Александр Васильевич Суворов_2
К.Осипов
Ссылка
Итальянская кампания
Итальянская кампания. Треббия, Нови
Швейцарский поход
Смерть Суворова
Полководческое искусство Суворова
Личность Суворова
Заключение
Основные даты жизни и деятельности А. В. Суворова
* * *
Ссылка
Высочайший указ поразил всех, как внезапный удар грома. Никто не думал, что победоносный фельдмаршал будет отставлен подобно неоперившемуся поручику. Враги злорадствовали, друзья незаметно отдалились от Суворова.
Сам Суворов мужественно переносил очередной поворот судьбы. Ему пришлось провести в Тульчине еще полтора месяца, и только по прибытии разрешения на выезд он покинул армию и выехал в свое имение, в Кобрино.
Весть об отъезде Суворова потрясла войска, особенно солдат. Чем острее были эти возмущения и скорбь об отставленном полководце, тем страшнее казался его образ петербургскому деспоту. Ему уж мало казалось отставки. В Кобрино помчался коллежский асессор Николев с новым высочайшим указом: Суворова непременно перевезти в его отдаленные боровичские поместья, расположенные в глуши Новгородской губернии, и "препоручить там городничему Вындомскому, а в случае надобности требовать помощи от всякого начальства"; никому из поехавших в Кобрино офицеров не разрешалось сопровождать Суворова на новое местожительство. Процедура увоза была чрезвычайно поспешна, Суворову не позволили сделать никаких распоряжений; карета стояла наготове 149.
Вблизи города Боровичи лежало захудалое суворовское поместье Кончанское. Название села происходило от слова "конец". Здесь кончались жилища расселившихся с севера карелов. Вокруг - озера, болота да леса. Вотчина - из нескольких сот душ, перебивавшихся с хлеба на квас, не знавших промыслов и ковырявших каменистую, неплодородную землю. Сюда-то и приехал в начале мая 1797 года Суворов.
Помещичий дом обветшал; Суворов чаще жил в избе, в которой имелись две комнаты, одна над другой. Всю меблировку составляли диван, несколько стульев, шкаф с книгами, на стенах - портреты Петра I, Екатерины II и несколько семейных портретов.
В одном письме, датированном 1776 годом, Суворов писал:
"Долг императорской службы столь обширен, что всякий долг собственности в нем исчезает: присяга, честность и благонравие то собою приносят". Военное призвание, в самом деле, поглощало его целиком, и для личной жизни у него не оставалось ни времени, ни душевных сил.
Вся нежность, таившаяся в сердце сурового полководца, в течение многих лет была сосредоточена на его дочери Наталье, родившейся в 1775 году. Когда ей было два года, отец с умилением писал: "Дочка вся в меня и в холод бегает босиком по грязи". В дальнейшем он всегда питал самую трогательную любовь к дочери. "Смерть моя для отечества, жизнь моя для Наташи", - писал он из Финляндии.
Разлад с женой побудил Суворова удалить дочь из дома; в 1779 году она была взята у Варвары Ивановны и отдана на воспитание во вновь учреждавшийся институт благородных девиц (Смольный), где поступила на попечение начальницы института Софьи Ивановны де Лафон. По решительному настоянию Суворова Варвара Ивановна была разлучена с дочерью навсегда.
Где бы ни был Суворов, как бы тяжело ему ни приходилось, он всегда помнил о дочери, писал ей письма, радовался ее успехам.
"Любезная Наташа, - писал он ей в 1787 году. - Ты порадовала меня письмом от 9 ноября, больше порадуешь, как на тебя наденут белое платье; и того больше, как будем жить вместе. Будь благочестива, благонравна, почитай свою матушку Софию Ивановну, или она тебе выдерет уши да посадит за сухарик с водицею... У нас были драки сильнее, нежели вы деретесь за волосы 150, а как вправду потанцовали, в боку пушечная картечь, в левой руке от пули дырочка да подо мной лошади мордочку отстрелили. Насилу часов через восемь отпустили с театру в камеру... Как же весело на Черном море, на Лимане! Везде поют лебеди, утки, кулики; по полям жаворонки, синички, лисички, в воде стерляди, осетры; пропасть!"
Весь он здесь, в этом письме, этот суровый воин, оставшийся в душе до конца жизни большим ребенком!
В другом письме, от 1788 года, он пишет:
"Милая моя Суворочка! Письмо твое от 31 генваря получил: ты меня так утешила, что я по обычаю моему от утехи заплакал. Кто-то тебя, мой друг, учит такому красному слогу, что я завидую... Куда бы я, матушка, посмотрел теперь на тебя в белом платье! Как ты растешь! Как увидимся, не забудь мне рассказать какую-нибудь приятную историю о твоих великих мужах в древности... Ай-да Суворочка. Здравствуй, душа моя, в белом платье; носи на здоровье, расти велика!"
Описывая бой под Очаковом, Суворов вновь прибегает к образному стилю, рассчитанному на уровень понимания и мышления ребенка.
"Ай да ох. Как же мы потчевались! Играли, бросали свинцовым большим горохом, да железными кеглями, в твою голову величины; у нас были такие длинные булавки, да ножницы кривые и прямые: рука не попадайся, тотчас отрежут, хоть и голову. Ну, полно с тебя, заврались! Кончилось все иллюминацией, фейерверком... С Festin 151 турки ушли далеко, ой далеко".
В 1791 году Наталья Суворова окончила институт. По свидетельству современников, она не отличалась ни красотой, ни умом и была совершенно ординарной девушкой. Однако во внимание к заслугам ее отца Екатерина назначила ее фрейлиной, поместив жить во дворце. Внимание императрицы страшно обеспокоило Суворова. Зная, сколько соблазнов таилось для молодой девушки в легкомысленной, развратной среде придворных, он решился, пренебрегая гневом Екатерины, взять ее из дворца.
Дочь Суворова Наталья Александровна ("Суворочка").
Наташа была поселена у своей тетки. Это не успокоило Суворова. Он, не переставая, посылал ей наставления и предостережения.
"Избегай людей, любящих блистать остроумием, - писал он, тоскливо следя издали за светской жизнью дочери, - по большей части эти люди извращенных нравов".
Наташа отвечала своему отцу обычно лаконичными, сухими письмами, напоминающими скорее отписки. "Милостивый Государь Батюшка! Я, слава богу, здорова. Целую ваши ручки и остаюсь навсегда ваша послушнейшая дочь, гр. Н. Суворова-Рымникская". Годы шли, и на очередь встал вопрос о замужестве Наташи. Суворов скрепя сердце готовился к этому; он чувствовал, что, выйдя замуж, дочь отдалится от него (хотя, надо сказать, Наташа и так не отличалась особой сердечностью). Но делать было нечего! Начался выбор жениха.
Снова Суворов навлекает на себя гнев многих вельмож. Он отклонил возможность породниться с знатнейшими родами - из опасения, что жених недостаточно хорош для Наташи. Он отказал молодому графу Салтыкову (сыну Н. И. Салтыкова) потому, что он "подслепый жених"; князь Трубецкой получил отказ потому, что "он пьет, и его отец пьет и в долгах, а родня строптивая"; князь Щербатов - потому, что "взрачность не мудрая, но паче непостоянен и ветрен". Симпатиями Суворова пользовался молодой граф Эльмпт - "юноша тихого портрета, больше со скрытыми достоинствами и воспитанием, лица и обращения не противного". Но этот кандидат был забракован невестой, которую Суворов - в противоположность господствовавшим обычаям - совершенно не неволил в выборе жениха.
Затянувшееся сватовство Наташи очень обеспокоило Суворова.
- И засыхает роза! - восклицал он.
Наконец, жених нашелся. Это был брат тогдашнего фаворита императрицы, Платона Зубова, граф Николай Александрович Зубов. Сватовство было поддержано самой императрицей.
В апреле 1794 года состоялось венчание. Суворова в Петербурге не было - он находился в этот момент в Варшаве. Обычно экономный, он на этот раз не поскупился: в приданое Наташе было дано 1500 душ крестьян и некоторые из пожалованных ему бриллиантовых вещей. Это была значительная часть всего его состояния.
Как и предполагал Суворов, замужество дочери охладило их отношения. Он сам пишет ей все реже и холоднее: "Любезная Наташа, за письмо твое тебя целую, здравствуй с детьми, божье благословение с вами", - вот образчик его позднейших писем к дочери. Он видел, что Наташа, занятая мужем, детьми и светской жизнью, все меньше вспоминает своего отца.
В одном из писем Хвостову, датированном октябрем 1796 года, Суворов говорит со скрытой горечью: "Наташа отдана мужу, тако с ним имеет связь; он ко мне не пишет, я к ним не пишу: божие благословение с ними... Родство и свойство мое с долгом моим: бог, государь и отечество" 152.
С отдалением дочери он стал уделять больше внимания своему второму ребенку - сыну Аркадию.
Аркадий родился в 1784 году. Суворов гораздо нежнее любил свою дочь, но сын воспринял от него значительно больше, чем серенькая, ничем не выделявшаяся Наташа. Аркадий был одарен от природы замечательными способностями и, в частности, военными. Что его отличало от отца, это унаследованная, видимо, от матери очень красивая внешность и безудержная жажда наслаждений.
До одиннадцатилетнего возраста Аркадий жил у своей матери. Затем он был назначен камер-юнкером к великому князю Константину Павловичу. B период Итальянской кампании Павел I решил, что сыну приличествует быть при отце, и отправил Аркадия в действующую армию, дав ему чин генерал-адъютанта. Во время трудного похода пятнадцатилетний Аркадий проявил смелость и отвагу. Это очень расположило к нему отца, и сын начал заполнять в сердце Суворова ту пустоту, которая образовалась с отдалением Наташи.
