лживка, лукавка, краснословка, краткомолвка, двуличка, вежливка, бестолковка...
Стыдно сказать! От немогузнайки много, много беды!!.
Солдату надлежит быть здорову, храбру, тверду, решиму, справедливу, благочестиву!..
Ученье свет, неученье тьма! Дело мастера боится! И крестьянин [если] не умеет сохой владеть хлеб не родится. За ученого трех неученых дают. Нам мало трех! Давай нам шесть! давай нам десять на одного: всех побьем, повалим, в полон возьмем!
Вот, братцы, воинское обучение! Господа офицеры! какой восторг!
К паролю! С обоих крыл часовые вперед! Ступай! На караул!
По отдаче генералитету или иным пароля, лозунга и сигнала следует похвала или в чем хула разводу. Потом громогласно:
Таким образом, основные положения "Науки побеждать" можно свести к следующему.
1. Огромную роль на войне играет моральное состояние войск. Человек - главное оружие. Необходимо, чтобы все бойцы стремились к победе и понимали путь, которым их ведут к этой победе ("Каждый воин должен понимать свой маневр").
2. Победа достигается посредством наступления и разгрома главных сил противника.
3. Одним из важнейших условий победы являются быстрота, внезапность удара.
4. Решающую роль в сокрушении врага играет штыковая атака.
5. Обучать солдат следует только тому, что пригодится на войне. Все прочее, напрасно перегружающее солдата, надо отсечь; зато необходимому солдат должен обучиться в совершенстве("Тяжело в учении - легко в походе").
6. Командиры должны внимательно относиться к солдату и его нуждам.
7. Надо привить войскам внимательное, бережное отношение к мирному населению и пленным.
"Наука побеждать" не обременяла солдат ничем, что не вызывалось боевой надобностью, и в то же время давала им указания относительно всего, что могло встретиться в бою и на походе. Нужно отметить и то, что она явилась первой книжкой, излагающей основные сведения по тактике и предназначенной для солдата. В Западной Европе подобные книжки появились спустя более чем сто лет.
Своей лаконичной инструкцией Суворов хотел внедрить передовые идеи в сознание широких солдатских масс.
...Так текли дни в Тульчине. Судьба снова, теперь в последний раз, послала старому полководцу краткий период покоя. "Наш почтенный старик здоров, - писал один из находившихся при Суворове офицеров. - Он очень доволен своим образом жизни... наступил сезон его любимых удовольствий - поля, ученья, лагери, беспрестанное движение; ему ничего больше не нужно, чтобы быть счастливым".
Но это продолжалось очень недолго.
Утром б ноября 1796 года Екатерина II кончалась.
Новый император Павел I (сын Екатерины II и Петра III) в широких кругах был мало известен. Знали, что у него всегда были неприязненные отношения с матерью, что достаточно было заслужить его благосклонность, чтобы впасть в немилость у Екатерины; что он был раздражителен, гневен, презирал всех окружающих. Любимец Павла Растопчин говорил: "Великий князь делает невероятные вещи; он сам готовит себе погибель и становится все более ненавистным". Известно было, что он, подобно отцу, пристрастен ко всему прусскому, к парадомании и к поддержанию дисциплины посредством жестоких наказаний.
На первых порах заждавшийся власти Павел (ему было уже 42 года) проявил себя рядом поступков, направленных к снисканию популярности в стране. Освобождены были заключенные по делам тайной экспедиции, среди них томившийся в Шлиссельбурге Н. Новиков; из Сибири вернули Радищева; многие пленные поляки, в том числе Косцюшко, получили свободу; была прекращена война с Персией; отменен рекрутский набор и объявлено иностраннымдворам о мирных намерениях России.
Однако прошло несколько месяцев, и царь стал заводить порядки, которых не ведали и при Петре III. Опасаясь проникновения из Франции "якобинской заразы" и стремясь посредством военно-политической диктатуры задушить в зародыше революционные идеи в России, Павел прибег к самым необычайным мерам. При нем власть самодержца дошла до невиданных размеров. Широко раскинулись сети тайного политического сыска. Весь уклад жизни в стране подвергся строгой регламентации; запрещены были круглые шляпы, фраки и жилеты; надлежало надевать немецкое платье со стоячим воротником установленной величины; женщинам воспрещалось носить синие женские сюртуки; были введены единообразные фасоны упряжи, экипажей, прически, регламентирована форма приветствия государю. Даже отдельные слова подвергались гонению: вместо "стража" следовало говорить "караул", вместо "граждане" - "жители", вместо "отечество" - "государство"; слово "общество" было вовсе запрещено. Воспрещен был ввоз из-за границы книг и нот. Вся частная переписка тщательно перлюстрировалась. По самым ничтожным поводам людей хватали, сажали в тюрьмы, ссылали в Сибирь. По всей России скакали фельдъегери, развозившие неожиданные и непонятные повеления императора: ссылки, наказания, перемещения, награды. По свидетельству современника, "генералы возрастали так же быстро, как спаржа растет в огороде", но так же быстро они увядали. В царствование Павла I было уволено из армии 333 генерала и 2261 офицер. "Награда утратила свою прелесть, - писал Карамзин, - наказание - сопряженный с ним стыд".
Особенно тяжело чувствовала гнет павловского режима армия. Была восстановлена старая прусская прическа: волосы солдат спрыскивали квасом, посыпали мукою и давали засохнуть мучной корке на голове; сзади к голове привязывали железный прут в пол-аршина для устройства косы, на висках приделывали войлочные букли. В основу военной службы была положена схематическая бездушная система Фридриха II, назойливая, мертвящая мелочность. Оторванная пуговица у одного из солдат могла свести к нулю отлично проведенные маневры. На первый план были выдвинуты щеголеватая выправка и механическая исполнительность; личность солдата, его человеческое достоинство совершенно не принимались в расчет.
"Солдат есть простой механизм, артикулом предусмотренный", - такова была установка Павла I. За малейшую провинность солдат подвергали унизительной свирепой экзекуции шпицрутенами. Заслуженные боевые офицеры подвергались из-за пустяков грубым выговорам. Известно, что один полковник-суворовец, выслушав от Аракчеева 147 оскорбительный выговор, застрелился. Во время разводов Павел на месте приговаривал к палкам, разжаловал офицеров в рядовые; однажды целый полк, не угодивший чем-то императору, получил в конце учения приказ:
- Дирекция прямо! В Сибирь - шагом марш! - и вынужден был прямо с плаца маршировать в Сибирь. Впрочем, вскоре взбалмошный император одумался и вернул полк обратно в столицу.
Немедленно по вступлении на престол Павел I ввел новый военный устав, копировавший старые фридриховские установления. Почти во всех параграфах трактовались вопросы строевой и гарнизонной службы; полевой службе и, в частности, правилам военного времени уделялось очень мало внимания. В приложенных к уставу "Тактических правилах" прямо указывалось: "Для солдата всего нужнее уметь хорошо маршировать". Доходило до того, что предусматривалось, сколько шагов в минуту должны делать солдаты при наступлении и при отступлении и какова должна быть длина шага.
Трудно было найти более резкие противоположности, более различные системы, чем те, которые насаждались Суворовым в Тульчине и Павлом в Петербурге. Сосуществование их было невозможно. Они неминуемо должны были столкнуться.
При жизни Екатерины II отношения между Суворовым и цесаревичем были хотя и сдержанные, но не плохие. Случались, правда, стычки. Будучи однажды у наследника, полководец, как обычно, заключая сарказм в форму буффонады, выразил неодобрение виденным порядкам. Не отличавшийся обходительностью Павел в бешенстве крикнул:
- Извольте перестать дурачиться! Я прекрасно понимаю, что скрывается за вашими фокусами.
Суворов тотчас угомонился, но, выйдя за дверь, выкинул последнее "коленце": пропел перед придворными экспромт, выражавший его гнев и обиду:
- Prince adorable, despote implacable! 148
Но такие столкновения скоро забывались. Павел знал нрав фельдмаршала, а тому был известен нрав наследника.
Существовало, правда, одно обстоятельство, чреватое серьезными последствиями: Павел не одобрял суворовских методов, его "натурализма". Воинский идеал для него воплощался в Фридрихе II; с этой же меркой он подошел к Суворову - и, конечно, ничего не понял в нем.
Все же в первые месяцы по воцарении у Павла не возникало конфликтов с фельдмаршалом. Император сводил счеты с приближенными Екатерины. Суворов, встречавший при екатерининском дворе холодный прием, не вызывал в Павле подозрений. Суворов, в свою очередь, проявлял полную лояльность к новому государю.
Скоро на безоблачном небе появились первые предвестники грозы. В армии началась чехарда перемещений, увольнений и назначений. Чуть не целый десяток генералов сразу был произведен в фельдмаршалы; множество генералов было уволено в отставку; новый генерал-квартирмейстер войск армии Аракчеев притеснял даже высшие чины, так что их служба сделалась "полной отчаяния": на петербургской гауптвахте всегда сиживало по нескольку генералов. Наконец, что самое важное, Павел, опираясь на советы Репнина и Аракчеева, полагавших, что "чем ближе своим уставом подойдем к прусскому, чем ровнее шаг... тем и надежды больше на победу", стал вводить новые порядки в полках.
Суворов сразу занял непримиримую позицию по отношению к "прусским затеям". Реформы Румянцева, Потемкина, его собственная сорокалетняя деятельность - все пошло насмарку. Русская армия отбрасывалась на полстолетие назад, к временам Миниха и Петра III, живой дух в ней подменялся мертвым, механическим послушанием; боевая подготовка - шагистикой; национальные особенности - слепой подражательностью прусским образцам.
Суворов восстал против всего этого и как военный, и как патриот. Когда-то он объявил своим лозунгом: "Никогда против отечества!" - и теперь он был свято верен ему.
Услужливые холопы все чаще доносили императору о резких отзывах старого фельдмаршала: "Солдаты, сколько ни весели, унылы, и разводы скучны. Шаг мой уменьшен в три четверти, и тако на неприятеля вместо сорока тридцать верст". "Русские прусских всегда бивали, что же тут перенять". "Нет вшивее пруссаков: лаузер, или вшивень, называли их плащ; в шильт-гаузе и возле будки без заразы не пройдешь, а головною их вонью вам подарят обморок". "Пудра не порох, букли не пушки, косы не тесак, а я не немец, а природный русак", и т. д. и т. п.
К этому присоединялось открытое невыполнение императорских повелений: Суворов не ввел в действие павловских, оторванных от жизни схоластических уставов, обучал войска по старой своей системе, не распустил своего штаба, попрежнему самостоятельно увольнял в отпуска.
Словом, во всей остроте выявилось коренное расхождение взглядов Суворова и Павла I на реформы в армии. Вопреки императору, полагавшему, что чем ровнее шаг, тем больше шансов на победу, фельдмаршал не столько обращал внимание на мелочи фронтовой службы и плац-парадность, сколько на боевую выучку солдат и офицеров и на то, чтобы войска были тепло и удобно одеты и сытно накормлены. Павел полагал, что солдат не должен рассуждать, - Суворов пуще всего ненавидел слепое подчинение. Павел хотел внедрить прусские порядки - Суворов отстаивал жизненность и превосходство национальных русских военных обычаев. Павел относился к солдатам, как к своего рода бездушным манекенам, - Суворов уважал в каждом солдате его человеческое достоинство.
Найти общую почву тут было невозможно.
Среди безгласной покорности, которую видел Павел вокруг себя, поведение Суворова являлось совершенно необычным. "Удивляемся, - раздраженно писал ему император, - что вы, тот, кого мы почитали из первых ко исполнению воли нашей, остаетесь последним". В этих словах уже слышалась угроза.
Для Суворова, как и для всех окружающих, стало ясно, что император будет добиваться полной его капитуляции или же уничтожит его. Подлинная "буря мыслей" проносится в его голове.
"Я генерал генералов. Тако не в общем генералитете. Я не пожалован при пароле",- записывает он 10 января, "на закате солнца".
Следующая отрывочная записка датирована11 января "поутру". В ней фельдмаршал излил сокровенные свои мысли.
"Сколь же строго, государь, ты меня наказал; за мою 55-летнюю прослугу! Казнен я тобою: штабом, властью производства, властью увольнения от службы, властью отпуска, властью переводов... Оставил ты мне, государь, только власть высочайшего указа за 1762 г." (вольность дворянства).
Суворов скрепя сердце стал подумывать об отставке. Избегая столь решительного шага, он послал ходатайство об увольнении в годовой отпуск "для исправления ото дня в день ослабевающих сил". Император сухо отказал.
3 февраля Суворов отправил прошение об отставке. Но еще до получения в Петербурге этого прошения наступила развязка. Присланный ему на это графом Растопчиным ответ гласил: "Государь император, получа донесение вашего сиятельства от 3 февраля, соизволил указать мне доставить к сведению вашему, что желание Ваше предупреждено и что вы отставлены еще б числа сего месяца".
В самом деле: 6 февраля 1797 года Павел I отдал на разводе приказ: "Фельдмаршал граф Суворов, отнесясь его императорскому величеству... что так как войны нет и ему делать нечего, за подобный отзыв отставляется от службы".
* * *
1 В обширной литературе о Суворове довольно прочно установилось мнение, что предки его были выходцами из Швеции. Иностранные историки делали Суворова то шведом по происхождению, то литовцем, то немцем, часть, русских исследователей также разделяла версию о шведском происхождении великого полководца. А между тем изучение этого вопроса приводит к совершенно иным выводам.
Версия о шведском происхождении А. В. Суворова основывается в значительной мере на его автобиографии, которая начинается следующими словами: "В 1622 году, при жизни царя Михаила Федоровича, выехали из Швеции Наум и Сувор и, по их челобитью, приняты в российское подданство; именуемые "честные мужи" разделились на разные поколения и, по Сувору, стали называться Суворовы".
Однако это мнение А. В. Суворова о его родословной опровергается хотя бы тем простым соображением, что в 1699 году в России имелось уже девятнадцать Суворовых-помещиков, не считая служилых лиц этой фамилии. Вряд ли можно допустить, что за какие-нибудь 77 лет этот род так необычайно разросся.
Помимо этого общего соображения, и чисто исторические данные не согласуются с генеалогической гипотезой Суворова. В новгородских писцовых книгах Щелонской пятины упоминается в рубрике 1498 года помещик Сувор, сын Назима, владелец одиннадцати деревень в Щирском повете (т. V, стр. 111-113). В рубрике 1539 года встречается имя скончавшегося в 1545 году помещика Василия Суворова, сына Назима, владевшего деревнями и починками в погосте Вышгород. На одном из документов 1566 года имеется подпись дьяка Казенного двора Суворова-Постника. В документах конца XVI века встречается имя помещика Кашинского уезда Савелия Суворова, о котором можно с уверенностью сказать, что он являлся предком великого полководца по прямой линии.
В связи с этим позднейшие исследователи стали вносить коррективы в родословную полководца. Так, в "Российской родословной книге", изданной П. Долгоруким (1855), о родоначальниках Суворова говорится, что они вышли из Швеции в Россию уже в начале XVI века, т. е. столетием раньше, чем указывал сам полководец. В дальнейшем появление шведских пращуров Суворова, на основании ряда данных, относилось ко временам Семена Гордого, иными словами, к середине XIV века. Но самый факт шведского происхождения Суворова не подвергался и в этой версии сомнению.
Однако уже современники знаменитого полководца, хорошо знавшие весь род А. В. Суворова, протестовали против попытки установить его будто бы иностранное происхождение. Граф С. Р. Воронцов в письме к своему сыну М. С. Воронцову от 7-8 ноября 1811 года говорит: "Один автор делает его (Суворова) по происхождению ливонцем; другой автор, немец, делает его шведом; но имя Суворова доказывает, что он русский по происхождению, а не немец, не ливонец и не швед. Его отец... был так же, как маршал Бутурлин, денщиком Петра Великого, прежде чем Ливония была завоевана". Далее Воронцов выражает возмущение, что никто не займется опровержением мало достоверных гипотез об иностранном происхождении русского военачальника, и резонно замечает, что "если в настоящее время никто не опровергает этих измышлений при жизни их авторов, сочинивших их по своему невежеству, то потомство поверит и будет иметь основание верить, что это правильно" ("Архив князя Воронцова", кн. 17, 1880. Кстати, а приведенной цитате С. Р. Воронцов допустил явную неточность: Бутурлин был фельдмаршал, а не маршал).
Тем не менее справедливые слова Воронцова не были достаточно приняты во внимание. Идя по линии наименьшего сопротивления, почти все биографы А. В. Суворовапридерживались гипотезы о его иностранном происхождении.
Против этой гипотезы в 1911 году выступил один из "сувороведов" В. Алексеев, высказавший убеждение в чисто русском происхождении Суворова. В пользу этого взгляда можно привести следующие соображения.
Прежде всего самая фамилия Суворов, как указывал еще Воронцов, бесспорно, имеет чисто русские корни. Сувор - это не имя, а скорее прозвище, встречающееся во многих старинных русских фамилиях. Так, в роде Чевкиных был Василий Сувор Леонтьевич. В данном случае "Сувор" - это сокращенное "суворый", т. е. "суровый". В народной речи северных губерний угрюмых, сердитых людей часто называли "суворыми".' По свидетельству упомянутого В. Алексеева, ему привелось слышать выражение "сувориться" в смысле "злиться" даже в Осташковском уезде Тверской губернии, куда оно, видимо, проникло из более северных местностей - Олонецкой и Новгородской губерний.
Следовательно, фамилия Суворов - специфически русская. Недаром многие солдаты называли своего вождя Суровов. Могла ли быть такая фамилия у представителей шведского дворянства, это могут, вероятно, проверить наши лингвисты. Возникает тем не менее вопрос, зачем же понадобилось Суворовым вести свое геральдическое древо от шведов. Для ответа на этот вопрос нужно учесть своеобразную особенность той эпохи. Русские дворяне часто были склонны выводить свой род из иностранцев, хотя бы от татар. Бестужевы называли себя потомками англичанина Беста, будто бы прибывшего в Россию в 1403 году, Козодавлевы считали себя потомками германца Кос фон Давен, Коломнины вели свой род от знаменитой итальянской семьи Колонна, а Дедюлины претендовали на родство со старинным родом герцогов де Люинь. "Патриотическое" русское дворянство наперебой старалось украситься иностранными гербами. Род Суворовых отдал дань этому поветрию.
Приведем еще одно интересное высказывание, подтверждающее предположение о чисто русских истоках рода Суворова. Когда в 1790 году в "Геттингенской газете" появилось сообщение о немецком будто бы происхождении знаменитого полководца, то Екатерина II написала Циммерману: "Не подлежит сомнению, что фамилия Суворовых давным-давно дворянская, спокон века русская и живет в России".
2 По некоторым данным, Суворов родился в 1729 году. Недавно А. Гутор вновь выдвинул эту точку зрения, ссылаясь на записи в церковных книгах и на слова самого Суворова, сказанные им в возрасте 12 лет. Однако слова мальчика вряд ли могут быть достаточным аргументом; церковные записи являются более веским доводом, но их нужно еще проверить и оценить в свете данных, говорящих в пользу версии о дате рождения - 1730 год (к числу таких данных относятся, например, собственное свидетельство Суворова в его записке на итальянском языке, свидетельство его жены и список офицеров Суздальского полка, составленный в 1763 году). Вопрос о годе рождения полководца нельзя считать еше окончательно решенным.
3 Сохранившийся поныне дом А. В. Суворова на улице Герцена (№ 42), на котором установлена мемориальная доска, был приобретен Василием Ивановичем в 1768 году за 4500 рублей. Александр Васильевич редко жил в нем; чаще в нем живала жена его Варвара Ивановна. В 1812 году дом этот сильно пострадал от пожара и был перестроен.
4 Плутарх - древнегреческий писатель (46 или 48-120 гг.), известный своими "Сравнительными жизнеописаниями" выдающихся деятелей Греции и Рима.
5 Юлий Цезарь (100-44 гг. до нашей эры) - знаменитый римский полководец и государственный деятель. Известен также как писатель, автор "Записок о Галльской войне" и "Записок о гражданской войне".
6 Карл XII (1682-1718) - шведский король и полководец. В 1709 году был разбит русскими под Полтавой.
7 Раймунд Монтекукули (1609-1680) - австрийский полководец, оставивший ряд сочинений по военному делу.
8 Ганнибал (246-183 гг. до нашей эры) - знаменитый карфагенский полководец, нанесший ряд тяжелых поражений римлянам, но в конце концов побежденный ими.
9 Мориц Саксонский (1696-1750) - известный полководец, маршал Франции, прославившийся своими победами над австрийцами. В 1732 году написал военный трактат "Мои мечтания" ("Mes Rêveries").
10 Иностранные наемные офицеры состояли на русской службе при Петре I и в течение целого столетия после него, но роль их постепенно уменьшалась.
11 Генерал-поручик Степан Матвеевич Ржевский (1732-1782), автор записки "О русской армии во второй половине Екатерининского царствования" ("Русский архив", № 3, 1879).
12 Фернандо Кортец (1485-1547) - завоеватель Мексики; Монтецума- последний властитель мексиканского государства Анагуак; Герострат сжег в 356 году до нашей эры великолепный храм в Ефесе, чтобы таким образом прославиться.
13 В XVIII веке снабжение русской армии продовольствием осуществлялось Главной провиантской канцелярией, подчиненной Военной коллегии. Во время войны при крупных воинских соединениях создавались провиантские комиссии под руководством обер-провиантмейстера.
14 Генерал-аудитор-лейтенант-заместитель генерал-аудитора, являвшегося высшим лицом в области военной юстиции.
15 Премьер-майор - старинный русский военный чин, предшествовавший подполковнику.
16 К. Маркс и Ф. Энгельс , Сочинения, т. XI, ч. II, стр. 398.
17 Маколей, Полное собрание сочинений, т. XIV, Спб., 1865, стр. 27.
18 Петр III, племянник Елизаветы Петровны (сын Анны Петровны, вышедшей замуж за герцога Голштинского), до 14 лет воспитывавшийся в Голштинии.
19 Большую роль в успешном завершении сражения сыграл П. А. Румянцев, бывший тогда в чине генерал-майора и командовавший пехотной дивизией.
20 А. Т. Болотов (1738-1833) - известный русский мемуарист, автор ряда трудов по агрономическим вопросам. Основное его сочинение - "Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные им самим". Принимал участие в Семилетней войне.
21 Кстати сказать, отец его был отозван Петром III еще раньше за то, что, управляя завоеванными прусскими землями, он ревностно соблюдал русские государственные интересы, чем вызвал страшное раздражение Фридриха.
22 Следует, кстати, упомянуть, что когда Суворов командовал Астраханским полком (с сентября 1762 г. до апреля 1763 г.), одной из рот в этом полку командовал М. И Кутузов, которому тогда было только 17 лет. Таким образом, первые шаги Кутузова на военном поприще были сделаны под руководством А. В. Суворова. Впоследствии Кутузов прослужил под начальством Суворова около шести лет.
23 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. 1, Военное издательство, М., 1949, стр. 271.
24 Карьер - самый быстрый бег лошади.
25 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. I. Военное издательство, М., 1949, стр. 364, 365.
26 Конфедерацией в старой Польше назывались политические оппозиционные организации средней и мелкой шляхты.
27 Бригадир - чин, введенный Петром I и упраздненный Павлом I. Являлся промежуточным между полковником и генерал-майором.
28 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. I, Военное издательство, М., 1949, стр. 263.
29 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. I, Военное издательство, М., 1949, стр. 270.
30 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. I, Военное издательство, М., 1949, стр. 245.
31 Греческий полководец, живший в IV веке до нашей эры.
32 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. I, Военное издательство, М., 1949, стр. 426.
33 "А. В. Суворов",'Сборник документов, т. I, Военное издательство, М., 1949, стр. 344, 346, 357.
34 "А В. Суворов", Сборник документов, т. I, Военное издательство, М., 1949, стр. 355. - Слово "тупозрячим" здесь в смысле "близоруким".
35 От французского la capitale - столица.
36 Лава - вид рассыпного строя у казаков; построение в одну шеренгу с интервалом в четыре шага; иногда же сомкнутый строй.
37 Считая необходимым всегда награждать за действительные заслуги, Суворов очень не одобрял привольного житья солдат на безделье. "Нужное солдату полезно, а излишнее вводит в роскошь - мать своевольства",- писал он Веймарну ("Генералиссимус Суворов", Сборник документов и материалов, Госполитиздат, М., 1947, стр. 87).
38 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. I, Военное издатель- ство, М., 1949, стр. 167, 293, 433.
39 Купно - вместе с тем.
40 Каре - построение пехоты пустым внутри четырехугольником.
41 Р о г а т к и - расположенные рядами или в шахматном порядке бревна с вделанными в них заостренными кольями. Употреблялись преимущественно для отражения кавалерийских атак.
42 Суворов прибыл к Румянцеву 2 мая.
43 Диспозиция - письменный приказ войскам для исполнения возложенной на них боевой задачи. Диспозиция обычно содержала детальные указания и потому давалась при условии точного знания обстановки. В противном случае давался приказ в общих чертах - директива.
44 Янычары - отборная часть турецкой армии, являвшаяся как бы гвардией султана и находившаяся на привилегированном положении. Корпус янычар в качестве регулярной части войска оформился в 1360 году. Впоследствии янычары стали опорой самых реакционных элементов и, в связи с усилением турецкой буржуазии, были распущены в 1826 году.
45 Спаги - турецкая конница.
46 Фурии - римские богини мести. Здесь - в смысле "с яростью".
47 В реляции И. П. Салтыкову об этом поиске Суворов особо отметил: "И что похвально было видеть, что ни один солдат в сражении до вещей неприятельских не касался, а стремился только поразить неприятеля" ("Генералиссимус Суворов", Сборник документов и материалов, Госполитиздат, М., 1947, стр. 137).
48 "Генералиссимус Суворов", Сборник документов и материалов, Госполитиздат, М., 1947, стр. 140-141.
49 Голова хвоста - голова колонны. Смысл фразы тот, что авангарду надлежит атаковать, не дожидаясь подхода главных сил.
50 Аман - пощада.
51 Ретраншемент - окоп; полевое укрепление различного вида и степени развития. В долговременной фортификации - оборонительное сооружение позади главного вала для усиления последнего и для возможности продолжения обороны в случае занятия противником вала.
52 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. I, Военное издательство, М., 1949, стр. 677.
53 Фельдшанц - полевое укрепление.
54 Следует отметить, что спустя короткое время Румянцев в ответ на жалобы Каменского по поводу неясности создавшегося положения сообщил обоим генералам, что старшинство принадлежит Каменскому. 1 июня в ордере Суворову он писал: "Рекомендую вам вследствие того по повелениям и учреждениям г. генерал-поручика Каменского точно поступать тем образом, как долженствует генерал, один другому подчиненный" ("А. В. Суворов", Сборник документов, т. I, Военное издательство, М., 1949, стр. 697). Но это разъяснение явно запоздало: действия обоих отрядов были уже в разгаре, а трения между их начальниками успели принять серьезный характер.
Впрочем, и сам Румянцев, видимо, дал указанное разъяснение больше "для проформы", чтобы успокоить влиятельного Каменского. Во всяком случае, в рапорте Екатерине II о сражении при Козлуджи он ничем не выделяет Каменского, а упоминает обоих генерал-поручиков на равных началах (см. "А. В. Суворов", Сборник документов, т. I, Военное издательство, М., 1949, стр. 701).
55 Дефиле - теснина, узкий проход посреди труднодоступной местности: лес, болота, горы.
56 "Записки Одесского общества истории и древностей", т. 8, Одесса, 1872, стр. 84.
57 Дворянский корпус - военно-учебное заведение для детей дворян, подготовлявшее офицеров.
58 Ногайцы (или ногаи) - тюркское племя.
59 Петр Иванович Турчанинов, впоследствии генерал-поручик, был правителем канцелярии князя Потемкина.
60 Ф. Антинг, Жизнь и военные деяния... Суворова-Рымникского", ч. I, Спб., 1799, стр. 175.
61 "Генералиссимус Суворов", Сборник документов и материалов, Госполитиздат, М., 1947, стр. 95.
62 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. II, Военное издательство, М., 1951, стр. 224.
63 А. Петрушевский, Генералиссимус князь Суворов, Спб., 1884, т. I, стр. 139.
64 С. Шубинский, Жена Суворова, "Исторический вестник", апрель, 1897, стр. 69.
65 Варвара Ивановна на шесть лет пережила мужа; она умерла в 1806 году.
66 Чтобы дать представление о реальной значимости этого оброка, приводим цены, существовавшие в 1786 году в Новгородской губернии: 1 четверть ржаной муки - 3 рубля (четверть - старинная русская мера сыпучих тел, равная приблизительно 210 килограммам), 1 четверть овса - 2 рубля, 1 пуд белой муки - 70 копеек, 1 фунт чая - 4 рубля, 1 аршин холста - 5,5 копейки. Годовое жалованье работницы составляло обычно 5 рублей.
67 Н. Рыбкин, Генералиссимус Суворов Жизнь его в своих вотчинах и хозяйственная деятельность, М., 1874, стр. 85.
68 То есть рубить лес.
69 Лядина - пахотный участок среди леса на месте вырубки или пожарища.
70 Налог - в смысле насилия, обиды.
71 Для пояснения цитированного отрывка нужно указать, что Суворов, ценя рабочие руки, предпочитал покупать "гуляших людей", которых много бродило по дорогам и которые за 150 рублей шли в рекруты. По тем временам это была крупная сумма. Соседи-помещики находили такую меру вредным потворством, а крестьяне, в свою очередь, предпочитали отдать какого-либо парня, вместо того, чтобы всем миром нести расходы. Поэтому Суворов брал на себя половину суммы, другую же половину заставлял крестьян собирать между собой.
72 Тюренн (1611-1675) - знаменитый французский полководец.
73 Аристид (540-467 гг. до нашей эры) - афинский политический деятель. Был прозван Справедливым.
74 По воинскому уставу Петра I этот чин соответствовал главнокомандующему; во времена Екатерины II он предшествовал фельдмаршальскому.
75 Ордер - предписание, распоряжение.
76 Вскоре против Турции выступила и Австрия, рассчитывавшая на территориальные приобретения. С другой стороны, Швеция объявила войну России.
77 "Генералиссимус Суворов", Сборник документов и материалов, Госполитиздат, М., 1947, стр. 150.
78 То есть не упустите момент для атаки.
79 Среди взятых в плен на Кинбурнской косе турок оказалось несколько французских офицеров-инструкторов. На запрос Потемкина, как быть с ними, Екатерина II приказала отправить их в Сибирь - "дабы отбить охоту ездить учить и наставлять турок".
80 В 1948 году Ленинградская публичная библиотека имени М. Е. Салтыкова-Щедрина приобрела неизвестное доселе письмо Суворова начальнику канцелярии князя Потемкина Попову. Письмо датировано 27 мая 1788 года. В нем, между прочим, Суворов, обращаясь к адресату с просьбой сохранить втайне данное письмо, заявляет: "Только К. Г. А. (князю Григорию Александровичу. - К. О.) таинства души моей открыты".
81 Деплояд (деплояда) - развертывание войск по головной части.
82 Алармировать - тревожить.
83 В свою очередь Потемкин писал Суворову в апреле 1788 года: "Очаков непременно взять должно: я все употреблю, надеясь на бога, чтобы достался он дешево" (А. Русов, Осада и взятие Очакова, Киев, 1888, стр. 18).
84 ЦГВИА, ф. ВУА, д. 2415, ч. II, л. 305.
85 ЦГАДА, ф. XI, д. 1271, л. 11.
86 Вдруг - тотчас же.
87 Туры - корзины из хвороста, набитые землей, для защиты от обстрела.
88 Каптенармус - унтер-офицер, заведывавший оружием, одеждой и провиантом.
89 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. II, Военное издательство, М., 1951, стр. 456 и 457.
90 Фридрих Иосия Кобург - 3аальфельд (1737-1817) - принц Саксонский, австрийский полководец, фельдмаршал; в 1788-1789 годах в чине генерала командовал австрийскими войсками, действовавшими против турок.
91 Enigme - загадка (франц.).
92 "Хромой генерал" - так турки прозвали Суворова. Как-то он наступил на иголку, она сломалась у него в пятке, и он начал прихрамывать.
93 Синаксарии - "краткий житейник (то есть собрание житий святых. - К. О.) и толкование праздников" (словарь Даля). Потемкин употребляет это слово в смысле - донесение.
94 Арнауты - турецкие войска, вербовавшиеся преимущественно из албанцев. В России арнаутами называли легкие нерегулярные войска, набиравшиеся из жителей Молдавии и Валахии.
95 По его выражению, он предоставил бежавшим "золотой мост". Это выражение употреблялось в то время сторонниками точки зрения, согласно которой атакуемому противнику следует предоставить путь для отступления. Суворов же всегда стремился уничтожить врага и в этот раз допустил исключение.
96 "Канонада кареев наших в лес и ретраншемент привели в молчание турецкие пушки",- писал Суворов в донесении. И далее, описывая атаку: "Движение происходило при беспрерывной пальбе с крыльев и кареев - крестными выстрелами".
97 "Архив князя Воронцова", кн. XII, М, 1877, стр. 65.
98 Фирман - указ султана.
99 Эскалада - приступ, штурм.
100 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. II, Военное издательство, М., 1951, стр. 535.
101 Фашины - связки хвороста, употреблявшиеся для заваливания крепостного рва.
102 11 сентября 1789 года к Измаилу подошел Репнин, но ограничился, ввиду недостаточности сил, бомбардировкой и снял осаду. В ноябре 1790 года де Рибас успешно штурмовал и завладел редутом Табия на юго-западном фасе крепости, но тоже отошел.
103 Сераскир - командующий группой войск в Турции.
104 Начальниками отрядов были де Рибас, Самойлов, Павел Потемкин (племянник князя Таврического); начальниками колонн - Кутузов, Львов, Ласси, Мекноб, Безбородко, Платов, Чепега, Арсеньев, Марков.
105 А. В. Ланжерон - граф, французский эмигрант, поступивший в 1790 г. на русскую службу (в чине генерала). Оставил обширные мемуары.
106 "Генералиссимус Суворов", Сборник документов и материалов, Госполитиздат, М., 1947, стр. 191.
107 В смысле - превосходящий численностью.
108 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. II, Военное издательство, М., 1951, стр. 577.
109 Понт - море.
110 Дмитрий Иванович Хвостов, малодаровитый поэт, женился в 1789 году на племяннице Суворова, княжне Горчаковой (дочери Анны Васильевны, сестры полководца). Он был не очень искусным, но ревностным выполнителем поручений полководца, и письма, писанные ему Александром Васильевичем, являются ценнейшей частью эпистолярного наследства полководца.
111 Рукописный "Суворовский сборник", т. 8, л. 184.
112 Порта - Турция.
113 "Русский архив" № 2, 1878, стр. 143.
114 Эти жалобы были вызваны, конечно, не самим фактом, что ему приходилось заниматься фортификацией, а создавшимся положением. Стремясь переменить род деятельности, он надеялся оказаться в лучшей обстановке.
115 ЦГАДА, ф. 20, д. 339, л. 20.
116 "Канцлер А. А. Безбородко в связи с событиями его времени", Сборник Русского исторического общества, т. XXIX, Спб., 1881, стр. 266.
117 ЦГАДА, ф. 11, д. 95, л. 1.
118 "Канцлер А. А. Безбородко в связи с событиями его времени", Сборник Русского исторического общества, т. XXIX, Спб., 1181, стр. 270.
119 В сражении при Каннах (Италия) карфагенский полководец Ганнибал разгромил в 216 году до нашей эры римскую армию. Однако он не пошел немедленно на Рим и дал возможность противнику оправиться. Один из его соратников, Магарбал, упрекнул его в этом, сказав приведенную Суворовым фразу.
120 Винтер-квартиры - зимние квартиры.
121 Томность - медлительность, бездействие.
122 Засека - искусственное препятствие из деревьев, уложенных ветками в сторону противника.
123 Накануне штурма Вавржецкий отправил из Варшавы 11 тысяч человек на второстепенный театр войны.
124 Такое поведение не было случайностью; оно отражало всегдашнее стремление Суворова избавить мирное население от ужасов войны. В плане войны с Турцией (1793) есть такие примечательные строки: "Но общий штурм города (Константинополя. - К. О.) должен быть осуществлен лишь в самом крайнем случае. Жители - христиане различных исповеданий, если они в это время будут искать защиты, должны ее получить так же, как и евреи" ("А. В. Суворов", Сборник документов, т. III, Военное издательство, М., 1952, стр. 265).
125 "Мир! Мир!" (польск.)
126 "Суворовский сборник", т. I, л. 81.
127 ЦГВИА, ф. ВУА, д. 16409, лл. 60-61.
128 "Польская война 1794 года в реляциях и рапортах Суворова", "Красный архив" № 4, 1940, стр. 157.
129 Прусское правительство очень желало ввести и свои войска в Варшаву. В Петербурге склонны были согласиться на это, но Суворов послал срочную эстафету русскому посланнику в Берлине, возражая против приближения прусских войск к польской столице. "Если ваше превосходительство об этом уже говорили, - писал он, - я желал бы, чтобы вы прекратили это дело" ("А. В. Суворов", Сборник документов, т. III, Военное издательство, М., 1952, стр. 442).
130 "Архив князя Воронцова", т. XII, М., 1877, стр. 387.
131 П. В. Завадовский (1739-1812) - русский государственный деятель, бывший одно время фаворитом Екатерины II.
132 "Архив князя Воронцова", т. XII, М., 1877, стр. 142.
133 "Русский архив" № 7, 1866, столбец 956.
134 Намечалась армия численностью в 51 тысячу человек.
135 В смысле - бездеятельность.
136 "Архив князя Воронцова", кн. XIV, М., 1879, стр. 481
137 Сикурсировать - идти на помощь (от французского le secours - помощь).
138 М. Полянский , Памяти Суворова, Новгород, 1900, Приложение к памятной книжке на 1900 г., стр. 27.
139 Ретирада - отступление.
140 Дефензива - оборона.
141 Имеется в виду ненадежность малоприцельной стрельбы.
142 То есть десять верст.
143 Ветры - ранцы.
144 Здесь обращает на себя внимание детальное объяснение такого порядка привала, который шел вразрез с тогдашним стремлением к бесполезной стройности движения и обновременности исполнения. Рекомендуемый Суворовым порядок, при котором головные взводы не ожидают последующих, весьма целесообразен.
145 Богадельня - больница, лазарет, госпиталь.
146 Ордер - порядок.
147 А. А. Аракчеев - граф, инспектор артиллерии и правая рука Павла I; известен бездушием и жестокостью.
148 Восхитительный принц! Неумолимый деспот! (франц.).
К.Осипов
А. В. Суворов.
Оглавление:
Юные годы Суворова
На полях Пруссии
Суворов - командир полка
Война с конфедератами
На берегах Дуная
В Приволжье и на Кубани
Суворов и его крепостные крестьяне
Турецкая война 1787-1791 годов
В Финляндии и в Польше
Конфликт с Павлом I
* * *
Юные годы Суворова
Александр Васильевич Суворов происходил из старинного русского дворянского рода 1. Дед его, Иван Григорьевич, занимал видное положение при Петре I. В 1709 году (по другим сведениям, в 1705 году) у него родился сын Василий. Крестным отцом новорожденного был сам Петр. Впоследствии, когда крестнику исполнилось пятнадцать лет, царь взял его к себе денщиком и переводчиком ("денщики" Петра I были его доверенными лицами, выполнявшими особые, иногда секретные, поручения).
В царствование Екатерины I Василий Суворов был произведен в сержанты и определен в Преображенский полк. В 1730 году он был поручиком, в 1742 году служил прокурором бергколлегии (горного ведомства), а в 1753 году получил чин генерал-майора и в течение некоторого времени исполнял обязанности прокурора Сената. В декабре 1760 года, во время Семилетней войны, Василий Иванович был назначен генерал-губернатором Кенигсберга.
Василий Суворов был сравнительно небогат, очень бережлив и даже окуп. Женился он на Авдотье Федосеевне Мануковой (дочери дьяка) и имел от этого брака двух дочерей и сына Александра.
Отец Суворова Василий Иванович Суворов.
Александр родился 13 ноября 1730 2 года в Москве. Дома, в котором он родился, в настоящее время не существует; можно полагать, что он находился на Арбате, около Серебряного переулка 3.
Детство мальчика протекало в Москве. Не мог он не бывать и в принадлежавшем его отцу поместье. В доме Суворовых, как и в их вотчине, не существовало того высокомерия и жестокости по отношению к крепостным крестьянам, которые характерны для тогдашнего вельможного дворянства. Маленький Александр проводил много времени в обществе своих сверстников - крестьянских ребятишек, и общение с ними, наряду с тем, что он наблюдал в обращении его родителей с крестьянами, заронило первые зерна уважения к простому русскому человеку - черта, отличавшая впоследствии Суворова и во многом способствовавшая его необычайной популярности среди солдат.
Со времени Петра I каждый дворянин обязан был, вступая в военную службу, проходить ее с нижних чинов. Дворяне нашли способ обходить этот закон: они записывали сыновей в гвардию при самом их рождении, и, живя еще в родительском доме, дети постепенно повышались в чинах.
Так, граф Рибопьер четырех лет от роду был уже, произведен в офицеры. Случалось даже, что в гвардию записывали еще не родившихся: в воинских документах оставлялось пустое место для имени.
Однако будущий генералиссимус, вопреки этому обыкновению, не был записан при рождении на военную службу: отец не предназначал - Александра к военной карьере. А тут еще мальчик оказался хилого сложения, на вид болезненный. Как было пустить единственного сына по пути бранных невзгод?
Это в дальнейшем обернулось для Суворова благоприятной стороной: вынужденный пройти солдатскую службу по-настоящему, он глубоко ознакомился с бытом и нравами русских солдат.
Итак, для маленького Александра было избрано гражданское поприще. Отец не удосужился позаботиться о серьезной подготовке сына. Занятый служебными и хозяйственными делами, вдобавок опасавшийся расходов на преподавателей, он мало обращал внимания на воспитание мальчика. Только природные дарования и неутолимая любознательность помешали Александру сделаться "недорослем" со скудным багажом поверхностных и бессистемных знаний, что было свойственно сверстникам-дворянам его круга.
У Василия Ивановича была неплохая библиотека по военным вопросам. Там были Плутарх 4, Юлий Цезарь 5, жизнеописание 'Карла XII 6, записки Монтекукули 7. Пытливый ум мальчика нашел богатую пищу в этих книгах. Он перечитывал их одну за другой. Сидя по целым дням в пустой библиотеке, он мысленно разыгрывал настоящие сражения: переходил с Ганнибалом 8 через Альпы, воевал вместе с Цезарем против галлов, совершал молниеносные переходы с Морицем Саксонским 9.
Детское воображение Александра было поражено картиной военных подвигов. С проявившимися уже в детстве упорством и настойчивостью он начал готовить себя к военной деятельности. Это выражалось не только в чтении специальных книг, но и в целой системе самовоспитания, которую установил для себя десятилетний мальчик. Будучи от природы болезненным, легко подверженным простуде, он поставил себе целью закалиться; для этого он обливался холодной водой, не надевал теплого платья, скакал верхом под проливным дождем и т. д. Домашние удивлялись странностям ребенка, отец между делом читал ему нотации, пытался отвлечь от чтения военных книг. Все это способствовало еще большему самоуглублению мальчика, усилению его природной замкнутости и заставило его еще сильнее пристраститься к избранному им поприщу. В конце концов Василий Иванович махнул рукой на упрямого ребенка, а окружающие уже тогда окрестили его "чудаком". Эту кличку Суворов пронес через всю свою жизнь, и она неизменно свидетельствовала не столько о его странностях, сколько об ограниченности тех, кто награждал его такой кличкой.
Рассказывают, что счастливый случай помог Александру настоять на своем, избегнуть намеченной для него отцом гражданской деятельности и стать военным. Когда мальчику исполнилось одиннадцать лет, к Василию Ивановичу приехал его старый приятель генерал Ганнибал, увековеченный Пушкиным под именем "арапа Петра Великого". Василий Иванович со вздохом поведал о причудах и упорстве сына. Заинтересованный Ганнибал захотел поговорить с мальчиком.
Сидя в своей комнате, Александр предавался любимому занятию - разыгрывал при помощи игрушечных солдатиков какое-то сражение. Ганнибал стал с интересом наблюдать. Вскоре он заметил, что это не просто игра: мальчик довольно свободно ориентировался в тактических сложностях маневра. Ганнибал стал подавать советы. Маленький Суворов ловил их на лету, иногда соглашался, иногда спорил. Завязалась оживленная беседа о военных правилах, о великих полководцах, и старый генерал поразился меткости суждений мальчика. Он вернулся к Василию Ивановичу и категорически заявил, что вопрос о призвании Александра решен им самим и притом вполне правильно.