В письмах полководца, в которых почти не встречалось раньше имя Аркадия, все чаще появляются упоминания о нем. Мысль о сыне побуждала Суворова торопиться с упорядочением своих денежных дел.
"Мне хочется Аркадию все чисто оставить", - писал Суворов, уже охваченный смертельной болезнью.
До него дошли слухи, что не получивший систематического воспитания, вращавшийся с детских лет среди толпившейся вокруг великого князя "золотой" молодежи Аркадий заимствовал ее наклонности. Для того, чтобы отвлечь сына от кутежей и волокитства. Суворов решил женить его, несмотря на юный возраст. Он выбрал ему уже и невесту. То была дочь эрцгерцогини Курляндской. За несколько недель до смерти (17 марта 1800 года) Суворов писал: "Паче всего богоблагословенное дело - князя Аркадия! Чтобы совершилось в Петербурге... без отлагательств".
Однако он не успел осуществить свой замысел: смерть скосила его прежде, чем он наставил "на путь истинный" своего так поздно обретенного сына.
Личность Аркадия Суворова заслуживает того, чтобы посвятить ей несколько строк. Вот как описывает его П. X. Граббе, встретившийся с ним в 1809 году: "Князь Суворов был высокого роста, белокурый, примечательной силы и один из прекраснейших мужчин своего времени. С природным ясным умом, приятным голосом и метким словом, с душою, не знавшей страха ни в каком положении, с именем бессмертным в войсках и в народе, он был идолом офицера и солдата. Воспитание его было пренебрежено совершенно. Он, кажется, ничему не учился и ничего не читал. Страсть к игре и охоте занимала почти всю жизнь и вконец расстроила его состояние. Но таковы были душевная его доброта и вся высокая его природа, что невозможно было его не уважать и еще менее не полюбить его". Теми же чертами рисует Аркадия Суворова другой современник, принц Вюртембергский: "...Его знали за смельчака и человека горячего, который уцелел до сих пор только благодаря непонятному счастью... Почти невероятно, какое множество сумасбродных проказ натворил молодой Суворов в течение своей кратковременной жизни, но в каждой из них проглядывала в то же время черта его добросердечия".
Сын Суворова Аркадий Александрович.
Его недюжинные военные способности, в соединении со славным именем, обеспечивали ему карьеру; в 1809 году он уже командовал дивизией.В 1811 году, во время русско-турецкой войны, он переправлялся через небольшую речку Рымну. Неожиданно коляска его опрокинулась. Видя, что не умевший плавать кучер пошел ко дну, Аркадий бросился спасать его, но не справился с течением и утонул.
Через месяц после прибытия Суворова в Кончанское его навестила дочь Наташа со своим сыном. Это очень развлекло фельдмаршала, он повеселел, как бы забыл о своем опальном положении. Но через два месяца гости уехали, старик остался один. Жизнь его становилась все более тяжелой.
Вындомский отказался от обязанностей надзирать за Суворовым, сославшись на плохое свое здоровье. Из Петербурга повелели переложить эти обязанности на соседнего с Суворовым помещика Долгово-Сабурова. Тот также отказался, приведя какие-то веские причины. Тогда вспомнили о Николеве, безграмотном отставном чиновнике, подвернувшемся однажды под руку и так ретиво выполнившем тогда поручение по переводу Суворова из Кобрина.
Особой инструкцией на Николева возлагались обязанности:
"Всемерно стараться ведать, от кого будет он (т. е. Суворов. - К. О.) иметь посещении, с каким намерением, в чем он с посещателями, или порознь, будет упражняться, какие разговоры произнесены будут, и не произойдет ли каковых либо рассылок, от кого, куда, чрез кого, когда и за чем".
"О письменном его самого и находящихся при нем производстве наблюдать найприлежнейше".
"Когда бы он, граф Суворов, вознамерился куда-нибудь поехать в гости или на посещение кого-либо, то представлять ему учтивым образом, что, по теперешнему положению его, то делать не можно" 153.
B конце сентября Николев приехал в Кончанское. При первой встрече его с опальным фельдмаршалом произошел следующий диалог: "Я слышал, что ты пожалован чином? Правда, и служба большая! Выслужил, выслужил, продолжай этак поступать, еще наградят". Николев на это возразил, что долг верноподданного - исполнять волю царя. Суворов ответил: "Я бы этого не сделал, сказался бы больным".
Бесцеремонность нового надсмотрщика была хорошо известна Суворову, Нервы его не выдержали, и он отправил Павлу отчаянное письмо: "Сего числа приехал ко мне коллежский советник Николев. Великий монарх, сжальтесь, умилосердитесь над бедным стариком. Простите, если чем согрешил".
На этом письме император наложил резолюцию: "Оставить без ответа".
Николев следил за каждым шагом Суворова, вскрывал его корреспонденцию, наблюдал за тем, встречается ли он с кем-нибудь, "учтиво" препятствовал фельдмаршалу отлучаться даже поблизости из Кончанского. Эта мелочная опека терзала старика.
Из Петербурга приходили унылые вести: самое имя Суворова вытравляется из армии, отданной во власть Аракчеева, истекавшей кровью под фухтелями и шпицрутенами 154.
Кроме всего этого, у фельдмаршала начались денежные неприятности.
Император дал ход всем искам и денежным претензиям, которые, как из рога изобилия, посыпались на Суворова. Павел приказывал взыскивать с опального полководца по самым невероятным счетам: например, за то, что три года назад по устному распоряжению фельдмаршала израсходовали 8 тысяч рублей на провиантские нужды армии, а провиантское ведомство их не покрыло. Дошло до того, что один поляк вчинил Суворову иск за повреждения, нанесенные его имению русской артиллерией в 1794 году. Сумма претензий превысила 100 тысяч рублей, при годовом доходе Суворова в 50 тысяч. На Кобринское имение был наложен секвестр 155. Все это тем более нервировало Суворова, что он - вопреки дворянским традициям - ненавидел долги. "Не подло бедно жить, а подло должну быть", - не раз твердил он Аркадию.
Унижения, клевета и обиды волновали Суворова.
По целым дням ходил он из угла в угол, не имея живой души, с кем можно было бы поделиться своими мыслями. Смертельная тоска овладевала им. Иногда ночью, когда ему не спалось, он уходил в лес и бродил там до утра.
В домике своем он завел "птичью горницу" и нередко подолгу просиживал в обществе говорливых пернатых обитателей ее. Он вообще любил всякую "живность". При своем домике он держал четырех лошадей"за верную службу в отставке и на пенсии" (лошади уже охромели).
В иные дни он вдруг присоединялся к игравшим в бабки ребятам и проводил целые часы за этим занятием.
Неизменным спутником его был верный Прошка, беззаветно преданный своему господину. С Прошкой Суворов был всегда прост и ласков.
На одной прогулке Прошке, шедшему следом за Суворовым, взбрело на ум напроказить, и он на потеху мужикам принялся копировать Суворова. Неожиданно обернувшийся фельдмаршал застиг его в самом разгаре его усилий.
- Гум, гум, Прошенька, - кротко сказал он и как ни в чем не бывало продолжал свой путь 156.
Павел все ждал, что старый фельдмаршал принесет повинную. При всем своем сумасбродстве он понимал, какое неблагоприятное впечатление производит ссылка Суворова не только в России, но и за границей. Видя вокруг лишь покорность и поклонение, Павел не сомневался, что и старик-фельдмаршал скоро если и не присоединит прямо своего голоса к хору восхвалений, то выразит хотя бы согласие вернуться в ряды армии на вторые роли.
Но время шло, а Суворов не сдавался. Больше того: он не проявлял никаких признаков раскаяния. Случился, например, такой эпизод. В Кончанское прибыл курьер от императора; Суворов принял его в бане.
- Кому пакет?
- Фельдмаршалу графу Суворову.
- Тогда это не мне: фельдмаршал должен находиться при армии, а не в деревне 157.
"Петербургско-кончанская" баталия продолжалась.
Державин посвятил этому периоду жизни Суворова такие строки:
Вряд ли существовал еще хоть один русский деятель, по отношению к которому тщеславный и самолюбивый Павел сделал бы подобный шаг. И вряд ли кто-нибудь, кроме Суворова, отказался бы от этого приглашения пойти на компромисс. Но Суворов именно так поступил; он сразу решил для себя вопрос: не идти ни на какие сделки, лучше жить в ссылке в глухой деревне, чем хотя бы косвенно одобрить "прусские затеи" императора. Все его дальнейшее поведение было подчинено этому решению.
Сперва он вообще отказался ехать в Петербург. Потом, уступая племяннику, выехал, но с необычной медлительностью, проселочными дорогами, "чтобы не растрястись". Горчаков отправился вперед. Государь с нетерпением, даже с тревогой, ждал приезда Суворова. Он потребовал, чтобы его уведомили, как только фельдмаршал появится в столице.
Суворов приехал вечером. Павел уже лег, когда ему доложили об этом. Он вышел, сказал, что принял бы Суворова тотчас, но уже поздно, и перенес аудиенцию на утро. B 9 часов Суворов с Горчаковым вошли в приемную. По дороге в Петербург старый полководец понаблюдал новое устройство армии, и все виденное только укрепило его в принятом решении.
Окинув взором расфранченных, важничавших генералов, он тотчас же приступил к обычным "шалостям": одному сказал, что у того длинный нос, другого с удивлением расспрашивал, за что он получил чин и трудно ли сражаться на паркете; с царским брадобреем, крещеным турком Кутайсовым заговорил по-турецки.