- Если бы жив был батюшка Петр Алексеевич, - добавил он, - поцеловал бы его в лоб и определил бы обучаться военному делу.
Василий Иванович хотел было позвать мальчика, но Ганнибал остановил его:
- Нет, брат, не зови его сюда: его беседа лучше нашей. С такими гостями, как у него, уйдет он далеко.
Суворов-отец, вероятно, и без того испытывал беспокойство, предвидя стычки с сыном, не желавшим примириться с чиновничьей службой. Настойчивый совет Ганнибала окончательно побудил его переменить свои планы относительно будущей деятельности сына. Александру было дано согласие на военную карьеру.
В следующем году отец записал Александра в гвардию. Он был зачислен в лейб-гвардии Семеновский полк в качестве солдата (мушкетера), но оставлен пока в родительском доме с обязательством изучать "указные науки".
Эти науки, за которые должен был приняться дома двенадцатилетний Суворов, были довольно многочисленны: "арифметика, геометрия, тригонометрия, планов геометрия, фортификация, часть инженерии и артиллерии, из иностранных языков, также военной экзерциции и других указных наук". В большинстве случаев "недоросли" выполняли эту программу более чем поверхностно. Что касается Суворова, то отец мог дать ему некоторые указания по фортификации и артиллерии; иностранные языки он начал изучать еще раньше, но серьезных занятий любознательный мальчик был по-прежнему лишен.
В 1747 году Александр, еще ни разу не появлявшийся в полку, начал продвижение по лестнице чинов: он был произведен в капралы.
Наконец, 1 января 1748 года он прибыл в полк и был прикомандирован к 3-й роте. С этого дня началась действительная служба будущего генералиссимуса.
Русская армия середины XVIII века отличалась от западноевропейских армий некоторыми своеобразными чертами. Прежде всего она была почти однородна по своему национальному составу. Одним из важнейших последствий военной реформы Петра I был полный отказ от использования в русском войске иностранных наемных солдат 10. Во всех прочих армиях, кроме шведской, где также не было наемных солдат, наемники составляли значительную, часто преобладающую часть.
Моральный уровень такой национально однородной, пополняемой за счет коренного населения армии был гораздо более высоким, чем армий, состоявших из наемников различных национальностей. Русские солдаты были чрезвычайно восприимчивы к идеям боевого служения отечеству. В то же время среди них было широко развито чувство товарищества, взаимной выручки, чувство братства по оружию.
Русская армия имела еще одно преимущество перед прочими европейскими армиями - лучший способ рекрутирования новобранцев. В 1705 году Петр I ввел систему рекрутских наборов. Объявляя набор, власти только указывали, сколько рекрутов должно поставить село (обычно одного на 130-150 человек); кого именно надлежит послать, это решал сельский сход, "мир". Однако не следует идеализировать этот порядок, преувеличивать демократический характер его, ибо, конечно, решающую роль на таких сходках играли местные богатеи либо представители помещичьей власти. Но все же, в конечном счете, эта система комплектования армии была более передовой, чем в западноевропейских государствах. И там, наряду с наймом чужестранцев, вербовали собственных подданных. Но вербовка производилась бессистемно и неорганизованно.
Важно было также то, что русская армия имела надежную материальную базу.
Вторая половина XVIII века характеризуется интенсивным развитием русской экономики. Дворяне, купцы и даже крестьяне строили фабрики и заводы; улучшались методы производства, крепостной труд вытеснялся более продуктивным вольнонаемным; развивалась кустарная промышленность; увеличивалось производство сельскохозяйственных продуктов, стимулируемое начавшейся продажей этих продуктов помещиками на сторону; усиливались экономические связи между районами; быстро росла внутренняя и внешняя торговля.
Хозяйственное развитие России достигалось ценой беспощадного усиления эксплуатации широких масс.
Но самый факт этого развития имел, с военной точки зрения, чрезвычайно большое значение. Во-первых, он способствовал весьма активной политике правительства, стремившегося расширить границы государства, обеспечить выходы к морям и рынки сбыта. Во-вторых, он создавал прочный материальный фундамент для армии.
На фоне общего промышленного развития особенно шагнула вперед та отрасль, которая играет решающую роль для удовлетворения военных нужд: металлургия. Широкая правительственная поддержка и обеспеченный сбыт продукции обусловили быстрый рост созданной на Урале металлургии. K концу XVIII века в России выплавлялось 10,3 миллиона пудов чугуна, в то время как в Англии в те же годы выплавлялось только 8 миллионов; к тому же качество русского чугуна было выше, чем английского.
Наличие металла позволило развивать военную промышленность. Во второй половине XVIII века в России имелось 3 оружейных завода, на 15 заводах отливали пушки, на 60 производились ядра и пули. В течение года русские оружейные заводы могли дать 30 тысяч ружей и около тысячи пушек. Качество ружей и пушек было высоким. Для егерей (части, формировавшиеся из наиболее метких стрелков) выпускались нарезные ружья, для остальных пехотных частей - гладкоствольные кремневые ружья усовершенствованной конструкции.
B артиллерийском деле большую пользу принесли новые гаубицы, изобретенные М. В. Даниловым при участии известного конструктора-оружейника А. К. Нартова. Эти гаубицы были введены в армию видным деятелем елизаветинского правительства П. И. Шуваловым и оставались в употреблении вплоть до введения нарезных орудий. Они отличались точностью и дальностью стрельбы (можно было стрелять на дистанцию до одной версты) и поражали большую площадь: несколько расширенное сечение способствовало рассеянию картечи, при взрыве снаряда осколки разлетались на значительное расстояние, нанося противнику тяжелые потери.
Существовала также удлиненная гаубица, орудие промежуточное между гаубицей и пушкой. Благодаря изображению на них единорога, входившего в герб Шувалова, эти орудия были прозваны единорогами. Полевые единороги имели шесть калибров, из них 1 пуд, 1/2 пуда и 1/4 пуда состояли на вооружении русской армии вплоть до введения нарезной артиллерии.
Для своего времени гаубицы и единороги являлись усовершенствованными орудиями и служили образцом для западноевропейских конструкций.
Однако все эти преимущества и благоприятные условия для развития русской военной силы долгое время оставались неиспользованными, их некому было реализовать. Громадные возможности русской армии находились под спудом в значительной мере потому, что в руководстве ею при преемниках Петра I очень большую роль играли иностранцы. Они насаждали чуждые России западноевропейские порядки, которые причиняли серьезнейший вред русской армии. Жестокая палочная муштра являлась средством подавить волю. Солдат, выработать у них рефлексы слепого повиновения. Бесконечные занятия шагистикой и внешней отделкой приемов преследовали цель заполнить весь день солдат, лишить их "опасного" досуга, во время которого они могут обдумать свое тягостное положение и обсудить способы борьбы с ним. Эти порядки вытекали из природы наемной (или насильственно набранной) армии. В русской армии дело обстояло иначе. Солдаты хотя и чрезвычайно тяготились воинской службой, навсегда отрывавшей их от семьи, но считали ее государственной повинностью и относились к ней с чувством ответственности и внутреннего долга. Исторически сложившийся патриотизм русского народа, привычка сражаться "не за страх, а за совесть" против внешних врагов, воинские традиции, передаваемые от поколения к поколению, - все это делало русскую армию устойчивой в моральном отношении. Муштра не была целесообразна здесь ни в какой мере, она приносила только вред, потому что уничтожала инициативность солдат. Столь же неуместно было презрительное отношение к "нижнему чину" - также переносимое из западных (главным образом немецких) армий в русскую. Часть русского офицерства восприняла все же эти порядки и следовала им.
Преувеличенное представление о значении парадной стороны военного дела приводило к тому, что воспитанию подлинно боевых, жизненно необходимых для успешного ведения войны качеств, не уделялось достаточного внимания. Копируя прусские порядки, в русской армии ввели неудобную, сложную форму одежды. Чтобы солдат при маршировке не сгибал в колене ногу, он должен был подвязывать к ноге лубок. И если такой солдат падал, без посторонней помощи он уже не мог подняться. "Люди отменно хороши, - писал генерал Ржевский 11- но как солдаты слабы; чисто и прекрасно одеты, но везде стянуты и задавлены так, что естественных нужд отправлять солдат не может, ни стоять, ни сидеть, ни ходить покойно ему нельзя".
Если солдат плохо стрелял, это считалось гораздо меньшей бедой, чем если в его прическе оказывалась хоть малейшая погрешность.
Таким образом, наряду со всегдашними превосходными качествами русских солдат, наряду с огромными скрытыми возможностями, вытекавшими из национальной однородности и прогрессивного по тому времени способа комплектования русской армии, организация ее страдала серьезными недостатками.
Это сильно снижало боевую ценность армии и сказывалось не только на системе воспитания и обучения войск, но и на многих других сторонах военного устройства. Кавалерия была в плохом состоянии, инженерный корпус малочислен, санитарная и медицинская службы слабы, обозы громоздки, интендантство не упорядочено.
Наиболее боеспособными родами войск были пехота и артиллерия. Последняя делилась на полковую (в том числе конную), полевую, осадную и крепостную.
В пехоте насчитывалось три гвардейских и сорок семь армейских полков. Основным вооружением пехотинца было ружье. Вес ружья равнялся 14 фунтам, вес пули - 8 золотникам.
Командные кадры армии отличались пестротой.
Богатые дворяне стремились в гвардию в поисках легкой карьеры, они вели жизнь изнеженную, изобилующую развлечениями. В военном деле они были обычно невежественны. Но бок о бок с ними были и опытные, талантливые, трудолюбивые офицеры.
Такова была русская армия в момент вступления в нее Суворова. Ослабляемая чуждыми ее духу порядками, лихоимством и невежеством многих чинов командного состава, эта армия страдала всевозможными организационными неустройствами, которым нужно было объявить решительную борьбу, чтобы дать выход дремавшим богатырским силам - скрытым возможностям армии.
Что представлял собою Семеновский полк, когда в него прибыл семнадцатилетний капрал Александр Суворов?
Местом расположения полка являлась Семеновская слобода в С.-Петербурге, простиравшаяся от реки Фонтанки до Шушерских болот (близ Пулкова). Слобода была разбита на перспективы (проспекты) и улицы; каждой роте был отведен особый участок, на котором строились дома, отнюдь не напоминавшие казармы. В комнате помещалось обычно четыре человека. Многие жили семьями, и в приказах по полку того времени нередко можно найти разрешения различным людям селиться у своих родственников - солдат и офицеров.
В полку было много дворян, и не только в офицерских, но и в различных солдатских званиях. В связи с этим полк находился на привилегированном положении.
Одна из льгот, предоставлявшихся солдатам из дворян, заключалась в разрешении жить на вольных квартирах, вне расположения полка. Суворов воспользовался этим правом и поселился у своего дяди, капитан-поручика Преображенского полка; там он жил в течение всего периода своей солдатской службы, за исключением, однако, первых восьми месяцев, когда он, по собственному желанию, проживал вместе с солдатами из крепостных в районе расположения полка.
Таким образом, служба солдат-дворян в гвардии была не тяжелой. Тем более это относится к гвардейским унтер-офицерам, положение которых очень резко отличалось от положения простых солдат, хотя бы и дворянского происхождения. Унтер-офицерам гвардии, считавшимся равными чином армейским офицерам (подпоручикам), разрешалось даже посещать иногда придворные балы.
Но Суворов не замкнулся в узком кастовом кругу. В нем не было презрительного высокомерия выросших в хоромах дворянских недорослей. Изнеженность и праздность были ему непривычны и не привлекали его. Он охотно общался с "солдатством". Несомненно, что отличавшее Суворова впоследствии умение подойти к солдату, вдохновить и увлечь его за собой во многом проистекало от этого длительного соприкосновения с солдатской массой. В этом сближении с солдатами Суворов сам подвергся сильному влиянию солдатской среды. Здравый смысл, чувство юмора, умение довольствоваться малым, мужество, лишенное театральных эффектов, - все эти качества сближали Суворова с солдатами. Но все-таки он оставался для них дворянином, хотя и несравненно более близким и понятным, чем другие начальники.
С богатыми дворянами, своими сослуживцами, Суворов не сближался. Почти каждый из них имел свою квартиру, роскошный выезд, слуг. Что было общего между ними и небогатым капралом из среднепоместных дворян, не имевшим ни денег, ни титулов, а главное, не расположенным к подобному образу жизни?
Время, которое его сотоварищи проводили за картами и вином, он проводил за книгами. Суворов занимался дома и в полковой школе.
Полковую службу он нес очень исправно и был на хорошем счету. В конце 1749 года, то есть через два года по прибытии в полк, он был произведен в подпрапорщики, а в 1751 году - в сержанты. Высокая оценка Суворова начальством сказалась и в том, что с первых месяцев своей службы он начал получать почетные командировки. В мае 1748 года он был включен в сводную команду Преображенского и Семеновского полков, посланную в Кронштадт для участия в торжественном "провожании" уходившего в плавание военного корабля "Захарий и Елисавет". Неоднократно Суворову давались командировки в Москву.
В 1750 году Суворов был назначен бессменным ординарцем к одному из первых лиц в полку, члену полкового штаба, генерал-майору Соковнину. Последовавшее вскоре производство Суворова в сержанты состоялось, по-видимому, по инициативе Соковнина. Соковнин же выдвинул кандидатуру Суворова для посылки за границу в качестве курьера с депешами. Этого было нетрудно добиться. Благодаря знанию Суворовым иностранных языков. Командировка длилась с марта по октябрь 1752 года. Суворов посетил Вену и Дрезден. Он с интересом осматривал новые города, но, находясь впервые на чужбине, остро осознал, как дорога ему родина. В Пруссии он повстречал русского солдата. "Братски, с истинным патриотизмом расцеловал я его, - вспоминал об этом впоследствии Суворов, - расстояние состояний между нами исчезло. Я прижал к груди земляка". Уже в этой сцене проглядывает в молодом сержанте будущий полководец, за которым охотно шли солдаты, видя, что перед лицом служения родине для него не существует "расстояния состояний".
Время шло, а Суворов все еще не был произведен в офицеры. Служебную репутацию он имел хорошую, так что единственную причину этого можно видеть в существовавшей тогда общей медлительности производства: многие служившие в армии дворяне дожидались офицерского патента по десять-пятнадцать лет, потому что на военной службе состояло много дворян, и число кандидатов значительно превышало число освобождавшихся вакансий. Имело значение и то, что он поздно начал службу. Сказывалось, конечно, и отсутствие влиятельных покровителей. Иные сверстники Суворова в этом возрасте были уже генералами: П. Румянцев получил генеральский чин на двадцать втором году жизни, Н. Салтыков - на двадцать шестом и т. д. Впоследствии, когда Суворов обогнал всех этих блестящих генералов, он с удовлетворением говорил:
- Я не прыгал смолоду, зато теперь прыгаю.
Наконец, 25 апреля 1754 года - через шесть с лишним лет после прибытия в полк - Суворов был произведен сразу в поручики (а не подпоручики, так как Суворов назначался из гвардии в армейский полк и, по существовавшим правилам, производился чином выше), и 10 мая того же года последовало назначение его в Ингерманландский пехотный полк.
Образ жизни Суворова, его замкнутость, строгое соблюдение выработанных им для себя правил создали ему репутацию "чудака". Однако внимательный наблюдатель мог заметить, что этот тщедушный, странный молодой человек был незаурядной личностью. Непосредственный начальник Суворова, капитан его роты, неоднократно говорил о нем:
- Этот чудак сделает что-нибудь чудное.
На полях Пруссии
В Ингерманландском полку Суворов провел два года. Службе он отдавал мало времени; серые полковые будни с кое-как проводимыми учениями, с неизбежно следовавшими за ними экзекуциями, с мелкими дрязгами офицеров - все это претило ему. Едва прибыв в полк, он ушел в годичный отпуск (в мае 1754 года) и поселился в поместье отца. Иногда, послушный отцовской воле, он помогал Василию Ивановичу в хозяйстве, вел дела в "присутственных местах". Но по-прежнему он пользовался каждой свободной минутой, чтобы продолжать свое самообразование, изучал историю, инженерное и артиллерийское дело. В этот период Суворов перечитал также произведения лучших писателей и поэтов того времени и в дальнейшем часто цитировал их. Читая, он нередко делал выписки, систематизируя полученные сведения. "Я верю Локку, - говорил он, - что память есть кладовая ума; но в этой кладовой много перегородок, а потому и надобно скорее укладывать, куда следует".
Долгое время Суворову приписывали авторство двух "Разговоров в царстве мертвых": Кортеца с Монтецумой и Александра Македонского с Геростратом 12. Эти произведения, подписанные инициалами А. С., были напечатаны в издававшемся при Академии наук первом русском журнале "Ежемесячные сочинения" (одно в 1755, другое в 1756 году). Слог и стиль этих сочинений имеют мало сходства с чеканным, лаконическим стилем, которым отличался впоследствии язык Суворова. В настоящее время ряд литературоведов-архивистов приводят веские доводы в пользу того, что автором этих "Разговоров" является А. П. Сумароков (как, кстати, предполагал и Н. И. Новиков, перепечатавший оба произведения в 1787 году в собрании сочинений Сумарокова).
Занятия хозяйственными делами не остановили служебного продвижения Суворова. В начале 1756 года он был назначен обер-провиантмейстером 13 в Новгород, через десять месяцев - генерал-аудитор-лейтенантом 14 с прикомандированием к Военной коллегии, еще через месяц произведен в премьер-майоры 15. Таким образом, вместе с повышением в чине Суворов был переведен со строевой службы на хозяйственную и юридическую. По-видимому, в этом сказалось влияние его отца, имевшего крупные связи в интендантстве, занимавшего там заметное положение и по-прежнему не одобрявшего стремления сына к боевой службе. Впрочем, Суворов и на этом посту извлек для себя пользу, так как сумел на практике ознакомиться с постановкой снабжения в армии.
В 1756 году Россия вступила в Семилетнюю войну, и для Суворова открылась, наконец, возможность "понюхать пороху".
Сделавшаяся только в XVII веке независимым государством и в начале XVIII века ставшая королевством, Пруссия проводила агрессивную, захватническую политику. При вступлении на престол Фридриха II (1740) население Пруссии не превышало 4 миллионов человек. Однако в результате того, что еще отец Фридриха II - король Фридрих-Вильгельм I (1713-1740) большую часть государственных средств тратил на военные цели, это маленькое государство имело сильную армию (преимущественно наемную), являвшуюся послушным инструментом в руках энергичного, обладавшего неограниченной властью полководца. Все это делало прусскую армию грозной силой для ее более отсталых противников. "...Военная организация Фридриха Великого была наилучшей для своего времени..." 16 - отмечал Ф. Энгельс. Однако поскольку эта организация покоилась на палочном режиме юнкерской монархии, на отрыве от народных масс, которых Фридрих не привлекал к защите страны даже в самые опасные моменты, она несла в себе, зародыш своей гибели. Армия Фридриха, пополнявшаяся наемными профессионалами войны, а также посредством принудительной вербовки, держалась только беспощадной муштрой и мертвящей, свирепой дисциплиной. При всей внешней организованности этой армии, в ней не было подлинно боевого духа: солдаты, шедшие в бой только по принуждению или ради корыстных целей, не были способны самоотверженно сражаться. Это проявилось в Семилетней войне, когда русские нанесли пруссакам несколько тяжких поражений. А через полвека, при столкновении с более передовой, на иных началах построенной французской армией, прусская организация потерпела полное поражение; сражения при Иене и Ауерштедте закончились блестящими победами Наполеона и полным разгромом пруссаков. Но в середине XVIII века Пруссия еще представляла собой мощную военную силу, и только русская армия сумела выдержать ее натиск и нанести ей сокрушительные удары.
Захватническую, агрессивную политику Фридриха II поддерживали прусские землевладельцы-крепостники, а также прусское купечество. Цель этой политики была ясна: "округлить" прусские владения, захватить выгодные торговые центры и овладеть соседними промышленными областями.
Вскоре после своего вступления на престол Фридрих вторгся в богатую австрийскую область Силезию и завладел ею. Хотя захват этот произошел без всяких к тому оснований (если не считать непомерных аппетитов прусского короля), Фридрих, опираясь на поддержку Франции, добился признания захвата Силезии со стороны других держав. Использовав таким образом французскую помощь, Фридрих II совершил крутой поворот: в 1756 году он заключил союз с Англией. Для всех было очевидно, что этот союз есть лишь этап в осуществлении новых захватнических планов Фридриха, который в общественном мнении уже твердо снискал себе, по выражению английского историка Маколея, репутацию "политика, лишенного вместе и нравственности и приличия, ненасытного хищника, бесстыдного изменника" 17.
От Англии Фридрих рассчитывал получить крупные денежные субсидии. За это он обязался защищать против французов курфюршество Ганновер - владение новой английской династии.
В противовес англо-прусской коалиции возникла другая коалиция - в составе Франции, Австрии, России и некоторых менее крупных государств. Наследник русского престола Петр Федорович 18 являлся горячим почитателем и приверженцем Фридриха. Вокруг него группировались поступивший на русскую службу вюртембергский уроженец генерал Тотлебен и ряд других пришлых немецких военных, не всегда компетентных в военном деле, отличавшихся наглым пренебрежением ко всему русскому и очень падких на золото. Елизавета Петровна и ее ближайшее окружение придерживались последовательной политики, непримиримой по отношению к прусскому агрессору. Но императрица была тяжело больна, и это вдохновляло сторонников Фридриха, надеявшихся на то, что после смерти Елизаветы произойдет изменение внешней политики.
В конце лета 1756 года Фридрих вторгся в Саксонию. Внезапность нападения и большой численный перевес обеспечили ему быстрый успех. Дрезден был занят, саксонский курфюрст вынужден был бежать, а четырнадцатитысячная саксонская армия капитулировала, причем Фридрих насильственно включил саксонских солдат в ряды своей армии.
Однако надежды прусского короля на то, что ему удастся быстро разбить поодиночке своих противников, не осуществились. В следующем году он потерпел сильное поражение от австрийцев (под Коллином), а тем временем русские войска, приведенные в боевую готовность гораздо быстрее, чем Фридрих предполагал, уже приближались к его владениям. Но двуличное поведение главнокомандующего русской армией С. Ф. Апраксина, не желавшего предпринимать энергичных действий, чтобы не навлечь гнева наследника престола, и всевозможные недостатки в организации русской армии (особенно в области интендантской службы) привели к тому, что войска перешли прусскую границу только летом 1757 года. Действия их протекали очень успешно: 5 июля был взят Мемель, месяц спустя - Гумбинен, за ним - Инстербург.
В этот именно период Суворов прибыл в действующую армию. Он усиленно добивался назначения сюда, но получил не то, к чему стремился: первое время он вынужден был работать на нестроевых должностях. Его направили в распоряжение начальника этапного пункта в Либаве, а затем, после занятия русскими войсками Мемеля, назначили туда обер-провиантмейстером, возложив на него снабжение провиантом двигавшейся к театру войны армии В. В. Фермора.
В следующем (1758) году Суворов исполнял некоторое время обязанности коменданта города Мемеля, а затем ему поручили формирование и отправку в армию резервных батальонов. Сформировав в Лифляндии и Курляндии семнадцать батальонов, он привел их в Пруссию и остался при армии.
За проявленную энергию Суворов был произведен в подполковники (9 октября 1758 года).
Своим проницательным взором молодой офицер ясно видел недостатки организации русской армии и невежество начальствующего состава. В одном из писем Суворов писал: "Полковники... расслабляют своих офицеров... сибариты, но не спартанцы... делаясь генералами, подкладка остается та же".
19 августа 1757 года при Гросс-Егерсдорфе лучший фридриховский генерал-фельдмаршал Левальдт атаковал русские войска. Командование русской армии, возглавляемое фельдмаршалом С. Ф. Апраксиным, наделало массу ошибок, но солдаты и многие рядовые офицеры проявили такую беззаветную храбрость, стойкость и упорство, что, несмотря на критическое положение русской армии в начале боя, она не только отстояла свои позиции, но и разгромила наголову противника 19.
Победа не была использована: ссылаясь на затруднения с провиантом в Восточной Пруссии, Апраксин вернул армию обратно в Польшу. Действительная причина этого поступка, сводившего на нет все усилия, жертвы и героизм русской армии, заключалась в давлении и происках фридриховских приверженцев при дворе русской императрицы. Сам Фридрих впоследствии открыто признал, что отступление Апраксина было совершено в интересах Пруссии. Всеобщее возмущение Апраксиным в России достигло таких размеров, что он был смещен с должности и арестован. При его преемнике, В. В. Ферморе, русские войска возобновили наступление на Восточную Пруссию и в январе 1758 года заняли ее главный город - Кенигсберг.
Летом 1758 года русская армия вступила в Померанию и осадила город Кюстрин, прикрывавший дорогу на Берлин. Фридрих II привел свои войска на выручку осажденному городу.
14 августа 1758 года он встретился с русскими войсками при Цорндорфе. Сражение окончилось с неопределенным результатом: обе стороны сохранили после боя свои позиции.
23 июля 1759 года русские войска под начальством нового главнокомандующего графа П. С. Салтыкова, умного и даровитого военачальника, одержали победу над пруссаками (выступившими под командованием одного из видных прусских генералов - Веделя) при Пальциге. 1 августа того же года произошло генеральное сражение у деревни Кунерсдорф (близ Франкфурта-на-Одере). Фридрих во главе пятидесятитысячной армии стремительно атаковал русские позиции, применив свой излюбленный прием: обход с фланга. В начале битвы левый русский фланг был опрокинут, и пруссаки начали проникать в тыл русского расположения. Фридрих считал победу обеспеченной и отправил в этом духе депеши в Берлин.
Но он не оценил исключительных боевых качеств русских солдат: "Каждая линия, сидючи на коленях, до тех пор отстреливалась, покуда уже не оставалось никого в живых и в целых", - пишет Болотов 20.
Отборные полки Фридриха, неся огромные потери, тщетно пытались сломить это героическое сопротивление. А когда к исходу дня силы неприятеля истощились, русская армия перешла в наступление и, опрокинув пруссаков, погнала их на болотистый участок. Контратаки прусской кавалерии были отражены. Фридрих был разбит наголову, потеряв до 20 тысяч человек, остальные разбежались.
Ломоносов написал "Оду 1759 г. на победы над королем прусским":
Парящий слыша шум орлицы,Все русские солдаты, участвовавшие в Кунерсдорфском сражении, были награждены медалью с надписью: "Победителю над пруссаками". Салтыков получил чин фельдмаршала.
Где пышный дух твой, Фридерик?
Прогнанный за свои границы,
Еще ли мнишь, что ты велик?
Еще ль, смотря на рок саксонов,
Всеобщим дателем законов
Слывешь в желании своем,
Лишенный собственныя власти,
Еще ль стремишься в буйной страсти
Вселенной наложить ярем?
В начале войны прусский король весьма пренебрежительно отзывался о русских. Однако действительность вскоре заставила его изменить свое мнение. Уже после сражения при Цорндорфе он заявил: "Этих русских можно перебить всех до одного, но не победить".
После Кунерсдорфа положение прусского королевства и, в частности, Берлина было безнадежным. Но Фридриха спасло то, что спасало его неоднократно и ранее: раздоры между его противниками. Салтыков предлагал поход на Берлин, но австрийцы уклонились от активного участия в нем, так как предполагали использовать русские войска на частном театре войны - в Силезии, которую им хотелось поскорее отвоевать. В результате прусский король не был добит.
Битва при Кунерсдорфе была первой, при которой присутствовал Суворов, однако непосредственного участия он в ней не принимал.
В конце 1759 года пришел новый приказ: Суворов назначался "к правлению обер-кригскомиссарской должности". Но хозяйственные должности опостылели ему - он рвался к боевой деятельности.
Суворов обратился к отцу с просьбой столь настойчивой, что тот возбудил ходатайство о переводе сына в полевые войска, "так как по молодым летам желание и ревность имеет далее в воинских операциях практиковаться". Ответ пришел незамедлительно: Суворов был оставлен в действующей армии с назначением "генеральным и дивизионным дежурным" при главнокомандующем русской армией в Пруссии В. В. Ферморе (в феврале 1760 года). Эта должность примерно соответствовала нынешней должности начальника оперативного отдела. Иногда Суворову давали специальные поручения. Так, в мае 1760 года он, тогда подполковник Казанского пехотного полка, был послан для инспектирования одной из дивизий. Но и штабная работа не удовлетворяла Суворова. Он чувствовал, что его место - на поле боя, среди солдат.
Осенью 1760 года русские войска под командованием генерала 3. П. Чернышева приблизились к Берлину. Находившийся в это время в Берлине Левальдт (командовавший пруссаками под Гросс-Егерсдорфом) стал во главе обороны. Берлинский гарнизон, насчитывавший вместе с подошедшими подкреплениями около 14 тысяч человек, предпринял энергичную вылазку, но русские войска отразили ее и, подтянув артиллерию, начали обстрел города.
Видя бесполезность сопротивления, прусское командование отвело свои полки, и 28 сентября (9 октября нового стиля) комендант Берлина сдал город русским.
Вскоре было получено известие, что Фридрих с крупными силами спешит на выручку своей столицы.
Поскольку русское командование захватом Берлина преследовало лишь цель разрушить военные объекты в городе и произвести моральное впечатление (а эта задача была уже выполнена), отряд Чернышева, не принимая боя, выступил 1 (12) октября в обратном направлении. Ключи от городских ворот Берлина были пересланы в качестве трофея в Петербург.
Существует неподтвержденное известие, что Суворов участвовал в Берлинской экспедиции волонтером, но активного участия в боевых действиях он еще не принимал. Только в 1761 году он вплотную соприкоснулся с боевой деятельностью, на этот раз в качестве самостоятельного боевого командира: в ноябре этого года, в связи с болезнью командира Тверского драгунского полка де Медома, исполнять его обязанности было поручено подполковнику Суворову.
Главной целью кампании 1761 года была осада Румянцевым расположенного в Померании города Кольберг, имевшего важное стратегическое значение.
Сочетая осторожность с энергией, Румянцев очень искусно вел осаду, блокируя крепость и с моря, и с суши. Желая облегчить положение Кольберга, Фридрих направил сильную кавалерийскую группу генерала Платена в рейд по русским тылам. Для борьбы с Платеном решено было использовать легкий конный корпус. Командиром корпуса назначили генерала Берга, а на одну из руководящих должностей - Суворова, вскоре сосредоточившего в своих руках фактическое руководство корпусом.
"Остановлял я Платена в марше елико возможно", - свидетельствует сам Суворов. Иногда он прибегал к серьезным боевым действиям: врезался однажды в растянутый на походе прусский корпус, опрокинул его и нанес большие потери. В этом бою он едва не погиб. Иногда же он тормозил движение Платена короткими стремительными набегами, которыми неизменно руководил лично, всегда находясь в первых рядах и удивляя бесстрашием и удалью даже ветеранов.
Крупное столкновение с пруссаками произошло у Регенвальде. Суворов смелым ударом опрокинул прусскую кавалерию, захватив 800 пленных. Пруссаки отступили за городок Гольнау, оставив в нем пехотный отряд. Берг дал Суворову три батальона, поручив овладеть городом. Суворов лично повел своих солдат на штурм и под сильным огнем неприятеля разбил городские ворота, которые безуспешно обстреливались дотоле русскими батареями. По его собственному свидетельству, "гнали прусский отряд штыками через весь город за противные ворота и мост, до их лагеря, где побито и взято было много в плен".
В Гольнау Суворов "поврежден был контузиею - в ногу и в грудь - картечами". Лекаря подле не было. Суворов примочил рану вином, и сам перевязал ее, но принужден был выйти из боя.
Уже в этих первых боевых схватках проявились многие боевые качества Суворова: исключительная энергия, решительность, умение верно нащупать слабое место противника и молниеносно атаковать его в этом пункте. Полностью выявилась здесь и еще одна характерная черта Суворова: личное бесстрашие. В результате многолетней тренировки он закалил свой организм, но физически - в смысле мускульной силы - остался очень слабым. Тем не менее, он бросался в самые опасные места штыкового боя, вооруженный только шпагой, ошеломляя такой дерзостью неприятеля.
С первых же шагов своей боевой деятельности Суворов выгодно выделялся из числа других офицеров. А. Б. Бутурлин, сменивший в ноябре 1760 года Фермора на посту главнокомандующего русской армией, представил Суворова к награде, отметив, что он "себя перед прочими гораздо отличил".
Тот же Бутурлин особо написал Василию Ивановичу Суворову, назначенному в это время губернатором в Пруссию, что сын его "у всех командиров особливую приобрел любовь и похвалу".
Берг отзывался о своем начальнике штаба как о прекрасном кавалерийском офицере, который "быстр при рекогносцировке, отважен в бою и хладнокровен в опасности".
В августе 1761 года Суворова назначили временно командиром Тверского драгунского полка. Возглавляя его, Суворов провел успешный бой под Нейгартеном, в результате которого захватил около ста пленных. В этом бою Суворов снова едва не поплатился жизнью.
Интересен отзыв Румянцева, в отряд которого входил в это время корпус Берга. В общем представлении об отличившихся Румянцев характеризовал Суворова как офицера, который "хотя в пехотном полку счисляетца; однако... склонность и привычку больше к кавалерии, нежели к пехоте получил". Этот отзыв свидетельствует о разносторонности военного дарования Суворова.
Между тем дела Фридриха II шли все хуже. Людские резервы его были исчерпаны. Англия прекратила выплату субсидий, и прусскому королю неоткуда было раздобыть денег. В декабре 1761 года Румянцев овладел Кольбергом. Казалось, наступил последний акт борьбы.
Спасло Фридриха только счастливое стечение обстоятельств: когда прусский король исчерпал все ресурсы, и перед ним разверзлась бездна полного поражения, в это время, 24 декабря 1761 года, умерла Елизавета Петровна, и на русский престол вступил Петр III. Этот ограниченный человек, получивший воспитание в Голштинии и преклонявшийся перед Фридрихом, ненавидел все русское. Он был, по меткому выражению историка Ключевского, "верноподданным прусским министром" на русском престоле. Курс русской политики круто изменился. Новый император приказал освободить все оккупированные русскими войсками немецкие области и заключил союз с Фридрихом. Ломоносов заклеймил позорные действия Петра III в гневных строках:
Слыхал ли кто из в мир рожденных,Петр III царствовал недолго: через полгода он был свергнут своей женой Екатериной. Однако и Екатерина II не возобновила военных действий против Пруссии. Дело в том, что в России все чаще вспыхивали крестьянские волнения - зарницы разразившейся спустя десятилетие пугачевской грозы, - и новая государыня желала иметь под рукой вооруженную силу. Эти симптомы были достаточно зловещи, чтобы заставить Екатерину всецело углубиться во внутренние дела и обратить все усилия на укрепление своего положения на троне.
Чтоб торжествующий народ
Предался в руки побежденных?
О, стыд! О, странный оборот!
В 1763 году, через семь лет после вторжения пруссаков в Саксонию, война закончилась. Фридрих очистил Саксонию, но сохранил за собой Силезию. Пруссия, следовательно, не приобрела никаких новых земель, несмотря на то, что потеряла 200 тысяч человек и была совершенно изнурена Семилетней войной. Захватнические планы Фридриха разбились о стойкость и храбрость русских войск, и только отсутствие военного и политического единства между противниками Фридриха спасло его от полной катастрофы.
В августе 1762 года Суворов прибыл в Петербург с донесением о выступлении русских войск из Пруссии 21. Представляя Суворова к производству в полковники, Румянцев писал: "...как он всех состоящих в корпусе моем подполковников старее, да и достоин к повышению в полковники". Екатерина, слышавшая о Суворове, как о способном офицере и не упускавшая случая расположить к себе подобных людей, дала ему аудиенцию и произвела в полковники, поручив ему Астраханский полк. Через полгода Суворов был назначен командиром Суздальского пехотного полка, сменившего Астраханский полк, стоявший под столицей. Боевая страда кончилась. Наступило "мирное житье", длившееся около шести лет.
Суворов - командир полка
Суворов мог неоднократно убедиться в высоких качествах русского солдата - его стойкости, храбрости, силе и выносливости. Но тем разительнее должен был представиться ему контраст между высокими боевыми качествами солдат и существовавшей военной организацией. Войска были неповоротливы, малоподвижны, не умели маневрировать: всякое длительное движение расстраивало порядок. Разведывательная служба находилась в зачаточном состоянии. Во время походов продвижение войск совершалось очень медленно.
В 1756 году за девяностотысячной русской армией, шедшей в Пруссию, тянулось около 50 тысяч повозок!
Длительный срок службы, суровый режим в полках, жестокое обращение офицеров, необходимость идти в бой ради чуждых, не всегда даже понятных целей - все это отрицательно сказывалось на моральном состоянии и боеспособности солдат. Каждому нижнему чину предоставлялось право выходить в отставку по истечении восьми лет, при условии, что его заменит кто-нибудь из близких родственников. Но охотников на такую замену почти никогда не находилось: от солдатчины старались отделаться всеми способами. Полки постоянно были недоукомплектованы.
Все то, о чем размышлял молодой Суворов в годы своей солдатской службы, предстало теперь перед ним в более ярком свете. Он должен был прийти к двум основным выводам: во-первых, о необходимости радикальных изменений в системе обучения, в стратегии и тактике русской армий; во-вторых, о неспособности придворно-дворянского командования осуществить эту реформу, а следовательно, о необходимости добиться для себя хоть минимума самостоятельности.
Первый из этих выводов он, со свойственной ему энергией, начал немедленно реализовать в пределах вверенного ему Суздальского полка. Второй вывод таил в себе зародыши конфликтов с высшим командованием и с придворной камарильей - конфликтов, отравивших всю последующую жизнь полководца.
Становясь в оппозицию к генералитету и придворным, Суворов тем самым делал еще шаг к народу, в котором вельможи видели только бесправное крепостное сословие. Однако он оставался при этом сыном своего класса, сыном своей эпохи. В солдатах Суворов видел прекрасный боевой материал, но верховное управление этим материалом полагал привилегией дворянства.
Суворову и прежде доводилось командовать полками: Тверским и Астраханским 22, но то были временные назначения, и, зная об этом, он не предпринимал коренных реформ. Когда же ему поручили на продолжительное время Суздальский полк, он немедленно взялся за обучение его на новых началах. Сперва полк нес караульную службу в Петербурге, а осенью 1764 года был переведен из Петербурга в Новую Ладогу и простоял там свыше трех лет; в этот период и развернулась новаторская деятельность Суворова.
Основной чертой системы Суворова было - вопреки фридриховским правилам - стремление выработать сознательное отношение солдат к возлагаемым на них задачам. И тогда и впоследствии на полях сражений Суворов постоянно старался разъяснить солдатам, что и зачем они должны совершить. "Каждый воин должен понимать свой маневр" - таково было требование, которое Суворов всегда предъявлял к своим помощникам. Вместе с тем он стремился развить в войсках чувство спайки, взаимной выручки и несокрушимую мощь натиска.
Преобразованию подверглись все стороны полковой жизни: строевое обучение, быт, культурное и нравственное воспитание.
Суворов неоднократно повторял:
- Солдат ученье любит, было бы с толком.
В самом деле, подчиненные ему солдаты никогда не роптали, несмотря на то, что он заставлял их напряженно обучаться военному делу.
Стержнем обучения являлась штыковая атака, этот наиболее трудный вид боя, требующий предельного волевого напряжения. Считая, что штыковая атака является решающим, важнейшим тактическим приемом, Суворов руководствовался многочисленными соображениями.
Прежде всего, он следовал здесь своим принципам, основным установкам, зрело обдуманным, принявшим уже отчетливые формы и прочно укоренившимся в нем. Принципы эти требовали гораздо более эффективных методов поражения врага, чем стрельба. В условиях тогдашней техники огонь вообще был мало действителен: прицельные приспособления были несовершенны, прицельная дальность стрельбы небольшая (ружья - на 70 метров, пушки - до 600 метров) и т. д. Посредством стрельбы можно было лишь заставить противника отступить, но не обратить его в беспорядочное бегство. А Суворов стремился именно к этому.
Однако если русская артиллерия стояла на высоком уровне, то находившиеся в то время на вооружении в русской армии ружья, хотя и превосходившие качеством заграничные, были не очень эффективны. К тому же зарядить такое ружье было не простым делом. Надо было взять ружье на изготовку, взвести курок на предохранительный взвод, открыть находившуюся сбоку медную пластинку с углублением (так называемую полку), достать из висящей сзади сумы бумажный патрон, оторвать зубами его угол и насыпать часть пороха на полку, закрыть полку, высыпать остальной порох в ствол ружья, послать оставшуюся бумагу патрона вместе с пулей также в ствол ружья, достать шомпол, вложить его в ствол и дослать пулю до казенной части, взвести курок на боевой взвод - и лишь тогда можно было произвести выстрел.
За то время, пока длилась эта сложная процедура, противник, конечно, мог пробежать те 80-90 шагов, которые являлись зоной действительного огня.
Третья причина состояла в том, что Суворов, как никто другой в то время, учитывал особенности русского солдата, делавшие его лучшим в мире выполнителем штыкового удара - этого труднейшего вида боя, требующего большой физической силы, храбрости и самообладания.
Далее, Суворов учитывал, что в западноевропейских армиях не изучают техники штыкового боя. Следовательно, обучив этой технике своих солдат, он даст им, в случае вооруженного столкновения с каким-либо европейским государством, дополнительное крупное преимущество перед всеми прочими.
Было бы, однако, глубокой ошибкой думать, что Суворов недооценивал значение огня. Известны его крылатые высказывания: "пехотные огни открывают победу" или "надлежит соблюдать всюду крестные (перекрестные. - К. О.) огни". На заре своей полководческой деятельности в приказе, отданном в июне 1770 года, Суворов требовал: "В деле... хотя бы весьма скоро заряжать, но скоро стрелять отнюдь не надлежит, а верно целить, в лутчих стрелять, что называетца в утку, и пули напрасно не терять..." 23
В результате усиленного и систематического обучения суворовские солдаты становились меткими стрелками. "У нас пропадает тридцатая пуля", - с гордостью говорил Суворов (то есть из 30 выпущенных пуль только одна не попадает в цель).
Чтобы сделать огонь наиболее эффективным. Суворов, по примеру П. А. Румянцева, впоследствии выделял особые стрелковые команды, проходившие усиленный курс обучения стрельбе. Эти команды назывались егерскими. Егеря - стреляют, гренадеры и мушкетеры - "рвут на штыках",- таково было установленное Суворовым распределение ролей; разумеется, это не исключало того, что в случае надобности все рода войск привлекались к исполнению той или другой функции.
Суздальскому полку пришлось пройти самую усиленную походную тренировку. Суворов заставлял его совершать переходы по 40-50 верст в сутки, в зной и мороз по непролазной грязи, переправляться вброд, а то и вплавь через реки. Во время походов проводились боевые учения; для этого командир умел использовать всякий предлог. Много шума наделал случай, когда Суворов, проходя во время учебного похода мимо монастыря, приказал полку взять его штурмом. Суворову грозили крупные неприятности, но благодаря вмешательству Екатерины дело было прекращено.
Хотя в подчинении у Суворова был только пехотный полк (с его полковой артиллерией), он уделял внимание и другим видам оружия. Через несколько лет, получив в командование отряд, в который входили все рода оружия, Суворов обратился к войскам с целой серией наставлений, начиная с указаний, как действовать палашом, и кончая советом приподниматься при карьере 24 на стременах и нагибаться к шее лошади.
Много усилий приложил Суворов, чтобы подготовить вверенные ему войска не только для дневных, но и для ночных действий. В ночном бою смелость и внезапность нападения приобретают особенно большое значение; здесь много шансов с малыми силами разбить крупные. Поэтому Суворов считал необходимым подготовить войска к действиям ночью.
Суворова иногда обвиняли в том, что он чрезмерно изнуряет людей.
Он не отрицал трудностей своей системы, но категорически настаивал на том, что они окупаются стократ; "тяжело в ученье - легко в походе", повторял он. Трудность маневренного учения создавала, по его убеждению, "на себя надежность - основание храбрости".
Критики суворовской системы обучения войск не учитывали того обстоятельства, что наряду с утомительными упражнениями Суворов проявлял большую заботу о здоровье солдат. Со свойственной ему простотой и желанием во все вникнуть он лично учил солдат чистоте и соблюдению правил гигиены. "...Учили каждого, как чиститца, обливатца и мытца и что к тому потребно, то был человек здоров и бодр,- писал он.- Знают офицеры, что я сам то делать не стыдился...". И в другом месте: "Суворов был и майор, и адъютант, до ефрейтора; сам везде видел, каждого выучить мог" 25.
Суворов часто с удовлетворением говорил о себе, что учит показом, а не рассказом.
Суворов заботился не только об обучении своего полка, но - что было очень редко в его время - и о воспитании. Он организовал две школы - для дворянских и для солдатских детей - и сам преподавал в обеих. Это свидетельствует о колоссальной энергии Суворова, при всей своей занятости находившего время для преподавания.
Любопытно, что Суворов заботился также об эстетическом воспитании подчиненных, и школьники-дворяне однажды разучили и поставили пьесу. Довольно крупные издержки, связанные со всеми перечисленными мероприятиями, покрывались главным образом за счет сбережений в хозяйстве полка. Часть их, однако, Суворову приходилось покрывать из собственных средств.
Таким образом, во всей системе обучения Суздальского полка тесно переплетались элементы воспитания духа (в смысле развития высоких боевых качеств) и настойчивого обучения боевой технике. Свои взгляды на боевую подготовку войск Суворов изложил в особом наставлении, которое считалось утерянным, и до недавнего времени было известно в литературе под названием "Суздальское учреждение". И только в 1938 году сотрудникам Артиллерийского исторического музея (г. Ленинград) удалось отыскать одну из копий этого чрезвычайно интересного документа, переписанного рукой неизвестного переписчика и озаглавленного "Полковое учреждение". Время составления этого документа историки относят к зиме 1764/65 года.
Этот документ - объемом свыше ста страниц - представляет собою свод правил по управлению и обучению полка и состоит из следующих глав: 1) О караулах, 2) О экзерцировании, 3) О убранстве и чистоте, 4) О воинском послушании, распорядке и должностях, 5) О лагере, 6) О непременных квартирах.
Неся караульную службу в столице, солдаты и офицеры Суздальского полка должны были в совершенстве знать все церемониалы. Между тем петровский устав не заключал в себе подробностей несения этой службы. Содержащаяся в "Полковом учреждении" инструкция явилась в этом смысле как бы дополнением к уставу Петра I; ряд пунктов этой инструкции вошел впоследствии в воинские уставы. Предусмотренные инструкцией Суворова церемониалы преследовали цель развить чувство ответственности, побудить караульного проникнуться сознанием важности порученного ему дела.
Важнейшей главой "Полкового учреждения" является вторая, посвященная строевому обучению. Особое внимание здесь уделено обучению рекрутов. Наставление дает офицеру указания, как нужно обучать и чему уделять больше всего внимание. Оно требует придания рекрутам хорошей выправки, "чтоб оные имели на себе умелой военной вид". Главное же в освоении рекрутом основных правил солдатского ремесла, "дабы солдат ко всякому движению и постановлению фронта против неприятеля искусен был", а также был бы обучен "скорой и исправной пальбе". Таким образом, в центре внимания стоит не парадная сторона, а обучение боевым построениям и меткой стрельбе.
То обстоятельство, что "Полковое учреждение" не требовало знания солдатами изощренных тонкостей различных "парадировок", делало возможным скорое обучение: ротному командиру давался на прохождение с рекрутом всей программы один месяц.
Примечательна четвертая глава наставления. В ней утверждается великое значение воинской дисциплины и вместе с тем заботы командира о своих подчиненных. "Вся твердость воинского правления основана на послушании, которое должно быть содержано свято. Того ради никакой подчиненной пред своим вышним на отдаваемой какой приказ да не дерзает не токмо спорить или прекословить, но и рассуждать". Такими словами начинается первый параграф этой главы.
А четвертый параграф гласит, что ротный командир "к своим подчиненным имеет истинную любовь, печется о их успокоениии удовольствии, содержит их в строгом воинском послушании и научает их во всем, что до их должности принадлежащем".
В эпоху, когда повсеместно считалось обязательным подвергать солдат за всякую провинность тяжким, унизительным наказаниям, автор "Полкового учреждения" требовал: "В обучении экзерциции и протчего... чтоб поступаемо было без жестокости и торопливости", а в другом месте пояснял: "Умеренное военное наказание, смешанное с ясным и кратким истолкованием погрешности, более тронет честолюбивого (в смысле - дорожащего честью. - К. О.) солдата, нежели жестокость, приводящая оного в отчаяние".
"Полковое учреждение" не хочет лишить солдата того, что доставляет ему радость. Но и здесь требуется соблюдать благоразумие, избегать общения солдат с людьми, которые могут научить их "подлым поступкам, речам и ухватке". В связи с этим, например, "нижним чинам вино и протчее пить не запрещается, однако не на кабаке, где выключая что ссоры и драки бывают, военной человек случаетца во оные быть применен".
Наставление заканчивается требованием непрестанного деятельного обучения, благодаря чему люди "праздность и леность навсегда убегать привыкнут", и всякий "при всяком случае будет бодр, смел, мужествен и на себя надежен".
Таковы основные черты "Полкового учреждения" - достойного предшественника оформившегося спустя тридцать с лишним лет другого наставления - "Науки побеждать". Основные положения этого знаменитого суворовского наставления отчетливо видны уже в инструкции, разработанной молодым командиром Суздальского полка.
Будучи простым и приветливым в обращении с солдатами, Суворов проявлял в то же время большую требовательность и сурово взыскивал за нарушение дисциплины. "Дружба - дружбой, а служба - службой" - таково было его правило. Существует рассказ, что одного генерала, очень часто твердившего о своих дружеских чувствах к Суворову, Александр Васильевич просил твердо запомнить, что "дружба и служба суть две параллельные линии, никогда не пересекающиеся". В одном приказе он прямо предписывает: "В случае оплошности взыскивать и без наказания не оставлять, понеже ничто так людей ко злу не приводит, как слабая команда".
Екатерининские военные деятели и чиновники не могли понять преимущества и всего огромного значения проводимой в Суздальском полку новой системы. Суворов не имел - да и не искал - сильного покровителя, который заставил бы обратить внимание на него и его идеи, а без этого в царствование Екатерины трудно было чего-либо добиться. Так как о Суворове все-таки уже заговорили, правящая клика попыталась отмахнуться от него, создав ему репутацию оригинала. Придравшись к отдельным шероховатостям и преувеличениям, встречавшимся в суворовской системе, стали говорить о нем как о способном "чудаке", не заслуживающем, однако, серьезного отношения, и тем самым пытались замолчать глубокий смысл проводимых Суворовым реформ.
Нужно отметить, впрочем, что под влиянием опыта Семилетней войны свежие идеи проникли в умы многих военных деятелей, и мероприятия Суворова не были совершенно исключительным явлением. Так, в 1764 году была издана "Инструкция полковничья", отражавшая прогрессивные по тем временам взгляды на воспитание и обучение солдат. Но Суворов был, конечно, гораздо решительнее в своих нововведениях, и это восстановило против него всех рутинеров.
Надо коснуться еще одной черты Суворова, которая проявилась уже в период нахождения его в Новой Ладоге: в эти годы он одержал первую свою победу "духа над плотью", подобные которой он одерживал затем непрестанно в течение сорока лет. Телосложением и здоровьем он был слаб и в начале 1764 года в одном из своих писем (Кульневой) жаловался, что до крайности исхудал и стал подобен "настоящему скелету, лишенному стойла ослу, бродячей воздушной тени". Он страдал от болей в груди, в голове и особенно в животе. "Я почти вижу свою смерть, - писал он, - она меня сживает со света медленным огнем, но я ее ненавижу, решительно не хочу умереть так позорно и не отдамся в ее руки иначе, чем на поле брани".
Впоследствии недомогания Суворова усилились. В значительной степени это было результатом его ранений: в боях он получил шесть ран. И, тем не менее, он до глубокой старости делил с солдатами трудности бивуачной, походной и боевой жизни, показывал им пример выносливости под палящим солнцем Италии и под снежными вьюгами в Альпах - всегда неутомимый, бодрый, деятельный.
Во второй половине июня 1765 года Суздальский полк участвовал в больших маневрах, устроенных в Красном Селе. Суворов возглавлял на этих маневрах отряд, которому была поручена разведка, и был с похвалою упомянут в приказе.
После маневров полк вернулся на прежнее место - в Новую Ладогу.
Война с конфедератами
В первой половине XVIII века польское государство пришло в состояние полного расстройства. Магнаты и шляхтичи враждовали между собою. Привычка к изнеженности и мотовству побуждала их непомерно эксплуатировать широкие народные массы. Промышленность и торговля вследствие ограничительного законодательства находились на низком уровне. Помещики прибегали к хищническим методам в сельском хозяйстве. В стране процветали ростовщичество и взяточничество.
Польские короли являлись марионетками в руках соседних государств. Избрание королем графа Станислава Понятовского (1764), кандидатуру которого поддерживало русское правительство, значительно усилило влияние России в Польше. Часть польского дворянства склонна была примириться с этим, надеясь этой ценой получить гарантии сохранения Польши как государственного целого. Но другая часть шляхтичей заняла непримиримую позицию и стала подготовлять вооруженную борьбу против России. В своих замыслах эта часть шляхты была поддержана Францией и Австрией.
Опасаясь непосредственно ввязаться в войну с Россией, эти государства решили толкнуть на борьбу с ней ее соседей - Швецию, Турцию и Польшу.
В феврале 1768 года группа панов и шляхтичей съехалась в небольшом городке Баре. Собравшиеся обратились с воззванием к польскому народу, в котором обвинили короля Станислава в чрезмерной уступчивости перед иностранными правительствами и объявили его низложенным. Одновременно было объявлено о создании национальной ("Барской") конфедерации 26.
Через короткое время под знамена конфедератов стеклось 8 тысяч человек. Во главе их стал шляхтич Иосиф Пулавский. Войска Станислава, усиленные отрядом русских войск, находившихся в Польше, стали подавлять движение. Между тем в конце 1768 года турецкое правительство под прямым давлением Австрии и Франции объявило войну России. Это воодушевило конфедератов, и шедшее было на убыль движение вспыхнуло с новой силой.
Главные силы России предназначались для действий против турок. Но наряду с этим были приняты меры к подавлению вооруженного движения польских конфедератов. Для этой цели решено было собрать под Смоленском корпус из четырех пехотных и двух кавалерийских полков под командованием генерал-поручика И. И Нумерса. В состав этого корпуса был включен и Суздальский полк.
Получив приказ идти к Смоленску, Суворов немедленно выступил из Ладоги. Для перевозки людей он широко использовал подводы. Стоял ноябрь; лошади месили копытами жидкую кашу, которая носила громкое название "дороги". Осенняя распутица, множество болот, длинные ночи - все это чрезвычайно затрудняло поход. Но Суворов с неослабевавшей энергией вел свой полк, несмотря на грязь и ненастье; 869 верст, отделявшие Новую Ладогу от Смоленска, были пройдены в течение тридцати дней. При этом из 1500 человек за время похода заболело всего трое, один умер и один "отлучился". Суворов мог быть доволен плодами своих забот: в других частях тогдашней армии дневной переход редко превышал 10-11 верст, беспрерывно устраивались остановки на отдых, и все-таки к концу похода много солдат оказывалось "в нетях" или в госпиталях.
Незадолго до назначения в Польшу, в сентябре 1768 года, Суворов был произведен в бригадиры 27. В Смоленске он получил в командование бригаду, в состав которой вошел и его Суздальский полк. Зиму Суворов провел в обучении новых своих частей по образцу суздальцев, а весною направился к Варшаве с Суздальским полком и двумя эскадронами драгун. Стремясь как можно быстрее достигнуть цели своего похода и сберечь людей, Суворов реквизировал подводы у населения и, посадив на них людей, стремительно двинулся в путь. Расстояние в 600 верст было покрыто за двенадцать дней.
Общее командование русскими войсками в Польше было возложено в это время на генерала И. И. Веймарна. Это был опытный военачальник, однако чрезвычайный педант и к тому же мелочно-самолюбивый человек. Суворову было нелегко ладить с ним. "Каторга моя в Польше за мое праводушие всем разумным знакома", - писал он впоследствии об этом.
Сосредоточенные в Польше русские отряды были немногочисленны. Но у конфедератов не было единства в действиях, не было выучки и дисциплины, и в результате они оказывались слабее. Все же иногда они соединяли свои раздробленные силы, и тогда с ними приходилось считаться.
В августе 1769 года было получено известие о сосредоточении крупных сил конфедератов под Брестом. Во главе их стояли сыновья умершего к тому времени Иосифа Пулавского - Франц и Казимир. Против них действовали два довольно многочисленных русских отряда, в полторы-две тысячи человек каждый. Однако командиры этих отрядов Ренн и Древиц не решались напасть на Пулавских. В распоряжении Суворова было в четыре раза меньше сил, чем у Ренна и Древица. Но он меньше всего собирался придерживаться их образа действий. По его мнению, следовало всемерно теснить противника, не давая ему опомниться. Оставив в Бресте часть своего отряда и взяв с собою 450 человек и две пушки, он двинулся в погоню за Пулавскими и настиг их около деревни Орехово.
Вначале Суворов, учитывая огромное численное превосходство поляков, ограничивался тем, что успешно отбивал картечью их атаки. Затем, увидев, что неприятель обескуражен неудачами, он приказал зажечь у него в тылу деревню и предпринял штыковую атаку. Атака эта весьма примечательна: Суворов атаковал пехотой конницу - случай исключительный в военной практике, щтыковой удар был проведен с обычной энергией. Поляки бежали, и немногочисленные кавалеристы Суворова преследовали их на протяжении трех верст, в то время как пехота вела частую стрельбу с целью "психического воздействия" на неприятеля. Поляки, потерявшие к тому же одного из своих руководителей, Франца Пулавского, убитого в схватке, были настолько деморализованы, что не могли остановиться, хотя под конец их преследовали всего десять кавалеристов во главе с самим Суворовым.
В этом бою Суворов с 50 драгунами атаковал батарею, обстреливавшую мост, через который должны были наступать гренадеры. Драгуны в решительный момент обратились вспять, оставив Суворова одного. Но вместо того, чтобы броситься на одинокого всадника, растерявшиеся польские артиллеристы отвели батарею за линию.
Бой под Ореховом выдвинул Суворова, в первый ряд русских военачальников в Польше и принес ему чин генерал-майора.
После Орехова Суворов расположил свои силы в Люблине и разослал оттуда во все стороны мелкие отряды, неустанно гонявшиеся за появлявшимися отрядами конфедератов.
Бывали иногда и неудачи, которые Суворов справедливо объяснял недостатком осторожности и бдительности у офицеров. Так, отряд поручика Веденяпина, остановившийся на ночевку в одном имении, был застигнут противником врасплох; командир отряда был взят в плен, а отряд рассеялся, потеряв 50 человек. После этого случая Суворов особым приказом запретил размещаться на ночлег в имениях, "ибо и Веденяпин не от чего иного сокрушение претерпел, как от его роскошных ндравов" 28.
В такого рода деятельности прошел весь 1770 год. Осенью этого года полководец едва не погиб: переправляясь через Вислу, он неудачно прыгнул на понтон, ударился грудью о край понтона, упал в воду и стал тонуть. Один из солдат схватил его за волосы и спас; но Суворов так сильно ушиб грудь, что проболел три месяца.
Беспощадно громя отряды конфедератов, он очень гуманно обращался с пленными и часто отпускал их на родину под честное слово, что они не будут более участвовать в войне.
- В бытность мою в Польше сердце мое никогда не затруднялось в добре, и должность никогда не полагала тому преград, - говорил Суворов.
Он приказывал хорошо обращаться с пленными и кормить их, "хотя бы то было сверх надлежащей порции" Недоумевавшим по этому поводу офицерам он разъяснял, что "благоприятие раскаявшихся возмутителей пользует более нашим интересам, нежели разлитие их крови".
Весьма большое внимание уделял Суворов и охране интересов мирного польского населения. Один из его приказов в 1769 году запрещал наносить ущерб огородам и лугам обывателей. Другой приказ, изданный в 1770 году, запрещал чинить какие-либо обиды мирному польскому населению. "Винные жестоко будут штрафованы шпицрутеном", - предупреждал Суворов 29.
В этом была и гуманность и политическая дальновидность.
Другие военачальники вели себя совершенно иначе. Особенно дурную славу приобрел в этом отношении немец, подполковник Древиц. Суворов не терпел Древица, то и дело объявлял ему выговоры или жаловался на него Веймарну. "Суетно есть красноречие господина Древица, не прилепленного к России", - писал он однажды, прозрачно намекая на то, что Древиц служит только из корыстных побуждений 30.
Однако его жалобы не достигали цели; Веймарн явно покровительствовал Древицу. Суворов жаловался, что Древиц "нерадиво, роскошно и великолепно в Кракове отправляет празднества", в то время как ему приходится с горстью людей драться в лесах.
Отношения с Веймарном становились все более натянутыми. Веймарн допекал Суворова педантичными предписаниями, упрекал в незнании правил тактики.
- Да, таковы уж мы, - иронически ответил ему однажды Суворов. - Без тактики и практики, а все же побеждаем наших врагов.
Веймарн укорял его в том, что он изнуряет своих солдат чрезмерно быстрыми переходами.
- Читайте Цезаря, - возразил Суворов, - римляне еще скорее нашего ходили.
Но Веймарн вряд ли был расположен считаться с примером Цезаря. Натянутость между начальником и его подчиненным переходила в явную ссору. Самолюбивый и обидчивый, Суворов не мог перенести резких замечаний Веймарна. "Осмеливаюсь, просить, дабы меня ныне по некоторым ордерам вашим частых суровых выражениев избавить приказать изволили", - написал он Веймарну в сентябре 1770 года.
Обострялись и отношения Суворова с командирами "веймарновского типа". Протестуя против применявшегося этими офицерами приукрашивания своих действий и преувеличения нанесенного ими неприятелю урона, Суворов писал (в марте 1771 года): "Рано ли, поздно ли, правда всегда сама собою славна, но прибавленная к ней ложь бесчестит и достоинство... Да погибнет все, и я с Эпаминондом 31 , нежели правда".
А несколькими месяцами позже он опять обращается к Веймарну с горькими и гневными сетованиями на Древица и ему подобных: "О главнейшем прошу, чтоб чаще подтверждать изволили о дисциплине и субординации; то есть, чтоб они просто и не хитроязычно мне были послушны, а не фигурили по-кабинетному. Сие значит много остроумия, а малой смысл" 32.
Сказанного, думается, достаточно для иллюстрации того, в каких условиях приходилось Суворову вести боевые действия против повстанцев.
В 1770 году конфедераты получили деятельного организатора в лице французского генерала Дюмурье, прибывшего в Польшу с отрядом французских солдат.
Связанное с прибытием Дюмурье оживление военных действий открыло и для Суворова некоторые перспективы. Он двинулся против нового противника и, выйдя из Люблина, взял с боя местечко Ландскрону, в 30 верстах от Кракова. В этом бою, между прочим, были прострелены его шляпа и мундир.
Овладев местечком, он решил взять и цитадель, в которой заперлись поляки, но здесь постигла его неудача, одна из редких неудач в его военной карьере, - конфедераты отбили штурм, причем русские понесли потери: 22 солдата были убиты и ранено 6 офицеров и 27 солдат. Сам Суворов был при этом легко ранен; была ранена и лошадь под ним.
Спустя несколько дней он сообщил Веймарну: "Ландскронское происшествие зависело от суздальцев, кои ныне совсем не те, как при мне были (Суздальским полком командовал в это время Штакельберг. - К. О.). Сих героев можно ныне уподобить стаду овец".
А в письме Шаховскому от 1 марта 1771 года Суворов, касаясь причин неудачи под Ландскроной, с горечью замечает, что пехота "совсем экзерцирование эволюции для атак и маневры забыла" 33.
Неудачный исход предприятия был обусловлен совершенным незнакомством войск, не прошедших суворовской школы, с техникой штурма крепостей. В письме к Веймарну Суворов иронизировал по этому поводу: "Имели мы прежде вымышленные слова: Строй фронт по локтю! Раздайся из середины крыльем! Фронт назад! Поет для скуки взводный командир: В середину сомкнись! Стройся в полторы шеренги! Стройся в три шеренги! Строй ряды в шесть шеренг! Наконец, тысячу таких слов... Все под Ланцкроной исчезло!"
Неудачная стычка под Ландскроной, разумеется, ни в малой степени не поколебала Суворова в его основных взглядах на военное дело. Подтверждением этого может служить его интересное письмо ротмистру Вагнеру (от 25 февраля 1771 года): "Сикурс есть слово ненадежной слабости, а резерв склонности к мужественному нападению; опасность есть слово робкое... и от меня заказанное, а на то служит осторожность. А кто в воинском искусстве мудр, то над сим предосторожность, а не торопливость, свыше же резерва называетца усилие, то есть что и без сего начальник войска по его размеру искусства и храбрости сильным быть себя почитает. Сикурс, опасность и протчие вообразительные во мнениях слова служат бабам, кои боятца с печи слезть, чтоб ноги не переломить, а ленивым, роскошным и тупозрячим для подлой обороны..." 34
Подлинно суворовское, великолепное высказывание! В нем с предельной четкостью и выразительностью изложены принципы смелой, уверенной тактики замечательного полководца.
Очень скоро после неудачного ландскронского боя Суворов направился к местечку Рахову и рассеял скопившийся там отряд конфедератов.
Вернувшись в свой "капиталь" 35, как прозвал Суворов город Люблин, он получил от Веймарна приказ снова идти к Кракову, где теперь находились главные силы конфедератов. Имея под начальством около полутора тысяч человек, он с обычной быстротой совершил марш и застал Дюмурье врасплох. Однако реализовать выгоды внезапности ему помешала новая неудача. Вблизи Кракова, около деревни Тынец, находился сильно укрепленный редут, занятый отрядом конфедерата Валевского. Суворов решил взять редут с налета. Это было выполнено, но пехота конфедератов отбила редут и после упорной борьбы удержала его за собой. Потеряв около двухсот человек и несколько часов драгоценного времени, Суворов прекратил штурм и двинулся к Ландскроне, уже являвшейся незадолго перед этим ареной военных столкновений. Тут 10 мая 1771 года произошел известный бой, являющийся классическим образцом смелости Суворова и тонкого понимания им психологии противника.
Дюмурье занимал чрезвычайно сильную позицию на крутой горе. Левый фланг его упирался в Ландскронский замок; центр и правый фланг были прикрыты рощами. У Дюмурье было около 3 500 человек и 50 пушек. "Ланцкорон столько нарыт, что мы о его штурме и не думали", - доносил Суворов Веймарну. Иными словами, Суворов понимал, что планомерный штурм столь сильной позиции должен повлечь большие потери. Чтобы избежать их, он решается на очень рискованный шаг, целиком основанный на глубоком и тонком понимании им военной психологии. Не дожидаясь, пока подтянется весь его отряд, Суворов двинул сто пятьдесят конных карабинеров и две сотни чугуевских казаков на центр неприятельского расположения.
Уверенный в неприступности своей позиции, Дюмурье приказал подпустить поближе атакующую конницу и лишь тогда открыть огонь. Таким путем он рассчитывал уничтожить атакующих. Но Суворов лучше, чем Дюмурье, понимал слабые стороны польских войск, не прошедших регулярного воинского обучения. Едва казаки, поднявшись на высоты, построились в лаву 36 и ударили в пики, польская пехота смешалась и пустилась бежать. Дюмурье бросил в контратаку гусар, но они повернули вспять, не приняв удара. Пытавшийся остановить беглецов видный конфедерат Сапега был убит обезумевшими от страха людьми. Все усилия Дюмурье восстановить порядок были тщетны. Бой был окончен за полчаса. Поляки потеряли 500 человек, остальные рассеялись по окрестностям; только французский эскадрон и отряд Валевского, считавшийся одним из лучших в войске конфедератов, отступили в порядке. Что касается русских, то у них насчитывалось только 10 раненых (убитых не было вовсе).
После этого боя отношения Дюмурье с конфедератами, и без того не отличавшиеся сердечностью, вконец испортились, и он через несколько недель уехал во Францию. "Мурье, управясь делом и не дождавшись еще карьерной атаки, откланялся по-французскому и сделал антрешат в Белу, откуда за границу", - не без ехидства донес об этом Суворов.
Впоследствии в своих мемуарах Дюмурье пространно критиковал приказ Суворова атаковать конницей сильную позицию. Он считал подобные действия противоречащими всем тактическим правилам и объяснял успех Суворова игрой случая. Дюмурье так и не понял, что Суворов проявил в этом бою высокое искусство. Он точно оценил обстоятельства и, зная нравственную слабость противника, нашел верное средство для его поражения. Свой рискованный план он построил на внезапности и стремительности удара, на том, чтобы ошеломить противника. В данном случае это было гораздо эффективнее, чем методический нажим на польские позиции. "Удивить - победить", - не раз говорил впоследствии Суворов.
С поражением Дюмурье самым видным предводителем конфедератов остался Казимир Пулавский. Суворов погнался за ним, настиг его, разбил и попытался уничтожить его отряд. Однако Пулавский остроумным маневром сумел оторваться от русских войск, увлеченных преследованием его арьергарда, и благополучно увел от погони свои главные силы.
Узнав о военной хитрости Пулавского, Суворов, всегда умевший отдать должное искусству и друга и врага, пришел в восторг. Он отослал Пулавскому свою любимую фарфоровую табакерку - в знак уважения к отваге и находчивости противника.
Этим закончились предпринятые Суворовым действия против Пулавского, в основе которых лежали те же твердо усвоенные им принципы: неустанная стремительность, неодолимый натиск. В течение семнадцати суток отряд прошел около 700 верст среди враждебно настроенного населения, почти ежедневно ведя бои с противником. Это производило впечатление смерча, и ни поляки, ни французские офицеры не знали, как бороться с ним.
Последние надежды польских конфедератов сосредоточились теперь на великом гетмане, литовском графе Огинском. Долго колебавшийся, ввязываться ли ему в военную авантюру, Огинский в конце концов уступил подстрекательствам французского правительства. На принятие им этого решения повлияло также прибытие к нему из Польши конфедерата Коссаковского с отрядом. Отряд этот назывался "вольные братья" и считался лучшим У конфедератов. Огинский, помышлявший в случае успеха о польской короне, наконец, решился: в августе 1771 года он внезапно напал на русский отряд и взял в плен около пятисот человек; командир отряда Албычев был убит.
Известие о том, что Огинский стал на сторону конфедератов, разнеслось по Литве, и отовсюду стали стекаться к нему волонтеры.
Удачное развитие дальнейшей деятельности Огинского грозило русским серьезными последствиями.
Опытный глаз Суворова ясно видел, чем чревато выступление Огинского.
Веймарн возложил проведение этой кампании на Древица, поручив Суворову вспомогательную роль. Возмущенный медлительной тактикой, основанной на робких, нерешительных действиях Древица, а также тем, что лично ему отвели такую скромную роль, Суворов решился на свой страх выйти из рамок, которыми - во вред ходу кампании - ограничивал его начальник.
С отрядом в 800 человек, пройдя за четыре дня около двухсот верст, Суворов подошел к местечку Столовичи, где разместилась более чем трехтысячная колонна Огинского. Несмотря на то, что силы противника были вчетверо больше, Суворов, верный своей обычной тактике, решил немедленно атаковать Огинского. Была темная ночь. Русский отряд бесшумно подошел к местечку и, сняв сторожевой пикет, ворвался в Столовичи (12 сентября 1771 г.). "Нападение наше на литовцев было со спины", - констатировал Суворов. Не давая опомниться конфедератам, русские, к которым примкнули содержавшиеся здесь в плену солдаты убитого Албычева, штыками и саблями очистили Столовичи.
В Столовичах была расположена только часть польско-литовских войск. Остальные разбили лагерь в поле. Не давая противнику прийти в себя, Суворов на рассвете атаковал его и рассеял. Победа была полная. Огинский с десятком гусар бежал за границу.
Последствия столовичской победы были огромны. "Сражение продолжалось от трех до четырех часов, - доносил Суворов, - и вся Литва успокоилась".
Суворов был настолько доволен поведением своих солдат в этом бою, что подарил каждому из них от себя по серебряному рублю 37.
Веймарн, разгневанный тем, что Суворов действовал по собственной инициативе, подал на него формальную жалобу в Военную коллегию. Факты, однако, были чересчур очевидны - жалоба осталась без последствий, а Суворову послали орден (третий за время пребывания в Польше).
Вскоре после сражения при Столовичах Веймарна перевели в другое место, а взамен его был назначен А. И. Бибиков. С новым начальником у Суворова установились хорошие отношения. Однако начатые против него рядом лиц интриги не прекращались, и Суворов просил о переводе его в армию Румянцева, действовавшую против турок.
"Мизантропия овладевает мною, - писал он Бибикову. - Не предвижу далее ничего, кроме досад и горестей".
Это была уже не первая просьба такого рода. Едва прибыв в Польшу, Суворов просил перевести его туда, где будет "построжае и поотличнее война". В августе 1770 года он пишет бригадиру М. Кречетникову, находившемуся в армии Румянцева, о желании поехать в эту армию. В июле 1771 года он подал через Веймарна официальный рапорт государыне о переводе его в Дунайскую армию 38.
Прошло все-таки еще около года, прежде чем ему удалось покинуть Польшу. В течение этого года имело место одно небезинтересное событие. Прибывший вместо Дюмурье к конфедератам французский генерал Виомениль затеял смелое предприятие. "В отчаянном положении, в котором находится конфедерация, - писал Виомениль, - необходим блистательный подвиг для того, чтобы снова поддержать ее, вдохнуть в нее мужество". В качестве такого подвига был задуман захват Краковской цитадели, охранявшейся Суздальским полком под командой бездеятельного офицера Штакельберга ("обремененного ксендзами и бабами", как выразился Суворов). План этот удался как нельзя лучше. В январе 1772 года, в то время как русские офицеры веселились на маскараде, отряд французов пробрался через сточные трубы в цитадель и захватил ее.
Узнав о случившемся, Суворов с отрядом в 1500 человек бросился к Кракову. Он сделал все возможное, чтобы отбить цитадель: обстреливал ее, пытался выманить французов в поле, но все было тщетно. С каждым Днем его положение делалось хуже, так как вокруг него стягивалось кольцо конфедератских отрядов. Попытка завладеть цитаделью штурмом окончилась полной неудачей.
"Неудачное наше штурмование доказало, правда, весьма храбрость, но купно 39 в тех работах и неискусство наше", - доносил Суворов Бибикову.
Началась осада. Суворов подвез сильные орудия, приказал вести подкопы. В замке вскоре обнаружился недостаток продовольствия и медикаментов.
После трехмесячной осады, узнав от разведчиков о крайне тяжелом положении защитников замка, Суворов послал к ним парламентера с предложением очень выгодных условий капитуляции. Осажденные сочли это за признак слабости и вступили в пререкания. В ответ Суворов предъявил новые, более жесткие условия, предупредив, что в дальнейшем условия капитуляции будут еще более суровыми. Осажденные поторопились принять предложенные условия.
Суворов оказал сдавшемуся гарнизону очень корректный прием. Всем французским офицерам он возвратил шпаги, не без язвительности заметив, что Россия и Франция не находятся в состоянии войны.
Между тем сопротивление поляков все более ослабевало. Конфедераты не только не сумели добиться поддержки крестьянства, но восстановили его против себя поборами и притеснениями. В Правобережной Украине началась крестьянская война (колиивщина), и это окончательно подорвало силы конфедератов. В августе 1772 года произошел так называемый первый раздел Польши. От Польши была отторгнута значительная территория, около четырех тысяч квадратных миль, с пятимиллионным населением. На долю России из этого пришлось несколько более одной трети (белорусские области на Днепре и Двине и часть Лифляндии - так называемая Латгалия); остальное отошло к Австрии и Пруссии.
Большинство конфедератов прекратило борьбу. Им была обещана амнистия. Казимир Пулавский, лишившись приверженцев, уехал в Америку, вступил в ряды армии Вашингтона и был убит в сражении у Саванны. Расставаясь со своими последними соратниками, он отдал дань уважения Суворову и выразил сожаление, что у поляков не нашлось подобного человека.
С окончанием войны Суворов добился разрешения покинуть пределы Польши. Уезжая, он писал Бибикову:
"Следую судьбе моей, которая приближает меня к моему отечеству и выводит из страны, где я желал делать только добро, по крайней мере, всегда о том старался. Сердце мое не затруднялось в том, и долг мой никогда не полагал тому преград... Безукоризненная добродетель моя весьма довольна одобрением, изъявляемым моему поведению... Простодушная благодарность рождает во мне любовь к этому краю, где мне желают одного добра..."
Это письмо, из которого мы привели лишь некоторые цитаты, весьма характерно для Суворова. Он всегда гордился, даже немного кичился своей добродетелью, понимая под ней, вероятнее всего, свою бескорыстность и принципиальность. Он гордился тем, что, проходя с боями по покоряемым им землям, никогда не прибегал к жестокостям.
Суворов настойчиво просил командировать его в Дунайскую армию, но вместо того ему пришлось отправиться в Финляндию, где создавалось напряженное положение вследствие политических осложнений со Швецией. Зимой 1772 года он был в Петербурге, затем в продолжение нескольких месяцев инспектировал пограничные войска в Финляндии. Разъезжая по сумрачным лесам, он не переставал зорко следить за судьбой заключенного тогда с Турцией перемирия, как бы предвидя, что там предстоят крупные военные столкновения.
Суворов рвался на юг, в армию Румянцева, подобно тому как рвался в Польшу четыре года назад. В Польше он обманулся в своих надеждах: постоянная утомительная погоня за противником, мелочная опека Веймарна, незначительный масштаб военных действий - все это не удовлетворяло его. Как былинный Святогор, он искал, где применить свою силу. Он надеялся, что на турецком театре войны встретит желанный простор.
На берегах Дуная
Длившаяся с 1768 года русско-турецкая война являвшаяся, в основе своей, продолжением начавшейся еще в конце XVII века борьбы за северное побережье Черного моря, протекала весьма напряженно.
1770 год был годом громких побед русского оружия. Русская армия, возглавляемая П. А. Румянцевым, разгромила турецко-татарские войска в сражениях при Рябой Могиле, Ларге и Кагуле и завоевала Молдавию и Валахию. Русская эскадра под начальством Алексея Орлова, придя из Балтийского моря в Средиземное, уничтожила турецкий флот в морских сражениях у острова Хиос и в Чесменской бухте.
Казалось, русское оружие всюду торжествует окончательную победу. Но следующий, 1771 год во многом изменил ситуацию. Румянцев хотя и перешел Дунай, но ввиду недостатка сил и отсутствия речной флотилии не мог предпринять решительных действий и, ограничившись разрушением нескольких турецких крепостей, возвратился в Молдавию. В Крыму действия протекали успешно, и татарский хан вынужден был бежать. Однако это не могло уравновесить отсутствия успехов на главном театре войны. Действия русского флота также были не очень удачны. А Орлов не решился войти в Дарданеллы и даже не смог поддержать восстание греков, зверски подавленное турками.
К тому же значительно осложнилось международное положение России. Встревоженные ошеломляющими победами при Кагуле и Чесме, европейские державы открыто заняли враждебную России позицию. Австрия заключила союз с Турцией и потребовала вывода русских войск из Польши, подкрепив это требование придвижением своей армии к польским границам.
Пруссия также придвинула к Польше свои войска. Еще более вызывающе повело себя французское правительство.
В мае 1772 года Турция предложила России приостановить военные действия и начать мирные переговоры. Собственно, мира желала не только Турция. России также не дешево далась война на двух фронтах - турецком и польском, когда к тому же необходимо было одновременно прикрывать свои северные границы. Наконец, русское правительство было серьезно обеспокоено разраставшимися крестьянскими волнениями - предвестиями вспыхнувшей через полтора года крестьянской войны под руководством Пугачева.
Однако почвы для соглашения с турками найти не удалось. Екатерина II хотела закрепить победы Румянцева и Орлова. "Если при мирном договоре не будет одержано - независимость татар, ни кораблеплавание на Черном море, то за верно сказать можно, что со всеми победами над турками мы не выиграли ни гроша", - писала она. Но как раз в вопросе о крымских татарах Турция не склонна была уступить.
Весной 1773 года военные действия возобновились. Турецкие солдаты были храбры и выносливы; всадники в одиночном бою даже превосходили европейских кавалеристов. Но недостатки в военной организации сводили на нет эти качества.
Западноевропейские армии с трудом одерживали иногда победы над турками. Для этого австрийцы, например, строили свои полки в огромные каре 40 и окружали их рогатками 41, защищаясь таким образом от первого сокрушающего натиска конницы. Это была надежная оборонительная тактика, но она обрекала войска на пассивность. П. А. Румянцев предложил иной способ борьбы: неповоротливое колоссальное каре было заменено значительно меньшим; применение рогаток, стеснявших маневренность укрывшихся за ними войск, было резко сокращено. И все-таки война с многочисленной турецкой армией представляла большие трудности, и недавний герой Кагула и Ларги Румянцев настаивал на усилении его армии, прося в противном случае заменить его на посту главнокомандующего.
В это время приехал Суворов. Румянцев встретил его довольно сдержанно и дал назначение в дивизию генерал-поручика графа И. П. Салтыкова (сына победителя при Кунерсдорфе). Между прочим, в этой же дивизии служил и Г. А. Потемкин.
Салтыков поручил новому генералу командовать левым флангом. Позиции проходили у Негоештского монастыря, напротив расположенного на другом берегу Дуная города Туртукая. В распоряжение Суворова был передан сводный отряд численностью около 2 300 человек.
Приездy Суворова предшествовала молва. Его действия в Польше резко выделили его из ряда других генералов. Слухи о его странностях и оригинальностях усиливали интерес к нему. Была известна и популярность его среди солдат.
Но в условиях тогдашней русской армии популярный генерал был бельмом на глазу у правящей верхушки. Чем больше росла его известность, тем настороженнее и враждебнее относились к нему верхи. Суворов знал это; понимая, что первая же неудача будет использована его недругами, чтобы путем всяческих преувеличений запятнать его боевую репутацию и подорвать его положение в армии, он особенно тщательно подготовлял наносимые им удары и часто лично руководил атакой, сознательно рискуя жизнью. Однажды он с горечью написал И. П. Салтыкову: "Бегать за лаврами неровно иногда и голову сломишь... да еще хорошо, коли с честью и пользою". При этом он упомянул о генерале Вейсмане, убитом в бою с турками.
Через несколько дней по приезде Суворова 42 Румянцев предпринял серию усиленных рекогносцировок, или, как их называли тогда, поисков. Один из таких поисков был поручен новому командиру.
Несмотря на полученные подкрепления, силы Суворова значительно уступали находившемуся в Туртукае четырехтысячному неприятельскому отряду. В этих условиях форсирование Дуная и взятие сильно укрепленного города было делом нелегким.
В течение нескольких дней Суворов внимательно изучал турецкие позиции и затем разработал подробную диспозицию 43.
Суворов решил переправиться через Дунай скрытно и с этой целью начал готовиться к поиску в нескольких верстах ниже Туртукая. Когда все приготовления были закончены, лично руководивший ими Суворов, завернувшись в плащ, уснул на берегу реки. Неожиданно в середине русского расположения раздалось гортанное "алла" турок. Около тысячи янычар 44 и спагов 45, переправившись через реку, устремились вглубь русского расположения, едва не захватив при этом самого Суворова. Этот налет был быстро ликвидирован, но турки теперь, несомненно, должны были догадаться о готовящейся атаке на Туртукай. Суворов лишался одного из своих важных преимуществ - внезапности. Однако, поразмыслив, он принял решение совершить поиск в эту же ночь,справедливо полагая, что турки никак не станут ждать новой битвы сейчас же по окончании первой.
В ночь на 10 мая, отдав последние распоряжения и лично установив четыре пушки, Суворов двинул войска.
Касаясь этого военного предприятия Суворова - одного из его первых крупных предприятий, нельзя не восхищаться искусством сочетания глубины замысла с разработкой всех деталей. Основные положения диспозиции сводились к следующему. Сперва переправляется пехота, разделенная на два каре и резерв; при резерве 2 пушки; за пехотой - конница; если возможно - люди на лодках, лошади в поводу вплавь. На русской стороне Дуная ставится батарея из четырех орудий для поддержки атакующих. Атака "с храбростью и фурией 46 российских солдат" ведется последовательно на все позиции турецких войск. Диспозиция подробно освещает вопросы боевой деятельности стрелков, использования резерва и пр., вплоть до напоминания о необходимости щадить мирных жителей и храмы. Наряду с этой предусмотрительностью и детальностью диспозиция отнюдь не лишала командиров отдельных частей инициативы. Напротив, подобно Румянцеву, Суворов предоставлял им широкую самостоятельность. "А подробности зависят от обстоятельства, разума и искусства, храбрости и твердости гг. командующих", - такими словами заключал он раздел диспозиции, посвященный непосредственно атаке.
В первом часу ночи началась переправа. Турки открыли жестокий огонь, но благодаря темноте он оказался малоэффективным. Выйдя на берег, войска в соответствии с диспозицией,направились двумя колоннами вверх по реке. Суворов находился при первой из них. Преследуя отступавших турок, русские заметили оставленную вполне исправную пушку и, повернув ее, выстрелили в сторону Туртукая. Однако при выстреле пушку разорвало, и все находившиеся подле нее получили ранения. В числе их был и Суворов, раненный в бедро. Однако, превозмогая боль, он продолжал бежать впереди солдат и одним из первых ворвался в неприятельский окоп. Огромный янычар набросился на него, но Суворов уклонился, приставил к груди янычара штык и, передав пленника подоспевшим солдатам, побежал дальше.
В четвертом часу утра атака была закончена - турки беспорядочно бежали. Выведя из города всю славянскую часть населения, Суворов велел сжечь Туртукай дотла. В тот же день была совершена обратная переправа. Потери русских не превышали 200 человек, турки же потеряли 1 500 человек 47. Победителям достались трофеи: пушки, перевозочные суда и пр.
Немедленно по занятии города Суворов отправил донесение Салтыкову, написанное карандашом на клочке серой бумаги: "Ваше сиятельство! мы победили. Слава богу, слава вам".
Через несколько дней он послал Салтыкову трогательно-наивное письмо: "Не оставьте, ваше сиятельство, моих любезных товарищей, да и меня, бога ради, не забудьте, кажется, что я вправду заслужил Георгиевский второй класс; сколько я к себе ни холоден, да и самому мне то кажется. Грудь и поломанный бок очень у меня болят, голова как будто пораспухла".
Желание полководца исполнилось: Екатерина наградила туртукайского победителя георгиевским крестом II степени.
Нанеся короткий удар туркам и разрушив город, Суворов вынужден был вернуться на левый берег Дуная: он считал возможным остаться на правом берегу и удержать завоеванный плацдарм и представил об этом докладную записку, однако Салтыков не решился на это.
Турки вновь заняли Туртукай, притом довольно крупными силами. Рядом рапортов Суворов извещал И. П. Салтыкова о непрерывном прибытии турецких подкреплений в Туртукай.
Спустя четыре недели прибыло распоряжение главнокомандующего предпринять 5 июня новый поиск на Туртукай. Румянцев готовился к решительным действиям и, с целью отвлечь внимание турок от направления главного удара, поручал Суворову демонстрацию.
Суворов сделал все необходимые распоряжения, составил новую диспозицию, но в самый день выступления свалился в остром приступе лихорадки. Руководство новым поиском он поручил своим помощникам. Однако теперь турки держались настороже, их пикеты зорко следили за переправами. Полковник Астраханского полка Батурин и князь Мещерский сделали одну-две робкие попытки переправиться, потом сочли поиск чересчур рискованным и отложили его.
Узнав об отмене поиска, Суворов пришел одновременно в ярость и отчаяние. "Благоволите, ваше сиятельство, рассудить, - писал он Салтыкову, - могу ли я уже снова над такою подлою трусливостью команду принимать... Какой это позор. Все оробели, лицы не те... Боже мой, когда подумаю, какая это подлость, жилы рвутца..." 48
Все в нем возмущалось и кипело. Между тем 7 июня состоялась переправа главных русских сил, и стратегический смысл повторного поиска на Туртукай отпал.