Аудиенция у императора длилась больше часа. Павел проявил небывалое терпение, десятки раз намекая, что пора бы Суворову вернуться в армию. Фельдмаршал оставался глух. В первый раз Павел опоздал на развод, все пытаясь уломать несговорчивого старика. К разводу был приглашени Суворов. Снова началось ухаживание государя за фельдмаршалом: вместо обычного учения солдат водили в штыки. Суворов почти не глядел на учение, подшучивая над окружающими и, наконец, уехал домой, несмотря на испуганные заклинания Горчакова, что прежде государя никто не смеет уходить с развода.
- Брюхо болит,- пожал плечами Суворов. Три недели, проведенные им в Петербурге, были подобны этому дню. Он издевался над новой, неудобной формой, путался шпагой в дверцах кареты, ронял с головы плоскую шляпу; на разводах он вдруг принимался читать молитву: "Да будет воля твоя".
В это время произошел характерный диалог между Суворовым и графом Растопчиным.
- Кого вы считаете самым смелым человеком? - спросил Растопчин.
- Трех смелых людей я знаю на свете: Курций, Долгорукий и староста Антон. Первый прыгнул в пропасть, Антон ходил на медведя, а Долгорукий не боялся царю говорить правду 158.
Пребывание в Петербурге становилось явно бесцельным. Бедный Горчаков выбился из сил, пытаясь сглаживать перед государем постоянные резкости Суворова. В конце концов фельдмаршал прямо попросился обратно в деревню; Павел с заметным неудовольствием дал разрешение.
Поездка в столицу имела все же положительные следствия: во-первых, с Суворова был снят надзор, во-вторых, фельдмаршал стряхнул овладевшую было им хандру. В первое время по возвращении настроение его было ровное и хорошее. Он ездил в гости к соседям. И всюду, где он появлялся, собирались толпы народа, чтобы посмотреть на знаменитого полководца.
В этот период Суворов много занимался хозяйством. Но заботами о сельском хозяйстве не ограничивались его интересы. Он много читал, требовал присылки то державинских од, то Оссиана 159, выписывал газеты и жадно следил за бушевавшей над Францией военной грозой. Суворов быстро оценил первые успехи Бонапарта и тогда же произнес свою известную фразу:
- Далеко шагает мальчик! Пора унять...
С течением времени он все более высоко ставил военный талант французского полководца. Это проявлялось даже в манере говорить о нем: сперва Суворов называл Бонапарта молокососом, затем мальчишкой, а потом "молодым человеком".
Когда тот же Растопчин спросил у него, кого он считает лучшими полководцами, Суворов, подумав, назвал Цезаря, Ганнибала и Бонапарта. А между тем Наполеон только начинал свою карьеру! Но столь высоко оценив французского полководца, Суворов жаждал сразиться с ним, твердо надеясь победить его.
Не отдавая себе ясного отчета в том, что составляло основу успехов французской армии, он констатировал беспомощность антифранцузской коалиции.
- Якобинцы побеждают потому, что у них твердая глубокая воля, - сказал он одному французскому эмигранту, - а вы, ваша братия, не умеете хотеть.
Впрочем, это не значит, что Суворов готов был изменить свои политические убеждения. Он твердо оставался на позициях монархизма, отзываясь о революции, как о ниспровержении человеческих, и божеских законов.
Живя в кончанской трущобе, он ловил каждое новое известие о борьбе на берегах Рейна и в долинах Италии. Услыхав, что французы замышляют десант в Англию, он расхохотался:
- Вот трагикомический спектакль, который никогда не будет поставлен!
В этом сказалось его убеждение в превосходстве английского флота над французским.
Даже отправляясь в Кобрино, преддверие ссылки, Суворов живо комментировал события в Западной Европе. "Бонапарте концентрируется. Гофкригс-рехт его мудро охватывает от полюса до экватора", - иронически писал он Андрею Разумовскому. Особенно негодовал он по поводу раздробления сил австрийцами, что облегчало задачу Наполеона. "Славное делает раздробление, ослабевая массу", - восклицал Суворов 160.
Мнения кончанского отшельника живо интересовали Павла: он подослал к нему генерала Прево де Люмиана, в упор поставившего вопрос о возможной войне с Францией. Суворов сообщил в кратких чертах свой план кампании: оставить два обсервационных корпуса у Страсбурга и Люксембурга, идти, сражаясь, к Парижу, не теряя времени и не разбрасывая сил в осадах. Этот смелый, чисто суворовский план был отвергнут. Павловское окружение, неспособное понять сущность суворовской стратегии, не придало должного значения и продиктованным Суворовым Прево де Люмиану принципам ведения войны против французов: "1. Ничего, кроме наступления. 2. Быстрота в походах, стремительность. 3. Не нужно методизма - хороший глазомер. 4. Полная власть командующему. 5. Неприятеля атаковать и бить в поле. 6. Не терять времени в осадах... 7. Никогда не разделять сил для охранения разных пунктов..."
Пожелтела листва, умчалось короткое лето, а с ним и бодрое настроение Суворова. Бездеятельность и одиночество угнетали его. Не к чему было приложить силы, не с кем было молвить слово в тоскливые зимние вечера. "Сам я был в гостях меньше десяти раз, прочее время препровождал я в глубоком уединении, сам друг, сам третей, или с священником",- писал в декабре 1798 года опальный фельдмаршал.
Павел исподтишка сводил счеты: снова полился дождь направленных против Суворова и немедленно удовлетворявшихся денежных претензий. :Ввиду крайнего расстройства дел Суворов определил себе на полгода всего 1600 рублей, но это, разумеется, не поправило его бюджета.
В декабре 1798 года он пишет своему родственнику и доверенному лицу Хвостову: "Вы довольно вникли в мою нищету... Вы ко мне две недели не писали. Я в бездне сумнениев".
Отношения с зятем, Н. Зубовым, вконец испортились, и тень от этого легла даже на отношения с Наташей. Все стало немило. Унылая скука вновь овладела им.
"Бездействие гнетет и томит. Душа все равно, что пламя, которое надо поддерживать и которое угасает, если не разгорается все сильнее", - писал он.
К упадку духа присоединилось физическое недомогание. Сказывались полученные им шесть ран; случались приступы частичного паралича. В декабре 1798 года он жаловался, что "левая сторона, более изувеченная, уже пять дней немеет, а больше месяца назад был без движения во всем корпусе".
Должен был наступить какой-нибудь исход.
И вдруг в начале февраля 1799 года в тишину кончанского домика ворвался звон бубенцов фельдъегерской тройки. То был генерал Толбухин с высочайшим рескриптом. Павел звал Суворова в Италию - командовать русско-австрийскими армиями,- действовавшими против французов.
Итальянская кампания
Екатерина II помогала всем крепостническим реакционным государствам, воевавшим с республиканской Францией. Она готова была послать русские войска на помощь коалиции реакционных государств, и только внезапная смерть в 1796 году помешала ей осуществить эти замыслы.
Павел I выполнил то, что было задумано Екатериной. Прежде всего он предоставил приют семи тысячам французских эмигрантов, которые были размещены на Волыни и в Подолии на полном иждивении русского правительства. В апреле 1798 года было объявлено о запрещении подданным республиканской Франции въезжать в Россию, а вслед за тем о конфискации находившихся в России французских товаров и кораблей.
Постепенное обострение отношений между русским и французским правительствами кончилось тем, что Россия вступила в составившуюся антифранцузскую коалицию (Англия, Австрия, Турция, Неаполь) 161.
В договоре с Англией участие России было прямо объяснено стремлением "действительнейшими мерами положить предел успехам французского оружия и распространению правил анархических; принудить Францию войти в прежние границы и тем восстановить в Европе прочный мир и политическое равновесие".
Русский флот во главе с Ф. Ф. Ушаковым направился в Средиземное море и занял Ионические острова. Одновременно было приказано снарядить двадцатитысячный корпус под начальством генерала Розенберга и двинуть его в Вену для присоединения к австрийской армии.
Встал вопрос: кого назначить главнокомандующим соединенными русско-австрийскими силами? Намечали принца Оранского, но он скоропостижно скончался; остальные кандидаты были известны понесенными ими от французов поражениями. Тогда глава английского правительства Питт выдвинул кандидатуру Суворова. Австрийцы поддержали это предложение и обратились к Павлу, прося послать полководца, "коего мужество и подвиги служили бы ручательством в успехе великого дела".
В Европе уже давно считали Суворова единственным полководцем, который сможет успешно вести войну против французов. Еще 25 января 1795 года гессенский надворный советник Вердье писал: "Русские только одни могут переменить нашу в немецкой земле войну. Суворова с 30 тысячами довольно; без него 60 000 мало... Фабий побеждал, удаляясь от сражения, а Суворов побеждает, наступая на неприятеля. Если бы наши немецкие войска имели начальником своим пол-Суворова, французы не прогнали бы их до Майнца... Суворовские курьеры всегда привозят известия о победах, а курьеры императорские спрашивают о позволении побеждать". Больше того: по-видимому, еще раньше предпринимались конкретные шаги. Так, О. В. Завадовский писал в ноябре 1794 года А. Р. Воронцову: "Австрийцы же, между тем, просят нелепого, чтобы мы дали 40 тысяч войска и генерала Суворова на чужую издержку, против французов... Замашка ни с которой стороны ни у месте, и Тугут 162 глупо бредит" 163. Однако то, что в 1794 году казалось бредом, сбылось в 1799 году.
Император был польщен просьбой иностранных правительств.
- Вот каковы русские - всегда пригождаются! - воскликнул он и тотчас отправил в Кончанское генерала Толбухина с рескриптом.