Тем не менее Суворов полагал нужным предпринять вторичную экспедицию на Туртукай. Во-первых, из военно-воспитательных соображений: он всегда внушал солдатам, что если они будут храбры и будут выполнять все распоряжения командиров, то враг не устоит перед ними. Сорванное наступление наносило серьезный удар всей этой системе. В письме от 10 июня он после уничтожающей характеристики Батурина и Мещерского высказывает основную свою мысль: "Как бы это тем временем, к сожалению, не оказало отчасти дурного влияния на войска". Вторая причина заключалась в нежелании ободрить противника проявлением нерешительности. "Турки набираются храбрости, видя, что приготовления к нападению сведены на нет", - замечал он в том же письме. И, наконец, Суворову хотелось реабилитировать себя и свой отряд, ибо ему, по его выражению, лучше было "где на крыле промаячить, нежели подвергать себя фельдфебельством своим до стыда видеть под собою нарушающих присягу и опровергающих весь долг службы".
И он начал готовиться к атаке. Для большего морального воздействия он объявил, что остается в силе ранее выработанная им диспозиция. В действительности он внес в нее много коррективов, учтя изменившуюся обстановку. Основные положения этой диспозиции вполне выдержаны в духе его военных правил: "идти на прорыв... не останавливаясь. Голова хвоста 49 не ожидает... командиры частей, колонны или разделениев ни о чем не докладываются, а действуют сами собой с поспешностию и благоразумием... Ежели где кучка турок будет просить их аман 50, то давать", и т. п.
Разработанный порядок наступления предусматривал сочетание развернутых линий с колоннами. По сравнению с господствовавшими в тогдашних армиях правилами это был очень крупный шаг вперед, поскольку введение колонн значительно увеличивало маневренность и ресурсы для атаки. Понадобилось еще много времени, прежде чем этот замысел был вполне понят и оценен по достоинству.
Второй поиск состоялся 17 июня. Имевшиеся в его распоряжении войска (1 500 человек) Суворов переправил тремя эшелонами, использовав для этого 30 лодок, 13 мачтовых судов и 4 "чайки" (челны без киля с двумя рулями длиною около 17 метров).
Бой был очень упорный вследствие значительного численного перевеса турок (в этот раз гарнизон Туртукая насчитывал 7 тысяч человек).
"...По овладению нами турецким ретраншементом 51 - говорится в суворовской автобиографии, - ночью варвары, превосходством почти вдесятеро, нас в нем сильно оступили".
Сражение длилось всю ночь и часть следующего дня. Бывшие у Суворова офицеры: полковник Мещерский, майоры Ребок и Касперов показали себя здесь с самой лучшей стороны. Наконец, турки были "приведены до такой трусости", что, оставив почти весь лагерь, девять пушек и много судов, бежали. Казаки гнали их на протяжении пяти верст. Потери русских и на этот раз не превышали 200 человек, потери турок составили 700-800 человек; у турок было захвачено 14 пушек и 35 речных судов.
Поразительно поведение самого Суворова в этом бою. Весь день его мучила лихорадка. Все же он заставил перевезти его на другой берег, но был так слаб, что не мог ходить без посторонней помощи; два офицера поддерживали его все время под руки, и один из них передавал его распоряжения, произносимые еле слышным голосом. В таком состоянии полного физического изнеможения Суворов, на этот раз никому не доверяя, всю ночь руководил боем, носившим исключительно напряженный характер. Утром он даже заставил себя сесть на коня.
Однако успешные действия незначительного суворовского отряда не могли, конечно, изменить общего хода кампании. Из-за недостатка сил Румянцеву пришлось перейти обратно на левый берег Дуная и ограничиться стратегической обороной. На правом берегу Дуная русское командование сохранило за собой только город Гирсово, который должен был послужить опорным пунктом для нового наступления. "Сей пост удержан нами прежде для опоры войскам, которые возвращались в Измаил, а теперь полезен оной, чтоб, отвлекая сюда внимание неприятельское, не допустить его полными силами обратиться в верхнюю часть" (т. е. вверх по течению Дуная. - К. О.), - писал Румянцев в ордере, извещавшем Суворова о новом назначении 52.
Турки стремились вынуть эту занозу и настойчиво штурмовали Гирсово. Надо было поручить защиту его надежному военачальнику. Румянцев уведомил императрицу, что "важный Гирсовский пост вручил Суворову, ко всякому делу свою готовность и способность подтверждающему".
Убедившись в слабости гирсовских укреплений и предвидя дальнейшие турецкие атаки, Суворов немедленно приступил к фортификационным работам.
"Я починил крепость, прибавил к ней земляные строения и сделал разные фельдшанцы" 53, - указывал он.
Работы еще не были закончены, когда началась турецкая атака.
В планы Суворова отнюдь не входило простое отражение неприятельского штурма. Суворов считал, что каждое столкновение с ним неприятеля должно кончаться для последнего разгромом. Гирсовский гарнизон не превышал трех тысяч; турок было свыше десяти тысяч. Это не смутило Суворова. Он приказал передовым цепям делать вид, будто они бегут, и таким образом заманить турок поближе к "шанцу" с замаскированными амбразурами. Приблизившись без помех на половину картечного выстрела, турки бешено устремились на штурм. В этот момент был открыт по ним жестокий картечный и ружейный огонь. Неся страшные потери, атакующие добежали все-таки до палисада. Исход боя висел на волоске - казалось, турки прорвутся внутрь и задавят своей численностью защитников Гирсова.
Но рискованный план Суворова удался: турки не выдержали губительного огня и подались назад. Это был кульминационный момент всего замысла; русская пехота выйдя из-за прикрытий, атаковала их по всему фронту а гусары с казаками довершили удар.
"Ударились они в бегство, потерпели великий урон оставили на месте всю их артиллерию, - вспоминал в автобиографии Суворов. - Победа была совершенная; мы их гнали тридцать верст. Прочее известно по реляциям, в которые я мало вникал и всегда почитал дело лучше описания".
Действия Суворова в этом бою убедительно показывают, что он отнюдь не был сторонником только наступательной тактики; в зависимости от обстановки, он сочетал наступательные действия с оборонительными, как то и случилось при Гирсово.
Бой при Гирсово интересен и тем, что в нем фортификационные укрепления были использованы для маневра полевых войск.
Заставив турок штурмовать укрепления, Суворов поставил их в необходимость подвергнуться жестокому обстрелу. Артиллерийский и ружейный огонь русских нанес туркам тяжкий урон и подорвал их моральный дух. А затем Суворов сам перешел в наступление против ослабленного противника. Это было творческое развитие замысла Петра I, впервые нашедшего свое выражение в Полтавской битве (сооружение редутов на пути наступления шведов).
Румянцев придавал этой победе большое значение. Сообщая Г. А. Потемкину, что Суворов "разбил и преследовал великим поражением" турок, он приказал отметить эту победу молебствием и пушечной пальбою.
Пользуясь наступившим после сражения при Гирсово затишьем, Суворов испросил разрешения выехать в отпуск. Ему уже было сорок три года, и его отец, Василий Иванович, давно подымал вопрос о женитьбе сына. Сам полководец, поглощенный своей службой, не проявлял в этом вопросе особой активности.
Тем не менее он вовсе не исключал мысль о женитьбе, и когда отец сообщил, что подыскал для него невесту, это явилось одной из причин поездки в отпуск. 16 января 1774 года Суворов обвенчался в Москве с дочерью отставного генерал-аншефа княжной Варварой Ивановной Прозоровской, а во второй половине февраля он уже снова был в армии.
На этот раз ему была поставлена задача не допускать переправы турок через Дунай у Силистрии. "О более активных действиях ничего не "было сказано, только глухо упоминалось, что в случае наступательных действий ему надлежит держать контакт с соседним отрядом генерала Каменского. Время и все детали совместных действий Румянцев предоставлял согласовать самим командирам. Но Румянцев не указал, кому из двоих предоставляется решающий голос, и эта недомолвка оказалась чреватой последствиями. Каменский и Суворов имели одинаковый чин (генерал-поручика), но Каменский получил этот чин годом раньше; таким образом, на его стороне был "отвес списочного старшинства". Однако Суворов сознавал себя несравненно более крупным военачальником и никак не ставил Каменского на одну доску с собой. Поэтому он решил в интересах дела действовать независимо от традиций списочного старшинства 54.
Согласовав в общих чертах план предстоящих действий, оба начальника решили выступить в поход. Однако Суворов на два дня задержался (впоследствии он ссылался на неприбытие части его отряда). Он явно старался избежать соединения с отрядом Каменского.
Но расчеты Суворова встретить турок до соединения с Каменским не оправдались. Через несколько дней оба отряда встретились в деревне Юшенли. Суворов все же остался верен своему решению сохранить самостоятельность. Он тотчас перевел свои войска в авангард и, став во главе кавалерии, отправился на усиленную разведку. Он двигался по направлению к Козлуджи по единственной ведшей туда дороге, через Делиорманский лес.
Случайно одновременно с русскими наступательные действия предприняли и турки. Их сорокатысячный корпус находился в это время уже в Козлуджи - в нескольких верстах от Юшенли.
Конница Суворова втянулась в узкое дефиле 55, ведшее через густой лес. Ее заметили турецкие аванпосты, и при выходе из леса она подверглась стремительному нападению конных турецких частей. Неожиданность атаки и численное превосходство неприятеля привели к тому, что русскaя конница смешалась и стала отступать. Высланные на помощь три эскадрона были смяты беглецами. Турецкая конница, пройдя лес, появилась уже в расположении русских войск. И только выведенные вперед два пехотных полка, построенные перед лесом в четыре сомкнутых каре, обили огнем появившуюся из леса турецкую кавалерию и принудили ее отступить.
Приведя в порядок расстроенные части и подкрепив их пехотой, Суворов начал преследовать отступавшего противника. Узкая лесная дорога была завалена трупами людей и лошадей. Было невыносимо жарко. Солдаты и лошади давно не получали ни пищи, ни воды. То и дело приходилось отражать вылазки засевших в кустах турок.
Наконец, девятиверстное дефиле кончилось, и войска вышли из леса. Развернувшись в лощине, Суворов отбил многократные атаки гораздо более многочисленных турок и, выставив подвезенные пушки, повел интенсивный обстрел неприятельского лагеря. После трехчасовой артиллерийской подготовки он, не дожидаясь, пока подтянутся войска Каменского, бросил в наступление все наличные силы. Атаку начала конница, за ней устремилась пехота. Турки не прииняли удара и обратились в бегство, оставив победителям 29 медных пушек и 107 знамен.
Вряд ли может вызвать удивление, что после этого эпизода отношения Суворова с Каменским приняли характер явной неприязни.
На следующий день после Козлуджийского сражения Каменский послал о нем донесение Румянцеву. В его изложении получалось, что именно он является героем дня. Это окончательно обострило отношения между ним и Суворовым. Мучимый не прекращавшейся лихорадкой, с трудом державшийся на ногах во время приступов, Суворов по прошествии нескольких дней сдал командование.
Сохранилась записка полководца, датированная 1791 годом; в ней он жалуется на несправедливости, которым столь часто подвергался. Между прочим, Суворов вспоминает и Козлуджи: "7 батальонов, 3-4 000 конницы были при Козлуджи, прочие вспятчены Каменским 18 верст; отвес списочного старшинства. Каменский помешал графу Александру Суворову-Рымникскому перенести театр войны чрез Шумлу за Балканы" 56. По-видимому, Суворов хотел использовать победу, превратить тактический успех в стратегический, но Каменский воспротивился.
Кстати сказать, и Румянцев порицал Каменского за то, что он откладывал выступление войск к Шумле; Румянцев указывал, что "не дни да часы, а и моменты в таком положении дороги".
Кампания между тем заканчивалась. Потрясенная поражением у Козлуджи, исчерпавшая свои финансовые ресурсы Турция заключила мир на выгодных для России условиях. Согласно подписанному в деревне Кучук-Кайнарджи мирному договору (в июле 1774 года), Россия приобрела Керчь, Кинбурн, Азов, русские корабли получили право свободного плавания по Черному морю. Турецкое правительство вынуждено было признать независимость Крыма (дотоле находившегося под протекторатом Турции). Тем самым были созданы предпосылки для присоединения Крыма к России.
В Приволжье и на Кубани
Через несколько дней после заключения мира Суворов получил приказ спешно выехать в Россию. На этот раз он понадобился для борьбы не против внешнего врага, а против другого, более страшного для дворянства и Екатерины врага. Его звали на борьбу с человеком, которого императрица с напускной небрежностью называла в письме к Вольтеру "маркизом Пугачевым", но который на самом деле заставлял ее трепетать от ужаса. Один момент она делала вид, будто хочет сама ехать на Волгу, чтобы лично руководить борьбой против народных масс, объединившихся вокруг Пугачева. Однако канцлер Никита Панин якобы отговорил ее и посоветовал послать его брата - Петра Панина, который из-за размолвок с Румянцевым и Орловым жил в своей деревне, втайне мечтая, что его снова призовут. Он с радостью встретил новое назначение, но потребовал себе помощника, указав в качестве такового на Суворова.
Этот выбор определялся боевой репутацией, которую успел уже приобрести Суворов, а отчасти тем, что именно на него указывал и бывший главнокомандующий действовавшими против Пугачева силами Бибиков. Еще в марте Бибиков настаивал на откомандировании к нему Суворова, но Румянцев возражал, аргументируя тем, что это создало бы в народе и за границей впечатление опасности пугачевского движения (которое правительство упорно пыталось представить в виде малосерьезной смуты). Доводы Румянцева показались уважительными. Но когда после смерти Бибикова новый командующий возобновил просьбы о посылке Суворова, положение было несколько иным: война кончилась, Суворов был не у дел, главное же - императрица была до того напугана разраставшимся восстанием, что готова была послать туда всех генералов, лишь бы покончить, наконец, с Пугачевым. И Екатерина II согласилась.
В тот день, когда прибыло известие о переходе Пугачева на правый берег Волги и о движении его на Москву, к Суворову поскакал курьер с эстафетой. Получив приказ, Суворов тотчас выехал в Москву, повидался там с женой и отцом и немедленно, без багажа, выехал к Панину.
В распоряжение Панина были переданы значительные по тому времени силы - около 20 тысяч человек, в том числе Казанский и Пензенский дворянские корпуса 57. Кроме того, в районе восстания - у Оренбурга, Пензы, Казани - правительством были сформированы многочисленные вооруженные отряды.
В то время как правительство мобилизовало целую армию, силы Пугачева начали таять. Из состава его армии вышли башкиры, не пожелавшие идти в Поволжье. Лишился он также уральских рабочих, поставлявших ему кадры преданных бойцов и пушки, пока он сражался в Приуралье. Вновь присоединившиеся к нему калмыки не представляли собой серьезной военной силы. Вдобавок армия Пугачева была плохо вооружена.
В конце августа правительственные войска под начальством Михельсона нанесли повстанцам страшное поражение у Сальникова завода. Пугачев потерял здесь 24 орудия, 6 тысяч пленными и 2 тысячи убитыми, в числе их своего верного сподвижника Овсянникова. Это было в тот самый день, когда Суворов представлялся Панину.
Простого факта быстрого приезда к Панину было достаточно, чтобы Суворов получил приветливое письмо государыни и денежную субсидию. "Видя из письма графа Панина, - писала Екатерина, - что вы приехали к нему так скоро и налегке, что кроме испытанного усердия вашего к службе иного экипажа при себе не имеете и что тотчас отправились вы на поражение врагов, за такую хвалы достойную проворную езду вас благодарю... Но дабы вы скорее путным экипажем снабдиться могли, посылаю вам 4 000 червонцев".
Когда Суворов скакал по болотам, под градом неприятельских пуль, терпя всевозможные лишения, по неделям не раздеваясь, никто не благодарил его за это. Теперь же на его быструю езду смотрели чуть ли не как на подвиг. Выводы напрашивались сами собой. Для того, чтобы получить признание двора, недостаточно было хорошо воевать,- надо было воевать с теми, кто казался особенно опасным, там, где это было на виду, и так, чтобы это понравилось императрице и ее окружению.
Получив от Панина неограниченные полномочия, Суворов в сопровождении конвоя из 50 человек отправился через Пензу к Саратову.
Там он узнал о поражении Пугачева у Сальникова завода и о том, что Михельсон продолжает преследование. Сформировав в Царицыне отряд из нескольких сот всадников, Суворов двинулся в степь на поиски разбитого вождя крестьянской войны. Схваченный Михельсоном один из сподвижников Пугачева, яицкий казак Тарпов показал, что Пугачев с несколькими десятками человек переправился через Волгу.
Отряд Суворова устремился в степи. Днем шли по солнцу, ночью по звездам; двигались во всякую погоду, теряя отставших, бросая на дороге загнанных коней. Вскоре напали на след Пугачева; крестьяне рассказывали, что накануне Пугачев был здесь, но приверженцы его взбунтовались, связали его и повезли в Яицк.
Доведя быстроту марша до предела, Суворов направился к Яицку. В пути, однако, произошла непредвиденная задержка: ночью наткнулись на степных кочевников, которые открыли стрельбу, убив при этом давнишнего суворовского адъютанта Максимовича, ехавшего рядом со своим начальником. Рассеяв нападавших, Суворов отобрал несколько наиболее "доброконных" кавалеристов и поскакал с ними вперед.
Оказалось, однако, что Пугачев был уже выдан яицкому коменданту Симонову.
Через два дня, забрав пленника, отряд выступил из Яицка.
Суворов относился к Пугачеву, как к военнопленному: он расспрашивал его об его действиях и планах, интересовался организацией его войск.
Хотя наибольшую энергию в борьбе с восстанием проявил Михельсон, но Панин предпочел выставить в качестве виновника успеха Суворова, то есть избранного им, Паниным, кандидата. "Неутомимость отряда Суворова выше сил человеческих, - патетически доносил он Екатерине. - По степи, с худейшей пищею рядовых солдат, в погоду ненастнейшую, без дров, без зимнего платья, с командами майорскими, а не генеральскими, гонялся до последней крайности".
Насмешница-судьба сыграла шутку с полководцем: никогда, ни до того времени, ни после, он не получал такой блестящей аттестации от своего начальника, как за доставку поверженного, закованного в цепи пленника.
В действительности роль Суворова была более чем скромной. Появившись в момент, когда восстание уже шло на убыль, он, самое большое, ускорил на несколько дней неизбежную трагическую развязку.
Впрочем, Екатерина отлично понимала это: хотя она и наградила Суворова золотой шпагой, усыпанной бриллиантами, - наградила именно за Пугачева, а не за турецкую кампанию, - но при случае она без обиняков заявила, что "Суворов тут участия не имел... и приехал по окончании драки и поимки злодея". В другой раз она выразилась еще непочтительнее, сказав, что Пугачев обязан своей поимкой Суворову столько же, сколько ее комнатной собачке Томасу.
Летом 1775 года дворянская Россия пышно отпраздновала подавление Пугачевского восстания и успешное окончание польской и турецкой войн. Суворов не присутствовал на празднествах: он в это время находился в Поволжье, ликвидируя последние очаги восстания.
Достойно быть отмеченным, что Суворов и здесь остался верен себе и действовал гуманно, являя этим разительный контраст с озверелыми "карателями", уставлявшими дороги виселицами и колами с трупами замученных. В своей автобиографии Суворов с гордостью указывает, что после пленения Пугачева волнения "башкирцев и иных без кровопролития сокращены", и приписывает это своим политическим распоряжениям и искусному военному маневрированию.
В августе 1775 года скончался Василий Иванович Суворов. В связи с этим полководец получил разрешение явиться в Москву, представлялся там государыне и был назначен командиром Петербургской дивизии. Для большинства генералов такое назначение показалось бы чрезвычайно лестным. Однако Суворову оно было не по душе. Его не привлекала перспектива получать награды за парадную службу: в мечтах своих он стремился к подлинной славе, неразрывно связанной со славою своей родины, и не хотел менять тяготы военных походов на теплое местечко в столице. В этом сказался весь Суворов: он мог обращаться к покровительству могущественных царедворцев, но стать одним из них никогда бы не согласился.
Он тотчас испросил себе годичный отпуск и провел в Москве и в своих деревнях свыше года, ни разу не появившись в Петербурге для командования дивизией.
В ноябре 1776 года он получил от Потемкина предписание срочно выехать в Крым.
Еще Петр I высказал мысль о необходимости присоединения к России Крыма с целью обеспечения безопасности южных границ русского государства.
В XVIII веке русская внешняя политика неоднократно возвращалась к этому вопросу. Заключенный в 1774 году в Кучук-Кайнарджи мирный договор в значительной мере разрешал эту задачу - турки покинули полуостров, и решающее влияние на крымские дела благодаря обладанию крепостями Керчь, Еникале и Кинбурн приобрела Россия.
В Петербурге уже в течение нескольких лет находился брат низложенного крымского хана по имени Шагин-Гирей. Его наметили кандидатом в крымские ханы. Татары волновались: Турция придвигала к Крыму свои войска. Россия, со своей стороны, ввела на полуостров двадцатипятитысячный корпус под начальством князя А. А. Прозоровского. Заместителем последнего и был назначен Суворов.
В марте 1777 года Шагин-Гирей прибыл в Крым и был избран мурзами в ханы. Он тотчас начал осуществлять европеизацию края, но делал это крайне резко и неосмотрительно, чем возбудил против себя недовольство населения. Волнения перекинулись из Крыма на Кубань, где кочевали ногайцы 58.
Приехав на Кубань, Суворов развил кипучую деятельность. Он пробыл там всего три с половиной месяца, но провел за это время огромную работу, построив кубанскую оборонительную линию.
Укрепления строились в боевых условиях, часто под огнем горцев. Все пункты для сооружения укреплений были указаны Суворовым, который лично (а после отъезда в Крым - письменно) руководил работами.
В июне 1778 года кубанская оборонительная линия простиралась на 540 верст - от Тамани до Ставрополя. Впоследствии Суворов с законной гордостью писал статс-секретарю по военной части П. И. Турчанинову 59, что из 700 человек, рывших укрепления на Кубани в непогодь, "на носу вооруженных многолюдных варваров", ни один не был убит, и только один солдат, застигнутый врасплох невооруженным, умер от раны.
В разгар этой работы Суворов получил извещение о назначении его на место Прозоровского командующим вооруженными силами в Крыму.
Положение в Крыму в этот момент было очень острое. Турецкий флот крейсировал у берегов, явно готовилась высадка десанта. Надо было воспрепятствовать этому и одновременно избежать конфликта, который мог бы привести к нежелательной новой войне. И Суворов в кратчайший срок выработал план обороны Крыма. Осмотрев побережье, он, как и на Кубани, лично выбрал места для батарей и укреплений, указав и типы последних, иногда сам чертил планы и профили.
Вся система крымской обороны была запроектирована из 29 укреплений, включая сюда и имевшиеся ранее, но реконструированные укрепленные пункты, и заново созданные по приказу Суворова (у Кашкоя, Аргина, Булзыка, Алушты, Шумы, Инкермана, Бахчисарая, Ядринска, Козлова и др.). Между прочим, по его указанию были заложены батареи в Ахтиарской гавани (ныне Севастопольская), послужившие началом будущей севастопольской крепости.
Помимо этой линии укреплений, Суворов протянул вдоль побережья цепочку наблюдательных постов и наметил места для стоянок немногочисленных судов, имевшихся в его распоряжении. Когда турки хотели высадиться под предлогом недостатка питьевой воды, им было в этом вежливо, но твердо отказано. Начальники постов, разводя руками, ссылались на несуществовавший карантин, при этом недвусмысленно клали руки на эфесы шпаг. Поняв, что без боя высадить десант не удастся, турецкий флот удалился в Константинополь. Система воздвигнутых на побережье укреплений принесла пользу и в другом отношении: в значительной мере именно она сорвала назревавшее в Крыму восстание. "Осаждение крепостями здешнего края воспрепятствовало мятежу", - сообщал Суворов Румянцеву (Румянцеву было поручено осуществить мероприятия, направленные к присоединению Крыма).
Вслед за тем Суворову было дано другое, не менее "деликатное" поручение. Русское правительство решило выселить из Крыма в приазовские области все христианское население. Тем самым крымский хан лишался подавляющей части налогоплательщиков и окончательно попадал в финансовую зависимость от России. При выполнении этого поручения Суворову приходилось считаться с резкой оппозицией хана, с жалобами и протестами самих выселяемых и, наконец, с неприязненным отношением Румянцева, которому Суворов был в то время подчинен, не сочувствовавшего этой операции. Об обстановке, в которой протекало переселение, свидетельствует, например, тот факт, что "к двум ханским министрам, которые наиболее сему препятствовали, немедленно поставили перед домом крепкий караул с одною пушкою, до тех пор, пока они успокоились" 60. Операция по переселению была быстро и успешно проведена.
Верный своему правилу заботиться о мирных жителях, Суворов и в этот раз проявлял неизменную заботу о населении края. В приказе войскам Крымского и Кубанского корпусов встречаем такие, редкие для того времени слова: "В стояниях и на походах мародеров не терпеть и наказывать оных жестоко тотчас на месте. Домов, заборов и огородов отнюдь не ломать... Где случается фуражировать, чинить то... с крайним порядком... Не меньше оружия поражать противника человеколюбием" 61.
Следя за турецким флотом, переселяя православных купцов, укрепляя степную границу, Суворов никогда не упускал из виду вопросов боевой подготовки войск. В мае 1778 года он объявил в приказе по Крымскому и Кубанскому корпусам подробное наставление о порядке службы пехоты, кавалерии и казаков. Это наставление содержит в себе детальное руководство для ведения боевых действий в тяжелых условиях местности и обстановки.
Таким образом, в эти годы Суворов напряженно работал если не на боевом, то во всяком случае на близком к нему военно-административном поприще. Но душевное состояние его было очень тяжелое. Румянцев был щедр на резкие выговоры, а впечатлительность и самолюбие Суворова не позволяли ему хладнокровно принимать их. Подчиненный Румянцеву, Суворов не имел права непосредственно сноситься с Потемкиным, но, видя в нем опору, тем не менее, часто обращался к нему. Положение Суворова было тем труднее, что между Потемкиным и Румянцевым возгорелась яростная вражда. Вынужденный выполнять поручения Потемкина и находясь в то же время в подчинении у Румянцева, Суворов оказался "как бы между молотом и наковальней.
Получая - обычно преувеличенные - сведения о недовольстве им Румянцева, Суворов нервничал "Фельдмаршала я непрестанно боюсь, - писал он. - Мне пишет он будто из облака. Хотя бы уже он, купоросность отлагая, равнодушно смотрел лучше вконец или терпеливо ждал бы его... Преподания его обыкновенно брань, иногда облеченная розами".
Суворов принимался иногда оправдываться перед Потемкиным в преступлениях, которые - по дошедшим до него слухам - возводил на него Румянцев.
"Говорят, будто я сказал, что иду завоевать Крым, - нет, я хвастаю только тем, что сорок лет служу непорочно. Говорят, будто я требовал у хана, стыдно сказать, красавиц. Но я, кроме брачного, ничего не разумею. Говорят, будто я требовал аргамаков, - а я езжу на подъемных; "индейских парчей", - а я даже не знал, есть ли они в Крыму".
Нет сомнения, что Суворов очень преувеличивал козни Румянцева. Но бесспорно и то, что отношение к нему Румянцева было в тот период недоброжелательным, и он тем болезненнее реагировал на это, что был уже немолод и имел в своем послужном списке не одну боевую награду. В довершение он стал тяжело хворать. "Не описать вам всех припадков слабостей моего здоровья, - писал он Потемкину. - Перемените мне воздух, увидите еще во мне пользу... Найдите мне способ здоровье польготить... жизнь пресечется - она одна. Я еще мог бы по службе угодить, если бы пожил".
Потемкин никак не отзывался на эти письма.
Мало-помалу обстановка в Крыму разрядилась. Турция признала Шагин-Гирея крымским ханом, и большая часть русских войск была выведена из Крыма. Суворова вызвали в Петербург. С затаенными надеждами помчался он в столицу. Может быть, "матушка" оценила его верную службу? Императрица в самом деле приняла его очень приветливо: видимо, сказалось успешное завершение крымского предприятия. Осыпав Суворова комплиментами на ломаном русском языке, она командировала его в Астрахань для выполнения "секретного и важного поручения".
Суворов с энтузиазмом юноши помчался на "свеженькую работу", но скоро ему пришлось разочароваться. Русское правительство хотело, воспользовавшись войной между Англией и Францией, оттянуть часть морской торговли с Индией на сухопутное направление, через Персию. В связи с этим Суворову поручалось осмотреть дороги, принять меры к безопасности караванов, обеспечить связь с Рящей (Рештом) и начать приготовления к замышлявшемуся походу в Персию.
Суворов приступил к делу с той серьезностью и вниманием к мелочам, которые характеризуют его отношение к самым небольшим военным предприятиям. Заблаговременно знакомясь с местностью, он изучил даже свойства трав. "Прошед от Дербента 212 верст, - доносил он Потемкину 15 февраля 1780 г., - не доходя колодца Донгули 10 верст, окажетца ядовитая трава, от которой стеречься". Далее указано, как лечить коней, поевших ядовитой травы, какой водой поить людей, как везти сено и т. д. 62
Однако очень скоро обнаружилась авантюристичность всего проекта, и дело положили под сукно.
Два долгих года провел Суворов в Астрахани, томясь небывалым бездельем... Даже жизнь в Крыму казалась ему теперь раем. Служебное положение его было самое неопределенное: иной раз он просто считал себя в ссылке. Его больно жалили мелкие дрязги и сплетни, которыми была полна Астрахань. На губернаторском рауте приезд вице-губернатора был ознаменован тушем, появление же Суворова ничем не было отмечено; губернаторша не явилась с ответным визитом к его жене Варваре Ивановне и т. д. и т. д. Вся эта тина мелочей раздражала самолюбивого полководца. Каждый булавочный укол ранил его.
"Астрахань в Москву или С.-Петербург не переименована. И там недостойный я был бы раб великой монархини, если б я пренебрежения сносил",- пишет он 9 ноября 1781 года.
В том же письме Суворов с иронией сообщает, что местный губернатор боится, как бы он, Суворов, не унизил себя "отсутствием светских манер". "Вы знаете меня - унижу ль я себя? Лучше голову долой, нежели что ни есть утратить моей чести: смертями пятьюстами научился смерти не бояться. Верность и ревность моя к высочайшей службе основана на моей чести".
Однако прямолинейный, горячий нрав полководца ставил его в невыгодные условия, когда приходилось бороться с ехидной изворотливостью его недругов. В письме от 15 ноября 1781 года он восклицал: "Легче мне всю рыбу из Каспийского моря выловить, нежели то (наговоры на него. - К. О.) опровергнуть".
Вдобавок у него разыгрались крупные семейные неприятности: начались неурядицы с женой.
Женщины не играли никакой роли в жизни Суворова. "Мне недоставало времени заниматься женщинами", - писал он 63. Вернее всего, он опасался, что они нарушат прямую линию его жизни, его целеустремленное служение армии. Брачные отношения казались ему узами, ограничивающими независимость. Однажды, выражая сомнение в способностях польского генерала Грабовского к быстрым действиям, он написал: "Грабовский с женою опочивающий". Но наряду с этим он считал долгом каждого человека жениться и иметь детей: "Меня родил отец, и я должен родить, чтобы отблагодарить отца за мое рожденье...", "Богу не угодно, что не множатся люди..."
С такими религиозно-нравственными соображениями подходил он к своей женитьбе. Его отец Василий Иванович выбрал для него Варвару Ивановну Прозоровскую. Но она оказалась человеком, менее всего подходившим к подобным воззрениям.
Жена Суворова Варвара Ивановна Суворова.
Варваре Ивановне было двадцать три года. "Она была красавицей русского типа, полная, статная, румяная, но с умом ограниченным и старинным воспитанием, исключавшим для девиц всякие знания, кроме умения читать и писать" 64. Впрочем, и эту нехитрую премудрость Варвара Ивановна осилила с грехом пополам, как то можно заключить из ее письма к своему дяде князю Голицыну (приводим с соблюдением орфографии):
"И Я, миластиваи Государь дядюшка, принашу маие нижайшее патъчтение и притом имею честь рекаман давать в вашу милость алек сандры васильевича и себя также, и так остаюсь, миластиваи государь дядюшка покор ная и вер ная куслугам племянница вар вара Суворава".
Даже на фоне слабой образованности, которой отличалось русское высшее общество XVIII века, это письмо выделяется малограмотностью.
Суворов женился с обычной стремительностью, характеризовавшей все его поступки. 18 декабря 1773 года состоялась помолвка, 22 декабря - обручение, а 16 января 1774 года - свадьба. Отец новобрачной к тому времени обеднел и дал за дочерью всего 5 тысяч рублей приданого. Суворову импонировала знатность рода Прозоровских и красивая наружность невесты, к тому же он не хотел перечить отцу, мечтавшему о том, чтобы породниться со старинным родом. Да, наконец, и времени не было на то, чтобы долго выбирать невесту.
Между супругами не было ничего общего. Он был некрасив, она красавица; но он был глубоко образованным человеком, с железной волей, грандиозными замыслами, она - пустой аристократкой, видевшей во всем лишь внешнюю, показную сторону вещей, не способной ни понять, ни оценить своего мужа. Образ жизни полководца также не соответствовал понятиям его молодой жены. Она не сочувствовала его бережливости, скромности, отказу от всякой пышности.
Как бы то ни было, первые годы супружества протекли без серьезных размолвок (Варвара Ивановна родила в это время дочь Наталью). Но затем отношения испортились. К тем конфликтам, которые проистекали из противоположности их вкусов и характеров, прибавился новый: Варвара Ивановна нарушила супружескую верность. Екатерининская эпоха отличалась необычайной распущенностью, царившей в так называемых "высших кругах" общества. Варвара Ивановна поступала так же, как поступала почти всякая скучающая молодая женщина ее круга.
Но при той строгости и чистоте, которыми отличались взгляды Суворова на брак, поведение его жены неминуемо должно было повлечь крупную драму.
В сентябре 1779 года Суворов подал в Славянскую духовную консисторию прошение о разводе, однако через несколько месяцев взял это прошение обратно, видимо, согласившись на примирение с женой. Больше того, в апреле 1780 года произошло публичное церковное примирение. Эта церемония, организованная по инициативе Александра Васильевича, скорее раздражила, чем растрогала его жену.
Все же в продолжение нескольких последующих лет семейная жизнь супругов не осложнялась крупными столкновениями. Но в 1784 году произошел окончательный разрыв.
У Варвары Ивановны снова начался роман. Это переполнило чашу терпения Суворова. Он обратился непосредственно в синод с ходатайством о разводе, и хотя синод по формальным соображениям не дал хода бракоразводному делу, Суворов решительно порвал всякую связь с Варварой Ивановной. Раздражение против бывшей жены было у него настолько велико, что когда до него дошли слухи "о повороте жены к мужу", он тотчас отправил своего управляющего Матвеича (Степана Матвеевича Кузнецова) к московскому архиепископу. "Скажи, что третичного брака уже быть не может и что я тебе велел объявить ему это на духу. Он сказал бы: "Того впредь не будет". Ты: "Ожегшись на молоке, станешь на воду дуть". Он: "Могут жить в одном доме розно". Ты: "Злой ее нрав всем известен, а он не придворный человек".
Разошедшись с женой, Суворов пожелал вернуть приданое. Прозоровский отказался принять деньги, но Суворов усиленно настаивал на этом и добился своего.
Опыт супружеской жизни дорого обошелся Суворову, и возобновлять его он никогда уже не собирался 65.
Астраханский период был периодом резких столкновений Суворова с Варварой Ивановной. Отсутствие интересного дела, плутни провинциальных чиновников, семейные дрязги - все это вконец истомило полководца.
Он забрасывает Потемкина письмами, прося переместить его куда-нибудь. В целом потоке ходатайств он выдвигает множество вариантов своего назначения.
Вот отрывок из одного письма Потемкину: "Вспомните милосердно, светлейший князь! что я здесь 2 года без команды, в начальстве 2 полка, живу в поношении, удалиться некуда. Гордостью утесняем, желал бы отъехать в мои пензенские, как ближние, деревни. Но лучше, если бы мне оказать изволили милость и дозволили переехать в Кизляр, где мне по моей степени спокойнее быть может здешнего". Наконец, в декабре 1781 года его просьбы увенчались "успехом": его перевели в Казань - единственное назначение, которого он просил ему не давать.
Но как-никак Казань была лучше Астрахани. Он незамедлительно выехал туда, но не успел приехать, как пришло новое распоряжение: его переводили снова на Кубань.
Присоединение Крыма поставило перед правительством Екатерины ряд новых задач. Решено было окончательно присоединить к России все области, примыкающие к северному побережью Черного моря, в первую очередь степи, населенные кочевыми племенами ногайцев. Для этого и был вызван Суворов, которому поручили Кубанский корпус в составе 12 батальонов и 20 эскадронов при 16 орудиях. Кроме того, под рукою имелись 20 донских полков. Покорение почти не знавших огнестрельного оружия ногайцев было нетрудной задачей, и не надо было выписывать Суворова. Да и прибыв, Суворов считал возможным добиться нужных результатов мирным путем и повел успешные переговоры с ногайцами в этом направлении. Но Потемкин опасался вмешательства Турции и хотел быстро кончить дело. Он настаивал на энергичном ударе, который пресек бы разжигаемые турками и фанатичными мурзами волнения среди ногайцев.
С военной стороны выполнение этой задачи не представляло трудностей: было очевидно, что кочевые, плохо вооруженные племена не смогут противостоять регулярным частям. Трудность заключалась в другом: надо было не спугнуть неторопливо передвигавшихся кочевников и не дать им уйти в леса и в горы.
С этой целью были распущены слухи, что Суворов уехал в Россию и что закубанских ногайцев решено оставить в покое. Между тем 19 сентября 1783 года выступил отряд под начальством Суворова. Отряд двигался скрытно, главным образом ночами. Во время маршей соблюдалась строгая тишина. Не слышно было военных сигналов, команды отдавались вполголоса. Со стороны это могло показаться шествием призраков. Шли без дорог, часто наудачу. Приходилось перебираться через многочисленные балки и овраги. Тем не менее быстрота похода была изумительная.
В ночь на 1 октября показались ногайские становища, расположенные на противоположном берегу Кубани. Предстояло совершить незаметно для кочевников переправу 16 рот пехоты, 16 эскадронов драгун и 16 казачьих полков. Переправа эта, по характеристике Суворова, была "наитруднейшая, широтою более семидесяти пяти сажен, едва не вплавь, противный берег весьма крутой, высокий - только тверд, что шанцовым инструментом в быстроте движения мало способствовать можно было".
В полной темноте войска без шума перебрались на другой берег. Пехота разделась донага, люди переходили Кубань, держа над головами ружья и патронташи; одежду пехотинцев перевезла конница.
Пройдя двенадцать верст от реки, близ урочища Керменчик, настигли первые таборы ногайцев. После непродолжительной ожесточенной стычки началось избиение почти безоружных кочевников. В течение дня было убито много ногайцев и 1000 их взята в плен. Остальные рассеялись по лесам. Русские потеряли 50 человек.
После этого побоища прочие ногайские племена стали присылать делегатов с изъявлением покорности. Многочисленные племена черкесов также умерили свои набеги.
Что касается Суворова, то в апреле 1784 года ему было предложено сдать командование - ввиду торжественного признания Турцией перехода в русское владение Крыма и Кубанского края - и выехать в Москву. Последующие два года он провел в "бездействии", как он называл мирные занятия с порученной ему Владимирской дивизией.
Суворов и его крепостные крестьяне
Вся жизнь Суворова носила бивуачный характер. Не говоря уже о военном времени, он и в мирное время нигде подолгу не засиживался, не обрастал хозяйством, не строил прочного домашнего очага. Естественно, что в этих условиях он не мог уделять много внимания управлению своими поместьями. Да это и не лежало в его характере. Однако Суворов живо интересовался сельским хозяйством. И несмотря на то, что он посвящал ему мало времени, он проявил себя как просвещенный хозяин и гуманный помещик. Без преувеличения можно сказать, что в этом отношении Суворов был передовым человеком.
После смерти отца Александр Васильевич получил поместья, в которых проживало 1900 душ крепостных. В последующие годы он приобрел еще несколько поместий. В 1785 году Суворов владел вотчинами:
В Московской губернии - село Рождествено и деревня Долганиха 122 души
Во Владимирской губернии село Уидол с деревнями 300 душ
В Суздальской округе - село Кистош 420 душ
В Шуйской и Ковровской округе - село Дьяково и село Трутнево - 49 душ
В Костромском наместничестве - село Сараево . . . 191 душа
В Пензенском наместничестве - село Никольское и др. - 562 души
В Новгородском наместничестве - село Кончанское - 482 души
В Новгородском наместничестве - Кривинская вотчина , 500 душ
Всего - 2 626 душ
В дальнейшем Суворову было еще пожаловано обширное Кобрино.
Разумеется, все это было ничтожно в сравнении с поместьями родовитой знати, но, тем не менее, это было уже немалое хозяйство.
Суворов не походил на тех помещиков, которые, передоверяя бразды правления управителям, интересовались только получением оброка, вовсе не касаясь внутренней жизни в поместьях. Напротив, он входил в малейшие подробности этой жизни. В связи с этим он требовал, чтобы ему систематически присылали информацию обо всем, что происходит в его вотчинах.
В 1785 году, посетив свои новгородские вотчины, он писал туда старостам, что, вопреки его приказу присылать ежемесячные доклады, уже в течение четырех месяцев он ничего не получает. "Вы же сами правду любите, а этому приказу господскому ослушны, - увещевал он старост и дальше переходил на суровый тон: - вы вышли из строгой команды и впали теперь в слабую. Мне недолго опять и строгую еще команду завесть".
Зная, как злоупотребляют своей властью управители, Суворов не признавал натурального оброка, при взимании которого управитель имел широкую возможность обманывать и притеснять крестьян, а перевел весь оброк в денежную форму. Крестьяне платили 3-4 рубля в год (с души) и пользовались за это всеми угодьями, реками и покосами 66.
Из числа поместий Суворова наиболее часто упоминается в литературе село Кончанское, потому что здесь полководец провел два года в ссылке.
В Кончанское Суворов прибыл впервые в декабре 1784 года. Посланное им отсюда письмо родственнику его Ивану Петровичу Суворову ясно отражает впечатления человека, для которого все здесь внове. "Иван! Я сюда приехал под сочельник... Здесь очень много... дичины и особливо летом должно быть несказанно веселее всех моих деревень. Только по милости правительства (то есть управителей. - К. О.) дом обветшал... а сад опустошен" 67.
В этот раз Суворов прожил в Кончанском полтора месяца. За это время он объехал все свои новгородские деревеньки (числом 18), наводя трепет на старост. В деревне Медведковой он обнаружил умного, исполнительного крестьянина Мирона Антонова, хорошо ведшего дело по размежеванию. Этого крестьянина Суворов сделал одним из своих помощников по управлению новгородскими поместьями.
Встречался он и с соседями: с А. М. Балком, чье село Волоки лежало в 25 верстах от Кончанского, с помещиками Лупандиным, Румянцевым и другими.
Весной 1786 года Суворов вторично приехал в Кончанское. В этот приезд он, между прочим, сократил штат дворни при господском доме: оставив только двух человек для работы в домовой канцелярии и для присмотра за домом, остальных 12 человек он перевел на пашни.
Взгляды А. В. Суворова на сельское и, в частности, на крестьянское хозяйство отразились в составленной им записке: "Причины упадка крестьянского хозяйства".
В этом интересном документе говорится:
"В привычку вошло пахать иные земли без навоза, от чего земля вырождается и из года в год приносит плоды хуже. От этой привычки нерадение об умножении скота, а по недостатку оного мало навоза, так что и прочие земли хуже унавоживаются, и от того главный неурожай хлеба.
...Я наистрожайше настаивать буду о размножении рогатого скота и за нерадение о том жестоко, вначале старосту, а потом всех наказывать буду.
...У крестьянина Михаила Иванова одна корова! Следовало бы старосту и весь мир оштрафовать за то, что допустили они Михаила Иванова дожить до одной коровы... Купить Иванову другую корову из оброчных моих денег. Сие делаю не в потворство и объявляю, чтобы впредь на то же еще никому не надеяться.
...Богатых и исправных крестьян и крестьян скудных различать и первым пособлять в податях и работах беднякам. Особливо почитать таких неимущих, у кого много малолетних детей".
Помещик, требующий, чтобы зажиточные мужики помогали бедным в "податях и работах", на свой счет укрепляющий хозяйство бедняка, - это исключительное явление в России XVIII века. Однако гуманность Суворова не порождала у него сомнений в справедливости самого принципа крепостничества.