Тревожась, как бы старый фельдмаршал не отказался, Павел приложил к официальному рескрипту частное письмо: "Граф Александр Васильевич! Теперь нам не время рассчитываться. Виноватого бог простит. Римский император требует вас в начальники своей армии и вручает вам судьбу Австрии и Италии. Мое дело на сие согласиться, а ваше спасти их. Поспешите приездом сюда и не отнимайте у славы вашей времени, а у меня удовольствия вас видеть".
Опасение Павла было напрасным. Что значили для Суворова перенесенные обиды, когда перед ним открывалась манящая возможность снова стать во главе "чудо-богатырей" и сразиться с сильнейшей армией на свете! Уже давно он говорил:
- Я почитаю божеским наказанием, что до сей поры ни разу не встретился с Бонапартом.
Тоска, болезни, обиды - все было забыто. На другой же день он выехал в Петербург. Теперь "поясница" не мешала быстрой езде; через несколько дней Суворов был в столице.
Любопытная деталь: у главнокомандующего союзными силами не оказалось в тот момент денег на дорогу и пришлось занять 250 рублей у старосты.
Известие о прибытии Суворова в Петербург и о восстановлении его на службе вызвало живейшую радость в войсках, да и не только в войсках: толпы народа бегали за каретой Суворова. Его былая слава засияла еще ярче после кончанской ссылки.
Павел держал себя с полководцем весьма предупредительно, наградил его орденом и всячески подчеркивал свое благоволение. Придворная челядь устремилась к Суворову. В несколько дней он перешел от опалы к небывалому почету. Но Суворов не изменил себе: подобострастие придворных отскакивало от него; голова его осталась холодной, а сердце не очерствело.
В сумятице военных приготовлений фельдмаршал получил полуграмотное письмо от некой старушки Синицыной; ее сын офицер был сослан Павлом - "навечно" в Сибирь. Не найдя нигде защиты, Синицына обратилась к Суворову. Он немедленно отозвался: "Милостивая государыня! Я молиться буду богу - молись и ты - и оба молиться будем мы. С почтением пребуду ваш покорный слуга". На языке Суворова это означало, что он постарается спасти офицера. При первом удобном случае он ходатайствовал перед Павлом за человека, которого никогда не видел в глаза, и добился полного прощения его.
Для тех, кто не понимал глубокого смысла суворовских "чудачеств", его поведение в этот приезд представлялось необъяснимым: он не терял больше шляпы, не цеплялся шпагой за дверцы кареты, не заболевал во время разводов. Но все это было вполне естественно: теперь не было уже нужды в его протесте, а раздражать попусту императора он вовсе не собирался. Однако он ни в чем не отступил, и капитулировать пришлось Павлу, который заявил Суворову:
- Веди войну по-своему, как умеешь.
В устах деспотичного императора это были необычайные слова; надо полагать, они дались ему с немалым трудом, и, быть может, память о них послужила через год одной из причин новой и последней опалы полководца.
Однако, давая на словах Суворову "полную мочь", Павел в то же время готовил для него путы. Генералу Герману было доверительно сообщено императором: "Венский двор просил меня начальство над союзными войсками вверить графу Суворову. Предваряю вас, что вы должны будете во все время его командования иметь наблюдение за его предприятиями, которые могли бы повести ко вреду войск и общего дела, когда будет он слишком увлекаться своим воображением, заставляющим его иногда забывать все на свете".
K счастью, Германа вскоре перевели в Голландию, где он, командуя отборными полками (в том числе суворовскими фанагорийцами), потерпел неудачу и попал к французам в плен 164.
Суворов покинул Петербург в конце февраля. По пути в Вену он сделал остановку в Митаве, где проживал бежавший из Франции претендент на французский трон - будущий король Людовик XVIII.
Дело не обошлось без "странностей". Фельдмаршал зашел в солдатскую казарму, пообедал из одного котла с солдатами и затем поехал во дворец к королю-претенденту.
Кроме Митавы, Суворов остановился ненадолго в Вильно. Там стоял его любимый Фанагорийский полк. Старый полководец побежал по рядам, подзывал знакомых солдат, целовался и разговаривал с ними. Гренадер Кабанов выступил вперед и от имени всех солдат просил взять полк в Италию. Суворов был растроган...
14 марта, он прибыл в Вену. Начиналась Итальянская кампания.
Приезд Суворова всколыхнул всю Вену. Огромные толпы теснились перед окнами русского посольства, где остановился знаменитый полководец. Из уст в уста передавали, что в отведенных Суворову комнатах не оставлено ни одного зеркала и предметов роскоши, что в качестве постели для русского фельдмаршала привезли охапку сена, что он встает до рассвета и в 8 часов утра уже обедает. Все эти толки были верны. Суворов и в австрийской столице не изменил своих привычек, давая понять тем, кто его призвал, что во всем остается верен себе. Он знал, что в Вене его постараются лишить свободы действий, и не ошибся в этом 165.
Все военные вопросы в австрийской армии решал придворный военный совет - гофкригсрат. Даже в ту пору, когда во главе его стояли люди с громкой боевой славой - Монтекукули, Евгений Савойский, - гофкригсрат приносил больше вреда, чем пользы. Когда же распоряжаться в совете стала военная бездарность вроде барона Тугута 166, вредное влияние гофкригсрата, пытавшегося во всех мелочах управлять из Вены армиями, находившимися на расстоянии многих сотен верст, достигло исключительных размеров.
Ходить на поводу Суворов вообще не желал, тем более на австрийском. Он отказался посетить Тугута, объяснив этот отказ так: "Куда мне с ним говорить? Он моего не знает, а я его дела не ведаю". Когда к нему явились члены гофкригсрата, он отказался изложить им свой план кампании, оказав, что рассудит обо всем на месте. Тогда австрийцы привезли собственный план, предусматривавший оттеснение французов до реки Адды. Суворов перечеркнул его накрест, заявив:
- Я начну с Адды... А кончу, где богу будет угодно.
Разумеется, у него имелся уже план войны. Но Суворов всегда составлял свои планы в общих чертах, видоизменяя их в зависимости от обстановки. Было здесь и еще одно соображение, которое он высказал своим приближенным:
- Если гофкригсрат узнает мои намерения, то через несколько дней о них будут знать и французы.
Это не были необоснованные слова. Фукс, секретарь Суворова, бывший в то же время агентом Тайной экспедиции 167, писал: "Я сам нашел в бумагах у взятых в полон французских генералов подробнейшие сведения о предположениях австрийских, из Вены им сообщенные". Французские шпионы выкрали в Вене план движения корпуса Розенберга, и если бы Суворов не двигался быстрее, чем предполагалось, французы успели бы подготовиться гораздо лучше.
Опасение перед происками французских шпионов показывает, с какой серьезностью подходил Суворов к своим новым противникам.
Годы 1793-1799 были годами ошеломляющих побед французских армий. Французские солдаты несли новые идеи, лозунги свободы, равенства и братства. Воодушевленные этими идеями, взрывавшими закостенелые устои феодальных государств, французы сражались с невиданным энтузиазмом.
Правда, к концу XVIII века, во времена Директории и Бонапарта, революционные войны Франции стали превращаться в войны захватнические. Впоследствии, когда Бонапарт сделался императором, процесс превращения оборонительных войн французской республики в захватнические достиг полного завершения.
Но в 1799 году французская армия была очень сильна. Она была национально однородна, комплектовалась на началах воинской повинности. Во главе французских войск стояли талантливые военачальники, выдвинувшиеся благодаря своим дарованиям, а не вследствие знатности рода. Революция же создала и новую военную систему; армии были легки и подвижны, они не везли с собой громоздких обозов, а питались за счет местных средств. В условиях непрерывных боев, когда не было времени обучать солдат сложному маневрированию, стали часто прибегать к энергичному удару холодным оружием; вместо линейного строя применялся строй глубоких колонн и цепей. Старая тактика, осмотрительная, робко выжидающая, сменилась бешеным натиском; французы с бестрепетной храбростью, часто истомленные и голодные, предпринимали атаки, стремясь прорвать фронт либо обойти расположение неприятеля. "Ничего не сделано, пока остается хоть что-нибудь сделать", - было девизом французских командующих, и к этому присоединялся другой девиз: "Делать каждое усилие так, как будто оно последнее".
Только одна система в то время обладала такой же силой, как французская, якобинская, - то была суворовская система. В тактическом отношении Суворов уже давно комбинировал линейный строй с колоннами; что еще важнее - он противопоставил французам такую же энергию, бесстрашие, подвижность и способность к лишениям.
Питт недаром настаивал на посылке Суворова. Старая тактика обанкротилась, но в суворовской тактике были предвосхищены все главные преимущества французов.
Выполнители этой тактики, русские солдаты, были воспитаны своим полководцем так, что и у них каждое усилие производилось с максимальным напряжением сил, и они дрались всегда, по выражению Суворова, "как отчаянные... а ничего нет страшнее отчаяния". Иностранцы недаром отзывались, что русские батальоны "обладали твердостью и устойчивостью бастионов".
Предстояла тяжелая борьба, и Суворов был далек от недооценки своего противника.
Нелегкая задача его становилась еще гораздо более трудной оттого, что большую часть вверенной ему армии составляли австрийские войска, а военная система австрийцев была в корне иной. Типичные представители "методизма", австрийцы предпочитали быть битыми, но по правилам военной науки. Суворов же делал выбор в пользу "знатной виктории", хотя бы и противоречащей теории. Австрийцы избегали крупных потерь, уклоняясь от сражения, а русский полководец не признавал "ретирады" и считал, что часто кровавый бой есть кратчайший путь к миру.
В своих обращениях к солдатам он пояснял, что случилось "большое злое дело", что "бездарные и ветреные французишки" своего короля "нагло до смерти убили", и вследствие этого возникла война.
В какой-то мере он, несомненно, и сам верил в подобное объяснение причин войны и, возможно, полагал, что дело идет главным образом о борьбе с "якобинскими идеями". Австрийское же правительство стремилось "ниспровергнуть беззаконное правление" во Франции в целях сохранения феодально-консервативного режима в Австрии; при этом оно ставило перед собой непосредственно захватническую цель: завладеть рядом итальянских провинций. Суворов был неподходящим партнером в этой игре, и австрийцы в соответствии с этим определили отношение к нему.
Итальянская кампания 1799 г.
Суворовский план кампании против могущественного противника отличался исключительной глубиной и целеустремленностью и может служить прекрасным образцом стратегии великого полководца. Австрийский император ставил перед ним задачу обезопасить австрийские владения в Италии и территорию самой Австрии. Но Суворов смотрел на предстоящую кампанию иначе: как на необходимый первый этап борьбы, как на подготовку решительного удара, в результате которого военные действия должны быть перенесены к берегам Сены. Суворов имел в виду организовать в дальнейшем общее наступление на Францию и в соответствии с этой главной своей идеей проводил все мероприятия. Наступление в Италии должно было отвлечь силы неприятеля из Швейцарии и из долины Рейна и тем помочь союзникам на этих театрах войны. Исходя из этого, Суворов решил главный удар направить на Брешию - Милан: захват Милана означал перерыв сообщений между французскими армиями, действовавшими в Италии и в Швейцарии; Суворов же этим захватом устанавливал связь с рейнской и швейцарской группировками австрийцев и одновременно приближался к Савойе, через которую он намеревался совершить вторжение во Францию.
После десятидневного пребывания в Вене старый фельдмаршал выехал в действующую армию.
Войска коалиции сражались с французами в Италии, Швейцарии, Голландии и Эльзасе.
За время военных действий выявилась низкая, сравнительно с французами, боеспособность австрийцев. Не говоря уже о Бонапарте, и менее крупные французские полководцы громили австрийцев. Массена с 30 тысячами разбил в Швейцарии 70-тысячную австрийскую армию, потерявшую в результате боев 20 тысяч человек. Даже малоспособный генерал Шерер разгромил в марте 1799 года превосходившую его по численности армию австрийского фельдмаршала Меласа.
В итальянской армии насчитывалось 66 тысяч австрийцев и 17 800 русских: 14 200 человек пехоты, 2800 казаков и 800 артиллеристов (впоследствии к ним еще прибавился русский десятитысячный корпус Ребиндера). Австрийцами командовал генерал Мелас. Командирами дивизий были: Вукасович, Отт, Цопф, Фрелих, Гогенцоллерн и Кейм.
Французов было около 90 тысяч 168; римской и неаполитанской армиями французов командовал Макдональд; во главе северо-итальянской армии стоял нелюбимый солдатами, неспособный и дряхлый генерал Шерер с 28 тысячами человек.
Суворов быстро приближался к фронту, обгоняя по пути колонны войск. То и дело он вздыхал, и его лицо выражало неудовольствие: это были не его стремительные отряды. Бесконечные обозы плелись в хвосте русских полков: многие офицеры везли с собой жен, вместо денщиков - целые штаты дворни; иные вели даже своры борзых для охоты.
С появлением Суворова все преобразилось. 28 марта он дал ордер генералу Розенбергу: "Дошло до меня сведение, что обер-офицеры нуждаются содержать свои повозки, а особливо солдаты, у коих жены при полках находятся... Рекомендую для уменьшения партикулярных обозов приказать в каждой роте иметь обер-офицерам по одной повозке с тремя лошадьми, солдатских жен оставя в роте по одной для мытья белья, излишних остановить" 169.
Медленное продвижение сменилось быстрыми маршами; за 18 дней войска сделали 520 верст, совершая иногда переходы по 60 верст в сутки. Истоптанная в предыдущих переходах обувь развалилась; многие офицеры и солдаты шли босиком. Тех, кто не выдерживал марша, везли на повозках. Суворов приказал снять введенные Павлом букли и косы, и солдаты с наслаждением подставляли южному солнцу свои головы, не обремененные более сложными парикмахерскими сооружениями.
Австрийцы должны были соблюдать такой же походный режим, но им это оказалось невмоготу. День за днем они отставали от задаваемой Суворовым нормы, а он упрямо назначал новый переход, исходя не из фактического местонахождения австрийских войск, а из того, в каком они находились бы, если бы выдерживали темп марша.
Австрийцы всячески выражали свое недовольство 170, но фельдмаршал парировал все жалобы словами: "унтеркунфт" и "бештимтзагеры" (также "нихтбештимтзагеры"). Первое слово от "Unterkunft" - удобная квартира - обозначало тяготение к комфорту и уютному уголку; второе возникло так: на вопрос Суворова, сколько австрийских батальонов присоединилось к русским, австрийский адъютант ответил: "Ich kann nicht bestimmt sagen" ("He могу точно сказать"). После этого Суворов окрестил "нихтбештимтзагерами" "немогузнаек" в австрийской армии.
Суворов, в свою очередь, был недоволен австрийским командованием, так как оно явно не могло удовлетворить предъявлявшимся им суровым военным требованиям.
Таким образом, отношения Суворова с австрийским командованием с самого начала носили напряженный характер.
В начале апреля войска, не встречая сопротивления, подошли к Вероне. Как и повсюду в Италии, веронцы делились на два лагеря: малоимущие классы населения симпатизировали республиканцам, богатые горожане, духовенство и знать сочувствовали союзникам. Вначале большинство итальянцев явно тяготело к Франции, но "безмерные грабежи французов и всяческие с их стороны насилия" охладили их пыл.
Когда разнесся слух о приближении Суворова, экзальтированные веронцы вышли ему навстречу. Люди выпрягли лошадей из его кареты и сами ввезли ее в город. Верона была украшена цветами, вечером зажгли иллюминацию.
Здесь состоялась церемония принятия Суворовым верховного командования армией. Генерал Розенберг торжественно представил ему всех русских и некоторых австрийских начальников. Суворов приветливо обошелся с известными ему командирами, обласкал молодого Милорадовича, которого знавал еще ребенком, а князя Багратиона горячо расцеловал.
Перечислив все фамилии, Розенберг умолк. Блестящая толпа русских и австрийских генералов с интересом ждала, что скажет им новый главнокомандующий. Суворов большими шагами ходил из угла в угол. Потом он начал, как бы не замечая присутствующих, произносить отрывистые слова:
- Субординация! Экзерциция! Военный шаг - аршин! В захождении - полтора! Голова хвоста не ждет! Внезапно, как снег на голову! Пуля бьет в полчеловека. Стреляй редко, да метко! Штыком коли крепко! Мы пришли бить безбожных ветреных французишков. Они воюют колоннами, и мы их бить будем колоннами! Жителей не обижай! Просящего пощады помилуй!
Затем круто остановившись, потребовал у Розенберга "два полчка пехоты и два полчка казачков". Розенберг, которому была незнакома оригинальная суворовская манера выражаться, с недоумением ответил, что вся армия подчинена своему главнокомандующему. Суворов поморщился, но тут выступил Багратион и доложил, что его отряд готов к выступлению.
- Так ступай же, князь Петр, - напутствовал его Суворов.
Через полчаса авангард под командой Багратиона уже выступал из Вероны.
Войны, которые революционная Франция вела против феодальных монархий, были прогрессивными войнами. Они "начались как национальные и были таковыми Эти войны были революционны: защита великой революции против коалиции контрреволюционных монархий" 171. Те войны, которые вел Бонапарт в период Директории существенно отличались от войн революционной Франции. Завоевывая Италию в 1796-1797 годах, армия Бонапарта стремилась в значительной мере к грабежу и обогащению. Вместо социальных реформ Бонапарт предпочитал заключать сделки с феодальными властями. Но это не сразу было понято широкими массами итальянского народа. Французским прокламациям, возвещавшим о новом социальном порядке, еще верили, и эти прокламации были часто действеннее пушек. Австрийцам нечего было противопоставить революционным лозунгам. Однако Суворов обратился к населению с воззванием, начинавшимся словами: "Восстаньте, народы Италии!" В воззвании указывалось на поборы и насилия французов, на тяжкие налоги и реквизиции. Оно соответствовало моменту - французы в это время отступали, и население повсеместно провожало их партизанскими налетами.
На следующий день после выступления Багратиона Суворов также покинул Верону и 15 апреля 172 прибыл в город Валеджио.
В распоряжении Суворова находилось в это время 55 тысяч австрийцев; русские войска еше не дошли до Валеджио. Преследования французов в сущности не велось; речь шла лишь о том, предпринимать ли немедленное новое наступление. Суворов решил дождаться сперва хотя бы части русского корпуса и приучить пока австрийцев к новым для них приемам боя. В австрийские полки были командированы русские инструкторы для обучения штыковой атаке; была разослана специальная инструкция, продиктованная Суворовым на немецком языке.
Однако Мелас и его сподвижники критиковали все распоряжения русского полководца, называли "глупостями" обучение австрийцев, возмущались преподанной им инструкцией, в которой им были непонятны и лаконичный слог Суворова и смысл его указаний. "Неприятеля везде атаковать! Что это зa стратегия?" - иронизировал один австрийский генерал. Во всем этом чувствовалась непрерывно возраставшая неприязнь и попросту зависть к Суворову. Даже барон Тугут, очень недружелюбно относившийся к Суворову, понимал это. В одном доверительном письме он сообщал: "Меня уверяют, что в нашем военном совете распространена такая зависть к русскому полководцу, что она повлияла на множество лиц в армии".