Разумные соображения Суворова о необходимости унавоживания земли и разведения рогатого скота можно пополнить еще указанием на то, что Суворов придавал большое значение древонасаждениям. Имевшийся на его территории лес он очень берег. Если крестьянин хотел строиться, Суворов почти никогда не давал ему своего леса, но, предлагая купить лес на стороне, ссужал для этой цели деньгами.
В исключительных случаях он разрешал рубить свой лес, при этом опять-таки имея в виду прежде всего нужды малоимущих. Упоминавшемуся выше Балку, который одно время управлял несколькими его вотчинами, он писал: "Ныне повелите суки рубить 68 и прежде удовольствовать лядинами 69 скудных, а за сим уже достаточных... В случае малейшего налога 70 от имущественных крестьян над скудными, в моем присутствии, последует строгое взыскание за неприличность сию и недонос мне на сильных крестьян".
Письма и распоряжения Суворова пестрят подобными проявлениями заботы о нуждающихся крепостных крестьянах.
"В неурожае крестьянину пособлять всем миром заимообразно (то есть без выгоды для ссужающего. - К. О.), чиня раскладку на прочие семьи, совестно, при священнике, и с поспешностью".
Помогая беднякам, Суворов требовал, чтобы, выправившись, они вернули всю сумму, однако "без нападок и процентов".
Не ограничиваясь оказанием крестьянам индивидуальной помощи, Суворов нередко действовал в более крупном масштабе. Так, в 1785 году он купил несколько соседних имений единственно затем, чтобы уничтожить чересполосицу. Свободных денег у него в то время не было, но, уступая настойчивым просьбам крестьян, он совершил эту покупку, специально заняв для этой цели деньги.
Больше того: в 1784 году Суворов должен был уплатить по суду 3 тысячи рублей помещику Толбухину, у которого крестьяне Суворова захватили землю. Для уплаты этой суммы Суворову пришлось занять деньги. "Пуще всего тяжелы мне 3000 р. толбухинские", - писал он управителю Матвеичу.
В том же году Суворов отказался от прибыльного предприятия, так как опасался, что оно причинит ущерб его крестьянам. Кто-то из его управляющих, хорошо знакомый с коннозаводством, предложил организовать в одном суворовском поместье, в котором имелось много сена, конный завод. Дело сулило большой доход, однако Суворов отказался от него, не желая обременять крестьян новыми повинностями, связанными с устройством завода (возка сена и пр.). "Я по вотчинам ни рубля, ни козы, не токмо кобылы не нажил, - написал он, - так и за заводом неколи мне ходить, и лучше я останусь на моих простых, незнатных оброках".
Суворов очень заботился об увеличении рождаемости. Он всемерно поощрял браки и каждому женившемуся давал 10 рублей.
Близко принимал он к сердцу и нужды отдельных крестьян. Случилось однажды, что сельский сход порешил отдать не в зачет в солдаты беспризорного бобыля, мотивируя тем, что у него и хозяйства нет и горевать о нем некому. Суворов не согласился с этим решением. Его, видимо, тронула несчастливая доля этого крестьянина. Он приказал женить его и миром завести ему хозяйство.
В другой раз, когда ему доложили, что крестьянин Медведев, которого прочили в рекруты, отрубил себе палец, он вместо того, чтобы обрушиться на Медведева, гневно обратился к старосте: "Вы его греху причина. Впредь не налегайте! За это вас самих будут сечь. Знать, он слышал, что от меня не велено в натуре рекрут своих отдавать, а покупать их миром на стороне, чтобы рекрутчины никто не боялся!" 71
Суворов заботился не только о материальном благосостоянии своих крестьян, но и о здоровье их. Как и в армии, он старался внедрить правила санитарии; лечил он преимущественно настойками из трав и домашними проверенными средствами.
Особенную заботу проявлял Суворов о здоровье крестьянских детей. "Крестьянин богат не деньгами, а детьми, от детей ему и деньги", - писал он однажды. Сообразно этим взглядам он требовал, чтобы детей берегли, а в случае заболевания разумно лечили. Ундольским крестьянам адресовано следующее послание:
"Указано моими повелениями, в соблюдение крестьянского здоровья и особливо малых детей, прописанными в сих резонами и лекарствами, как и о находящихся в воспе, чтобы таких отнюдь на ветер и для причащения в церковь не носить... Бережливость от ветра теплотою, а не ветром. Но ныне, к крайнему моему сожалению, слышу, что из семьи Якова Калашникова девочка воспой померла и он квартирующему у него подлекарю сказал: "Я рад, что ее бог прибрал, а то она нам связала все руки!" С прискорбностью нахожу нужным паки подтвердить, чтобы во всем сходно крестьяне прежние мои приказания исполняли".
Далее указывалось, что за нарушение этого распоряжения будет налагаться денежный штраф и церковная эпитимия.
Суворов был запасливым и предусмотрительным хозяином, лично входившим во все детали. "Полагаю я в Рождествене содержать во всякое время гусей, одну или две пары, взирая на то, как они там водятся; уток при селезне одну пару или двух индеек при петухе..." - писал он Матвеичу. Этому же управителю адресованы такие строки: "У добрых хозяев готовится густой красный мартовский квас, то и такого не худо заготовить в московском погребе несколько бочонков". Подобными указаниями пестрят его письма.
Жил он скромно; чуть ли не единственной слабостью его были чай и нюхательный табак, которые, по его требованию, покупались высших сортов. В 1784 году он писал Матвеичу: "Чай из Москвы с Борщовым ты прислал столь дурен, что весь желудок мой им перепорчен. Купи мне и пришли чаю наилучшего, какой только обретаться может... От нюхательного табаку, тобой присланного, у меня голова болит... чрез знатоков купи табак... Вино твое тоже дурно; но уж быть так..." Иными словами, вино пусть уж будет плохое, лишь бы чай и табак были хорошие.
В отличие от большинства тогдашних дворян, державших многочисленную дворню для личных надобностей, Суворов довольствовался услугами очень малого числа дворовых. По большей части его обслуживал Прохор Дубасов.
В доме Суворова жило много дворовых певчих и музыкантов, которые освобождались от полевых работ, чтобы совершенствоваться в своем умении.
Кроме них, всегда проживало несколько инвалидов - солдат или престарелых крестьян. Всем им выдавалась пенсия. В 1786 году Суворов приказывал: "Инвалидных солдат-стариков ныне в Кончанском 6 человек. Жалованья им от меня по 10 рублей в год. Платье из простого сукна погодно. Пища обыкновенная без роскоши... Ежели старики эти пожелают от праздности работать землю, то и оную уделить, только не иначе, как по собственной их воле".
Забавная и трогательная деталь: Суворов заботился даже о животных, которые вследствие старости не могли больше работать. "Из лошадей четверых за службу их мне кормить до смерти", - приказывал он.
...Таким предстает перед нами Суворов-помещик. Цельная натура Суворова сказалась и здесь: деятельностью своей он как бы иллюстрировал однажды высказанное им пожелание: "Не весьма взирать на богатство".
Турецкая война 1787-1791 годов
Приняв командование над Владимирской дивизией, Суворов поселился в своем поместье, селе Ундол, расположенном недалеко от Владимира по Сибирскому тракту. Одетый в холщовую куртку, он расхаживал по селу, беседовал с крестьянами. Но деревенская идиллия вскоре прискучила Суворову. Обязанности хозяина и помещика, которыми он старался заполнить свой досуг, конечно, не могли удовлетворить его.
"Приятность праздности не долго меня утешить может", - писал он Потемкину. Прошло еще несколько месяцев, и он отправил Потемкину новое письмо с настойчивой просьбой дать ему другое назначение. Опасаясь, что его ходатайство не будет удовлетворено вследствие наветов его недругов, он заранее оправдывается и дает себе такую характеристику:
"Служу больше сорока лет, и мне почти шестьдесят лет, но одно мое желание - кончить службу с оружием в руках. Долговременное бытие мое в нижних чинах приобрело мне грубость в поступках при чистейшем сердце и удалило от познания светских наружностей. Препроводя мою жизнь в поле, поздно мне к свету привыкать. Наука осенила меня в добродетели: я лгу, как Эпаминонд, бегаю, как Цезарь, постоянен, как Тюренн 72, праводушен, как Аристид 73. Не разумея изгибов лести и ласкательств, моим сверстникам часто бываю неугоден, но никогда не изменил я моего слова даже ни одному из неприятелей... Исторгните меня из праздности - в роскоши жить не могу".
Это письмо очень характерно для Суворова. Он был вполне искренен, когда писал его. Он в самом деле не признавал лжи и притворства, а недостаткам своего характера (желчность, вспыльчивость) не придавал значения.
Однако и это письмо не достигло цели. Только в сентябре 1786 года последовало назначение Суворова в Екатеринославскую армию, "к Потемкину, для командования кременчугскими войсками; одновременно Суворов был по старшинству произведен в генерал-аншефы 74.
Суворов охотно поехал к Потемкину, которого он уважал больше других государственных деятелей. Он знал, что наряду с подверженностью внезапным припадкам меланхолии, со склонностью к изнеженности и безделью Потемкин обладал государственным умом и много делал для облегчения тяжелого положения солдат, и за это последнее многое прощал фавориту царицы.
"Красота одежды военной состоит в равенстве и в соответствии вещей с их употреблением, - излагал свои мысли Потемкин во всеподданнейшем докладе в 1785 году. - Платье должно служить солдату одеждою, а не в тягость. Всякое щегольство должно уничтожить, ибо оно есть плод роскоши, требует много времени, иждивения и слуг, чего у солдата быть не может".
Это было крупное новаторство по сравнению с прежними понятиями, столь роковым образом воскрешенными вскоре Павлом I.
"Завиваться, пудриться, - продолжал там же Потемкин, - плести косы - солдатское ли сие дело? У них камердинеров нет. На что же пукли? Всяк должен согласиться, что полезнее голову мыть и чесать, нежели отягощать пудрою, салом, мукою, шпильками, косами. Туалет солдатский должен быть таков, что встал, то и готов".
Вместо громоздкого великолепия прежних воинских нарядов Потемкин ввел новую, удобную форму. Сложные парикмахерские сооружения были отменены, кавалерия должна была просто закручивать усы, пехота подымала усы кверху; бакенбарды были в армии запрещены.
Реформы не ограничились вопросами одежды и туалета. Они коснулись основ военного устройства. В одном распоряжении на имя Репнина (1788) Потемкин писал:
"Из опытов известно, что полковые командиры обучают части движениям, редко годным к употреблению на деле, пренебрегая самые нужные. Для того сим предписываю, чтоб обучали следующему:
1. Марш должен быть шагом простым и свободным.
2. Как в войне с турками построение в каре испытано выгоднейшим, то и следует обучать формировать оный из всякого положения.
3. Наипаче употребить старание обучать солдат скорому заряду и верному прикладу.
Унтер-офицерам и капралам отнюдь не позволять наказывать побоями, а понуждать ленивых палкой не больше шести ударов.
Отличать примерных солдат, отчего родится похвальное честолюбие, а с ним и храбрость".
По-иному, чем большинство генералов, смотрел Потемкин и на солдат. "Поставляя главнейшим предметом для пользы службы сбережение людей и доставление им возможных выгод, - писал он в ордере 75 князю Долгорукову, - особливо же призрение больных, предписываю вашему сиятельству подтвердить о том наистрожайше во все полки и команды".
Потемкин значительно увеличил численность легкой кавалерии (необходимой для разведывательных целей), заботился об улучшении госпиталей; при обучении строю он требовал простоты и свободы в движениях.
Беда была в том, что Потемкин не очень следил за соблюдением новых порядков. Но самый факт столь авторитетной поддержки их имел громадное значение и подводил надежный фундамент под соответственные реформы Суворова.
В начале 1787 года Екатерина в сопровождении блестящей свиты выехала в путешествие. До Киева царский поезд двигался на перекладных - на каждой станции его ожидали 560 свежих лошадей; далее по Днепру - на 80 галерах. Потемкин превзошел самого себя, стремясь поразить великолепием и убедить в благоденствии вверенного ему края. Каждая галера располагала своим "хором музыки". На берегах толпился разряженный "народ"; для оживления пейзажа были согнаны стада, тайно перегонявшиеся ночью по пути следования кортежа; по вечерам на берегах зажигали фейерверк - подлинное чудо пиротехники; в заключение одного такого фейерверка в небо взвился букет из 100 тысяч ракет. Сопутствовавший Екатерине австрийский император Иосиф II назвал путешествие "галлюцинацией".
К маю императрица добралась до Кременчуга, и здесь Потемкин предложил посмотреть маневры. Суворов имел всего несколько месяцев для обучения своей новой дивизии, но за этот короткий срок он обучил войска исключительной точности и четкости перестроений и энергии маневра. Смотр произвел на всех ошеломляющее впечатление. "Мы нашли здесь расположенных в лагере 15 тысяч человек превосходнейшего войска, какое только можно встретить", - писала Екатерина.
Щедро раздавая награды, императрица обратилась и к Суворову с вопросом, чем его наградить. Но Суворову уже давно было не по себе. Вся эта шумиха не нравилась ему. Он не видел ничего необыкновенного в продемонстрированном им своем обычном строевом учении; в то же время для него было ясно, что больше всех сумеют нажить капитал на успешных маневрах сам Потемкин и облепившая его туча прихлебателей. И на вопрос Екатерины он дал типичный для него, чисто эзоповский ответ:
- Давай тем, кто просит, ведь у тебя и таких попрошаек, чай, много. - И потом добавил: - Прикажи, матушка, отдать за квартиру моему хозяину: покою не дает.
- А разве много? - недоуменно спросила императрица.
- Много, матушка: три рубля с полтиной, - серьезно заявил Суворов.
Екатерина ничего не ответила на эту выходку; деньги были уплачены, и Суворов с важным видом рассказывал:
- Промотался! Хорошо, что матушка за меня платит, а то беда бы.
Впрочем, уезжая из Новороссии, государыня пожаловала злоязычному полководцу драгоценную табакерку, усыпанную бриллиантами.
"А я за гулянье получил табакерку с 7 тысячами рублей", - иронически писал он об этом.
Мир, заключенный в Кучук-Кайнарджи, был подобен короткому отдыху бойцов перед новой схваткой. Потемкин развивал перед Екатериной свой "греческий проект": изгнать турок из Европы, завладеть Константинополем и объединить под покровительством России все славянские народы Балканского полуострова. Императрица видела трудности этого предприятия, но давала себя увлечь им, потому что помещичье хозяйство, особенно на юге России, все больше втягивавшееся в товарный оборот, остро нуждалось в черноморских путях. Турция, запиравшая выход из Черного моря, препятствовала экономическому развитию русских черноморских областей и осваивавшегося русским правительством Крыма. Столкновение с ней было неизбежно. К тому же Турция держала себя чрезвычайно воинственно. Там жили мечтой о реванше. Отторжение Крыма и слухи о дальнейших планах России сильно ослабили авторитет султана и внутри и вне страны; по мнению турецкого правительства, только победоносной войной можно было восстановить его. Это мнение поддерживалось английским и прусским посланниками. Снова появился на сцене весь ассортимент интриг и хитроумных заверений: обещано было выступление Швеции против России, возобновление войны Польшей, нейтралитет Австрии, денежная помощь Европы и т. д. и т. п. Турция верила всему этому, потому что хотела верить.
Между тем Турция находилась в состоянии государственной, культурной и экономической отсталости, и эту отсталость особенно остро испытывали подвластные ей народы.
Атмосфера накалялась с каждым днем. Особенно взволновала турок поездка Екатерины в Крым. В Константинополе это было сочтено за явную демонстрацию, и там решили развязать войну. Русскому посланнику Булгакову был предъявлен наглый ультиматум - возвратить Турции Крым и признать недействительными последние трактаты. Турция разговаривала с Россией так, как разговаривают только с побежденной страной. Русское правительство,разумеется, отклонило ультиматум. В ответ турки, согласно усвоенной ими манере начинать войну, заключили Булгакова в Семибашенный замок.
Таким образом, война началась 76 и притом в очень неблагоприятный для России момент: 1787 год был неурожайным, хлеб пекли наполовину с соломой. В Москве были случаи голодной смерти, а в Петербурге вспыхнули голодные бунты рабочих. Цена четверти ржи поднялась до 7 рублей (в 1773 году - 2 рубля 19 копеек). Содержать армию было в этих условиях очень трудно.
Русское правительство ничего не делало для того, чтобы избежать войны, но когда она стала фактом, обнаружилось, что к войне не готовы. Полки были укомплектованы только наполовину, питание скудное, солдаты одеты плохо. Пушек было много, но к ним не хватало снарядов. Одетые в изящные мундиры кавалеристы были вооружены негодными саблями. Солдаты оставались все теми же "чудо-богатырями", как их прозвал Суворов, но организация армии в целом была попрежнему не на должной высоте.
Приходилось воевать, но Потемкин не знал, с чего начать в том хаосе, который представляла собой организация южной армии. Им овладела апатия. Талантливый, полный энергии, он иногда погружался в непонятную хандру, в мрачную меланхолию, когда никакое дело не интересовало его. Состоявший при русской армии австрийский военный атташе принц де Линь оставил такой портрет Потемкина: "Показывая вид ленивца, трудится беспрестанно; унывает в удовольствиях, несчастен оттого, что счастлив; нетерпеливо желает и скоро всем наскучивает; говорит о богословии с генералами, а о военных делах с архиереями. Какая же его магия? Природный ум, превосходная память, коварство без злобы, хитрость без лукавства, счастливая смесь причуд и величайшее познание людей".
Екатерина во всем полагалась на Потемкина и без его совета не предпринимала ничего серьезного. В нем она видела опору против крестьянских волнений, против дворцовых интриг, против всяких врагов, внешних и внутренних. Власть Потемкина была почти безгранична. Ему сходили с рук безумные кутежи, бесконтрольная трата государственных денег, издевательство над одними, возвышение других, которые тем только были хороши, что сумели ему понравиться. Таков был человек, которому было вверено главное руководство новой кампанией.
После блестящего смотра в Кременчуге Суворов пользовался благосклонностью и Екатерины и всемогущего Потемкина. Благодаря этому он получил командование одним из пяти корпусов, входивших в состав Екатеринославской армии. Потемкин поручил ему самый опасный район - Херсоно-Кинбурнский, где ждали первого удара турок и где совсем не были готовы его отразить.
В августе 1787 года Суворов прибыл в Херсон и принял начальство над тридцатитысячным корпусом. Для него наступила счастливая пора: он спешно укреплял береговую линию, ставил батареи, распределял войска, приводил в порядок оборону фронта и тыла, давал инструкции, изучал броды, наблюдал за турецким флотом. Мероприятия Суворова в этот период могут служить образцом забот о береговой обороне.
Он чувствовал себя особенно хорошо в связи с небывало радушным отношением к нему Потемкина. Никогда еще до этого, да и впоследствии, Суворов не слышал таких приветливых слов от своего начальства. "Мой друг сердечный, ты своей особою больше 10 тысяч человек, - ворковал Потемкин, цеплявшийся за Суворова, как за якорь надежды. - Я так тебя почитаю и, ей-ей, говорю чистосердечно".
Потемкин двинул против турок построенный в Севастополе флот, но сильный шквал разметал все корабли; один из них занесло в Константинополь, а другие вернулись для ремонта в Севастопольскую гавань.
Это окончательно лишило Потемкина мужества.
"Матушка государыня! Я стал несчастлив, - скорбно писал он Екатерине, - при всех мерах возможных, мною предприемлемых, все идет навыворот. Флот севастопольский разбит бурею; остаток его в Севастополе, корабли и большие фрегаты пропали. Бог бьет, а не турки. Я при моей болезни поражен до крайности; нет ни ума, ни духу".
Карта театра военных действий в период русско-турецкой войны 1787-1791 гг.
Постигшая русский флот катастрофа дала временно туркам безраздельное господство на Черном море. В связи с этим турецкое командование решило высадить десант на Кинбурнской косе, представлявшей большие удобства для высадки с моря. Суворов сперва не верил в серьезность этой угрозы, но когда она подтвердилась, сдал в Херсоне команду Ю. Б. Бибикову и поскакал в Кинбурн. 22 августа он доносил Потемкину:
"Вчера поутру я был на борде Кинбурнской косы. Варвары были в глубокомыслии и спокойны".
Он лихорадочно укреплял косу, но не для того, чтобы просто отстоять ее от неприятеля.
В письме Потемкину от 23 августа он писал:
"Ах! Пусть только варвары вступят на нее (Тавриду. - К. О.). А что смогут они сделать? Если они бросят от 5 000 до 9 000 чел., если они пустят в ход все свои морские силы. Но чем больше будут они удаляться в глубь страны, больше их будет порублено" 77. Он ставил себе целью нанести туркам тяжкое поражение, истребить их живую силу.
В этом духе он и подготовляет своих подчиненных. Генералу Реку он пишет: "Ваше превосходительство знаете, что мы дрались часто с варварами один против десяти, что вы сами изволили испытать мужеством ваших при Козлуджи. Приучите вашу пехоту к быстроте и сильному удару, не теряя огня попустому. Знайте пастуший час!" 78
С теми скромными средствами, которыми Суворов располагал, это был дерзкий замысел. О состоянии его артиллерии говорит тот факт, что при испытании кинбурнских пушек девять из тридцати семи разорвались при первых выстрелах. Суворова это, однако, не смутило.
Между тем турки все медлили. Приближался период бурь, и Суворов начал уже думать, что турецкий флот, бесцельно бороздивший море на расстоянии пушечного выстрела от Кинбурна, уйдет восвояси. Но 1 октября началась бомбардировка крепости. Все турецкие корабли открыли огонь, медленно приближаясь к берегу. От кораблей отделились лодки и быстро направились к песчаной оконечности косы. Началась высадка десанта. Высадкой руководили французские офицеры-инструкторы.
К полному изумлению солдат и генералов Суворов запретил открывать ответный огонь.
- Сегодня день праздничный: Покров,- сказал он, - пойдем к обедне. Пускай их вылезают.
Офицеры тревожно шептались о состоянии рассудка их чудака-начальника. Но Суворов хладнокровно выстоял обедню, а затем еще молебен "на победу врагов и одоление". Он хотел дождаться; пока все турецкие силы высадятся на берег, чтобы нанести им возможно более чувствительный удар; кроме того, оконечность косы находилась в сфере действительного огня турецкой эскадры; приближаясь же к крепости, турки теряли это преимущество.
Не встречая никакого сопротивления, турки высадили свыше 5 тысяч человек, которые немедленно стали продвигаться вперед, возводя на пути своего продвижения траншеи. Вскоре 15 рядов траншей пересекало узкую горловину косы. Считая, что укрепляться более не для чего, турки бросились на штурм крепости, до которой им оставалось не более одной версты.
Этого момента и ждал Суворов. У него под рукой было значительно меньше войск, но он не сомневался в победе. Со стен крепости понеслась картечь, из ворот ударила в штыки пехота, а на фланги турецких линий покатилась казачья лава. Турецкий авангард был почти целиком уничтожен, весь наступавший отряд смешался и "дал тыл". Командовавший вылазкой Рек с одного удара занял десять рядов турецких окопов.
Но по мере удаления от крепости контратаковавшие войска попадали под выстрелы турецких кораблей; 600 орудий громили фланговым огнем русских, опустошая их ряды. В числе раненых были Рек и почти все батальонные командиры. Войска, состоявшие наполовину из молодых рекрутов, заколебались, потом повернули обратно.
Суворов медленно отходил в арьергарде отряда. Лошадь под ним была ранена, и он шел пешком. Находившийся рядом с ним штабной офицер Макеев был ранен. Увидев трех солдат, один из которых вел под уздцы коня, и приняв их за русских, Суворов окликнул их. Это оказались турки, которые бросились на русского генерала. Гренадер Степан Новиков заметил это и устремился на помощь Суворову. Обладавший большой физической силой Новиков убил двух турок, третий обратился в бегство.
"Позвольте, светлейший князь, донесть, - сообщал позже Суворов об этом эпизоде в реляции Потемкину, - и в низшем звании бывает герой".
Видя своего командующего окруженным турками, солдаты перестали отступать и ударили на противника.
Снова удалось потеснить турок, и снова на окраине косы русское наступление выдохлось.
"Какие же молодцы, - с уважением отзывался на другой день Суворов о турках, - с такими еще я не дрался; летят больше на холодное ружье".
Солнце клонилось к закату. У русских были израсходованы патроны, полки понесли огромные потери. Суворов мог пустить в дело подходившие свежие части, но отказался это сделать, приберегая их для решительного удара.
Под вечер Суворов был ранен картечью в грудь. Рана была неопасная, но он потерял сознание. Придя в себя, он увидел, что русские полки вновь отступали в беспорядке. Турки с победными возгласами тащили захваченные русские пушки. По рядам их сновали дервиши, обещая райское блаженство тем, кто погибнет в бою.
Хотя уже смеркалось, Суворов решил в третий раз "обновить сражение".
Все резервы, которые он берег нетронутыми: 400 человек пехоты и 900 кавалеристов, были одновременно брошены на турок. В это же время единственный корабль, которым располагал Суворов, галера "Десна" под командой мичмана Ломбарда атаковала турецкий флот и заставила отойти от берега 17 кораблей. Пользуясь ослаблением огня с моря, казаки пробрались по отмели в тыл к туркам. Зажатые в тиски, истомленные сечей, турки не выдержали. Их загнали в море и до глубокой. темноты истребляли картечью. Всего 700 человек были подобраны турецкий эскадрой 79. Русские потери составляли 450 человек, а с легко раненными почти тысячу человек.
Незадолго до конца сражения Суворов был вторично ранен - пуля пробила ему руку. Он велел обмыть рану морской водой, перевязал ее куском материи и со словами: "Помогло, помилуй бог, помогло!" - снова бросился в битву. Однако, обессиленный потерей крови и болью от двух ран, он неоднократно терял сознание.
Кинбурнская победа произвела большое впечатление. По всей России служили благодарственные молебны.
Ныне времечко военно,пели солдаты.
От покоев удаленно.
Наша Кинбурнска коса
Вскрыла первы чудеса, -
Участвовавшие в битве войска получили награды: всем солдатам было выдано по 1 рублю, по 2 рубля и по 4 рубля 25 копеек (в зависимости от степени участия полка в сражении); многим были даны кресты и медали. Суворов горячо хлопотал за тех, кто, по его мнению, заслуживал награды или у кого были тяжелые личные обстоятельства.
"На милосердие ваше, светлейший князь, - писал он Потемкину, - муромского полковника Нейтгардта: его полка легкий батальон сделал первый отвес победе. Жена его умерла, две дочери-невесты, хлеба нет.
Майор Пояркин и Самуйлович поставили на ноги полки: природное великодушие вашей светлости не забудет их.
Обременяю вашу светлость, простите! Обещаюсь кровью моей ваши милости заслужить".
Кинбурн был высшей точкой в отношениях Потемкина с Суворовым. Никогда уже более эти отношения не были так дружественны 80.
Самого Суворова также щедро наградили за кинбурнскую победу. Он получил орден Андрея Первозванного и бриллиантовый плюмаж на шляпу с буквою "К".
После сражения Суворов обратил все усилия на выучку солдат по своему методу. Отсутствием этой выучки он объяснял неуспех первой атаки, едва не приведший к полной победе турок. Он еще долго помнил об этом и через шесть лет со щемящим чувством вспоминал "кинбурнскую беду". Обучая войска, он издал, между прочим, замечательный приказ, ярко отражающий его военные правила:
"Артиллеристам быть приученным к скорострельной стрельбе, но в действии сие только служит для проворного заряжения. На неприятеля пальбу производить весьма цельно, реже и не понапрасну, дабы зарядов всегда много оставалось, отнюдь не расстрелятца и не привесть себя в опасность.
...Пехотное построение - движимый редут, т. е. кареями, линиею очень редко; глубокие колонны только для деплояда 81. - Карей бьет неприятеля прежде из пушек; с ним сближаясь, начинают стрелки в капралствах, токмо по размеру пули по команде... Офицерам обучать прилежно солдат скорострельной пальбе, т. е. называемому батальонному огню, и нужно то для скорого заряжения, но в действии он самим опасен больше неприятеля, множество пуль пропадает напрасно, и неприятель, получая мало ран, меньше от того пугается, нежели ободряется. Чего ради пехоте стрелять реже, но весьма цельно каждому своего противника, не взирая, что когда они толпою. Хотя на сражение я определил 100 патронов каждому солдату, однако кто из них много расстреляет, тот достоин будет шпицрутенного наказания, но весьма больше вина, кто стреляет сзади вверх, и тогда взводному тотчас заметить... При всяком случае наивреднее неприятелю страшной ему наш штык, которым наши солдаты исправнее всех на свете работают. Кавалерийское оружие сабля... При твердом и быстром карьере каждой кавалерист особо должен уметь сильно рубить.
...У кого в полку или роте будет больше протчих больных, тот подвергается штрафу. Рекрут особливо блюсти, исподволь их к службе приучать и сих молодых солдат, взирая на каждого особо, со старыми не равнять, доколе окреплятся.
Субординация или послушание - мать дисциплины или военному искусству.
Собственностью своею во всякое время жертвовать правилом высочайшей службы.
Казакам противную сторону зимою алармировать и схватывать языки" 82.
Военному обучению соответствовал весь арсенал суворовских воспитательных приемов. Результаты, как всегда, не замедлили сказаться. Рекрут становился первоклассным бойцом, гордым своим званием и готовым стойко сражаться.
Главным турецким опорным пунктом на Черном море являлась сильная крепость Очаков, стоявшая на мысе, который спускался к морю с высоты 18 сажен. Через две недели после Кинбурнского сражения Екатерина писала: "Важность Кинбурнской победы в настоящее время понятна: но думаю, что с той стороны не можно почитать за обеспеченную, дондеже Очаков не будет в наших руках" 83.
Однако только в июле 1788 года Потемкин осадил Очаков. Первая половина этого года прошлав удачной борьбе с турецким флотом. Установленные Суворовым на побережье батареи во взаимодействии с легкими военными кораблями уничтожили 15 больших турецких кораблей. Турки потеряли 8 тысяч человек, в то время как потери русских не превышали 100 человек. Это дало основание Суворову предложить штурм Очакова. Но Потемкин не решился. Он не предпринимал почти никаких активных действий, рассчитывая на истощение запасов в крепости. Однако турки оказались хорошо подготовленными, а в русской армии начались болезни, уносившие людей больше, чем турецкие пушки.
Штурм Очакова Потемкиным в декабре 1788 г. С картины художника Казановы.
Хороший организатор, Потемкин всегда был весьма посредственным полководцем. Это особенно ярко проявилось под Очаковом. Он отдавал все внимание мелким рекогносцировкам, выписывал из Парижа планы крепости с обозначением минных галерей, заложенных французскими инженерами, и вяло обстреливал передовые укрепления турок. Иногда он впадал в хандру и лежал в своем роскошном шатре, никого не принимая; иногда же вдруг появлялся среди солдат, запросто разговаривал с ними, потом выходил на открытое место и подолгу стоял там под жужжавшими пулями.
Суворов командовал левым крылом осадного корпуса. Медлительность и вялость действий страшно нервировали его.
- Одним гляденьем крепости не возьмешь, - заметил он однажды. - Так ли мы турок бивали...
Фраза эта стала известна князю Потемкину.
Болезненно самолюбивый, Потемкин после этого и вовсе отодвинул в тень своего строптивого помощника.Суворов выходил из себя от вынужденной пассивности и от сознания своей беспомощности и бесполезности. "Чтобы победить препятствия - я буду повторять всегда: кто хорош на первой роли, никуда не годен на второй", - обронил он примечательные слова. Увы! Ему очень часто доводилось оказываться на второй роли, когда он предназначен был для первой.
Три недели прошли в полном бездействии. 27 июля турки предприняли крупными силами вылазку. Любимый полк Суворова - Фанагорийский - отбил вылазку и, преследуя турок, ворвался в их позиции.
Суворов решил использовать столь удачное обстоятельство и, введя в действие все находившиеся в его распоряжении войска, постарался развить успех. Он надеялся, что Потемкин поддержит его либо воспользуется переводом почти всего турецкого гарнизона к месту боя, чтобы штурмовать Очаков с другой стороны. Но Потемкин не решился. Ломая руки, он бегал по палатке, скорбя о "ненужной" гибели русских солдат. Тем временем турки стали теснить оставленный без поддержки отряд Суворова. Сам он, как всегда, был в гуще сражения, поспевая всюду, где замечалось колебание. В разгар боя он был ранен. Пуля попала ему в шею и застряла у затылка. Чувствуя, что рана серьезная, Суворов зажал ее рукою и, сдав команду Бибикову, удалился, приказав отойти на прежние позиции. Потери русских в этом столкновении достигали 1 000 человек.
У Суворова немедленно извлекли пулю и перевязали рану. Во время операции от Потемкина прибыл гонец: главнокомандующий грозно спрашивал, что происходит.
Корчась от боли, Суворов велел передать:
Я на камушке сижу,Это был удар не в бровь, а в глаз. На следующий день пришел официальный запрос Потемкина: "Будучи в неведении о причинах и предмете вчерашнего происшествия, желаю я знать, с каким предположением ваше высокопревосходительство поступили на оное, не донеся мне ни о чем во все продолжение дела, не сообша намерений ваших прилежащим к вам начальникам и устремясь без артиллерии против неприятеля, пользующегося всеми местными выгодами. Я требую, чтобы ваше высокопревосходительство немедленно меня о сем уведомили и изъяснили бы мне обстоятельно все подробности сего дела".
На Очаков я гляжу.
Суворов немедленно ответил рапортом, в котором пытался оправдаться, уверяя, что был вынужден втянуться в бой, чтобы поддержать атакованные пикеты, а затем не мог вывести из боя войска, хотя посылал четырех гонцов.
"Причина вчерашнего происшествия, - писал он, - была предметом защиты бугских казаков... так как неверные, вышед в пункты наши, стремились сбить пикеты" 84. Далее он подчеркивал, что тотчас информировал главнокомандующего как о начале боя, так и о развитии его.
Однако за этими официальными объяснениями все видели другое: протест против инертности Потемкина. Понимал это и сам князь Тавриды. Не жаловавший своевольных, он начал мстить Суворову. Начались бесконечные придирки, выговоры, знаки неудовольствия. Убедившись, что главнокомандующий не скоро сменит гнев на милость, Суворов в конце концов отправил ему письмо, в котором горечь смешана с оскорбленным достоинством: "Коль вы не можете победить вашу немилость, удалите меня от себя... Есть еще служба в других местах по моей практике, по моей степени... В неисправности моей готов стать пред престол божия" 85.
Потемкин тоже полагал, что лучшим исходом будет отъезд чересчур самостоятельного полководца, и Суворову было предложено покинуть осадную армию. Страдая от воспалившейся раны - во время перевязки в ней оставили куски материи, и они начали гнить, - он уехал в Кинбурн лечиться.
Только он стал поправляться, как его постигла новая неудача. В Кинбурне, вблизи от дома, где он жил, взорвалась военная лаборатория. Взрывом разрушило часть стены в комнате, где находился Суворов. Полузасыпанный камнями, с окровавленным лицом и руками, он ощупью выбрался на улицу.
Секретарь Потемкина Попов прислал соболезнование. По поручению Суворова составили ответ, указав, что дело обошлось без большого вреда, кроме знаков на лице и удара в грудь. Прочтя, Суворов приписал: "Ох, братец, а колено, а локоть? Простите, сам не пишу, хвор".
Но даже больной, израненный, опальный, он не оставлял без внимания и поощрения героизма, проявленного солдатами.
"Кинбурнский комендант свидетельствует, - доносил он, - что во время взрыва капрал Орловского полка Богословский и рядовой Горшков, первый, когда флаг духом оторвало и впал оный с бастиена на землю, тот же час, подняв оный, сохранил и по окончании взрыва вдруг 86 поставил в прежнее место; рядовой в самое время происшествия стоял на часах на батарее, где столько в опасности находился, что духом каску сшибло и кидало о туры 87, но он на своем посте был тверд и сохранил должность. За таковые неустрашимости и усердие произвел я капрала в сержанты, а рядового в каптенармусы" 88.
Из Кинбурна Суворов переехал в Херсон, потом в Кременчуг. Во время переезда он лично явился к Потемкину. Князь принял его неласково, осыпал градом упреков. Всю зиму и часть весны Суворов оставался не у дел, с завистью следя за действиями других генералов.
Впрочем, действия эти были довольно неумелы. Не хватало лошадей для перевозки артиллерии, ощущался недостаток в боеприпасах и понтонах; полки были укомплектованы неопытными рекрутами, и недоставало опытных командиров, чтобы- обучить их. В частности, один из лучших командиров - М. И. Голенищев-Кутузов - был тяжело ранен 18 августа. От дизентерии и стужи вышла из строя половина людского состава. Румянцев острил, что куртки, сделанные Потемкиным, чтоб летом солдатам не было жарко, более не греют. Екатерина II ввиду того, что в стране сурово критиковали Потемкина, издала, указ, запрещавший "на бирже, в клубах, трактирах говорить о делах политических, о распоряжениях военных и умножать неосновательные и неприличные толки".
В конце концов Потемкин решился на то, что полгода назад предлагал ему Суворов. 1 декабря он подписал следующий приказ: "Истоща все способы к преодолению упорства неприятельского и преклонению его к сдаче осажденной нами крепости, принужденным я себя нахожу употребить, наконец, последние меры. Я решился брать ее приступом и на сих днях произведу оный в действо".
Штурм состоялся 6 декабря 1788 года при сильнейшем морозе и длился всего час с четвертью. Очаков был взят. Русские войска потеряли во время штурма 3 тысячи человек - значительно меньше того, что унесли морозы и болезни. Потери турок составили 9 тысяч убитыми и 4 тысячи пленными. Все ошибки Потемкина были забыты, когда закончилась, наконец, "осада Трои", как называл саркастически Румянцев осаду Очакова.
Новый, 1789 год начался для России при трудных обстоятельствах. Союзники ее, австрийцы, потерпели ряд жестоких поражений от турок. Шведские войска действовали довольно успешно, в Петербурге бывала слышна канонада.
Весной 1789 года томившийся от долгого пребывания не у дел Суворов добился назначения в передовой корпус Молдавской армии. Зная о конфликте его с Потемкиным, Екатерина послала Суворова к Румянцеву. Вскоре, однако, Румянцев был по настоянию Потемкина удален в отставку, и командование Молдавской армией было вверено князю Н. В. Репнину, причем Потемкин получил общее руководство всеми силами.
Суворов с порученной ему дивизией занял выдвинутую позицию при Бырладе, на стыке с австрийцами. Всегда тщательно собиравший сведения о противнике, он теперь придавал особое значение разведке, будучи глубоко убежденным, что турки готовят какой-то "сюрприз". "Шпионы мои не возвращаются и паки посылаю. Разъезды мои за Серетом переговаривают с крестьянами, те объявляют о числе турецких войск почти сходно с иными показаниями. Слышно, что они хотят покушаться на австрийцев и на нас, когда сбудет вода из Серета", - доносил он Репнину 17 июня. Спустя пять дней он доложил ему же: "...Разъездною командой за Текучем, к стороне Фурчень, примечено: лагерь турецкой, расположенный у Фокшан при Сасах, против прежнего количества удвоился, да тут же при Ботанештах вновь открылся лагерь числом палаток от сорока до пятидесяти" 89.
Таким образом, за месяц до Фокшанского сражения Суворов знал о накоплении сил турками и предвидел их наступление.
Через некоторое время к нему примчался курьер от командира австрийского корпуса, принца Кобургского 90: сильная турецкая армия сосредоточивалась в Фокшанах, готовя удар- против австрийцев, и Кобург просил у русских подкрепления. Суворов доложил об этом Репнину и попросил указаний; тот ответил уклончиво, не беря на себя ответственности за дальнейшие действия суворовской дивизии. Он разрешил Суворову выступить, но на его (Суворова) страх и риск. При этом он предписал, чтобы дивизия вернулась в Бырлад не позже чем через шесть дней, чтобы часть войск была оставлена в Бырладе для прикрытия и чтобы была предварительная письменная договоренность с принцем Кобургским, во избежание каких-либо жалоб Кобурга впоследствии.
Тогда Суворов донес, что, во исполнение общей потемкинской директивы "не терпеть впереди себя неприятельских скопищ", он выступает к Фокшанам. Взяв с собою около половины имевшихся у него войск, он 16 июля выступил из Бырлада.
Марш был исключительно быстрым. За 28 часов прошли 50 верст, отделявшие от австрийского лагеря. Австрийский главнокомандующий прислал адъютанта, приглашая Суворова на личное свидание.
- Генерала Суворова нет, - учтиво ответили адъютанту, хотя Суворов в это время находился в своей палатке.
Через час пришел другой адъютант.
- Генерал Суворов молится богу, - последовал не менее любезный ответ.
Третьему посланцу сообщили, что генерал Суворов спит.
Принц переходил от удивления к негодованию. Но Суворов хорошо знал, что делает. Еще в Бырладе он познакомился с разработанным австрийцами планом сражения, типичным продуктом кабинетно-доктринерского мышления. Оспаривать этот план было делом длительным, да еще осложненным тем, что австрийский принц был старше чином - генералом от кавалерии. Суворов предпочел выработать свой план, завязать по нему сражение и поставить австрийцев перед свершившимся фактом.
В 11 часов вечера он прислал принцу Кобургскому написанную по-французски записку, извещавшую, что русские войска выступают в 2 часа ночи, и предлагавшую австрийцам выступить тогда же по указанному им маршруту. На обсуждение не оставалось времени; австрийский главнокомандующий подчинился. Впоследствии Суворов так объяснил свое поведение:
- Нельзя было: он умный, храбрый, да ведь он тактик, а у меня был план не тактический. Мы заспорили бы, и он загонял бы меня дипломатически, тактически, энигматически 91, а неприятель решил бы спор тем, что разбил бы нас. Вместо того: "Ура! С нами бог!" - и спорить было некогда.
В самом деле, план его был не книжный, схематический, а типичный суворовский, построенный на точном учете обстановки и решительных наступательных действиях, в каждой черточке отражающий энергию и дарование его автора и исполнителя. Вглухую ночь союзные войска двинулись непосредственно к Фокшанам. В правой колонне шло 18 тысяч австрийцев, в левой - 7 тысяч русских. На полпути, у речки Путны, встретился передовой отряд турок. После упорного боя он был опрокинут; всю следующую ночь под огнем противника наводили понтонный мост, и к утру река была форсирована. Началась самая трудная часть предприятия.
Дорога к Фокшанскому лагерю вела через густой, трудно проходимый лес; подступы к лесу защищала пятнадцатитысячная турецкая конница. Отразив в результате пятичасового боя бешеные наскоки конницы, союзные войска достигли опушки. Здесь Суворов повел свою колонну в обход леса, австрийцы же стали обходить лес с другой стороны. Пройдя некоторое расстояние, Суворов вдруг свернул с дороги и пошел напрямик через лесную чащу, поросшую колючим кустарником. Солдаты с огромным трудом проделали эту часть пути. Но результатом этого маневра было появление русских войск с той стороны, откуда турки совершенно не ожидали их. Все турецкие пушки были направлены в другую сторону, здесь не было возведено укреплений, словом, ничто не мешало Суворову нанести внезапный фланговый удар по турецким позициям. Он так и сделал. Обе союзные армии установили между собой связь и, не давая противнику опомниться, сбили его последовательно со всех позиций. Турки укрепились в несколько близлежащих монастырях, но вскоре были выбиты и оттуда.
"Рассеянные турки побежали по дорогам браиловскои и к Букаресту. Наши легкие войска, догоняя, их поражали и на обеих дорогах получили в добычу несколько сот повозок с военного аммунициею и прочим багажом", - вспоминал Суворов в автобиографии.
Только теперь встретились, наконец, оба командующих. Принц Кобургский сейчас же устроил походный обед. Даже дележ добычи не омрачил праздника, хотя об этот камень преткновения разбивалось не одно хорошее начинание. Суворов уступил австрийцам все продовольственные склады, так как он уже собирался возвращаться обратно; прочие трофеи были поделены поровну. Эта победа побудила Австрию прервать начатые ею переговоры с Турцией о сепаратном мире.
Именно с Фокшанского сражения турки выделили Суворова среди всех прочих военачальников. Имя "Топал-паши" 92 стало внушать им страх.
Одна из любопытнейших особенностей Фокшанской битвы - это метаморфоза, происшедшая там с австрийскими войсками. Воодушевленные уверенностью Суворова, видя храбрость и стойкость русских солдат, австрийцы также дрались храбро. От их былой инертности не осталось и следа.
На обратном пути в Бырлад Суворов отправил Репнину и Потемкину лапидарные донесения о сражении. Потемкин написал по этому поводу Репнину: "О фокшанском деле я получил, так сказать, глухую исповедь и не знаю, что писать ко двору. Синаксарии 93 Александра Васильевича очень коротки; извольте истребовать от него подробного донесения, как дело происходило и куда неприятель обратился". Одновременно он сделал выговор Репнину за чрезмерно горячее поздравление, посланное принцу Кобургскому: "В письме к Кобургу вы некоторым образом весь успех ему отдаете. Разве так было? А иначе не нужно их так подымать, и без того они довольно горды".
Суворов сразу вернул себе былой престиж, пошатнувшийся после очаковского инцидента, навлекшего на него немилость Потемкина, и стал действовать более свободно, не озираясь так опасливо, как прежде, на стороживших каждый его шаг Репнина и Потемкина.
Август прошел в полном бездействии. Турки оправились от фокшанского поражения и вернулись к своему замыслу: разбить сначала австрийцев, а потом обрушиться на расположенные по линии Бырлад - Яссы русские войска. Искусным маневром - демонстрацией своего тридцатитысячного отряда под Измаилом - турки обманули Потемкина и побудили его сосредоточить силы в этом районе. Между тем у местечка Рымник сосредоточивалась огромная армия под начальством великого визиря Юсуф-паши. Со дня на день она готовилась перейти в наступление.
В начале сентября 1789 года австрийцы получили через лазутчиков сведения о приближении этой свыше чем стотысячной армии. Австрийский командующий принц Кобургский тотчас обратился за помощью к Суворову, в союзнических обязательствах которого он не сомневался.
Мало доверяя сведениям принца Кобургского, Суворов решил выждать дальнейших известий. Но через сутки прискакал второй курьер: турки подошли к австрийским позициям, и со дня на день можно было ждать атаки. На клочке бумаги карандашом Суворов написал принцу Кобургскому одно слово: "Иду!"
Наличные силы его составляли 10 тысяч человек. Из них 3 тысячи он оставил для прикрытия своего тыла от возможной атаки турок и взял с собой только 7 тысяч. Командирами были хорошо известные ему генерал-майор Позняков, бригадиры Бурнашов и Вестфален, кавалерийские полковники Поливанов и Шрейдер, артиллерийский майор Яков Гельвиг.
Уведомив Потемкина о своем движении; он немедленно, глубокой ночью, выступил в поход. Потемкин, в свою очередь, послал донесение в Петербург, пояснив, что "Кобург почти караул кричит, и наши едва ли к нему вовремя поспеют".
Однако Суворов поспел. Идя по размытой дороге, под проливным дождем, вынужденный наводить в пути сорванный, вышедший из берегов рекой мост, он проделал в течение двух суток около 100 верст и утром 10 сентября примкнул к левому крылу австрийцев, приведя с собой 11 батальонов пехоты, 12 эскадронов кавалерии, 2 полка казаков, 800 арнаутов 94 и 30 орудий. Существует рассказ, что, когда один шпион доложил великому визирю о появлении Суворова, визирь велел повесить его за распространение ложных слухов.
Безмерно обрадованный, принц тотчас явился для обсуждения плана действий. Суворов принял его в простой палатке, на охапке свежего сена и, не дав ему изложить составленной австрийцами диспозиции, развил свой проект. Ежели турки еще не наступают, заявил он, значит они не закончили сосредоточения сил. В таком случае надо немедленно атаковать их. Принц Кобургский колебался: русских и австрийцев вместе было 24 тысячи, то есть в четыре раза меньше, чем турок. Но Суворов поставил вопрос ультимативно, пригрозив, что в случае отказа атакует только своим семитысячным корпусом. Он указал, что при крупном неравенстве сил лишь внезапная и быстрая атака обещает успех, что многочисленность турок будет способствовать их беспорядку и, наконец, усмехнулся он, "турок все же не столько, чтобы заслонить нам солнце". В конце концов австрийский полководец подчинился и отдал себя в распоряжение Суворова.
Немедленно после совещания с принцем Кобургским Суворов поскакал к реке Рымне, взобрался, несмотря на свои шестьдесят лет, на высокое дерево и долго обозревал турецкие позиции. Позиции турок были очень удобны для обороны. Они прикрывались с фронта и с флангов рекою, оврагами и лесами. Однако Суворов сразу заметил допущенную турецким командованием ошибку: оно разделило свои войска на три группы, причем пересеченная местность затрудняла быструю переброску подкреплений к какой-либо из них. И Суворов решил бить турок по частям: сперва атаковать их левофланговую группу, затем центральную и, наконец, сомкнувшись с правым флангом австрийцев, предпринять наступление на последнюю группировку неприятеля.
План был очень рискованный, но Суворов не сомневался в успехе и полагался на своих солдат. Характерно, что, опасаясь напугать австрийского главнокомандующего, он не посвятил его полностью в свои намерения - разгромить всю, вчетверо более многочисленную турецкую армию, - а сообщил только первую половину плана.
В тот же вечер войска двинулись на сближение с противником. В интересах наступавших было возможно дольше остаться незамеченными. Поэтому они шли почти бесшумно, команды отдавались вполголоса. Стояла безлунная звездная ночь. Турки, не предполагая активных замыслов противника, не позаботились выставить охранение. Около четырнадцати верст войска прошли, не встретив ни одного турецкого пикета. По пути пришлось переправляться вброд через реку Рымну, шириною до двухсот шагов.
Только на рассвете турки заметили приблизившиеся колонны и открыли огонь. В это время русский корпус двигался берегом реки к левому флангу турок, австрийцы же двигались на центр, немного подаваясь вправо, вслед за Суворовым. Между русским и австрийским корпусами шла австрийская кавалерия под начальством одного из способнейших австрийских генералов - генерал-майора Карачая. Таким образом, наступление велось, как бы уступами. Русские войска двигались двумя линиями пехотных каре в шахматном порядке, а за ними две линии конницы, имея на флангах донских казаков. Сам Суворов находился в первой линии, при среднем каре.
Идти приходилось полем, заросшим бурьяном и кукурузой. Местность казалась ровной, так как из-за высоких кукурузных стеблей не видно было впадин и оврагов. Это чуть было не привело к катастрофе - у самых турецких окопов колонна Смоленского полка наткнулась на глубокий овраг. Началось замешательство. В этот момент турки открыли бешеную стрельбу, а из-за леса на русских устремились нестройные полчища турецких всадников.
Суворов велел первым рядам немедленно спуститься в овраг и, перебравшись через него, атаковать батареи. Остальные части с помощью обогнувших овраг донских казаков вступили в бой с турецкой конницей. Как раз в это время произошел известный эпизод, описанный одним очевидцем, австрийским офицером. Спустившись в овраг и карабкаясь под жерлами неприятельских пушек, гренадеры внезапно разразились громовым хохотом: повидимому, вездесущий Суворов рассмешил их какой-нибудь шуткой.
Встретив твердый отпор, встревоженная глубоким продвижением ей во фланг передовых русских частей, турецкая конница рассеялась. Суворов запретил преследовать ее, чтобы не ослаблять темп общего наступления 95.
Не теряя ни минуты, Суворов направил свой отряд влево, повернув фронт почти под прямым углом.
Тем временем австрийцы выдержали ряд сильнейших ударов турок и, хотя замедлили свое продвижение, все же с помощью своей кавалерии и русской конницы отразили все атаки.
Стойкость австрийцев, несомненно, объяснялась в значительной мере тем, что они восприняли применявшийся Суворовым боевой порядок, гораздо более упругий, чем их обычное линейное построение.
Полдневный жар истомил обе стороны. Битва на короткий срок приостановилась. Турки подтягивали главные силы; Суворов использовал передышку, чтобы сообщить своему союзнику дальнейший план сражения. Он предложил наступать на центр неприятельской позиции, Крынгумейлорский лес, и одновременно с русскими атаковать его.
Однако, осматривая лежащую перед ним местность, Суворов заметил, что подступы к лесу обстреливались сильной турецкой артиллерией, расположенной в деревне Бокзы. Он принял решение сперва овладеть Бокзы, видя в ней ключ позиции, и тотчас двинул туда свой отряд.
Сражение возобновилось с новой силой. Турецкий главнокомандующий ввел свежие части, и сорокатысячная масса конницы с отчаянными возгласами: "Экбер-алла... Я-алла!" - обрушилась на австрийцев. Те мужественно оборонялись, однако с каждой минутой слабели. Видя, что Суворов удаляется, принц Кобургский слал к нему одного курьера за другим, прося поддержки.
- Пускай держится,- отвечал русский полководец,- а бояться нечего: я все вижу.
Он знал, что, заняв Бокзы, окажет более действенную помощь австрийцам, чем сотрудничая с ними в отражении фронтальной атаки. Ему и самому приходилось нелегко - сильные турецкие батареи почти в упор громили его поредевший отряд, с флангов то и дело налетали янычары. Во время одной из атак казаки были совершенно рассеяны, но пехота устояла. Отлично действовала русская артиллерия, принудившая турок дважды увозить свои орудия с позиций 96. В конце концов Бокзы была взята. Быстро пройдя небольшую рощу, Суворов вышел во фланг главным турецким силам, почти опрокинувшим уже австрийцев. Попав под перекрестный огонь, турки отхлынули к Крынгумейлорскому лесу.
Наступал последний акт драмы. Предпринятый Суворовым сложный маневр, сводившийся к тому, что турок били последовательно, по частям, должен был завершиться прямым штурмом основных неприятельских позиций. Главное укрепление их состояло из неглубокого рва и земляной насыпи. Однако насыпь эта не была еще готова и высота ее была незначительна. Заметив это, Суворов молниеносно принял решение атаковать турецкие окопы кавалерией.
Сражение при Рымнике 11 (22) сентября 1789 г.
По его распоряжению оправившиеся австрийские войска составили вместе с русским отрядом одну общую, несколько вогнутую линию. Каре первой линии были раздвинуты и в интервалах расположены конные части; остальная кавалерия была размещена на флангах.
Под сильнейшим огнем турок атакующие приблизились в таком порядке на 300-400 сажен к турецкому ретраншементу. В этот момент из интервалов всей линии вырвалась кавалерия и полным карьером помчалась на неприятеля. В одну минуту всадники пересекли обстреливаемое пространство, перескочили через ров и бруствер и врубились в плотные ряды янычар. Пораженные этой невиданной атакой, турки растерялись. Это позволило атакующей пехоте почти беспрепятственно добежать до места схватки.
- Ребята, смотрите неприятелю не в глаза, а на грудь, - кричал солдатам Суворов, в течение всего дня присутствовавший в самых опасных местах боя, - туда придется всадить ваши штыки!
Началась жестокая рукопашная сеча. Прорвавшиеся в турецкий тыл казаки и австрийские кавалеристы увеличили смятение потрясенного противника. Ряды турок дрогнули: еще момент - и они, бросая оружие, устремились в бегство. Напрасно пытался остановить их с кораном в руке великий визирь, напрасно стреляли по беглецам из пушек. Паника была так велика, что не было даже попытки защищать прекрасно устроенные окопы, прикрывавшие переправу через реку Рымник. Единственный мост был запружен повозками. Турки бросились вплавь, но массами тонули в холодных вздувшихся водах Рымника. Тех, кто оставался на берегу, рубила русско-австрийская кавалерия (пехота не участвовала в преследовании, так как не поспевала).
Стотысячная турецкая армия перестала существовать как боевая сила. Победителям достались 100 знамен, 60 орудий, огромная разнообразная добыча. Потери союзников не превышали тысячи человек.
Сохранился рассказ, что при дележе захваченных пушек между русскими и австрийцами возникли трения. Отдайте австрийцам, - распорядился Суворов. - Мы себе у неприятеля другие достанем, а им где взять?
Однако отношения между союзниками в общем остались хорошими. Австрицы признавали, что вся честь победы принадлежит русским Один австриец писал: "Почти невероятно то, что о русских рассказывают: они стоят, как стена, и все должно пасть перед ними". Суворов, со своей стороны, хвалил поведение австрийских войск, особенно выделяя Карачая с его кавалерией.
Рымникское сражение представляет собой одну из самых замечательных страниц русской военной истории. Значение этого сражения далеко переросло рамки тактического успеха; оно опрокинуло весь стратегический план турок. В сущности, оно давало возможность еще в 1789 году победоносно закончить войну. Что касается тех, чьими руками была завоевана эта победа, - русских солдат, дравшихся против упорного врага один против пяти и подавивших самую способность к сопротивлению у пришедших в отчаяние турок, - то этой битвой они доказали, что при умелом руководстве русские солдаты вправе называться лучшими в мире.
Все участвовавшие в сражении войска были награждены. Солдатам, по обычаю, дали грошовую денежную премию и некоторое количество серебряных медалей. Офицеры получили более существенные награды (Суворов трижды представлял списки отличившихся, мотивируя тем, что "где меньше войска, там больше храбрых"). Наградили и самого полководца, на этот раз щедро: он получил титул графа Рымникского, Георгиевский орден I степени и украшенную алмазами шпагу.
Австрия выразила ему свою признательность, возведя в титул графа Священной Римской империи. Не привыкший к подобной оценке своих подвигов, Суворов был просто поражен. "У меня горячка в мозгу, - писал он дочери, - да кто и выдержит! Чуть, право, от радости не умер!"
Но были и такие, которые гораздо сдержаннее оценивали полученные Суворовым награды (учитывая его заслуги). Так, П. В. Завадовский писал: "Суворов проименован Рымникским, в соравнение Задунайскому. Ты знаешь, как сия река своим течением равняется Дунаю" 97.
Задунайским именовали Румянцева. Своим ироническим замечанием Завадовский намекал на то, что пожалованный Суворову титул будет казаться очень скромным в сравнении с румянцевским.
Надо отдать должное Потемкину: забыв старые счеты, он сам ходатайствовал о возможно более "знатной" награде. Но в придворных сферах у нового графа нашлись другие враги. Все упорнее пополз шепоток о суворовских странностях и чудачествах; не обходилось, конечно, без преувеличений и приукрашиваний. Все чаще стали с глубокомысленным видом объяснять победы Суворова одной причиной - счастьем. Помилуйте, "авторитеты" не советуют, а этот чудаковатый старик поступает по-своему и добивается успеха! Слепое счастье!
Косвенным результатом Рымника было взятие без труда русскими войсками Бендер и австрийцами - Болграда; турки изверились в своих силах после двукратного страшного поражения. Кампания 1789 года, в начале которой союзники (особенно австрийцы) терпели крупные неудачи, окончилась для них очень удачно.
Для России создалась возможность заключить на выгодных условиях мир, который был очень нужен ослабленной войной стране. Турция еще больше нуждалась в мире; чтобы облегчить ведение переговоров, она беспрекословно выполнила требование об освобождении все еще содержавшегося под стражей русского посланника Булгакова.
Внешнеполитическое положение России осложнилось вследствие предательского поведения Австрии, которая, потерпев, несмотря на огромное численное превосходство, поражение под Журжей, заключила в сентябре 1790 года сепаратное перемирие с Турцией, обязавшись к тому же не пускать русские войска в занятые ею владения (Валахию) . Это крайне затрудняло действия русской армии, ограничивая их узким коридором между морем и Галацем.
Между тем Екатерина понимала, что затянувшаяся война порождает в стране глубокое недовольство. Вот почему русское правительство поспешило заключить мир со Швецией. Известие об этом мире было воспринято при дворе с нескрываемой радостью. "Ты пишешь, что спокойно спишь с тех пор, что сведал о мире с шведами, - писала Екатерина Потемкину, - на сие тебе скажу, что со мною случилось: мои платья все убавляли от самого 1784 года, а в сии три недели начали узки становиться, так что скоро паки прибавить должно меру, я же гораздо веселее становлюсь".
Но дело было, конечно, не в Швеции, а в Турции. "Одну лапу мы из грязи вытащили,- выразилась в другом письме Екатерина, - как вытащим другую, то пропоем аллилуя".
Русская дипломатия упустила, однако, военные и политические возможности, открывшиеся после Фокшан и Рымника. Блестящая рымникская победа поблекла в многоречивых прожектах дипломатов и вялых действиях генералитета. Чтобы создать вновь почву для выгодного окончания затянувшейся войны, нужен был новый сокрушительный удар, новый Рымник.
Вернувшись в Бырлад, Суворов бездеятельно провел здесь целый год. Потемкин не склонен был к активным действиям. То и дело он устраивал в Яссах или Бендерах небывало роскошные празднества. Однажды он устроил пир в специально сооруженных подземных залах, роскошно убранных в восточном стиле.
Все генералы стремились присутствовать на подобных увеселениях. Один Суворов избегал появляться в главной квартире; он попрежнему ненавидел роскошества и празднословие. Досуг свой он заполнял изучением турецкого языка, чтением газет и книг и беседами с окружавшими его в Бырладе людьми. Жил он очень скромно, даже подчеркнуто скромно, как бы выражая этим протест против потемкинского великолепия. Он ходил в куртке из грубого сукна, обедал на скатерти, которую расстилал прямо на земле, и т. д. Часто он устраивал публичные чтения. Читались книги по истории, военные мемуары и пр. Суворов то и дело задавал присутствующим вопросы и едко иронизировал над несведущими.
Существование, которое приходилось вести в Бырладе, не могло удовлетворить ненасытной жажды деятельности старого полководца, и он был очень обрадован, когда узнал, что в сентябре Потемкин двинул войска с Днестра на Дунай. Екатерина требовала энергичных действий, в результате которых можно было бы возобновить переговоры о мире. Но ввиду невозможности перенести военные действия на равнины Валахии, приходилось ограничиваться лишь узким плацдармом между Черным морем и устьем реки Серет. Задача осложнялась тем, что и этот плацдарм был защищен системой крепостей: Килией, Тульчей, Исакчей, Измаилом. Однако выбора не оставалось. В сентябре началось наступление. Первые три крепости были в короткий срок взяты русскими войсками: 18 октября Гудович взял Килию, 7 ноября была взята Тульча, пала также и Исакча. Оставался Измаил: он "вязал руки для операций дальних". Пока стоял этот оплот турецкого могущества, Турция не склонна была к уступкам.
Расположенный в исключительно важном стратегическом пункте, запиравший выход через Дунай в Добруджу, Измаил был чрезвычайно сильно укреплен с помощью французских и немецких офицеров. " Он был обнесен глубоким рвом в шесть сажен шириной и четыре сажени глубиной, местами наполненным водой. Над рвом возвышался земляной вал в три-четыре сажени вышиной; общее протяжение вала превышало 6 верст. На валу было расставлено 260 орудий. Крепостной гарнизон состоял из 35 тысяч человек под начальством одного из опытнейших турецких военачальников, Айдозле-Мехмет-паши. Сюда вошли гарнизоны ранее сдавшихся крепостей: Килии, Хотина, Аккермана; они были посланы в Измаил для искупления своей вины, причем был издан фирман 98 грозивший смертной казнью за повторную сдачу. В сущности за измаильскими стенами была средоточена целая армия. По обширности укрепленного пространства Измаил и был рассчитан на это; турки называли его "ордукалеси", то есть армейская крепость.
В обороне крепостей турки были вообще гораздо сильнее, чем в маневренном бою, и для взятия такой крепости, как Измаил, требовались по тем временам огромные людские и технические ресурсы.
Но как раз этих-то ресурсов русское командование и не имело. Армия понесла большие потери в первые годы войны; несколько корпусов было приковано к прусской и польской границам; освободившиеся после заключения мира со Швецией части еще не дошли; наконец, те силы, которые имелись в южной армии, были разбросаны во многих пунктах, и Потемкин не решился либо не сумел стянуть их к Измаилу.
В ноябре русские войска в количестве 28 тысяч человек под командованием И. В. Гудовича и де Рибаса oбложили Измаил. Хотя де Рибас уничтожил 20 ноября турецкую флотилию под Измаилом, на активные действия никто не решался: шла слабая бомбардировка в надежде, что турки падут духом и выкинут белый флаг. Армия терпела лишения от холода, болезней и недостатка продовольствия. Один очевидец писал, что даже у корпусного командира за обедом, когда за стол садилось восемь человек, еды подавалось столько, что ею могли насытиться только двое. О солдатах и говорить не приходилось. В конце ноября был созван военный совет, отправивший главнокомандующему на утверждение свое решение - снять на зимнее время осаду и ограничиться наблюдением за крепостью.
План штурма Измаила 11 (22) декабря 1790 г.
Однако Потемкин, всегда избегавший рискованных предприятий, на этот раз упорствовал. В письме Суворову от 25 ноября 1790 года он раздраженно отзывался о русских военачальниках под Измаилом: "Много тамо равночинных генералов, а из того выходит всегда некоторый род сейма нерешительного". Взятие Измаила было необходимо не только по военным, но и по политическим соображениям. Пруссия и Англия исподтишка распространяли мнение, что держава Екатерины - колосс на глиняных ногах. На карту был поставлен престиж Российской империи.
После длительных колебаний Потемкин решил предпринять штурм "Измаила. Между тем, по воззрениям тогдашнего авторитета Вобана, крепость вообще рекомендовалось брать только постепенной осадой, а если уж отважиться на штурм, то имея десятикратный перевес в силах. Был только один человек, который мог справиться с такой задачей. Правда, светлейший князь предпочитал держать его в тени, потому что слава его и без того начинала иногда звучать чересчур громко, но теперь приходилось подчиниться обстоятельствам.
30 ноября Суворов получил ордер (приказ) главнокомавдующего: "Остается предпринять с помощью божиею на овладение Измаила... Извольте поспешить туда для принятия всех частей в вашу команду..."
Через два дня в русский лагерь под Измаилом приехали на простых донских лошадках два всадника: то был Суворов в сопровождении казака, везшего узелок с его одеждой.
Ознакомившись с положением вещей Суворов увидел, что трудности штурма превосходят все его преположения. Даже с теми подкреплениями, которые были подтянуты им из Галаца, он располагал 30 тысячами человек; значительная часть из них были казаки, не имевшие вооружения для ближнего боя (штыков). Осадной артиллерии почти не было, снарядов для полевой артиллерии - только один комплект. Войска непривычны к осадным действиям, плохо обучены, голодны и разуты. Крепость же зорко охраняется и отлично укреплена.
"Обещать нельзя", - резюмировал Суворов в донесении Потемкину свои наблюдения и тотчас начал готовить штурм.
Впоследствии, когда Екатерина узнала подробности овладения крепостью, она выразилась, что "почитает измаильскую эскаладу 99 города и крепости за дело, едва ли где в истории находившееся". Склонная к преувеличениям, когда дело касалось ее славы, Екатерина была на этот раз очень близка к истине. И уж во всяком случае военная история не знала прецедентов, когда бы подготовка такого грандиозного предприятия заняла так мало времени. К слову сказать, хотя штурм состоялся через 8 дней по приезде Суворова, но фактически подготовка была закончена еще раньше. 7 декабря, то есть через 5 дней после приезда, Суворов писал Потемкину: "Уже бы мы и вчера начали, если б Фанагорийский полк сюда прибыл" 100.
Невдалеке от крепости был насыпан вал - точная копия измаильского. По ночам войска упражнялись в штурме этого вала, последовательно изображая все фазы предстоящего штурма: подход ко рву, забрасывание его фашинами 101, переход, приставление и связывание лестниц, подъем на вал, разрушение палисадов и т. д. Беспрерывно шла заготовка фашин и лестниц. Днем упражнялись в штыковом бою. Суворов проводил целые часы среди солдат, внушая мысль о необходимости штурма, вселяя и укрепляя в каждом уверенность в успехе.
Чтобы усыпить бдительность турок, Суворов велел установить еще две батареи, которые должны были свидетельствовать о намерении его продолжать осаду. Но хотя турки и узнали о приготовлениях к штурму, тем не менее Суворов был спокоен, настолько он был уверен, что основная идея, самая сущность замысла оставалась пока тайной не только для противника, но даже для начальников колонн, готовившихся к штурму.
Штурм Измаила с речной стороны (декабрь 1790 г.). С рисунка с натуры проф. М.М. Иванова.
Со дня прибытия к Измаилу Суворов совершал беспрестанные рекогносцировки, изучая местность и состояние измаильских укреплений. Сопоставляя личные наблюдения с донесениями лазутчиков, Суворов убедился, что наиболее доступна та сторона крепости, которая примыкает к Дунаю. Не ожидая отсюда удара, турки, естественно, не укрепляли эту сторону. Сюда и решил Суворов направить главный удар. Задачи остальных колонн сводились к тому, чтобы вынудить турок рассредоточить свои силы на всем шестиверстном протяжении крепостного вала. Но для этого нужно было, чтобы атаки демонстрирующих колонн велись с максимальной настойчивостью. В беседах с офицерами и солдатами Суворов поэтому не делал различия между колоннами, и всем казалось, что предстоит равномерная атака по всему фронту. Если бы турки узнали о плане штурма в такой форме, это было бы только на руку Суворову.
9 декабря был созван военный совет.
- Два раза русские подходили к Измаилу,- сказал Суворов, - и два раза отступали; теперь, в третий раз, остается нам только взять город либо умереть 102.
Это была не фраза: Суворов твердо решил победить во что бы то ни стало, даже если бы самому пришлось пасть под стенами Измаила.
Казачий атаман Платов, как младший из членов совета, первый высказал свое мнение: "Штурм!" Прочие двенадцать участников присоединились к нему. Решение военного совета гласило: "Приближаясь к Измаилу по диспозиции, приступить к штурму неотлагательно... Отступление предосудительно победоносным ее императорского величества войскам". О том, что две недели назад было вынесено противоположное решение, никто даже не вспомнил.
За два дня до военного совета Суворов послал туркам официальное предложение о сдаче, приложив к нему личную записку следующего содержания: "Сераскиру 103, старшинам и всему обществу. Я с войском сюда прибыл. 24 часа на размышление для сдачи - и воля; первые мои выстрелы уже неволя; штурм - смерть, чего оставляю вам на рассмотрение".
Айдозле-Мехмет-паша ответил уклончивой просьбой установить на десять дней перемирие, а один из его помощников довольно самоуверенно заявил парламентеру, что скорее Дунай остановится в своем течении, чем сдастся Измаил.
Суворов и не ждал иного: предложение о перемирии он оставил без ответа. На 11 декабря был назначен штурм.
Всего восемь дней прошло с момента появления Суворова в русском лагере, но за эти дни войска преобразились. Один из очевидцев штурма рассказывал, что среди солдат и офицеров царили душевный подъем и готовность к подвигу: все рвались в бой. Но теперь предстояла не менее важная задача: надо было умело использовать эти войска, умело составить и выполнить план штурма.
Диспозиция предусматривала разделение атакующих на три отряда, по три колонны в каждом 104. Каждая колонна состояла из пяти батальонов; в голове колонны шли 150 стрелков, обстреливавших защитников вала; за ними 50 саперов с шанцевым инструментом, потом три батальона с фашинами и лестницами; в хвосте - резерв из двух батальонов. До двух третей всех наличных сил предназначалось для атаки приречной стороны. Почти половину русских сил под Измаилом составляли казаки, вооруженные укороченными, по приказу Суворова, пиками.
Весь день 10 декабря происходила усиленная бомбардировка крепости; с русской стороны действовало почти 600 орудий. Турки энергично отвечали. К вечеру канонада затихла. Так как дело происходило в период самых коротких дней, было решено начать штурм за два часа до рассвета. Ночной штурм обеспечивал меньшие потери в борьбе за крепостные стены, а бой в запутанных улочках азиатского города предстоял уже днем.
В ночь перед штурмом никто не спал. Начальникам было предписано оставаться при своих частях, запрещено было выводить батальоны до сигнальной ракеты, чтобы не утомлять людей ненужным ожиданием.
Суворов лично обошел фронт, запросто здороваясь с ветеранами и ободряя молодых. Потом он вернулся в свою палатку и прилег. Он был необычно сосредоточен, весь ушел в себя. Полученное им письмо от австрийского императора осталось нераспечатанным; он прочел его только на следующий день.
В 3 часа ночи взвилась первая ракета: войска выступили к назначенным местам. По второй ракете они подошли к стенам на 300 шагов. В половине шестого утра по третьей ракете колонны двинулись на приступ.
Турки уже знали от перебежчиков о дне штурма и были наготове. "Крепость казалась настоящим вулканом, извергавшим пламя, - замечает в своих мемуарах Ланжерон 105. - Мужественно, в стройном порядке, решительно наступали колонны, живо подходили ко рву, бросали в него свои фашины, по две в ряд, спускались в ров и спешили к валу. У подошвы его ставили лестницы, лезли на вал и, опираясь на штыки, всходили наверх. Между тем стрелки оставались внизу и отсюда поражали защитников вала, узнавая их по огню их выстрелов".
Осажденные дрались отчаянно. Они производили многочисленные вылазки, тесня и опрокидывая русские батальоны. В предрассветной мгле крики "ура" и "алла" беспрестанно чередовались, указывая, на чью сторону клонится победа. Командиры колонн - Мекноб, Безбородко, Львов, Марков были ранены.
Суворов расположился на кургане, зорко следя за ходом сражения и беспрестанно посылая ординарцев с распоряжениями. Имевшийся в его распоряжении сравнительно небольшой резерв (2500 человек), состоявший из казаков и регулярной кавалерии, он использовал с максимальным результатом, неоднократно выручая попадавшие в тяжелое положение части.
В 8 часов утра внешний вал был взят. Битва перекинулась в город. Каждую улицу приходилось завоевывать, каждый дом представлял собой стойко защищаемую крепость. Русская полевая артиллерия открыла огонь вдоль улиц. К 11 часам исход сражения определился. Русские войска со всех сторон двигались к центру города, сжимая турок в железное кольцо.
Татарский хан Каплан-Гирей, победитель австрийцев под Журжей, предпринял отчаянную попытку отбросить русских. Во главе трехтысячного отряда он напал на черноморских казаков, порубил их и прорвался вглубь русских полков. Подоспевшие егеря и гренадеры ликвидировали прорыв, отряд Гирея был окружен и уничтожен.
Близилась развязка. Турок выбивали из горевших домов, из "ханов" (больших каменных строений, служивших постоялыми дворами). В одном из таких "ханов" погиб комендант крепости Айдозле-Мехмет. Общий хаос увеличивался оттого, что из конюшен вырвались несколько тысяч лошадей и в бешенстве носились по улицам.
Русский народный лубок.
К сумеркам сопротивление было окончательно сломлено.
"Нет крепчей крепости, ни отчаяннее обороны, как Измаил, падшей перед высочайшим троном ее императорского величества кровопролитным штурмом!" - писал Суворов 11 декабря в донесении Потемкину 106.
В поэме Байрона "Дон-Жуан" красочно описан штурм Измаила. В одной из последних строф этого описания говорится:
Руины представляя лишь собою,Говоря о штурме Измаила, нельзя забыть об участии в этом штурме М. И. Кутузова. В рапорте Потемкину о взятии Измаила Суворов особо остановился на роли, которую сыграл здесь Кутузов. "...Генерал-майор и кавалер Голенищев-Кутузов оказал новые опыты искусства и храбрости своей; преодолев под сильным огнем неприятеля все трудности, взлез на вал, овладел бастионом, и когда превосходный неприятель 107 принудил его остановиться, он, служа примером мужества, удержал место, превозмог сильного неприятеля, утвердился в крепости и продолжал потом поражать врагов..."
Пал Измаил; он пал, как дуб могучий,
Взлелеянный веками великан,
Что вырвал с корнем грозный ураган.
(Байрон, Дон-Жуан)
Следует заметить, что в донесении Потемкину Суворов выделял и хвалил многих офицеров, а равно подчеркивал храбрость и дисциплинированность нижних чинов. "Неможно превознесть,- писал он,- довольно похвально мужество, твердость и храбрость всех чинов и всех войск, в сем деле подвизавшихся, нигде более ознамениться не могло присутствие духа начальников, расторопность и твердость штаб- и обер-офицеров, послушание и устройство и храбрость солдат..." 108
Внутри города был создан огромный госпиталь. Впрочем, пользы от него было мало - две трети раненых скончались вследствие антисанитарных условий и из-за отсутствия медицинской помощи, так как госпиталь не имел настоящих врачей; двое опытных хирургов - Масса и Лоссиман находились в это время в Бендерах, потому что у Потемкина болела нога, и в Измаил они прибыли только через два дня после штурма. Тела убитых русских свозились за черту города и предавались погребению. Трупы турок во избежание эпидемии было велено сбросить в Дунай. Но даже при этой несложной процедуре потребовалось шесть дней, пока город был очищен от мертвецов; потери турок были очень велики. По приблизительному подсчету, в Измаиле было убито около 26 тысяч турок и взято в плен 9 тысяч.
Русские потеряли за время штурма около 10 тысяч человек. Из 650 офицеров 317 было убито и ранено.
В занятом городе была взята огромная добыча.
Офицеры предложили Суворову взять хотя бы коня из захваченных табунов, но он ответил:
- Донской конь привез меня сюда, на нем же я отсюда и уеду.
Весть о падении Измаила произвела во всей Европе ошеломляющее впечатление. Турецкое правительство впало в уныние. Зато в Петербурге царило ликование.
Державин так описывал штурм Измаила:
Везувий пламень изрыгает,Суворов, проведший еще дней десять в Измаиле, был засыпан летевшими со всех концов поздравительными письмами.
Столп огненный во тьме стоит,
Багрово зарево зияет,
Дым черный клубом в верьх летит;
Краснеет понт 109, ревет гром ярый,
Ударам в след звучат удары:
Дрожит земля, дождь искр течет;
Клокочут реки рдяной лавы:
О Росс! - таков твой образ славы,
Что зрел под Измаилом свет!
Но екатерининская Россия еще раз зло посмеялась над ним. Суворову горше, чем когда бы то ни было, суждено было почувствовать,что недоброжелательство влиятельного вельможи может перевесить во мнении государыни любые подвиги полководца.
Медаль, выбитая в честь Суворова.
В первые дни после штурма переписка Суворова с главнокомандующим носила самый дружеский характер. Следуя общему эпистолярному стилю того времени, Суворов рассыпался в изъявлениях преданности. Потемкин отвечал в том же любезном тоне. Вслед за тем Суворов выехал в Бендеры для личного рапорта, и тут одно "пустое обстоятельство" все погубило.
Он был уверен, что Потемкин встретит его как равный равного. Но Потемкину это и в голову не пришло. Он радушно встретил Суворова и в свойственном ему добродушно-грубоватом, слегка покровительственном тоне сказал:
- Чем могу я наградить ваши заслуги, граф Александр Васильевич?
- Ничем, князь, - раздраженно ответил Суворов, - я не купец и не торговаться сюда приехал. Кроме бога и государыни, никто меня наградить не может.
Потемкин оторопел. Подобного тона он никак не ожидал.
Повернувшись, он пошел в комнаты. Суворов последовал за ним и подал строевой рапорт. Они молча ходили по залу; ни тот, ни другой не могли найти слов. Наконец, Суворов откланялся и вышел.
Это была его последняя встреча с князем Таврическим.
Пять минут независимого поведения в Бендерах дорого обошлись Суворову. Все участвовавшие и многие не участвовавшие в штурме Измаила получили награды и повышения. На долю же самого Суворова досталось вместо фельдмаршальского звания производство в подполковники Преображенского полка. Это считалось почетным назначением, потому что сама Екатерина числилась там полковником. Но таких подполковников был уже десяток, и в качестве награды за Измаил это было прямым оскорблением. До конца жизни Суворов с горечью вспоминал "измаильский стыд" - демонстративно малую награду за подвиг, который он сам считал своим величайшим деянием и о котором как-то в минуту откровенности отозвался, что на подобный штурм можно решиться только однажды в жизни.
Суворов выехал в Петербург. Потемкинские эстафеты опередили его: он был принят очень холодно. Во время редких приемов в Эрмитаже Екатерина бывала сдержанна и неприветлива.
Суворов тяжело переживал это. Он начинал думать о близком конце. "Время кратко, - записывал он в одиночестве свои мысли,- сближается конец, изранен, шесть лет, и сок весь высохнет в лимоне".
В то время как подлинный герой кампании оставался в тени, Потемкин пожинал лавры. Когда он прибыл в столицу, государыня подарила ему шитый алмазами фельдмаршальский мундир ценою в 200 тысяч рублей. Повелено было соорудить в его честь обелиск в Царском Селе.
Князь устраивал одно празднество за другим. В то время трудно было удивить роскошью сановный Петербург. На ужине у графа Шереметева весь хрусталь на 100 приборов был изукрашен драгоценными камнями. Князь Безбородко появлялся в камзоле с бриллиантовыми пуговицами и пряжками. И все-таки потемкинские пиры превзошли все дотоле виденное.
В конце апреля Потемкин устроил небывалый праздник в честь подвигов минувшей войны. За три дня до праздника императрица вызвала Суворова и во время беседы невзначай обронила.
- Я пошлю вас, Александр Васильевич, в Финляндию.
Суворов понял: его хотят удалить, ему не место на потемкинском триумфе. В тот же день он покинул Петербург.
В Финляндии и в Польше
Повеление Екатерины не замедлило прибыть: осмотреть финляндскую границу и представить проект укрепления ее. Правда, в августе 1790 года со Швецией был заключен мир, но король Густав III относился к России с явной враждебностью, и положение не могло считаться прочным. В месячный срок задача была выполнена. Суворов снова явился в Петербург, привезя с собой план постройки и реорганизации крепостей. Обычно такие планы лежали без движения годами, но в данном случае утверждение последовало почти тотчас же. Автору проекта поручалось привести его в исполнение.
Итак, вместо награды за великий подвиг Суворову была уготована новая опала. Иначе он не мог расценивать возложение на него функций инженер-инспектора по вопросам фортификации, когда на юге еще гремели орудия и, полки, для которых его имя уже стало символом победы, жаждали его возвращения.
Скрепя сердце он приступил к новой работе: "играть хоть в бабки, если в кегли нельзя". Для него не было секретом, что назначение в Финляндию подсказано императрице Потемкиным. Он понимал, что под начальством у светлейшего ему более служить невозможно. "Я... для Потемкина прах, - писал он Д. И. Хвостову 110. - Разве быть в так называемой "его" армии помощником Репнина? Какое ж было бы мне полномочие? Вогнавши меня во вторую ролю, шаг один до последней. Я милости носил, но был в ссылке и в прописании - не говорю об общем отдалении... Твердый дуб падает не от ветра или сам, но от секиры".
Но осенью пришло известие о смерти того, кто раньше был его покровителем, а потом сделался недругом. "Великолепный князь Тавриды" навсегда сошел со сцены. 5 октября 1791 года он умер в дороге, недалеко от Ясс.
Суворов выразил свое мнение о Потемкине с обычной оригинальностью:
- Великий человек - и человек великий: велик умом, высок и ростом. Не походил на того высокого французского посла в Лондоне, о котором лорд Бэкон сказал, что чердак обыкновенно плохо меблируют.
Так отозвался Суворов на смерть князя Таврического.
Между тем работа Суворова в Финляндии быстро подвигалась вперед. Результат его деятельности был тот, что для обороны укрепленной его стараниями Финляндии достаточно было 28 пехотных батальонов, 6 эскадронов кавалерии и нескольких казачьих полков. Особенно сильные укрепления были возведены при Роченсальме (в противовес шведскому опорному пункту Свеаборгу). Суворов с удовольствием взирал на Роченсальм, но в памяти его, надо думать, не раз возникал Измаил, в сравнении с которым Роченсальм казался игрушкой.
- Знатная крепость,- говорил Суворов иронически,- помилуй бог, хорошо: рвы глубоки, валы высоки, - лягушке не перепрыгнуть, с одним взводом штурмом не взять.
Условия, в которых приходилось работать Суворову, были не легкие. Не было строительных материалов; он принужден был сам организовать производство кирпича и даже постройку грузовых судов. Положитьсябыло не на кого: всюду царили расхлябанность и безответственность. Как-то, заметив неисправность в порученном им своему помощнику деле, он стал выговаривать ему: тот свалил на своего подчиненного. "Оба вы не виноваты!" - с гневом и горечью воскликнул Суворов и, схватив прут, стал хлестать себя по сапогам, приговаривая: - "Не ленитесь! Если бы сами ходили по работам, все было бы исправно".
Но самому всюду поспеть было физически невозможно. Вдобавок посыпались неприятности другого рода. Санитарное состояние войск к моменту приезда Суворова было очень скверное. В сущности оно было таким во всей армии: врачей было мало, большинство из них были врачами только по названию и в довершение получали грошовое жалованье. В Финляндии дело обстояло особенно плохо, смертность была очень велика. Учитывая, что планомерная реорганизация лечебной части неминуемо потребует много времени, Суворов повел дело с обычной экстравагантностью - он совсем закрыл госпитали, заменив их полковыми лазаретами и лечением по правилам домашней гигиены. Ему удалось добиться снижения смертности и заболеваемости, но эта мера дала повод его петербургским недругам осыпать его градом упреков. Возобновились обвинения в том, что он изнуряет людей. Упрекавшие не учитывали, что благодаря разумной организации работы и удовлетворительному питанию даже интенсивный труд не приносил вреда людям. Впрочем, Суворову охотно вменяли в вину все вообще недостатки тогдашнего военного устройства.
Болезненная восприимчивость Суворова к такого рода упрекам не позволяла ему хладнокровно парировать их. Скоро он потерял душевное равновесие, посылал то угрожающие, то полные самооправданий письма, одному генералу даже пригрозил дуэлью.
Репнин разбил при Мачине турок; в декабре 1791 года был заключен, наконец, мир. Россия получила Очаков; граница была установлена по Днестру; вся остальная территория, завоеванная в Европе и Азии, была возвращена Турции. Это было далеко от грандиозных замыслов авторов "греческого проекта". Однако еще в большей степени просчиталась Турция, рассчитывавшая аннулировать условия Кучук-Кайнарджийского мира.
Суворов с досадой следил за успехами Репнина. "Софизм списочного старшинства, - с тоскою писал он, - быть мне под его игом, быть кошкою каштанной обезьяны или совою в клетке, не лучше ли полное ничтожество?"
Репнин в самом деле плохо относился к Суворову Но не его одного подозревал полководец. Иногда ему казалось, что его держат в Финляндии по проискам не то Салтыкова, не то Эльмпта, оскорбленного отказом в сватовстве к Наташе Суворовой, не то Кречетникова. "Кто же меня двуличит?" - спрашивал полководец. Но чем больше раздражался Суворов, тем больше становилось у него врагов.
Когда началась война с Польшей (1792), Суворов обратился к Екатерине с требованием послать его туда; императрица холодно ответила, что "польские дела не требуют графа Суворова". Суворов стал поговаривать о намерении выйти в отставку.
В июле 1792 года он пишет своему доверенному корреспонденту Д. Хвостову: "Смертной помнит смерть, она мне не далека. Сего 23 октября 50 лет в службе; тогда не лутче ли кончить мне непорочной карьер? Бежать от мира в какую деревню, где мне довольно в год содержания 1 000 рублей, готовить душу на переселение, ежели вовсе мне употребление предусмотрено не будет" 111.
Суворов метался. Мысль, что он не у дел, в то время как другие воюют, угнетала его. "Я привык быть действующим непрестанно, тем и питается мой дух, - писал он Турчанинову. - О мне нигде ни слова, как о погребенном... стерли меня клевреты, ведая, что я всех старее службою и возрастом, но не предками и не камердинерством у равных".
Затем он как будто успокоился. Окончилась польская война, его "бездействие" перестало казаться ему столь тягостным. Он усиленно занимался фортификацией и морским делом. Под его начальством состояла гребная флотилия из 125 судов с 850 орудиями. Чтобы досконально изучить морское дело, Суворов брал специальные уроки и даже сдал экзамен на мичмана (в значительной мере это была, конечно, демонстрация для Петербурга).
Стремление добиться боевого назначения сменилось у него желанием уехать из Финляндии. Более всего просился он в Херсон. Обстоятельства, наконец-то, помогли ему: отношения с Турцией снова обострились. Под влиянием этого в ноябре 1792 года последовал рескрипт: Суворов назначался командующим сухопутными силами в Екатеринославской губернии, в Крыму и вновь присоединенной Очаковской области. В письме от 7 января 1793 года Екатерина II рекомендовала Суворову поспешить мерами осторожности, "дабы естьли Порта 112 паче чаяния, заведена будет возмутителями французами в неприязненные против нас действия, везде встретила сильнейший отпор и уничтожение всяких покушений".
Суворов выехал на юг, исполненный больших надежд. Всякая перемена была для него желанна, особенно учитывая, что Турция готовилась к войне. Имя его было овеяно уже такой славой, что самый факт его прибытия на юг произвел в Европе огромное впечатление. В январе 1793 года русский резидент в Константинополе А. С. Хвостов писал Суворову: "Один слух о бытии вашем на границах сделал и облегчение мне в делах и великое у Порты впечатление: одно имя ваше есть сильное отражение всем внушениям, кои от стороны зломыслящих на преклонение Порты к враждованию нам делаются" 113.