Положение Суворова делалось с каждым днем все более сложным. В его войсках австрийцы составляли 80 процентов. Он не обладал терпением и ловкостью, чтобы сглаживать острые углы, и при своей болезненной впечатлительности остро воспринимал каждое проявление недоброжелательности со стороны австрийцев.
Суворов разъяснил Меласу свой план действия, сводившийся к тому, чтобы энергично нажимать на французские армии, оставив заслоны против крепостей. Мелас подчинился ему.
Тем временем к Валеджио подошли 11 тысяч русских, и 19 апреля началось общее наступление.
Оставив заслоны против крепостей Мантуя и Пескьерро и отрядив небольшие части для демонстрации и для угрозы французским флангам, Суворов с главными силами (29 тысяч австрийцев и 11 тысяч русских) двинулся вглубь Италии, к Милану.
Французы поспешно отступали, бросая артиллерию и портя дороги, в крепостях они оставляли незначительные гарнизоны. Первым таким пунктом была Брешия, где заперлись 1260 французов. Понимая, насколько важно одержать первую победу, чтобы поднять моральный дух войск, Суворов назначил 15 тысяч человек для штурма Брешии, но комендант, видя безнадежность сопротивления, сдался.
Наступление продолжалось с неослабевающей быстротой. Австрийцы с непривычки сотнями валились с ног, проклиная свою судьбу и русского полководца. После перехода через одну реку под проливным дождем ропот охватил все слои австрийской армии, и сам Мелас присоединился нему. Железный характер Суворова не изменил ему. Меласу было отправлено письмо: "До моего сведения дошли жалобы на то, что пехота промочила ноги, - начиналось это письмо; заканчивалось же оно следующими словами: - У кого здоровье плохо, тот пусть остается позади..." Австрийцы смирились, но после этого инцидента Суворову стало еще яснее, что нужно вести борьбу на два фронта: сражаться с французами и преодолевать скрытное сопротивление австрийского командования.
25 апреля войска подошли к реке Адде, важной естественной преграде на пути к Милану, и Суворов увидел, что французы намерены оборонять ее.
Несмотря на сравнительную малочисленность своих сил, Шерер решил использовать крутизну берегов и ширину реки Адды, чтобы задержать здесь противника вплоть до прибытия подкреплений. Однако он не сумел организовать оборону, разбросав свои силы на протяжении 100 километров; они стояли редкой цепочкой и нигде не могли оказать серьезного сопротивления.
Суворов предпринял активные действия сразу в нескольких пунктах на широком фронте. Это был совершенно новый по тому времени тактический прием, возвышавшийся над тогдашним уровнем военного искусства. Местом переправы для главной атаки он избрал Сен-Джервазио, приказав наводить здесь мосты. Однако, чтобы дезориентировать французов, он велел наводить мосты еще в двух пунктах: у Лоди и у Лекко, отстоявших один от другого на 50 километров.
Мост у Сен-Джервазио был вскоре готов, несмотря на проливной дождь, мешавший работе. Однако переправу пришлось отложить: у Лекко отряд Багратиона встретил неожиданно крупные силы французов и попал в затруднительное положение. Город дважды переходил из рук в руки. Месяц спустя Суворов писал об этом бое: "При Лекко чуть было мою печонку не проглотили", - характеризуя этой фразой пережитые им волнения. После упорного боя французы были отбиты, а переброска туда Шерером резервов еще более обнажила его позиции в центре, у Сен-Джервазио.
В 5 часов утра следующего дня началась переправа. В самый момент ее было получено от лазутчиков известие, что Шерер смещен и на его место назначен один из известнейших и образованнейших французских генералов, тридцатипятилетний Моро. Суворов улыбнулся, когда ему донесли об этом.
- Мало славы было бы разбить шарлатана,- громко произнес он, - лавры, которые мы похитим у Моро, будут лучше цвести и зеленеть.
Моро немедленно начал стягивать свои разбросанные войска, но было уже поздно. Французам нужны были сутки на перегруппировку, но этих суток Суворов им не дал. Донской атаман Денисов с казачьими сотнями и венгерскими гусарами быстро переправился через реку, обеспечив развертывание пехоты. Французы храбро дрались, но в это время у них в тылу загремела канонада: Мелас взял предмостные укрепления через Адду.
В сражении на Адде русские полки почти не принимали участия: будучи уверен в успехе благодаря численному превосходству, Суворов желал, сберечь цвет своей армии; к тому же ему хотелось посмотреть, чего стоят австрийцы. Впрочем, для преодоления упорной обороны противника у Лекко пришлось двинуть отряд под командой Багратиона, а дивизии Фрелиха и Кейма дрались очень вяло, что и позволило французам избежать полного окружения.
Суворов, по-видимому, лично появлялся в бою, и его присутствие чрезвычайно оживляющим образом действовало на австрийцев. "Здесь при мне и немцы хорошо воюют", - говорил сам Суворов.
Оказавшись между двух огней, французы начали поспешно отступать. Однако момент для отступления был уже упущен. Одна французская дивизия под командой генерала Серрюрье была окружена и сложила оружие. Потери французов составили около двух с половиной тысяч человек. Путь на Милан был открыт.
Суворов с обычной приветливостью обошелся с пленными: 250 офицеров были отпущены им во Францию под честное слово, что они не примут более участия в войне. Генералу Серрюрье Суворов вернул шпагу, язвительно заметив, что не может лишить шпаги того, кто так искусно владеет ею. (Серрюрье не выставил на занятой им позиции даже постов наблюдения: он понадеялся на то, что русские не будут наступать на этом участке, так как берег здесь был очень крутой и спускать понтоны было весьма трудно.)
Серрюрье пытался оправдываться, пустившись в доказательства чрезмерной рискованности суворовской атаки.
- Что же делать, - притворно вздохнул фельдмаршал, - мы, русские, уж так воюем: не штыком, так кулаком. Я еще из лучших.
29 апреля состоялся торжественный въезд Суворова в Милан.
Обе армии получили щедрые награды. Австрийцы начали было подумывать, что с их чудаковатым главнокомандующим можно ужиться. Мелас на Миланской площади захотел даже облобызать победоносного вождя, но потерял равновесие и к своему конфузу свалился с лошади.
Кажется, только один человек был недоволен положением дел - сам Суворов. Форсирование Адды при двойном численном перевесе не было в его глазах настоящей победой.
Главное же, победа не была использована. Чуть ли не впервые в жизни он отказался от преследования разбитого противника. Он сделал это потому, что русских войск в его армии было мало, австрийцы же были утомлены сражением на Адде. У них не было еще нужной закалки; "выучить мне своих неколи было", - с сожалением писал по этому поводу Суворов русскому послу в Вене А. К. Разумовскому. Впрочем, Суворов признавал, что австрийцы "подтянулись". Князю Эстергази он заявил: "Передайте императору, что я войсками его величества очень доволен. Они дерутся почти так же хорошо, как русские". Князю было не очень приятно слышать это "почти".
Австрийцы под шумок принялись вводить в Милане свои порядки, и старый фельдмаршал с горечью видел, что совершаются действия, не вызывавшие в нем никакого сочувствия. Фельдмаршал Мелас именем австрийского правительства обезоружил национальную миланскую гвардию, запретил ношение мундира уничтоженной Цизальпинской республики, ввел снова в обращение банкноты венского банка - словом, выказывал твердое намерение целиком восстановить старые феодальные порядки и вновь присоединить к Австрии отторгнутую от нее по Кампо-Формийскому договору 1797 года Ломбардию.
Такие действия австрийцев вызвали резкое недовольство населения. Между тем популярность Суворова не ослабевала. Он уважал национальные обычаи, да и личное поведение его нравилось миланцам: он интересовался городом, с уважением отнесся к памятникам искусства и к духовенству. Вообще в этот период он как бы даже щеголял религиозностью. Это не помешало ему, впрочем, при встрече с одним католическим священником сперва смиренно поцеловать ему руку, а потом велеть дать ему пятьдесят палок, так как местное население выражало свое недовольство этим священником.
Итак, можно было подводить первые итоги: за десять дней Суворов прошел с боями 125 верст, выиграл сражение, завоевал Ломбардию. "Русский Аннибал избавляет Италию с такою же скоростию, как наказывал карфагенский", - метко выразился П. В. Завадовский 173.
Желание гофкригсрата - дойти в конце кампании до реки Адды - уже исполнилось. Барон Тугут недаром писал: "Нам могут всегда поставить в упрек, что до прибытия Суворова мы испытывали лишь поражения, а с ним имели только успех". Но Суворов мечтал о походе на Париж, и основным условием для осуществления этого похода было не достигнутое еще уничтожение французских армий в Италии.
Перед ним был торопливо отступавший Моро; из Средней Италии приближалась свежая сорокатысячная армия Макдональда; в тылу остались сильные французские крепости. Против кого направить главные силы? Гофкригсрат назойливо слал инструкции с требованием во что бы то ни стало взять крепости. Вопреки этому Суворов, проведя два дня в Милане, выступил навстречу полевой армии противника. Однако он вынужден был отделить больше половины войск для осадных действий, и под его начальством имелось только 36 тысяч человек.
Зато половину их составляли русские дивизии, которых так нетерпеливо ждал фельдмаршал и которые отстали отчасти из-за позднего выступления из России, отчасти из-за нераспорядительности австрийского интендантства. ("Задние российские войска еще к нам не поспели, - сообщил Суворов, - но еще и тут мешает провиант по томным 174 здешним обычаям".)
Суворов принял решение воспрепятствовать соединению Макдональда с Моро, обрушившись на первого из них, как на наиболее опасного. Во исполнение этого плана войска двинулись к реке По, в направлении на Пьяченцу.