С помощью даровитого инженера Деволанта Суворов быстро привел в порядок крепости. Но едва он прибыл в Херсон, возобновились преследовавшие его неприятности.
Приступив к возведению крепостных построек, Суворов заключил контракты с поставщиками и, не располагая денежными суммами для задатков, выдал векселя. Финансовое ведомство, однако, очень неаккуратно высылало деньги для оплаты векселей. Суворову было разъяснено, что политическое положение не требует спешности в работах и что нужно быть поэкономнее. Он тотчас вскипел; его теперешние обязанности не очень были ему по душе, но он хотел исполнять их добросовестно. "Политическое положение извольте спросить у вице-канцлера, а я его постигаю, как полевой офицер. Пропал бы год, если бы я чуть здесь медлил контрактами, без коих по состоянию страны обойтись не можно". Этот желчный тон вызвал, как и следовало ожидать, плохие результаты. Особым рескриптом ему повелевалось заключать контракты только через казенную палату, а ранее заключенные объявлялись расторгнутыми. -
Суворов был поражен: "Боже мой, в каких я подлостях; и кн. Григорий Александрович никогда так меня не унижал". Вдобавок емуприходилось возместить подрядчикам уже произведенные ими расходы на сумму около 100 тысяч рублей. Он вынужден был занять у некоего Красноглазова 100 тысяч рублей, а затем, не видя иного выхода, распорядился продать свои имения, но тут уже Екатерина сочла, что дело зашло чересчур далеко, и приказала отпустить из казны требовавшуюся сумму.
После всего этого Суворов стал относиться к делу, которым его заставили заниматься, с отвращением. Ничего, кроме новых злоключений, он уже не ждал. Переписка его полна выражений неудовольствия: "Бога ради, избавьте меня от крепостей, лучше бы я грамоте не знал". "Малые мои таланты зарыты". "Известны мне многие придворные изгибы, коими ловят сома в вершу, но и там его благовидностями услаждают, а меня обратили в подрядчика", и т. п. 114.
Недостаток денег вынуждал вести военное строительство медленными темпами, и это казалось Суворову несносным. "Во ожидании ассигнования и присылки денег время нечувствительно течет бездейственно", - писал он П. И. Турчанинову в июне 1792 года 115.
По отзыву окружающих, Суворов никогда не был так сварлив и желчен, как в это время. Бывали, впрочем, проблески: иногда он устраивал катанья с гор, прогулки, танцы, причем сам плясал по три часа кряду. Но это было кратковременно и снова сменялось угрюмой раздражительностью.
Летом 1793 года он послал государыне просьбу уволить его волонтером к союзным армиям, сражавшимся против Франции; там он видел желанный простор для боевой работы, там было с кем померяться силами. Слухи об успехах французских армий волновали его, напрягли, как он выражался, все военные жилы.
Ходатайство Суворова, конечно, не было удовлетворено. Но он не оставлял мысли о волонтерстве, чтобы "там какою чесною смертью свой стыд закрыть". В ноябре того же 1793 года он пишет Хвостову: "Подвижность моя за границу та же, и коли препона, то одна Наташа" (его дочь).
Через год он повторил свою просьбу. "Всеподданнейше прошу всемилостивейше уволить меня волонтером к союзным войскам, как я много лет без практики по моему званию". В этом прошении заключался глухой протест против того, что его не используют в начавшейся войне с Польшей. Екатерина снова отказала, подав, однако, надежду на скорую "военную практику". Он не поверил. Но в этот раз обещания сбылись.
Первый раздел Польши, состоявшийся в 1772 году, явился для нее грозным предостережением. Польские паны и шляхта начали лихорадочно искать пути к сохранению государства. Началась полоса реформ - создание сети учебных заведений, реорганизация армии, некоторое облегчение участи крестьян. В 1788 году, когда у самого сильного соседа Польши - России - руки оказались связанными турецкой войной, польский сейм приступил к выработке новой конституции. Три года не прерывал сейм своей деятельности; в мае 1791 года была принята новая конституция. Горожане получили представительство в польском сейме; одновременно был установлен принцип наследования престола.
Реформы несколько укрепили положение правительства. Однако основная слабость общественного строя Польши не была изжита, освобождения крестьян не последовало, классовые и национальные отношения не подверглись радикальным изменениям. Среди польских магнатов возникла резкая оппозиция даже к тем реформам, которые были проведены; между тем для сохранения целостности Польши нужны были не робкие паллиативы, а широкая система социально-экономических мероприятий, которые позволили бы правительству хоть в какой-то степени опереться на сочувствие масс.
Но в Польше не было такой силы, которая могла бы осуществить эти коренные реформы; королевство продолжало жить, раздираемое внутренними противоречиями и неурядицами, усугубившимися еще более в связи с крайне осложнившейся международной обстановкой.
Новая конституция и целая серия мероприятий, имевших целью укрепление Польского государства, явно были направлены к ослаблению влияния России, все более откровенно распоряжавшейся в Польше. Кроме того, всё резче сказывалось воздействие французской революции, пробуждавшей к активности и Польшу. Все это вызывало неудовольствие и даже тревогу Екатерины.
Тяжелая война с Турцией не была популярна в России. Крестьянство, обессиленное после подавления Пугачевского восстания, глухо роптало. В памяти дворян еще были свежи картины восстания, и они не чувствовали себя вполне надежно в наступившем успокоении.
Военные действия против Польши назревали в связи с международной обстановкой. Принятая в 1791 году польским сеймом конституция, ограничивавшая права шляхты в пользу городской буржуазии, носила явные следы идей французской буржуазной революции. Царская Россия, не принимавшая непосредственного участия в войне с революционной Францией, взяла на себя задачу подавления "якобинских идей" в Польше. При этом царское правительство рассчитывало, конечно, на некоторые территориальные приобретения.
Как только окончилась война с Турцией, Екатерина двинула в Польшу русские корпуса. 18 мая 1792 года русские войска перешли польскую границу. Поляки пытались сопротивляться, но, разбитые под Зеленцами и под Дубенками, вынуждены были капитулировать. Русские войска снова заняли Варшаву, обеспечив восстановление русского влияния в Польше.
Но с таким усилением России не хотела мириться Пруссия и предложила новый раздел Польши. Он был осуществлен в 1793 году. На "немом заседании" сейма безмолвствовавшими депутатами было "утверждено" новое отторжение польских земель: Пруссия получила Торунь и Гданск - в общем свыше тысячи квадратных миль с полуторамиллионным населением; Россия - остававшиеся еще за Польшей украинские и белорусские области: Киевскую, Минскую и Волынскую губернии - 4 тысячи квадратных миль с трехмиллионным населением. Вместе с тем было решено уменьшить численность польской армии с 55 до 15 тысяч человек и для поддержания порядка разместить в Польше и Литве 18 тысяч русских солдат.
Второй раздел Польши не прошел так гладко, как первый. Как бы малы ни были реформы истекших двадцати лет в Польше, но и они не прошли даром: в стране обозначился бурный рост национально-освободительного Движения. Вовлеченные в него широкие народные массы объединились в протесте против хозяйничанья иностранцев.
Началась подготовка восстания. Во главе восстания стали бывший президент сейма Малаховский, племянник короля Иосиф Понятовский, Домбровский, Игнатий Потоцкий. Военное руководство отдали незнатному шляхтичу Тадеушу Косцюшке. Человек выдающихся военных дарований и большой отваги, Косцюшко сражался прежде в армии Вашингтона, а затем отличился в боях с русскими в 1792 году. Перед своими предшественниками Пулавскими он имел то преимущество, что более правильно расценивал роль социального момента. Понимая необходимость объединения для борьбы всех сил народа, он обратился с воззванием к крестьянам, призывая их помочь восстанию. Однако и Косцюшко опирался главным образом на шляхетство. Обещая крестьянам освобождение от крепостной зависимости, он обусловил это предварительной уплатой помещику всех долгов и к тому же оставлял в силе панщину (бесплатную работу на помещика в течение большей части времени). В результате польское крестьянство вскоре отошло от восстания. Отошла от восстания и радикально настроенная мелкая буржуазия, представителей которой Косцюшко подверг жестоким репрессиям за их нападки на вельможно-шляхетных руководителей борьбы. Все это определило неуспех начавшейся в Польше национально-освободительной войны.
Но на первых порах в армию Косцюшки вступило много польских крестьян, изнемогавших под панским ярмом. Косцюшко умело организовал их, создал сильную конницу и многочисленную артиллерию. Уже не разрозненные отряды времен Барской конфедерации, а сильная армия выступила против войск России и Пруссии. Восстание разразилось в начале 1794 года. Размещенный в Варшаве четырехтысячный русский отряд был захвачен врасплох и частично уничтожен. Тотчас же 60 тысяч русских солдат под начальством Репнина были двинуты в Польшу. Одновременно выступило 35 тысяч пруссаков.
Косцюшко выставил почти 90-тысячное, хорошо организованное войско, не считая пятидесятитысячного крестьянского ополчения. Первый период кампании не дал успеха ни одной из сторон. Несмотря на все преимущества регулярных армий, Россия и Пруссия не могли справиться с поляками. "Война, ничего не значащая, стадавится хитрою и предерзкою, - писал один из начальников русской армии, Салтыков. - Повсюду мы бьем и гоняем (поляков. - К. О.), а из этого ничего не выходит". Приближалась осень, казалось, предстоит зимнее затишье, во время которого поляки могли собраться с силами.
А это тревожило екатерининское правительство не столько с военной точки зрения, сколько с внутриполитической. Правительство опасалось, как бы не начали волноваться и русские крепостные крестьяне. "Кажется, главное достигнуто, - писал канцлер А. А. Безбородко через несколько месяцев после начала польской войны, - что не вспыхнул бунт в губерниях наших" 116. Затяжка войны с Польшей потому и тревожила русское дворянство, что могла способствовать "бунту". Командовавший войсками на Волыни П. А. Румянцев получил от Екатерины предписание оказать "энергичное содействие" Репнину.
Кого же было и привлечь к участию в боевых действиях, если не Суворова? Тем более, что он сам рвался туда. В середине июня 1794 года он послал Румянцеву отчаянное письмо: "Ныне обращаюсь я в ту ж томную праздность, в которой невинно после Измаила. Сиятельнейший граф! Изведите меня из оной! Мог бы я препособить окончанию дела в Польше и поспеть к строению крепостей" 117.
Однако в первое время Румянцев не обращался за помощью к Суворову, если не считать незначительного поручения обезоружить волновавшиеся польские части, включенные в 1793 году в состав русской армии. Ему было известно, что в Петербурге к Суворову относятся неприязненно, что Екатерина находится еще под влиянием потемкинских отзывов о нем. Но вместе с тем он лучше, чем кто-нибудь другой, понимал, какую силу представляет собою Суворов. Решив любой ценой добиться успеха в Польше, Румянцев по собственной инициативе, без сношений с кабинетом, послал в августе Суворову предписание выступить на театр военных действий.
На первых порах Румянцев поручил Суворову маловажную и чисто демонстративную задачу: напасть на поляков в районе Бреста, чтобы облегчить ведение боевых действий на главном направлении. "Надлежит сделать сильный отворот дерзкому неприятелю со стороны Бреста", - предписывал он, втайне надеясь, впрочем, что Суворов сумеет взять Люблин. Но вряд ли кто-нибудь сомневался в том, что Суворов разобьет эти рамки.
- Он ни в чем общему порядку не следует, - заявил Салтыков Репнину. - Приучил всех так думать о себе, ему то и терпят.
Канцлер Безбородко, лучше многих других оценивавший дарование Суворова, писал в сентябре Воронцову: "Я не считаю за большую потерю отступление от Bapшавы; ибо содействие отряженного от фельдмаршала корпуса графа Суворова-Рымникского может довести к концу усмирение Польши, и, конечно, Варшава им взята будет, хотя бы и зимою" 118.
Но меньше всего сам Суворов был склонен ограничиться предложенной ему третьестепенной ролью. Он выехал с твердым намерением расширить границы своих действий, привлечь к себе другие, более крупные отряды, - словом, начать снова почти уже законченную кампанию и потянуть за собой к Варшаве все ближайшие силы русской армии.
Выполняя приказ Румянцева, 14 августа Суворов во главе пятитысячного отряда выступил в Польшу из Немирова, где он обосновался, закончив разоружение польских войск. Он вел свой отряд быстрыми переходами - по 25-30 верст в каждый переход. Это в три раза превосходило нормы XVIII столетия. Кто-то назвал его движение форсированным маршем. Суворов пришел в негодование:
- У меня нет медленных и быстрых маршей. Вперед! И орлы полетели!
Еще когда он издали следил за развертывавшейся в Польше борьбой, он словно невзначай обронил, что он бы там "в сорок дней кончил". Теперь он собирался осуществить это заявление. Войскам было приказано не брать зимнего платья, кроме плащей; сам он оделся в белый китель.
Не все солдаты могли выдержать такую стремительность похода. Многие выходили из рядов и отставали; таких подбирали следовавшие в арьергарде повозки. Суворов всячески ободрял войска; он беспрестанно объезжал части, беседовал с солдатами, давал им ласкательные в его устах клички: Орел, Сокол, Огонь. Случалось, что он проезжал мимо какой-либо части не останавливаясь; это cлужило признаком неудовольствия и страшно волновало всех солдат и офицеров этой части.
3 сентября у местечка Дивин произошло первое столкновение с поляками; русские войска уничтожили здесь 300 польских всадников. Через три дня при монастыре Крупчицы был разбит авангард шестнадцатитысячного польского корпуса Сераковского, а 8 сентября подверглись разгрому главные силы этого корпуса и был занят Брест.
Поставленная перед Суворовым задача была блестяще выполнена. Но он не мог ограничиться сделанным и мечтал о главном - о походе на Варшаву.
Отряд Суворова возрос к этому времени до 10-12 тысяч человек. Однако с такими силами идти на Варшаву, где имелась большая польская армия, было нельзя. Поэтому Суворов обратил все усилия на то, чтобы добиться присоединения к нему находившихся поблизости отрядов - в первую очередь Дерфельдена и Ферзена. Командуя в турецкую войну гораздо более крупными силами, Суворов никогда не создавал вокруг себя обстановки главнокомандующего, но теперь он назвал себя главнокомандующим, назначил начальником отряда генерала П. Потемкина, а командирами отдельных родов оружия - Буксгевдена, Исленьева и Шевича, - словом, всячески желал подчеркнуть свое независимое положение. Однако командующие другими крупными группировками русских войск Репнин и Н. Салтыков не очень сочувствовали его желанию объединить действия всех русских войск в данном районе, чтобы нанести решительный удар неприятелю. Переписка с Репниным затянулась почти на месяц. Пришлось отложить поход. "Близ трех недель я недвижим и можно сказать здесь, что Магарбал Ганнибалу: "Ты умеешь побеждать, но не пользоваться победой" 119. Канна и Бржесць подобие имеют. Время упущено. Приближаются винтер-квартиры" 120.
Но в конце концов Суворов достиг своего: Репнин подчинил ему Ферзена и Дерфельдена; в Петербурге это было утверждено, но с оговоркой, что они отдаются под команду Суворова только на данный случай, а по делам внутреннего распорядка и довольствия остаются в распоряжении Репнина. Расчет был прост: сумеет Суворов разбить поляков - отлично, не сумеет - с него все спросится. "Сообщество ваше с Суворовым, - написал президент военной коллегии Н. Салтыков Репнину,- я весьма понимаю, сколько оно неприятно быть может"; все же, скрепя сердце, приказал отрядить войска Суворову.
Тем временем поляков постигла новая большая неудача: в бою под Мацейовицами 29 сентября войска Ферзена нанесли им поражение. Косцюшко был ранен и взят в плен. Успех мацейовицкого сражения обеспечивал левый фланг Суворова, прикрыть который он ранее не мог ввиду недостатка сил. Теперь ничто не задерживало его. 7 октября он выступил к Варшаве, предписав именем императрицы Ферзену и Дерфельдену двигаться туда же. Но, опасаясь "томности 121 действий" Дерфельдена, он направился кружным путем на Бельск, чтобы облегчить Дерфельдену присоединение.
Суворов внушал войскам убеждение в решительном их превосходстве над противником. В сражении у Кобылки, когда у русского авангарда не было артиллерии, какой-то офицер доложил Суворову: "У неприятеля есть орудия". - "У него есть орудия? - переспросил полководец. - Да возьмите их у него и бейте его ими же".
15 октября, подходя к городу Кобылка, Суворов встретил упорное сопротивление поляков. Бой велся в густом лесу. Не дожидаясь, пока подтянется пехота, Суворов лично повел в атаку кавалерию; когда лошади не могли уже пробиваться сквозь заросли кустов и деревьев, он велел кавалеристам спешиться и ударить в палаши. Эта необыкновенная атака пеших кавалеристов ("чего и я никогда не видел",- как писал Суворов впоследствии) увенчалась полным успехом.
Через несколько дней после боя у Кобылки (19 октября) к войскам Суворова подошли части Дерфельдена. У него было теперь до 30 тысяч человек (в том числе 12 тысяч конницы). С этими силами предстояло взять, последнее препятствие на пути к Варшаве - укрепленное предместье ее, Прагу.
Два параллельных бруствера в 14 футов вышиной и два глубоких рва окружали Прагу.Перед укреплениями шли засеки 122 и тройной ряд волчьих ям. При умелой защите это была очень сильная крепость. Но этой-то защиты и не было. В Варшаве царили смятение, борьба партий, интриги и раздоры среди руководителей. Преемник Косцюшки - Вавржецкий оказался бездарным и безвольным командующим. Собранные в Праге 20 тысяч поляков, введенные в заблуждение предпринятыми по приказанию Суворова демонстративными приготовлениями к осаде, пассивно наблюдали действия Суворова, ни в чем не препятствуя ему 123. У защитников Праги были энтузиазм, готовность умереть, но не было ни ясного плана действий, ни навыка в обороне крепостей.
Утром 24 октября, спустя пять дней после появления у стен Праги, русские войска двинулись на штурм. Диспозиция этого штурма может соперничать по стройности и глубине замысла с измаильской; во многих отношениях обе диспозиции сходны. Наступление велось семью колоннами. Четыре из них направлялись на северную часть Праги; они начали атаку первыми, чтобы оттянуть сюда войска с других участков. Через полчаса после них началась атака восточной и южной сторон. Порядок движения войск был тот же, что и под Измаилом: впереди - егеря, саперы и команды с шанцевым инструментом, за ними - штурмующие части с особым резервом при каждой колонне.
В 5 часов утра по сигнальной ракете двинулась первая группа войск. Атака велась с неукротимой энергией. В 9 часов утра русские войска со всех сторон ворвались в Прагу. Начались уличные бои. Толпы солдат устремились к мосту. Собравшаяся на варшавском берегу кучка поляков, обстреливавшая мост, не могла и думать о том, чтобы удержать этот поток. Но в этот момент мост неожиданно запылал с пражской стороны. Сообщение было прервано; Варшава была спасена от ужасов уличного боя.
Приказ о разрушении моста был отдан Суворовым. По донесениям командиров он мог судить, что поляки нигде не выдерживают натиска, что русские войска сражаются с особой энергией, но вместе с тем и с особенным ожесточением. Для него было ясно, что, если разъяренные солдаты сейчас ворвутся в Варшаву, там разыграются страшные сцены. Поэтому он прибег к самому радикальному средству, которое не сумели осуществить растерявшиеся поляки, - приказал артиллерии бить по мосту и разрушить часть его. В военной истории можно найти мало примеров подобной гуманности: в разгар боя полководец заботился о неприятельской столице больше, чем собственные ее правители 124.
В Варшаве царила растерянность. Магистрат спешно отправлял в русский лагерь депутатов для переговоров о сдаче города. Никто не помышлял о сопротивлении.
Король Станислав-Август прислал Суворову письмо: "Господин генерал и главнокомандующий войсками императрицы всероссийской! Магистрат города Варшавы просил моего посредства между ним и Вами, дабы узнать намерения Ваши в рассуждении сей столицы. Я должен уведомить Вас, что все жители готовы защищаться до последней капли крови, если Вы не обнадежите их в рассуждении их жизни и имущества. Я ожидаю Вашего ответа и молю бога, чтобы он принял Вас в святое свое покровительство".
Военные действия в Польше в 1794 г.
Тревога поляков была напрасна. Суворов достиг своей цели: менее чем в полтора месяца он решил кампанию. С взятием Праги моральные и материальные силы Польши были сломлены. Теперь Суворов, верный своему обыкновению, полагал самым разумным вести успокоительную, умеренную политику. Он не желал ни новых жертв, ни контрибуций, ни унижений противника. Суворов ответил польскому королю следующим письмом:
"Государь! Я получил письмо от 4 ноября, которым Ваше Величество меня почтили. Именем ее императорского величества... я обещаю Вам сохранить имущества и личности всех граждан, также как забвение всего прошлого, и при входе войск ее императорского величества не допустить ни малейших эксцессов".
Продиктованные им тотчас же условия капитуляции сводились к немедленной сдаче поляками всего оружия и к исправлению моста, по которому русские войска вступят в город. Со своей стороны, он именем императрицы гарантировал, что польские войска, после того как сложат оружие, будут распущены по домам, обещал полную амнистию всем сдавшимся, неприкосновенность жизни и имущества граждан и оказание королю почестей, соответствующих его сану. "...И все забвению предано будет", - заканчивались предъявленные Суворовым пункты капитуляции.
Депутаты были так поражены этими условиями, что многие из них заплакали, когда Суворов лично вышел к ним и, заметив их нерешительность, бросил на землю саблю и со словами "Спóкуй! Спóкуй!" 125 направился к ним навстречу.
Варшавяне выразили свою признательность Суворову, преподнеся ему через месяц золотую эмалированную табакерку с надписью: "Варшава - своему избавителю". Это был знак благодарности Суворову за его личную гуманность.
Из взятых в плен 11 тысяч человек больше половины было отпущено по домам. Потери русских достигали двух тысяч.
Когда поляки выражали Суворову признательность за мягкое, справедливое управление, еще больше оттененное разгулом пруссаков и австрийцев в занятых ими областях, он ответил им стихами Ломоносова:
Великодушный лев злодея низвергает,Ничто не возмущало Суворова больше, чем обвинения в жестокости.
А хищный волк его лежащего терзает.
- Только трусы жестокосердны, - говорил он.
Исключительным было его отношение к военнопленным, о которых он всегда заботился и часто освобождал под честное слово.
Суворов всегда оставался верен девизу, провозглашенному им в 1788 году (в приказе по войскам Кубанского корпуса): "Не меньше оружия поражать противника человеколюбием".
Блистательная польская кампания заставила умолкнуть всех недругов полководца.
19 ноября императрица прислала ему письмо следующего содержания: "Господин генерал-фельдмаршал, граф Александр Васильевич! Поздравляю вас со всеми победами и со взятием прагских укреплений и самой Варшавы. Пребывая к вам отлично доброжелательна - Екатерина" 126.
Этим письмом императрица по существу возводила Суворова в фельдмаршальское звание. Но официальный рескрипт об этом был дан только 1 января 1795 года.
Екатерина прислала также Суворову алмазный бант на шляпу и подарила из захваченных польских земель огромное имение "Кобринский ключ" с 7 тысячами душ мужского пола.
Прусский король прислал ордена: Красного орла и Большого Черного орла; австрийский император - свой портрет, усыпанный бриллиантами. Когда Суворову вручили фельдмаршальский жезл, он расставил несколько стульев и начал прыгать через них.
- Репнина обошел... Салтыкова обошел... Прозоровского обошел... - перечислял он имена генерал-аншефов, бывших старше его чинами, а теперь обязанных сноситься с ним рапортами. В то время в России было только два фельдмаршала: К. Г. Разумовский и П. А. Румянцев.
Впрочем, скоро другие, чье участие в войне было ничтожным, оказались награжденными еще более щедро. Платон Зубов получил из польских земель владение в 13 тысяч душ.
- Щедро меня в Платоне Зубове наградили, - иронизировал Суворов.
Но и те награды, которые получил Суворов, вызвали взрыв зависти среди царедворцев. В то время как широкие слои населения приветствовали производство Суворова в фельдмаршалы, многие генералы открыто выражали свое недовольство.
Впрочем, существовало одно обстоятельство, сдерживавшее происки врагов Суворова. Доведенный до крайности, старый полководец начинал разговаривать со своими недоброжелателями на языке, который их иногда просто пугал. Когда в 1795 году Суворову передали о какой-то особенно злостной выходке против него Зубовых, он послал своего начальника штаба Ивашева передать Зубовым, что "для него и собственная пуля не страшнее неприятельской". Перспектива дуэли напугала Зубовых, и они рассыпались в извинениях.
Но зависть придворных была лишь предвестием ожидавших Суворова невзгод.
Захват Варшавы произошел так внезапно для Петербурга, что оттуда не успели снабдить победителя инструкциями о дальнейшем образе действий. Суворов никак не предполагал, то европейские державы предрешили окончательный раздел Польши. Напротив, он принял все меры к укреплению авторитета польского короля и к установлению дружелюбных отношений с польским населением (в частности, королю было оставлено 1 000 человек гвардии).
При вступлении в Варшаву Суворов отдал необычайный приказ: если раздадутся выстрелы из домов, чтобы на них не отвечали. Однако все прошло гладко; вооруженных выступлений не было. Приняв от магистрата городские ключи, Суворов выразил радость, что приобрел их не такой дорогой ценой, как ключи Праги.
На следующий день состоялось свидание со Станиславом-Августом. Суворов надел против обыкновения полную парадную форму со всеми орденами и в сопровождении кавалерийского эскорта отправился во дворец. Встреча носила очень дружелюбный характер. Суворов продолжал свою тактику уступок и снисхождений. Когда король попросил его освободить пленного офицера, служившего прежде в свите, Суворов с готовностью ответил:
- Если угодно, я освобожу вам их сотню, - подумавши: - две сотни, триста, четыреста, так и быть - пятьсот.
Тотчас был отправлен курьер, отобравший из числа пленных 300 офицеров и 200 унтер-офицеров. Этот жест произвел сильное впечатление на поляков и многих из них расположил к Суворову.
Дальнейшее поведение фельдмаршала было под стать этому.
Он старался не задевать национальные чувства поляков, вообще держал себя так, словно он вовсе не был полновластным победителем. Он посещал балы панов и магнатов, которые быстро утешились при мысли, что сохранили свои поместья. Встречали его очень пышно и торжественно, а он, как обычно в таких случаях, выражал свое презрение к напыщенности шутливыми выходками. Но это не нарушало его дружелюбных отношений с поляками. Он провел целый ряд весьма благожелательных для Польши мероприятий. Чтобы поднять курс польских денег, он велел уничтожить ставшие военной добычей кредитные билеты на сумму 768 тысяч золотых; запретил сбор продовольствия для нужд армии под квитанции, приказав расплачиваться наличными; строгими мерами поддерживал в войсках дисциплину, пресекал мародерство, заботился об охране памятников культуры.
Вот, например, один из приказов (датированный 1 декабря 1794 года):
"1. Полковые и батальонные начальники обязаны по долгу службы... всемерно иметь попечение соблюдать в квартирах с обывателями спокойствие, тишину и дружелюбие, но отнюдь ни под каким образом наглых притеснений не чинить.
2. Безденежно и насильно ничего не брать.
3. Проезжающим всякого звания людям не токмо не подавать каких-либо оскорблений, но всякое вспоможение делать" 127.
Этот приказ характеризует высокое благородство Суворова и традиции, в которых он воспитывал русские войска.
Все это совершенно не походило на господствовавшие в то время методы ведения войны. И в этом отношении Суворов был на голову выше своего века.
- Благомудрое великодушие, - говорил он, - часто полезнее, нежели стремглавный военный меч.
В этих словах выражалась его программа действий в побежденной стране.
В декабре 1794 года Суворов писал Румянцеву из Варшавы: "Все предано забвению. В беседах обращаемся как друзья и братья. Немцев не любят, нас обожают" 128.
Деятельность Суворова в побежденной им Польше свидетельствует о том, что полководческий талант сочетался у него с крупным дарованием политического деятеля. Его методы управления в Польше - методы умного и вместе с тем гуманного правителя. Недаром комендант Варшавы Орловский писал пленному Косцюшке: "Остается утешиться тем великодушием и мягкостью, с которыми победитель относится, насколько может, к побежденным". Суворов не унизил побежденную страну и тем легче добивался ее умиротворения. Но образ действий Суворова шел вразрез с программой прусского 129, австрийского и русского правительств. Из Петербурга были присланы два распоряжения, осветившие, наконец, Суворову истинные намерения союзных правительств: предписывались контрибуции, конфискации, аресты, применение оружия при малейшем протесте, упразднение варшавского магистрата и многое другое.
Для Суворова наступили тяжелые дни. Он никогда не был годен для пассивного исполнения чужих приказаний в особенности,, если не считал их правильными. Но открытое неповиновение было невозможно и бесцельно. Идя на сделки со своей совестью, он избрал промежуточную линию частных уступок петербургским требованиям, сохраняя незыблемыми общие контуры своей политики. Магистрат он не распустил; о контрибуциях донес, что они неосуществимы вследствие оскудения страны; оказывал жителям разные мелкие поблажки, неоднократно хлопоча в этих целях перед Екатериной. Те строгости, к которым ему приходилось все же прибегать, он открыто объяснял вмешательством Петербурга.
Когда Суворову пришлось сообщить одной депутации о невозможности удовлетворить ее ходатайство, он вместо объяснения причин стал посреди приемной и, прыгнув как можно выше, сказал:
- Императрица вот какая большая!
Затем он присел на корточки:
- А Суворов вот какой маленький!
Депутаты поняли и удалились.
В Петербурге с досадой смотрели на деятельность слишком самостоятельного фельдмаршала. Румянцев подсчитывал, сколько офицеров было освобождено Суворовым из плена: 18 генералов, 829 штаб- и обер-офицеров и, кроме того, все взятые во время штурма Праги. Один из чиновников - Трощинский - писал: "Правду сказать, граф Суворов великие оказал услуги взятием Варшавы и истреблением всего мятежнического ополчения, но зато уже несносно досаждает несообразными своими там распоряжениями. Всех генерально поляков, не исключая и главных бунтовщиков... отпускает свободно в их домы, давая открытые листы... Вопреки сему посланы к нему прямо повеления; но покуда он их получит, много наделает вздору" 130.
"Вздором" Трощинский называл нежелание Суворова осуществлять политику, которая, по его убеждению, шла во вред не только польскому народу, но и интересам России, поскольку она восстанавливала поляков против русских.
Однако не все придерживались такого взгляда на действия Суворова. Находились и более проницательные. П. В. Завадовский 131 сообщал: "Нарекали на Суворова, что он все предал забвению и всех простил, а он говорит, что у поляков, ничего не осталось: взяты пожитки, вся артиллерия, без изъятия все вооружения, а вместо того дано им 24.000 пашпортов. Острый и значущий ответ" 132.
Короче говоря, Суворов проявил себя гораздо более дальновидным и умелым политиком, чем екатерининские дипломаты.
Конечно, Суворова давно бы отозвали, если бы уверились в совершенном успокоении края. Но русское правительство получало сведения о брожении в Польше, о том, что пример Франции, отстоявшей свои границы, разжигает сердца польских патриотов. В то же время возникли разногласия с Пруссией в связи с новым разделом; дело дошло до того, что Россия и Австрия готовились объявить Пруссии войну. В этих условиях присутствие Суворова при армии представлялось совершенно необходимым. Однако положение его становилось все менее Приятным: его постепенно оттирали на задний план, отстраняли от участия в разрешении серьезных вопросов, отменяли отданные им распоряжения.
Суворов не видел, да и не мог видеть выхода из этого заколдованного круга. Он тяжело переживал обиду, "жалкую сухость в своем апофеозе".
События шли своим чередом. С Пруссией в конце концов удалось договориться, и в 1795 году состоялся третий раздел Польши. Австрия получила 1 000 квадратных миль с населением в 1 300 тыс. человек; Пруссия - 680 квадратных миль (в том числе Варшаву) и 1 миллион человек населения; Россия - 2 730 квадратных миль с населением в 1 900 тыс. человек. Вассал Польши герцог Курляндский был вынужден отречься от герцогства в пользу России. Польша как самостоятельное государство надолго исчезла с политической карты Европы.
В октябре 1795 года Суворов получил милостивый рескрипт, отзывавший его в Петербург. Он был встречен с небывалым почетом. В Стрельну была выслана для него дворцовая карета. Ему отвели для жительства Таврический дворец с целым штатом придворных. Зная его нелюбовь к зеркалам,императрица распорядилась всюду их завесить.
Но все эти любезности не могли скрыть глубокой трещины, столь резко проявившейся в течение последнего года. Тридцать три года сидит на престоле Екатерина. Впервые за все это время созрела почва для прочного примирения ее со строптивым фельдмаршалом: она не может не оценить его услуг, как не может не считаться с популярностью его в армии и в Западной Европе. Она дает ему высокий чин вопреки шипению придворных (характерно, что свое решение о присвоении Суворову фельдмаршальского звания Екатерина держала до последнего момента в секрете, "во избежание интриг, искательства, клеветы и всяких иных докук"). Самый влиятельный недруг полководца - Потемкин - сошел в могилу. Ничто не мешает, повидимому, укреплению отношений императрицы с ее лучшим военачальником. Но тут-то и обнаруживается органическая невозможность этого: Суворов по-иному мыслит, он не может попасть в тон екатерининского двора. Главное, он этого не хочет. Это не Потемкин и не Репнин. Придворная карьера не прельщает его. Более того - он открыто высказывает презрение к нравам двора, к процветающим там интриганству, угодничеству и лицемерию. Целиком преданный своему делу, он во всем ставит его на первый план. Его независимые суждения, его деятельная энергия служат олицетворенным укором праздным вельможам и чиновным карьеристам. Поэтому, когда приходит нужда в его поразительном таланте, в его страшном мече, лучше всего упрятать его куда-нибудь подальше. Так было всегда, так случилось и на этот раз.
Суворов отлично уяснял себе и ненадежность благосклонности государыни и затаенную неприязнь царедворцев и генералов и теперь решительнее, чем когда бы то ни было, выражал свой протест против придворных порядков. Но попрежнему протест этот облекался им в причудливую форму. Перед Екатериной старик бросался на колени, целовал ее платье, а потом с невинным видом критиковал и осуждал петербургские порядки. Императрица подарила ему соболью шубу, не хуже, чем у самого богатого из придворных; он заявил, что она чересчур хороша для него, и ездил в старом плаще, а слуга Прошка бережно возил за ним шубу. Недаром Растопчин писал, что не знают, как отделаться от Суворова, от "плоских шуток" которого государыня поминутно краснеет.
Отношение свое к вельможам Суворов высказывал еще откровеннее: иногда он вовсе их не принимал, выскакивая на улицу, когда они подъезжали, и, присаживаясь на несколько минут в их кареты, издевался над их чинопочитанием, напыщенностью и необразованностью.
Екатерина хотела отправить злоязычного фельдмаршала на персидскую границу, где предполагалась война, но Суворова не прельщала персидская экспедиция, тем более, что шли толки о войне с Францией. Он считал нецелесообразным оказаться в столь острый момент за тридевять земель, но, впрочем, подчеркивал, что дальность похода его отнюдь не смущает. "В Финляндии был я за куликами, - писал он Зубову в ноябре 1795 года, - потом в Херсоне пугалом турков. В сем интервале Россия пострадала. Чтоб не случилось того между Персии и Туреции. Тамерланов же поход мне не важен, хоть до Пекина" 133.
Его послали в Финляндию осмотреть построенные в 1792 году укрепления. Он выполнил поручение в две недели. Тогда его назначили командующим одной из южных армий (две другие армии находились под начальством Румянцева и Репнина). В состав этой армии входили войска, собранные в Харьковской и Екатеринославской губерниях, в Таврической области и в некоторых других южных районах.
Весною 1796 года Суворов выехал в город Тульчин (Подольской губ.), где решил устроить свою штаб-квартиру. Прощание с императрицей было преисполнено взаимных любезностей, но когда оно закончилось, оба вздохнули с облегчением.
Конфликт с Павлом I
Первые месяцы в Тульчине протекли безмятежно. Суворов гордился тем, что командует крупнейшей в России армией; дальновидный политик, он предвидел войну с Францией, разгромившей сильнейшие западноевропейские государства. В донесении об осмотре войск он писал: "Карманьольцы по знатным их успехам могут простирать свой шаг на Вислу... Всемилостивейшая государыня, я готов с победоносными войсками их предварить".
В России в самом деле начались приготовления к войне с Францией. Назначено было, какие войска пойдутв поход 134, приказано было их укомплектовать. Командующего не назначали, но все называли Суворова. К нему посыпались просьбы от желавших участвовать в кампании. Он и сам считал этот вопрос решенным и деятельно вел приготовления к новой войне. Вызвав провиантмейстера, полковника Дьякова, он приказал привести, в исправное состояние все склады, пригрозив в противном случае повесить его.
- Ты знаешь, друг мой, - пояснил он, - что я тебя люблю и слово свое сдержу.
По мнению Суворова, войну с Францией следовало начать поскорее, так как с каждым годом французы укрепляют свое положение. В письме Хвостову от 30 сентября он пишет: "Благоразумно нельзя ждать прекращения французских успехов, и ежели с нашей стороны влажность 135 продолжится, тo с нового года ваши 50 тысяч будет надлежать уже почти удвоить и так далее".
В ожидании похода Суворов занимался обучением войск, отдаваясь этому делу с былым увлечением. За несколько месяцев армия преобразилась.
Снова, как некогда в Новой Ладоге, Суворов, хотя теперь уже не полковник, а фельдмаршал, занимался чуть ли не с каждым солдатом.
- Всякий солдат к тому должен быть приведен, чтобы сказать ему можно было: теперь знать тебе больше ничего не остается, только бы выученного не забывал, - таков был лозунг Суворова в деле воспитания солдат.
По-прежнему он обращал главное внимание на то, чтобы выработать в солдатах сноровку, инициативу и храбрость.
С неослабевающей строгостью преследовалось "немогузнайство". И здесь за кажущейся странностью таилась глубокая мысль: приучить солдат к самостоятельному мышлению. С этой точки зрения любой ответ был хорош, лишь бы в нем проявлялась находчивость и инициативность солдата.
- Как далеко до месяца?
- Два солдатских перехода.
Фельдмаршал улыбается и ласково треплет по плечу сообразительного гренадера.
- Сколько звезд на небе?
- Сейчас сочту. - Солдат считает до тех пор, пока иззябший фельдмаршал не убегает прочь.
Преследуя "немогузнайство", Суворов искоренял растерянность, ненаходчивость и страх перед лицом неожиданностей.
Много внимания уделял Суворов искоренению взяточничества,повсеместно процветавшего в армии. В одном письме к А. Р. Воронцову находим такие строки: "Граф А. В. Суворов донес рапортом, что он нашел в своей армии, что генералы почти все откупщики или поставщики..." 136 Здесь, как и всюду, Суворов повел решительную борьбу с воровством и взяточничеством, в результате которых солдаты ходили голодные и оборванные.
Как всегда, он восстановил этим против себя чиновных и вельможных взяточников, в частности адмирала де Рибаса. Рибас делал в Одессе то, что полустолетием позже собирался делать гоголевский Чичиков: он показывал в отчетах умерших солдат (а их было в его правление Одессой очень много) живыми и клал себе в карман стоимость полагавшегося на них довольствия. Будучи разоблачен Суворовым, Рибас пытался посредством подкупа показать всех умерших скончавшимися после вступления в должность Суворова.
Подобные козни, конечно, очень нервировали полководца. Однако они не могли воспрепятствовать ему обратить свою огромную энергию на теоретическое и практическое развитие и усовершенствование методов обучения войск.
Развивая мысль, высказанную еще Петром I (учить "яко и в самом делу"), Суворов всемерно старался придать всякому учению характер подлинного боя.
Войска делились обычно на две части. Обе стороны строились развернутым фронтом, одновременно начинали движение вперед и, сблизившись на сотню шагов, бросались по команде в атаку - пехота бегом, кавалерия галопом. Пехота держала ружья наперевес и только в момент встречи с "противником" поднимала штыки вверх. Главным условием при этом было безостановочное, стремительное движение. Если перед встречей происходила задержка, учение начиналось сызнова. Перед самым столкновением солдаты делали полуоборот направо, что позволяло участникам обеих сторон протискиваться сквозь ряды. Нередко, особенно если в маневрах участвовала конница, возникала настоящая свалка, кончавшаяся зачастую увечьем нескольких человек. В этих случаях Суворов всегда проявлял беспокойство, но не изменял своего метода, который он считал исключительно полезным. Маневры происходили при непрестанной ружейной и артиллерийской стрельбе (холостыми зарядами), так что атакующие бывали густо окутаны облаками порохового дыма.
Сам Суворов во время учений поспевал всюду. Он отдавал распоряжения, передвигал части, хвалил и бранил (но никогда не арестовывал). От командиров он требовал решительности, распорядительности и смелости. Заметив однажды офицера, скакавшего позади своей атакующей роты, фельдмаршал рассвирепел и отдал приказ немедленно "убить" его; офицер опрометью понесся вперед.
О том, как старался Суворов создать на маневрах атмосферу подлинного боя, свидетельствует такой забавный эпизод. В 1791 году во время учения одна колонна попала в трудное положение. Суворов, видя, что резерв не идет ей на помощь, прискакал в резервную колонну.
- Отчего вы не сикурсируете? 137 - обратился он к офицеру.
- Жду повеления от генерала, коему я подчинен.
- Какого генерала? - закричал Суворов и, указывая на находившегося поблизости генерала, с тревогой следившего за ними, добавил: - Ведь генерал давно убит. Посмотри: вон и лошадь одна бегает.
Присутствие Суворова на маневрах воодушевляло солдат. Все бывали охвачены лихорадкой быстроты и энергии.
Артиллеристы выбивались из сил, чтобы не отставать от пехоты, пехота торопилась за кавалерией. И над всем этим царил образ старика в холщовой рубашке, носившегося по равнине и выкрикивавшего:
- Стреляй метко, штыком коли крепко!
Один офицер, служивший под начальством Суворова еще в бытность его полковником, писал: "В жилах нашего полковника течет не кровь,, а пламя, и он так умеет воспламенять всех, что я сам часто забываюсь, что я на учении, и воображаю, что нахожусь в действительном сражении. Гром барабанов, стрельба, крик, беготня - пыль столбом, дым клубом - это наш вахт-парад" 138.
После учения Суворов часто собирал отряд и производил краткий обзор действий. Говорил он негромко, но в полной уверенности, что слышавшие его солдаты передадут вечером его слова всей армии. Держал он себя попрежнему так же просто, как и в бытность мушкетером, - и это очень нравилось солдатам.
Суворов приходился по сердцу солдатам и тем, что не вмешивался в мелочи и не позволял офицерам придираться к пустякам. Но если проступки относились к основным требованиям службы или проявлялось неповиновение, он строго взыскивал, и взыскивал с высших чинов больше, чем с нижних.
В Тульчине окончательно оформилась и была записана знаменитая суворовская инструкция войскам: "Наука побеждать". Еще в Херсоне и затем на походе в Польшу Суворов приказывал обучать войска в соответствии с составленным им наставлением, и большинство, солдат знало это наставление наизусть. Теперь оно получило окончательную редакцию.
"Наука побеждать" представляет собою дальнейшее развитие и углубление "Полкового учреждения". Она построена на тех же принципах. В ней так же выражена мысль о единой связи между техническими приемами обучения и нравственным, моральным воспитанием. Войскам прививаются те же идеи о необходимости порыва, энергии. Это свидетельствует о том, что сложившиеся у Суворова взгляды на воспитание и обучение войск остались в существе своем неизменными. Но, разумеется, они получили гораздо более яркое и точное выражение. То, что в "Полковом учреждении" как бы намечено пунктиром, то в "Науке побеждать" обозначено со всей отчетливостью. Язык "Науки" также несравненно более ярок. Это народный язык в литературной обработке Суворова; по своей образности и афористичности он является подлинным шедевром. Все в нем стремительно, легко: "рви, лети, ломи, скачи", тяжелые ранцы именуются "ветрами" и т. д. Слова, связанные с понятием о самосохранении, вышучивались. Так, слово "ретирада" 139 произносилось нараспев, о "дефензиве" 140 Суворов говорил, что на русском языке нет соответствующего слова.
Образный, лаконичный, исполненный динамизма слог "Науки" был понятен солдатам, привыкшим к языку своего полководца. Первую часть "Науки побеждать" составлял "Вахт-парад" - наставление о производстве учения. Bтopyю и главную- "Разговор с солдатами их языком": свод суворовских высказываний о поведении в бою и о быте солдат.
Вот некоторые выдержки из этого замечательного документа.
Словесное поучение солдатам о знании, для них
необходимом
Военный шаг - аршин; в захождении - полтора аршина. Береги интервалы!
Береги пулю на три дня, а иногда и на целую кампанию, как негде взять. Стреляй редко, да метко! Штыком коли крепко! Пуля обмишулится, штык не обмишулится: пуля - дура, а штык молодец! 141.
Коли один раз. Бросай басурмана со штыка; будучи мёртв на штыке, царапает саблею шею; сабля на шею, - отскокни шаг, ударь опять! Коли другого, коли третьего; богатырь заколет полдюжины, а я видал и больше! Береги пулю в дуле! Трое наскочат, - первого заколи, второго застрели, третьему штыком карачун!
В атаке не задерживай!
Обывателя не обижай: он нас поит и кормит. Солдат - не разбойник. Святая добычь: возьми в лагерь - всё ваше! возьми крепость - всё ваше! В Измаиле, кроме иного, делили золото и серебро пригоршнями. Так и во многих местах.
Без приказа отнюдь не ходи на добычь!
В баталии полевой три атаки: [1] в крыло, которое слабее. Крепкое крыло закрыто лесом, - это немудрено: солдат проберётся и болотом.
Атака [2] в средину невыгодна: разве конница хорошо рубить будет, а иначе сами сожмут.
Атака [3] в тыл хороша только для небольшого корпуса, а армиею заходить тяжело.
Штурм
Ломи через засеки, бросай плетни чрез волчьи ямы, быстро беги! прыгай чрез палисады, бросай фашины, спускайся в ров, ставь лестницы! Стрелки, очищай колонны! Стреляй по головам! Колонны, лети чрез стены на вал, скалывай, на валу вытягивай линию! [ставь] караул к пороховым погребам! отворяй ворота коннице! - Неприятель бежит в город, - его пушки обороти по нём! Стреляй сильно в улицы, бомбардируй живо; недосуг за ним ходить.
Три воинские искусства
Первое - глазомер: как в лагерь стать, как идти, где атаковать; гнать и бить. Глазомер: для занятия местоположения, примерного суждения о силах неприятельских, для узнания его предприятий.
Второе - быстрота. Немедленно исполняй повеление!
Поход полевой артиллерии от полу[версты] до версты впереди, чтоб спускам и подъемам не мешала. Колонна сблизится, оная опять выиграет свое место. Под гору сошед, на равнине на рысях. Поход - по рядам или по четыре для тесной дороги, улицы, для узкого моста, для водяных и болотных мест, по тропинкам; и только когда атаковать неприятеля, - взводами, чтоб хвост сократить. Не останавливайся, гуляй, играй, пой песни! бей, барабан! музыка, греми! Десяток 142 отломал - первый взвод, снимай ветры 143, ложись! За ним второй взвод, и так взвод за взводом. Первая [колонна] задних не жди. Линия в колонне на походе растянется; коли по четыре, то в полтора, а по рядам вдвое. Стояла на шагу, - идёт на двух; стояла на одной версте, - растянется на две; стояла на двух, - растянется на четырех; то досталось бы первым взводам ждать последних полчаса попустому. На первом десятке отдых час. Первый взвод спрыгнул, надел ветры, бежит вперед десять-пятнадцать шагов; а на походе, прошед узкое место, на гору или под гору, от пятнадцати и до пятидесяти шагов 144. И так взвод за взводом, чтоб задние между тем отдыхали. Второй десяток - отбой! отдых час и больше.
Кашеварные повозки вперед и с палаточными ящиками! Братцы пришли, - к каше поспели. Артельный староста: к кашам! На завтраке отдых четыре часа; то же самое к ночлегу отдых шесть часов и до осьми, какова дорога...
По сей быстроте и люди не устали; неприятель нас не чает, считает нас за сто верст; а коли издалека, то в двух и трехстах и больше. Вдруг мы на него, как снег на голову! Закружится у него голова. Атакуй, с чем бог послал! Конница, начинай! руби, коли, гони, отрезывай, не упускай!
Третье - натиск. Нога ногу подкрепляет, рука руку усиляет! В пальбе много людей гибнет. У неприятеля те же руки, да русского штыка не знают. Вытяни линию, тотчас атакуй холодным ружьем! А недосуг вытягивать линии, - подвиг из закрытого, из тесного места. Коли, пехота, в штыки, - конница тут и есть! Нет картечь на голову, пушки твои! Обыкновенно конница врубается прежде, пехота за ней бежит, только везде строй. Конница должна действовать всюду, как пехота, исключая зыби; там кони на поводах...
В двух шеренгах - сила, в трех - полторы силы: передняя рвет, вторая валит, третья довершает.
Больницы
Бойся богадельни 145. Немецкие лекарствица издалека, тухлые, сплошь бессильные и вредные. Русский солдат к ним не привык. У вас есть в артелях корешки, травушки, муравушки. - Солдат дорог! береги здоровье! чисти желудок, коли засорился; голод - лучшее лекарство.
Кто не бережет людей, - офицеру арест, унтер-офицеру и ефрейтору палочки, да и самому палочки, кто себя не бережет...
Богатыри! Неприятель от вас дрожит: да есть неприятеля больше и богадельни: проклятая немогузнайка, намёка, догадка, лживка, лукавка, краснословка, краткомолвка, двуличка, вежливка, бестолковка...
Стыдно сказать! От немогузнайки много, много беды!!.
Солдату надлежит быть здорову, храбру, тверду, решиму, справедливу, благочестиву!..
Ученье свет, неученье тьма! Дело мастера боится! И крестьянин [если] не умеет сохой владеть хлеб не родится. За ученого трех неученых дают. Нам мало трех! Давай нам шесть! давай нам десять на одного: всех побьем, повалим, в полон возьмем!
Вот, братцы, воинское обучение! Господа офицеры! какой восторг!
К паролю! С обоих крыл часовые вперед! Ступай! На караул!
По отдаче генералитету или иным пароля, лозунга и сигнала следует похвала или в чем хула разводу. Потом громогласно:
Субординация (послушание)! Здоровье!
Экзерциция (обучение)! Бодрость!
Дисциплина (ордер 146 воинский)! Смелость!
Чистота! Храбрость!
Опрятность! Победа!
Слава, слава, слава!
Экзерциция (обучение)! Бодрость!
Дисциплина (ордер 146 воинский)! Смелость!
Чистота! Храбрость!
Опрятность! Победа!
Слава, слава, слава!
Таким образом, основные положения "Науки побеждать" можно свести к следующему.
1. Огромную роль на войне играет моральное состояние войск. Человек - главное оружие. Необходимо, чтобы все бойцы стремились к победе и понимали путь, которым их ведут к этой победе ("Каждый воин должен понимать свой маневр").
2. Победа достигается посредством наступления и разгрома главных сил противника.
3. Одним из важнейших условий победы являются быстрота, внезапность удара.
4. Решающую роль в сокрушении врага играет штыковая атака.
5. Обучать солдат следует только тому, что пригодится на войне. Все прочее, напрасно перегружающее солдата, надо отсечь; зато необходимому солдат должен обучиться в совершенстве("Тяжело в учении - легко в походе").
6. Командиры должны внимательно относиться к солдату и его нуждам.
7. Надо привить войскам внимательное, бережное отношение к мирному населению и пленным.
"Наука побеждать" не обременяла солдат ничем, что не вызывалось боевой надобностью, и в то же время давала им указания относительно всего, что могло встретиться в бою и на походе. Нужно отметить и то, что она явилась первой книжкой, излагающей основные сведения по тактике и предназначенной для солдата. В Западной Европе подобные книжки появились спустя более чем сто лет.
Своей лаконичной инструкцией Суворов хотел внедрить передовые идеи в сознание широких солдатских масс.
...Так текли дни в Тульчине. Судьба снова, теперь в последний раз, послала старому полководцу краткий период покоя. "Наш почтенный старик здоров, - писал один из находившихся при Суворове офицеров. - Он очень доволен своим образом жизни... наступил сезон его любимых удовольствий - поля, ученья, лагери, беспрестанное движение; ему ничего больше не нужно, чтобы быть счастливым".
Но это продолжалось очень недолго.
Утром б ноября 1796 года Екатерина II кончалась.
Новый император Павел I (сын Екатерины II и Петра III) в широких кругах был мало известен. Знали, что у него всегда были неприязненные отношения с матерью, что достаточно было заслужить его благосклонность, чтобы впасть в немилость у Екатерины; что он был раздражителен, гневен, презирал всех окружающих. Любимец Павла Растопчин говорил: "Великий князь делает невероятные вещи; он сам готовит себе погибель и становится все более ненавистным". Известно было, что он, подобно отцу, пристрастен ко всему прусскому, к парадомании и к поддержанию дисциплины посредством жестоких наказаний.
На первых порах заждавшийся власти Павел (ему было уже 42 года) проявил себя рядом поступков, направленных к снисканию популярности в стране. Освобождены были заключенные по делам тайной экспедиции, среди них томившийся в Шлиссельбурге Н. Новиков; из Сибири вернули Радищева; многие пленные поляки, в том числе Косцюшко, получили свободу; была прекращена война с Персией; отменен рекрутский набор и объявлено иностраннымдворам о мирных намерениях России.
Однако прошло несколько месяцев, и царь стал заводить порядки, которых не ведали и при Петре III. Опасаясь проникновения из Франции "якобинской заразы" и стремясь посредством военно-политической диктатуры задушить в зародыше революционные идеи в России, Павел прибег к самым необычайным мерам. При нем власть самодержца дошла до невиданных размеров. Широко раскинулись сети тайного политического сыска. Весь уклад жизни в стране подвергся строгой регламентации; запрещены были круглые шляпы, фраки и жилеты; надлежало надевать немецкое платье со стоячим воротником установленной величины; женщинам воспрещалось носить синие женские сюртуки; были введены единообразные фасоны упряжи, экипажей, прически, регламентирована форма приветствия государю. Даже отдельные слова подвергались гонению: вместо "стража" следовало говорить "караул", вместо "граждане" - "жители", вместо "отечество" - "государство"; слово "общество" было вовсе запрещено. Воспрещен был ввоз из-за границы книг и нот. Вся частная переписка тщательно перлюстрировалась. По самым ничтожным поводам людей хватали, сажали в тюрьмы, ссылали в Сибирь. По всей России скакали фельдъегери, развозившие неожиданные и непонятные повеления императора: ссылки, наказания, перемещения, награды. По свидетельству современника, "генералы возрастали так же быстро, как спаржа растет в огороде", но так же быстро они увядали. В царствование Павла I было уволено из армии 333 генерала и 2261 офицер. "Награда утратила свою прелесть, - писал Карамзин, - наказание - сопряженный с ним стыд".
Особенно тяжело чувствовала гнет павловского режима армия. Была восстановлена старая прусская прическа: волосы солдат спрыскивали квасом, посыпали мукою и давали засохнуть мучной корке на голове; сзади к голове привязывали железный прут в пол-аршина для устройства косы, на висках приделывали войлочные букли. В основу военной службы была положена схематическая бездушная система Фридриха II, назойливая, мертвящая мелочность. Оторванная пуговица у одного из солдат могла свести к нулю отлично проведенные маневры. На первый план были выдвинуты щеголеватая выправка и механическая исполнительность; личность солдата, его человеческое достоинство совершенно не принимались в расчет.
"Солдат есть простой механизм, артикулом предусмотренный", - такова была установка Павла I. За малейшую провинность солдат подвергали унизительной свирепой экзекуции шпицрутенами. Заслуженные боевые офицеры подвергались из-за пустяков грубым выговорам. Известно, что один полковник-суворовец, выслушав от Аракчеева 147 оскорбительный выговор, застрелился. Во время разводов Павел на месте приговаривал к палкам, разжаловал офицеров в рядовые; однажды целый полк, не угодивший чем-то императору, получил в конце учения приказ:
- Дирекция прямо! В Сибирь - шагом марш! - и вынужден был прямо с плаца маршировать в Сибирь. Впрочем, вскоре взбалмошный император одумался и вернул полк обратно в столицу.
Немедленно по вступлении на престол Павел I ввел новый военный устав, копировавший старые фридриховские установления. Почти во всех параграфах трактовались вопросы строевой и гарнизонной службы; полевой службе и, в частности, правилам военного времени уделялось очень мало внимания. В приложенных к уставу "Тактических правилах" прямо указывалось: "Для солдата всего нужнее уметь хорошо маршировать". Доходило до того, что предусматривалось, сколько шагов в минуту должны делать солдаты при наступлении и при отступлении и какова должна быть длина шага.
Трудно было найти более резкие противоположности, более различные системы, чем те, которые насаждались Суворовым в Тульчине и Павлом в Петербурге. Сосуществование их было невозможно. Они неминуемо должны были столкнуться.
При жизни Екатерины II отношения между Суворовым и цесаревичем были хотя и сдержанные, но не плохие. Случались, правда, стычки. Будучи однажды у наследника, полководец, как обычно, заключая сарказм в форму буффонады, выразил неодобрение виденным порядкам. Не отличавшийся обходительностью Павел в бешенстве крикнул:
- Извольте перестать дурачиться! Я прекрасно понимаю, что скрывается за вашими фокусами.
Суворов тотчас угомонился, но, выйдя за дверь, выкинул последнее "коленце": пропел перед придворными экспромт, выражавший его гнев и обиду:
- Prince adorable, despote implacable! 148
Но такие столкновения скоро забывались. Павел знал нрав фельдмаршала, а тому был известен нрав наследника.
Существовало, правда, одно обстоятельство, чреватое серьезными последствиями: Павел не одобрял суворовских методов, его "натурализма". Воинский идеал для него воплощался в Фридрихе II; с этой же меркой он подошел к Суворову - и, конечно, ничего не понял в нем.
Все же в первые месяцы по воцарении у Павла не возникало конфликтов с фельдмаршалом. Император сводил счеты с приближенными Екатерины. Суворов, встречавший при екатерининском дворе холодный прием, не вызывал в Павле подозрений. Суворов, в свою очередь, проявлял полную лояльность к новому государю.
Скоро на безоблачном небе появились первые предвестники грозы. В армии началась чехарда перемещений, увольнений и назначений. Чуть не целый десяток генералов сразу был произведен в фельдмаршалы; множество генералов было уволено в отставку; новый генерал-квартирмейстер войск армии Аракчеев притеснял даже высшие чины, так что их служба сделалась "полной отчаяния": на петербургской гауптвахте всегда сиживало по нескольку генералов. Наконец, что самое важное, Павел, опираясь на советы Репнина и Аракчеева, полагавших, что "чем ближе своим уставом подойдем к прусскому, чем ровнее шаг... тем и надежды больше на победу", стал вводить новые порядки в полках.
Суворов сразу занял непримиримую позицию по отношению к "прусским затеям". Реформы Румянцева, Потемкина, его собственная сорокалетняя деятельность - все пошло насмарку. Русская армия отбрасывалась на полстолетие назад, к временам Миниха и Петра III, живой дух в ней подменялся мертвым, механическим послушанием; боевая подготовка - шагистикой; национальные особенности - слепой подражательностью прусским образцам.
Суворов восстал против всего этого и как военный, и как патриот. Когда-то он объявил своим лозунгом: "Никогда против отечества!" - и теперь он был свято верен ему.
Услужливые холопы все чаще доносили императору о резких отзывах старого фельдмаршала: "Солдаты, сколько ни весели, унылы, и разводы скучны. Шаг мой уменьшен в три четверти, и тако на неприятеля вместо сорока тридцать верст". "Русские прусских всегда бивали, что же тут перенять". "Нет вшивее пруссаков: лаузер, или вшивень, называли их плащ; в шильт-гаузе и возле будки без заразы не пройдешь, а головною их вонью вам подарят обморок". "Пудра не порох, букли не пушки, косы не тесак, а я не немец, а природный русак", и т. д. и т. п.
К этому присоединялось открытое невыполнение императорских повелений: Суворов не ввел в действие павловских, оторванных от жизни схоластических уставов, обучал войска по старой своей системе, не распустил своего штаба, попрежнему самостоятельно увольнял в отпуска.
Словом, во всей остроте выявилось коренное расхождение взглядов Суворова и Павла I на реформы в армии. Вопреки императору, полагавшему, что чем ровнее шаг, тем больше шансов на победу, фельдмаршал не столько обращал внимание на мелочи фронтовой службы и плац-парадность, сколько на боевую выучку солдат и офицеров и на то, чтобы войска были тепло и удобно одеты и сытно накормлены. Павел полагал, что солдат не должен рассуждать, - Суворов пуще всего ненавидел слепое подчинение. Павел хотел внедрить прусские порядки - Суворов отстаивал жизненность и превосходство национальных русских военных обычаев. Павел относился к солдатам, как к своего рода бездушным манекенам, - Суворов уважал в каждом солдате его человеческое достоинство.
Найти общую почву тут было невозможно.
Среди безгласной покорности, которую видел Павел вокруг себя, поведение Суворова являлось совершенно необычным. "Удивляемся, - раздраженно писал ему император, - что вы, тот, кого мы почитали из первых ко исполнению воли нашей, остаетесь последним". В этих словах уже слышалась угроза.
Для Суворова, как и для всех окружающих, стало ясно, что император будет добиваться полной его капитуляции или же уничтожит его. Подлинная "буря мыслей" проносится в его голове.
"Я генерал генералов. Тако не в общем генералитете. Я не пожалован при пароле",- записывает он 10 января, "на закате солнца".
Следующая отрывочная записка датирована11 января "поутру". В ней фельдмаршал излил сокровенные свои мысли.
"Сколь же строго, государь, ты меня наказал; за мою 55-летнюю прослугу! Казнен я тобою: штабом, властью производства, властью увольнения от службы, властью отпуска, властью переводов... Оставил ты мне, государь, только власть высочайшего указа за 1762 г." (вольность дворянства).
Суворов скрепя сердце стал подумывать об отставке. Избегая столь решительного шага, он послал ходатайство об увольнении в годовой отпуск "для исправления ото дня в день ослабевающих сил". Император сухо отказал.
3 февраля Суворов отправил прошение об отставке. Но еще до получения в Петербурге этого прошения наступила развязка. Присланный ему на это графом Растопчиным ответ гласил: "Государь император, получа донесение вашего сиятельства от 3 февраля, соизволил указать мне доставить к сведению вашему, что желание Ваше предупреждено и что вы отставлены еще б числа сего месяца".
В самом деле: 6 февраля 1797 года Павел I отдал на разводе приказ: "Фельдмаршал граф Суворов, отнесясь его императорскому величеству... что так как войны нет и ему делать нечего, за подобный отзыв отставляется от службы".
* * *
1 В обширной литературе о Суворове довольно прочно установилось мнение, что предки его были выходцами из Швеции. Иностранные историки делали Суворова то шведом по происхождению, то литовцем, то немцем, часть, русских исследователей также разделяла версию о шведском происхождении великого полководца. А между тем изучение этого вопроса приводит к совершенно иным выводам.
Версия о шведском происхождении А. В. Суворова основывается в значительной мере на его автобиографии, которая начинается следующими словами: "В 1622 году, при жизни царя Михаила Федоровича, выехали из Швеции Наум и Сувор и, по их челобитью, приняты в российское подданство; именуемые "честные мужи" разделились на разные поколения и, по Сувору, стали называться Суворовы".
Однако это мнение А. В. Суворова о его родословной опровергается хотя бы тем простым соображением, что в 1699 году в России имелось уже девятнадцать Суворовых-помещиков, не считая служилых лиц этой фамилии. Вряд ли можно допустить, что за какие-нибудь 77 лет этот род так необычайно разросся.
Помимо этого общего соображения, и чисто исторические данные не согласуются с генеалогической гипотезой Суворова. В новгородских писцовых книгах Щелонской пятины упоминается в рубрике 1498 года помещик Сувор, сын Назима, владелец одиннадцати деревень в Щирском повете (т. V, стр. 111-113). В рубрике 1539 года встречается имя скончавшегося в 1545 году помещика Василия Суворова, сына Назима, владевшего деревнями и починками в погосте Вышгород. На одном из документов 1566 года имеется подпись дьяка Казенного двора Суворова-Постника. В документах конца XVI века встречается имя помещика Кашинского уезда Савелия Суворова, о котором можно с уверенностью сказать, что он являлся предком великого полководца по прямой линии.
В связи с этим позднейшие исследователи стали вносить коррективы в родословную полководца. Так, в "Российской родословной книге", изданной П. Долгоруким (1855), о родоначальниках Суворова говорится, что они вышли из Швеции в Россию уже в начале XVI века, т. е. столетием раньше, чем указывал сам полководец. В дальнейшем появление шведских пращуров Суворова, на основании ряда данных, относилось ко временам Семена Гордого, иными словами, к середине XIV века. Но самый факт шведского происхождения Суворова не подвергался и в этой версии сомнению.
Однако уже современники знаменитого полководца, хорошо знавшие весь род А. В. Суворова, протестовали против попытки установить его будто бы иностранное происхождение. Граф С. Р. Воронцов в письме к своему сыну М. С. Воронцову от 7-8 ноября 1811 года говорит: "Один автор делает его (Суворова) по происхождению ливонцем; другой автор, немец, делает его шведом; но имя Суворова доказывает, что он русский по происхождению, а не немец, не ливонец и не швед. Его отец... был так же, как маршал Бутурлин, денщиком Петра Великого, прежде чем Ливония была завоевана". Далее Воронцов выражает возмущение, что никто не займется опровержением мало достоверных гипотез об иностранном происхождении русского военачальника, и резонно замечает, что "если в настоящее время никто не опровергает этих измышлений при жизни их авторов, сочинивших их по своему невежеству, то потомство поверит и будет иметь основание верить, что это правильно" ("Архив князя Воронцова", кн. 17, 1880. Кстати, а приведенной цитате С. Р. Воронцов допустил явную неточность: Бутурлин был фельдмаршал, а не маршал).
Тем не менее справедливые слова Воронцова не были достаточно приняты во внимание. Идя по линии наименьшего сопротивления, почти все биографы А. В. Суворовапридерживались гипотезы о его иностранном происхождении.
Против этой гипотезы в 1911 году выступил один из "сувороведов" В. Алексеев, высказавший убеждение в чисто русском происхождении Суворова. В пользу этого взгляда можно привести следующие соображения.
Прежде всего самая фамилия Суворов, как указывал еще Воронцов, бесспорно, имеет чисто русские корни. Сувор - это не имя, а скорее прозвище, встречающееся во многих старинных русских фамилиях. Так, в роде Чевкиных был Василий Сувор Леонтьевич. В данном случае "Сувор" - это сокращенное "суворый", т. е. "суровый". В народной речи северных губерний угрюмых, сердитых людей часто называли "суворыми".' По свидетельству упомянутого В. Алексеева, ему привелось слышать выражение "сувориться" в смысле "злиться" даже в Осташковском уезде Тверской губернии, куда оно, видимо, проникло из более северных местностей - Олонецкой и Новгородской губерний.
Следовательно, фамилия Суворов - специфически русская. Недаром многие солдаты называли своего вождя Суровов. Могла ли быть такая фамилия у представителей шведского дворянства, это могут, вероятно, проверить наши лингвисты. Возникает тем не менее вопрос, зачем же понадобилось Суворовым вести свое геральдическое древо от шведов. Для ответа на этот вопрос нужно учесть своеобразную особенность той эпохи. Русские дворяне часто были склонны выводить свой род из иностранцев, хотя бы от татар. Бестужевы называли себя потомками англичанина Беста, будто бы прибывшего в Россию в 1403 году, Козодавлевы считали себя потомками германца Кос фон Давен, Коломнины вели свой род от знаменитой итальянской семьи Колонна, а Дедюлины претендовали на родство со старинным родом герцогов де Люинь. "Патриотическое" русское дворянство наперебой старалось украситься иностранными гербами. Род Суворовых отдал дань этому поветрию.
Приведем еще одно интересное высказывание, подтверждающее предположение о чисто русских истоках рода Суворова. Когда в 1790 году в "Геттингенской газете" появилось сообщение о немецком будто бы происхождении знаменитого полководца, то Екатерина II написала Циммерману: "Не подлежит сомнению, что фамилия Суворовых давным-давно дворянская, спокон века русская и живет в России".
2 По некоторым данным, Суворов родился в 1729 году. Недавно А. Гутор вновь выдвинул эту точку зрения, ссылаясь на записи в церковных книгах и на слова самого Суворова, сказанные им в возрасте 12 лет. Однако слова мальчика вряд ли могут быть достаточным аргументом; церковные записи являются более веским доводом, но их нужно еще проверить и оценить в свете данных, говорящих в пользу версии о дате рождения - 1730 год (к числу таких данных относятся, например, собственное свидетельство Суворова в его записке на итальянском языке, свидетельство его жены и список офицеров Суздальского полка, составленный в 1763 году). Вопрос о годе рождения полководца нельзя считать еше окончательно решенным.
3 Сохранившийся поныне дом А. В. Суворова на улице Герцена (№ 42), на котором установлена мемориальная доска, был приобретен Василием Ивановичем в 1768 году за 4500 рублей. Александр Васильевич редко жил в нем; чаще в нем живала жена его Варвара Ивановна. В 1812 году дом этот сильно пострадал от пожара и был перестроен.
4 Плутарх - древнегреческий писатель (46 или 48-120 гг.), известный своими "Сравнительными жизнеописаниями" выдающихся деятелей Греции и Рима.
5 Юлий Цезарь (100-44 гг. до нашей эры) - знаменитый римский полководец и государственный деятель. Известен также как писатель, автор "Записок о Галльской войне" и "Записок о гражданской войне".
6 Карл XII (1682-1718) - шведский король и полководец. В 1709 году был разбит русскими под Полтавой.
7 Раймунд Монтекукули (1609-1680) - австрийский полководец, оставивший ряд сочинений по военному делу.
8 Ганнибал (246-183 гг. до нашей эры) - знаменитый карфагенский полководец, нанесший ряд тяжелых поражений римлянам, но в конце концов побежденный ими.
9 Мориц Саксонский (1696-1750) - известный полководец, маршал Франции, прославившийся своими победами над австрийцами. В 1732 году написал военный трактат "Мои мечтания" ("Mes Rêveries").
10 Иностранные наемные офицеры состояли на русской службе при Петре I и в течение целого столетия после него, но роль их постепенно уменьшалась.
11 Генерал-поручик Степан Матвеевич Ржевский (1732-1782), автор записки "О русской армии во второй половине Екатерининского царствования" ("Русский архив", № 3, 1879).
12 Фернандо Кортец (1485-1547) - завоеватель Мексики; Монтецума- последний властитель мексиканского государства Анагуак; Герострат сжег в 356 году до нашей эры великолепный храм в Ефесе, чтобы таким образом прославиться.
13 В XVIII веке снабжение русской армии продовольствием осуществлялось Главной провиантской канцелярией, подчиненной Военной коллегии. Во время войны при крупных воинских соединениях создавались провиантские комиссии под руководством обер-провиантмейстера.
14 Генерал-аудитор-лейтенант-заместитель генерал-аудитора, являвшегося высшим лицом в области военной юстиции.
15 Премьер-майор - старинный русский военный чин, предшествовавший подполковнику.
16 К. Маркс и Ф. Энгельс , Сочинения, т. XI, ч. II, стр. 398.
17 Маколей, Полное собрание сочинений, т. XIV, Спб., 1865, стр. 27.
18 Петр III, племянник Елизаветы Петровны (сын Анны Петровны, вышедшей замуж за герцога Голштинского), до 14 лет воспитывавшийся в Голштинии.
19 Большую роль в успешном завершении сражения сыграл П. А. Румянцев, бывший тогда в чине генерал-майора и командовавший пехотной дивизией.
20 А. Т. Болотов (1738-1833) - известный русский мемуарист, автор ряда трудов по агрономическим вопросам. Основное его сочинение - "Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные им самим". Принимал участие в Семилетней войне.
21 Кстати сказать, отец его был отозван Петром III еще раньше за то, что, управляя завоеванными прусскими землями, он ревностно соблюдал русские государственные интересы, чем вызвал страшное раздражение Фридриха.
22 Следует, кстати, упомянуть, что когда Суворов командовал Астраханским полком (с сентября 1762 г. до апреля 1763 г.), одной из рот в этом полку командовал М. И Кутузов, которому тогда было только 17 лет. Таким образом, первые шаги Кутузова на военном поприще были сделаны под руководством А. В. Суворова. Впоследствии Кутузов прослужил под начальством Суворова около шести лет.
23 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. 1, Военное издательство, М., 1949, стр. 271.
24 Карьер - самый быстрый бег лошади.
25 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. I. Военное издательство, М., 1949, стр. 364, 365.
26 Конфедерацией в старой Польше назывались политические оппозиционные организации средней и мелкой шляхты.
27 Бригадир - чин, введенный Петром I и упраздненный Павлом I. Являлся промежуточным между полковником и генерал-майором.
28 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. I, Военное издательство, М., 1949, стр. 263.
29 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. I, Военное издательство, М., 1949, стр. 270.
30 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. I, Военное издательство, М., 1949, стр. 245.
31 Греческий полководец, живший в IV веке до нашей эры.
32 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. I, Военное издательство, М., 1949, стр. 426.
33 "А. В. Суворов",'Сборник документов, т. I, Военное издательство, М., 1949, стр. 344, 346, 357.
34 "А В. Суворов", Сборник документов, т. I, Военное издательство, М., 1949, стр. 355. - Слово "тупозрячим" здесь в смысле "близоруким".
35 От французского la capitale - столица.
36 Лава - вид рассыпного строя у казаков; построение в одну шеренгу с интервалом в четыре шага; иногда же сомкнутый строй.
37 Считая необходимым всегда награждать за действительные заслуги, Суворов очень не одобрял привольного житья солдат на безделье. "Нужное солдату полезно, а излишнее вводит в роскошь - мать своевольства",- писал он Веймарну ("Генералиссимус Суворов", Сборник документов и материалов, Госполитиздат, М., 1947, стр. 87).
38 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. I, Военное издатель- ство, М., 1949, стр. 167, 293, 433.
39 Купно - вместе с тем.
40 Каре - построение пехоты пустым внутри четырехугольником.
41 Р о г а т к и - расположенные рядами или в шахматном порядке бревна с вделанными в них заостренными кольями. Употреблялись преимущественно для отражения кавалерийских атак.
42 Суворов прибыл к Румянцеву 2 мая.
43 Диспозиция - письменный приказ войскам для исполнения возложенной на них боевой задачи. Диспозиция обычно содержала детальные указания и потому давалась при условии точного знания обстановки. В противном случае давался приказ в общих чертах - директива.
44 Янычары - отборная часть турецкой армии, являвшаяся как бы гвардией султана и находившаяся на привилегированном положении. Корпус янычар в качестве регулярной части войска оформился в 1360 году. Впоследствии янычары стали опорой самых реакционных элементов и, в связи с усилением турецкой буржуазии, были распущены в 1826 году.
45 Спаги - турецкая конница.
46 Фурии - римские богини мести. Здесь - в смысле "с яростью".
47 В реляции И. П. Салтыкову об этом поиске Суворов особо отметил: "И что похвально было видеть, что ни один солдат в сражении до вещей неприятельских не касался, а стремился только поразить неприятеля" ("Генералиссимус Суворов", Сборник документов и материалов, Госполитиздат, М., 1947, стр. 137).
48 "Генералиссимус Суворов", Сборник документов и материалов, Госполитиздат, М., 1947, стр. 140-141.
49 Голова хвоста - голова колонны. Смысл фразы тот, что авангарду надлежит атаковать, не дожидаясь подхода главных сил.
50 Аман - пощада.
51 Ретраншемент - окоп; полевое укрепление различного вида и степени развития. В долговременной фортификации - оборонительное сооружение позади главного вала для усиления последнего и для возможности продолжения обороны в случае занятия противником вала.
52 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. I, Военное издательство, М., 1949, стр. 677.
53 Фельдшанц - полевое укрепление.
54 Следует отметить, что спустя короткое время Румянцев в ответ на жалобы Каменского по поводу неясности создавшегося положения сообщил обоим генералам, что старшинство принадлежит Каменскому. 1 июня в ордере Суворову он писал: "Рекомендую вам вследствие того по повелениям и учреждениям г. генерал-поручика Каменского точно поступать тем образом, как долженствует генерал, один другому подчиненный" ("А. В. Суворов", Сборник документов, т. I, Военное издательство, М., 1949, стр. 697). Но это разъяснение явно запоздало: действия обоих отрядов были уже в разгаре, а трения между их начальниками успели принять серьезный характер.
Впрочем, и сам Румянцев, видимо, дал указанное разъяснение больше "для проформы", чтобы успокоить влиятельного Каменского. Во всяком случае, в рапорте Екатерине II о сражении при Козлуджи он ничем не выделяет Каменского, а упоминает обоих генерал-поручиков на равных началах (см. "А. В. Суворов", Сборник документов, т. I, Военное издательство, М., 1949, стр. 701).
55 Дефиле - теснина, узкий проход посреди труднодоступной местности: лес, болота, горы.
56 "Записки Одесского общества истории и древностей", т. 8, Одесса, 1872, стр. 84.
57 Дворянский корпус - военно-учебное заведение для детей дворян, подготовлявшее офицеров.
58 Ногайцы (или ногаи) - тюркское племя.
59 Петр Иванович Турчанинов, впоследствии генерал-поручик, был правителем канцелярии князя Потемкина.
60 Ф. Антинг, Жизнь и военные деяния... Суворова-Рымникского", ч. I, Спб., 1799, стр. 175.
61 "Генералиссимус Суворов", Сборник документов и материалов, Госполитиздат, М., 1947, стр. 95.
62 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. II, Военное издательство, М., 1951, стр. 224.
63 А. Петрушевский, Генералиссимус князь Суворов, Спб., 1884, т. I, стр. 139.
64 С. Шубинский, Жена Суворова, "Исторический вестник", апрель, 1897, стр. 69.
65 Варвара Ивановна на шесть лет пережила мужа; она умерла в 1806 году.
66 Чтобы дать представление о реальной значимости этого оброка, приводим цены, существовавшие в 1786 году в Новгородской губернии: 1 четверть ржаной муки - 3 рубля (четверть - старинная русская мера сыпучих тел, равная приблизительно 210 килограммам), 1 четверть овса - 2 рубля, 1 пуд белой муки - 70 копеек, 1 фунт чая - 4 рубля, 1 аршин холста - 5,5 копейки. Годовое жалованье работницы составляло обычно 5 рублей.
67 Н. Рыбкин, Генералиссимус Суворов Жизнь его в своих вотчинах и хозяйственная деятельность, М., 1874, стр. 85.
68 То есть рубить лес.
69 Лядина - пахотный участок среди леса на месте вырубки или пожарища.
70 Налог - в смысле насилия, обиды.
71 Для пояснения цитированного отрывка нужно указать, что Суворов, ценя рабочие руки, предпочитал покупать "гуляших людей", которых много бродило по дорогам и которые за 150 рублей шли в рекруты. По тем временам это была крупная сумма. Соседи-помещики находили такую меру вредным потворством, а крестьяне, в свою очередь, предпочитали отдать какого-либо парня, вместо того, чтобы всем миром нести расходы. Поэтому Суворов брал на себя половину суммы, другую же половину заставлял крестьян собирать между собой.
72 Тюренн (1611-1675) - знаменитый французский полководец.
73 Аристид (540-467 гг. до нашей эры) - афинский политический деятель. Был прозван Справедливым.
74 По воинскому уставу Петра I этот чин соответствовал главнокомандующему; во времена Екатерины II он предшествовал фельдмаршальскому.
75 Ордер - предписание, распоряжение.
76 Вскоре против Турции выступила и Австрия, рассчитывавшая на территориальные приобретения. С другой стороны, Швеция объявила войну России.
77 "Генералиссимус Суворов", Сборник документов и материалов, Госполитиздат, М., 1947, стр. 150.
78 То есть не упустите момент для атаки.
79 Среди взятых в плен на Кинбурнской косе турок оказалось несколько французских офицеров-инструкторов. На запрос Потемкина, как быть с ними, Екатерина II приказала отправить их в Сибирь - "дабы отбить охоту ездить учить и наставлять турок".
80 В 1948 году Ленинградская публичная библиотека имени М. Е. Салтыкова-Щедрина приобрела неизвестное доселе письмо Суворова начальнику канцелярии князя Потемкина Попову. Письмо датировано 27 мая 1788 года. В нем, между прочим, Суворов, обращаясь к адресату с просьбой сохранить втайне данное письмо, заявляет: "Только К. Г. А. (князю Григорию Александровичу. - К. О.) таинства души моей открыты".
81 Деплояд (деплояда) - развертывание войск по головной части.
82 Алармировать - тревожить.
83 В свою очередь Потемкин писал Суворову в апреле 1788 года: "Очаков непременно взять должно: я все употреблю, надеясь на бога, чтобы достался он дешево" (А. Русов, Осада и взятие Очакова, Киев, 1888, стр. 18).
84 ЦГВИА, ф. ВУА, д. 2415, ч. II, л. 305.
85 ЦГАДА, ф. XI, д. 1271, л. 11.
86 Вдруг - тотчас же.
87 Туры - корзины из хвороста, набитые землей, для защиты от обстрела.
88 Каптенармус - унтер-офицер, заведывавший оружием, одеждой и провиантом.
89 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. II, Военное издательство, М., 1951, стр. 456 и 457.
90 Фридрих Иосия Кобург - 3аальфельд (1737-1817) - принц Саксонский, австрийский полководец, фельдмаршал; в 1788-1789 годах в чине генерала командовал австрийскими войсками, действовавшими против турок.
91 Enigme - загадка (франц.).
92 "Хромой генерал" - так турки прозвали Суворова. Как-то он наступил на иголку, она сломалась у него в пятке, и он начал прихрамывать.
93 Синаксарии - "краткий житейник (то есть собрание житий святых. - К. О.) и толкование праздников" (словарь Даля). Потемкин употребляет это слово в смысле - донесение.
94 Арнауты - турецкие войска, вербовавшиеся преимущественно из албанцев. В России арнаутами называли легкие нерегулярные войска, набиравшиеся из жителей Молдавии и Валахии.
95 По его выражению, он предоставил бежавшим "золотой мост". Это выражение употреблялось в то время сторонниками точки зрения, согласно которой атакуемому противнику следует предоставить путь для отступления. Суворов же всегда стремился уничтожить врага и в этот раз допустил исключение.
96 "Канонада кареев наших в лес и ретраншемент привели в молчание турецкие пушки",- писал Суворов в донесении. И далее, описывая атаку: "Движение происходило при беспрерывной пальбе с крыльев и кареев - крестными выстрелами".
97 "Архив князя Воронцова", кн. XII, М, 1877, стр. 65.
98 Фирман - указ султана.
99 Эскалада - приступ, штурм.
100 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. II, Военное издательство, М., 1951, стр. 535.
101 Фашины - связки хвороста, употреблявшиеся для заваливания крепостного рва.
102 11 сентября 1789 года к Измаилу подошел Репнин, но ограничился, ввиду недостаточности сил, бомбардировкой и снял осаду. В ноябре 1790 года де Рибас успешно штурмовал и завладел редутом Табия на юго-западном фасе крепости, но тоже отошел.
103 Сераскир - командующий группой войск в Турции.
104 Начальниками отрядов были де Рибас, Самойлов, Павел Потемкин (племянник князя Таврического); начальниками колонн - Кутузов, Львов, Ласси, Мекноб, Безбородко, Платов, Чепега, Арсеньев, Марков.
105 А. В. Ланжерон - граф, французский эмигрант, поступивший в 1790 г. на русскую службу (в чине генерала). Оставил обширные мемуары.
106 "Генералиссимус Суворов", Сборник документов и материалов, Госполитиздат, М., 1947, стр. 191.
107 В смысле - превосходящий численностью.
108 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. II, Военное издательство, М., 1951, стр. 577.
109 Понт - море.
110 Дмитрий Иванович Хвостов, малодаровитый поэт, женился в 1789 году на племяннице Суворова, княжне Горчаковой (дочери Анны Васильевны, сестры полководца). Он был не очень искусным, но ревностным выполнителем поручений полководца, и письма, писанные ему Александром Васильевичем, являются ценнейшей частью эпистолярного наследства полководца.
111 Рукописный "Суворовский сборник", т. 8, л. 184.
112 Порта - Турция.
113 "Русский архив" № 2, 1878, стр. 143.
114 Эти жалобы были вызваны, конечно, не самим фактом, что ему приходилось заниматься фортификацией, а создавшимся положением. Стремясь переменить род деятельности, он надеялся оказаться в лучшей обстановке.
115 ЦГАДА, ф. 20, д. 339, л. 20.
116 "Канцлер А. А. Безбородко в связи с событиями его времени", Сборник Русского исторического общества, т. XXIX, Спб., 1881, стр. 266.
117 ЦГАДА, ф. 11, д. 95, л. 1.
118 "Канцлер А. А. Безбородко в связи с событиями его времени", Сборник Русского исторического общества, т. XXIX, Спб., 1181, стр. 270.
119 В сражении при Каннах (Италия) карфагенский полководец Ганнибал разгромил в 216 году до нашей эры римскую армию. Однако он не пошел немедленно на Рим и дал возможность противнику оправиться. Один из его соратников, Магарбал, упрекнул его в этом, сказав приведенную Суворовым фразу.
120 Винтер-квартиры - зимние квартиры.
121 Томность - медлительность, бездействие.
122 Засека - искусственное препятствие из деревьев, уложенных ветками в сторону противника.
123 Накануне штурма Вавржецкий отправил из Варшавы 11 тысяч человек на второстепенный театр войны.
124 Такое поведение не было случайностью; оно отражало всегдашнее стремление Суворова избавить мирное население от ужасов войны. В плане войны с Турцией (1793) есть такие примечательные строки: "Но общий штурм города (Константинополя. - К. О.) должен быть осуществлен лишь в самом крайнем случае. Жители - христиане различных исповеданий, если они в это время будут искать защиты, должны ее получить так же, как и евреи" ("А. В. Суворов", Сборник документов, т. III, Военное издательство, М., 1952, стр. 265).
125 "Мир! Мир!" (польск.)
126 "Суворовский сборник", т. I, л. 81.
127 ЦГВИА, ф. ВУА, д. 16409, лл. 60-61.
128 "Польская война 1794 года в реляциях и рапортах Суворова", "Красный архив" № 4, 1940, стр. 157.
129 Прусское правительство очень желало ввести и свои войска в Варшаву. В Петербурге склонны были согласиться на это, но Суворов послал срочную эстафету русскому посланнику в Берлине, возражая против приближения прусских войск к польской столице. "Если ваше превосходительство об этом уже говорили, - писал он, - я желал бы, чтобы вы прекратили это дело" ("А. В. Суворов", Сборник документов, т. III, Военное издательство, М., 1952, стр. 442).
130 "Архив князя Воронцова", т. XII, М., 1877, стр. 387.
131 П. В. Завадовский (1739-1812) - русский государственный деятель, бывший одно время фаворитом Екатерины II.
132 "Архив князя Воронцова", т. XII, М., 1877, стр. 142.
133 "Русский архив" № 7, 1866, столбец 956.
134 Намечалась армия численностью в 51 тысячу человек.
135 В смысле - бездеятельность.
136 "Архив князя Воронцова", кн. XIV, М., 1879, стр. 481
137 Сикурсировать - идти на помощь (от французского le secours - помощь).
138 М. Полянский , Памяти Суворова, Новгород, 1900, Приложение к памятной книжке на 1900 г., стр. 27.
139 Ретирада - отступление.
140 Дефензива - оборона.
141 Имеется в виду ненадежность малоприцельной стрельбы.
142 То есть десять верст.
143 Ветры - ранцы.
144 Здесь обращает на себя внимание детальное объяснение такого порядка привала, который шел вразрез с тогдашним стремлением к бесполезной стройности движения и обновременности исполнения. Рекомендуемый Суворовым порядок, при котором головные взводы не ожидают последующих, весьма целесообразен.
145 Богадельня - больница, лазарет, госпиталь.
146 Ордер - порядок.
147 А. А. Аракчеев - граф, инспектор артиллерии и правая рука Павла I; известен бездушием и жестокостью.
148 Восхитительный принц! Неумолимый деспот! (франц.).