Вo время марша к По обнаружилось обстоятельство, многократно сказывавшееся потом в этой, кампании, - слабость разведки. Несмотря на преимущество в коннице, союзники не умели наладить правильной рекогносцировки, что отчасти объяснялось незнакомством казаков со страной и ненадежной позицией населения. Изо дня в день приходили самые разноречивые слухи о передвижениях французов. Сообщили, что они оставили важную крепость Тортону; фельдмаршал двинул туда войска, но в Тортоне оказались французы. Затем выяснилось, что Макдональд вообще не выступал из Средней Италии, а Моро между, тем искусным маршем занял сильную позицию на линии Валенца-Алессандрия, грозя тылу союзников в случае их движения против Макдональда; Суворов изменил план и повернул на Моро. Ему донесли, что Валенца очищена; он послал для занятия ее Розенберга, но известие оказалось ложным.
Одолевавшие Суворова трудности усугубились еще тем, что некоторые русские генералы стали проявлять непослушание; между тем французы были не такие противники, с которыми можно было безнаказанно позволить себе опрометчивые действия. Узнав, что Валенца занята французами, Суворов приказал Розенбергу срочно отходить. "Жребий Валенции предоставим будущему времени... наивозможнейше спешить денно и нощно". Но в отряде Розенберга находился только что прибывший молодой великий князь Константин Павлович. Он упрекнул Розенберга в трусости; тот не стерпел, устремился к Валенце, занял деревню Бассиньяно, но тут был встречен превосходящими силами французов. Завязавшееся сражение развивалось сперва удачно для русских, но Розенберг, учитывая численный перевес противника, приказал отступать. Отступление приняло беспорядочный характер. Отряд Розенберга потерял 1250 человек и два орудия.
Поведение Розенберга было преступной ошибкой. Суворов негодовал. Он двинул почти все свои войска на помощь Розенбергу и одновременно еще раз предписал ему как можно скорее отойти к назначенному пункту; на этом приказе он собственноручно сделал пометку: "Не теряя ни минуты, немедленно сие исполнить. Или под военный суд".
Павел I прислал великого князя Константина и вскоре вслед за тем Аркадия Суворова, чтобы "учились побеждать врагов". С великим князем приехал Дерфельден, имевший поручение заменить Суворова в случае его смерти и ставший правой рукой главнокомандующего. В записках генерал-адъютанта Комаровского, проживавшего тогда в Вене, содержится следующее любопытное воспоминание: "Лишь только граф Суворов приехал к армии, как начались победы; всякий день бюллетень объявлял о каком-нибудь выигрышном сражении, так что граф Дерфельден сказал мне: "Надобно просить великого князя ехать поскорее к армии, а то мы ничего не застанем; я знаю графа Суворова, теперь уже он не остановится".
После неудачного дела при Бассиньяно Суворов вызвал к себе великого князя. Когда тот приехал, фельдмаршал встретил его с низкими поклонами, затем уединился с ним в кабинете; князь вышел оттуда с красным лицом и заплаканными глазами и тотчас уехал; больше он не пытался вмешиваться в распоряжения главнокомандующего. Суворов проводил его с теми же низкими поклонами, но, проходя мимо офицеров его свиты, обругал их мальчишками.
В письме Багратиону от 2 мая Суворов указывает, как на одну из причин неудачи, на то, что Розенберг отдал приказ об отступлении вопреки мнению командиров частей. "Среди лутчего дела малочислием вздумалось Розенбергу бить сбор, как будто у частных начальников глаз нет; то все испортило", - раздраженно писал он. И далее он замечает, что отряд Розенберга еще дешево отделался: "Вежливые французы сделали золотой мост, по которому оставалось переправлять Розенбергу сот пять" 175.
Через неделю после Бассиньяно произошло новое столкновение с французами, на этот раз по инициативе Моро, который, в свою очередь, не имел точных сведений и хотел выяснить обстановку. Дивизия австрийских войск была атакована близ Маренго; неподалеку проходил русский авангард под начальством Багратиона, двигавшийся, во исполнение общего плана, от Нови к Кельбио. Багратион бросился на выстрелы, пристроился к флангам австрийцев и помог отразить неприятеля. При этом был изрублен эскадрон французских гусар и некоторое количество их пехоты. Однако успех не был развит, и если Бассиньяно могло печальнее кончиться для русских, то под Маренго дешево отделались французы. Суворов не присутствовал на месте боя. Прискакав туда уже по окончании схватки и ознакомившись с происшедшим, он с досадой заметил:
- Упустили неприятеля!
Убедившись, что перед ним главные силы союзников, Моро решил отойти в Генуэзскую Ривьеру. Суворов не последовал прямо за ним; он свернул к столице Пьемонта - Турину. Этим он рассчитывал отрезать Моро от возможных подкреплений из Швейцарии и Савойи, поднять восстание во всем Пьемонте и обеспечить себе опорный пункт для наступления на Ривьеру 176. Помимо того, в Турине находились огромные военные запасы.
27 мая союзные войска вступили в Турин. Французский гарнизон под командой решительного Фьорелли заперся в цитадели и начал обстреливать город. Суворов пристыдил Фьорелли, передал, что не зазорно, если несколько сот человек уступят целой армии, и в заключение пригрозил, если будет продолжаться бесцельный обстрел мирного населения, вывести на городскую эспланаду под огонь цитадели французских пленных. После коротких переговоров французы прекратили бомбардировку.
Занятие Турина вполне отвечало желаниям Австрии, и фельдмаршал надеялся этим актом улучшить свои отношения с союзниками. Но случилось обратное. Суворов объявил восстановленным Сардинское королевство, что вовсе не отвечало планам австрийского правительства, алчность которого пробуждалась по мере военных успехов. Фельдмаршалу было в резкой форме сообщено, что его компетенция - только военные вопросы, а устроение завоеванных областей принадлежит австрийцам.
Суворов оказался в таком же положении, как в Польше в 1794 году, но на этот раз его разочарование было еще острее. Итак, все, что он совершает, имеет своим результатом удовлетворение аппетита австрийцев. В первую минуту у него мелькнула даже мысль возвратиться в Россию. Около этого времени он пишет в Вену Разумовскому: "Во мне здесь нужды нет, и я ныне же желаю домой". Но потом он смирился. Жаловаться Павлу было бесполезно; Суворов изливал душу в письмах к Разумовскому, указывал, что распущенная австрийцами пьемонтская народная армия могла бы составить 40 тысяч человек, что Вена вновь диктует ему "Методические" планы кампании, и т. д. Одно из писем заканчивается буквально стоном: "Спасителя ради, не мешайте мне". С этого времени в отношениях Суворова с австрийцами наступило резкое ухудшение.
В письме к А. Г. Розенбергу от 2 июня 1799 года находим такие строки: "...Слава и честь вверенного мне войска для меня священнее, и все замыслы Тугута не вовлекут меня в расставленные им сети".
Далее в этом письме Суворов напоминает о том, что принц Кобургский находился у него "в полном послушании" и благодаря этому были достигнуты победы при Фокшанах и Рымнике. И если уж ныне он призван командовать австрийскими армиями, то следует подчинить ему и эрцгерцога Карла "отнюдь не из амбиции, которой я 70 лет чужд, но по поводу общего блага и моей зрелой практики".
Письмо это очень интересно. Объединение в руках Суворова командования австрийскими армиями в Италии я Швейцарии имело бы громадное значение и, в частности, предотвратило бы неудачу в Швейцарии. Видимо, Суворов страстно желал осуществления этого плана. "Иначе, по силе моей (т. е. несмотря на мою силу. - К. О.) долго или навсегда я мертвой капитал", - восклицал он в этом же письме 177.
Суворов прервал наступательные действия впредь до прибытия подкреплений и провел несколько недель в Турине, укрепляя дисциплину в войсках.
Он хотел, чтобы репутация русского солдата была на высоте. Однажды к фельдмаршалу явился немец офицер с пакетом от адмирала Ф. Ф. Ушакова. В разговоре он употребил выражение: "Господин адмирал фон Ушаков".
- Возьми себе свое "фон"! - вскричал с гневом Суворов. - Раздавай его, кому хочешь. А победителя турецкого флота, потрясшего Дарданеллы, называй Федор Федорович Ушаков 178.
Приблизительно в это же время ему довелось узнать, что один из его офицеров не умеет писать по-русски.
- Стыдно, - покачал он головой, - но пусть он пишет по-французски, лишь бы думал по-русски.
Вообще национальное чувство в Суворове было исключительно сильно. Он неоднократно цитировал слова Петра I: "Природа произвела Россию только одну. Она соперницы не имеет".
Особенно же высокого мнения был Суворов о русской военной силе. "Российское оружие - оружие Зевса", - писал он.
Итальянская кампания. Треббия, Нови
Наконец, подошли подкрепления: пятнадцатитысячный австрийский корпус генерала Бельгарда. Суворов вручил ему предписание, начинавшееся словами: "Деятельность есть вернейшее из всех достоинств воинских". Багратиону было приказано обучить вновь пришедших "таинству побиения неприятеля холодным ружьем". Начальникам отрядов Суворов дал характерное указание: "Известия суть троеобразные: первые - справедливые, вторые - сомнительные, третьи - ложные. В рапортовании оных означивать свою мысль и осторожную догадку, совет и намерение, не оставляя доносить и о ложных, ибо они иногда обращаются в справедливые, токмо что в рапортовании оных их ясно различать".
Наступала пора новых боевых действий. Показания разведчиков и перехваченные письма свидетельствовали, что Макдональд переправляет свою армию морем в Геную, чтобы оттуда двинуться на Турин; поэтому Суворов отложил наступление на Генуэзскую Ривьеру. Но оказалось, что армия Макдональда движется к Модене, угрожая австрийскому корпусу, осаждавшему Мантую.
Выдвинув пятнадцатитысячный заслон против Моро, Суворов устремился навстречу Макдональду, приказав генералу Краю, осаждавшему Мантую, оставить там незначительный отряд и со всеми частями спешить к нему на соединение. В ответ на это Край прислал копию распоряжения гофкригсрата, запрещавшего ему снимать хотя бы одного солдата из-под Мантуи. Это было похоже на удар грома среди ясного неба; в самую критическую минуту Суворов оказался, несмотря на численное превосходство союзников, слабее Макдональда.
Стиснув зубы, прочитал фельдмаршал ответ Края. Теперь поздно было пререкаться: Макдональд после блестящего марша, пройдя за неделю 230 верст, перевалив при этом через горный хребет и выдержав сражение; обрушился на австрийцев. Оттеснив их, он шел на соединение с Моро (соединение их намечалось в Тортоне). Все достигнутые Суворовым результаты повисли на волоске.
Присутствие духа ни на один миг не покинуло Суворова. В 10 часов вечера 15 июня он выступил из Алессандрии. Войска были утомлены только что проделанным форсированным переходом из Турина, когда за сутки было сделано 50 верст по размытым дорогам (этот переход удостоился даже специального благодарственного приказа фельдмаршала), но теперь нужна была не меньшая быстрота. Утром 17 июня Суворов с главными силами прибыл в Страделлу. Полки расположились на отдых. Вдруг прискакал на взмыленной лошади курьер: узнав о движении Суворова, Макдональд решил уничтожить до его прибытия авангард союзников - пятитысячный австрийский отряд генерала Отта. Бой был в полном разгаре, и Отт сообщал, что дела его плохи. Гибель авангарда могла привести в замешательство всю армию. Надо было спешить. Выслав вперед Меласа с трехтысячным отрядом, фельдмаршал через несколько часов поднял и остальные войска.
Солдаты были истомлены невиданными переходами последней недели. Раскаленное солнце палило землю. Люди мечтали о глотке воды, о минутном отдыхе под тенью хотя бы одинокого деревца.
Суворов помнил одно: надо спешить! Неизменно бодрый, он в сопровождении ординарца разъезжал между колоннами, прося, требуя:
- Скорее! Скорее!
Вот когда подверглась суровому испытанию его теория, что для солдата нет невозможного. Но испытание было выдержано. Солдаты не шли, а бежали. Словно исступление овладело всеми. Те, кто не выдерживал этого безумного бега в пятидесятиградусную жару, падали, отползали в сторону от дороги, потом, отдышавшись, продолжали бежать.
Суворов то обгонял колонны, то снова останавливался, пропуская их мимо себя и находя для каждой роты ободряющее приветствие. Он обязал солдат выучить двенадцать французских слов и приказал шедшим во главе рот офицерам громко твердить эти слова: чтобы лучше слышать, солдаты вынуждены были подтягиваться к головному офицеру.
Примчался новый гонец - войска Отта еле держатся у Сан-Джиовано.
Отряду Отта и в самом деле приходилось очень нелегко; и то, что он оказывал столь упорное сопротивление превосходящим силам французов, должно быть поставлено ему в заслугу.
Оценив обстановку, Суворов принял новое решение: передав командование великому князю, он взял четыре казачьих полка и два полка австрийских драгун и поскакал с ними вперед. Его сопровождал Багратион.
Около 4 часов дня высланная Макдональдом дивизия польских волонтеров под начальством Домбровского обошла австрийцев. В этот решительный момент примчался Суворов "с ураганом коней и пыли и лесом копий". Одного взгляда на поле битвы было ему достаточно, чтобы оценить обстановку; четыре казачьих и драгунских полка ударили на поляков, два казачьих - на противоположный фланг французов.
Вот как описывает историк Н. Орлов последовавшие события: "В первый раз войска Макдональда увидели наших донцов... Между тем как австрийские драгуны опрокидывают неприятельскую кавалерию, казаки облетают левый фланг Домбровского, с криком и визгом бросаются врассыпную на польскую пехоту и приводят ее в совершенное замешательство. Около четырех часов подошла и пехота авангарда. По приказанию Суворова два гренадерских батальона направлены на подкрепление левого фланга Отта; остальные начали постепенно пристраиваться вправо, в промежутке между австрийской пехотой и казаками. Тогда Суворов приказал всем войскам произвести общую атаку... Пехота, взяв ружья на руку, двинулась с барабанным боем и музыкой. Суворов разъезжал по фронту и повторял:
- Вперед! Вперед! Коли, руби!"
Цель атаки сводилась к тому, чтобы задержать противника, выиграть время, пока подойдут главные силы. Эта цель была достигнута. Поляки были опрокинуты, французы, впервые увидевшие русских донцов, подались назад.
Через час стали прибывать отдельными группами pуcские полки. Суворов приказал Багратиону немедленно атаковать ими. Тот просил повременить хоть час, указывая, что в ротах нет еще и по 40 человек, но Суворов не согласился с ним: он помнил, что теперь все дело в том, чтобы не выпускать инициативы и тем сорвать общую атаку противника, отразить которую было бы при данном соотношении сил невозможно.
Начался встречный бой, в который постепенно, по мере прибытия, вливались русские войска. В течение всего дня численный перевес оставался на стороне неприятеля: 19 тысяч против 12-15 тысяч. Однако к 9 часам вечера Макдональд был отброшен и отошел на семь верст, до речки Треббии. Битва утихла.
Своим изумительным переходом - 80 верст за 36 часов - и немедленным решительным вступлением в бой Суворов разрушил планы Макдональда.Однако тот решил дать утром новый бой: он рассчитывал, что двигавшийся на соединение с ним Моро подойдет к Треббии и армия союзников окажется между двух огней. Через сутки к нему должны были подойти подкрепления - дивизии Оливье и Монришара. Он намеревался дождаться их и 19 июня атаковать Суворова.
Но русский полководец предупредил его - 18 июня он сам атаковал французов.
Наступление было назначено на 7 часов, но полное изнеможение солдат заставило Суворова отложить его до 10 часов.
Задуманный им план сражения заключался в нанесении удара против левого фланга французов, где Суворов гениально усмотрел решающий участок позиции. Опрокидывая левый фланг, Суворов прижимал французов к реке По и отрезал их от Моро.
Таким образом, несмотря на численный перевес неприятеля, Суворов и здесь преследовал решительную цель: уничтожить армию Макдональда.
На этом участке протяженностью в три километра по фронту атаку должна была вести 21 тысяча человек, в то время как второстепенный участок протяжением в шесть километров был поручен Отту с шестью тысячами человек.
В диспозиции к бою имелись чисто суворовские слова: "Не употреблять команды "Стой!" Это не на ученьи, а в сраженьи. Атака, руби, коли, ура, барабаны, музыка" 179. В приказе Суворова имелось такое предписание: "если неприятель будет сдаваться, то его щадить; только приказывать бросать оружие". Даже перед отчаянным боем с храбрым противником Суворова не покинула присущая ему гуманность.
Сочетая, как всегда, смелость замысла с осторожностью и предусмотрительностью в выполнении, Суворов выслал отряд занять пункт Боббио, чтобы преградить противнику путь вдоль реки Треббии (на север). Это распоряжение является образцом полководческого предвидения, так как никаких данных о намерении французов предпринять подобное движение Суворов не имел.
Итак, все приготовления были сделаны.
Бой начался атакой казачьей лавы. После жестокой рубки противник, потеряв 600 человек, отступил. Но подошедшие французские части удержали фронт. Положение французов облегчалось пересеченным характером местности, затруднявшим наступательные действия союзников. Единственным открытым местом было русло реки Треббии, которая совершенно обмелела, так что вода была только по щиколотку. В этом русле происходило много жарких схваток.
В середине дня к Макдональду неожиданно подошли ожидавшиеся им только на другой день подкрепления. Теперь французов стало в полтора раза больше, чем союзников. На своем левом фланге французы сосредоточили 16 батальонов против 11 русских. Тем не менее Багратион сбил их с позиции и заставил податься назад. Если бы подоспел резерв, противник был бы разгромлен. Но Мелас, начавший бой только в 5 часов вечера, удержал, вопреки приказу Суворова, резервную дивизию Фрейлиха у себя; и хотя к вечеру французы отступили на всех пунктах, они нигде не потеряли боеспособности.
Суворов оставил в силе прежнюю диспозицию. Двойственность его положения на посту главнокомандующего не позволила ему сменить Меласа, и он ограничился подтверждением ему приказания немедленно выслать резервную дивизию.
Ночью русский отряд под начальством Розенберга перешел Треббию и атаковал арьергард противника. Истребив несколько сот французов и освободив бывших там русских пленных, отряд вернулся без потерь.
На следующий день Макдональд первым начал атаку, пытаясь охватить фланги союзников. Он ждал, что в тылу у них с часу на час появится Моро. Искусным распределением сил он достиг того, что на всех участках его войска имели численное преимущество.
Багратион стремительно ударил на обходившую правое русское крыло дивизию Домбровского и разгромил ее. Поляки, потерявшие почти 60% своего состава (3 000 из 5 000), отступили за Треббию и больше не принимали участия в сражении.
Но пока войска Багратиона дрались с поляками, французские дивизии Виктора и Руска ворвались в образовавшийся разрыв в русском расположении и, пользуясь четверным превосходством сил, ехали теснить русские полки (дивизию Швейковского). Окруженные со всех сторон, не знавшие никогда "ретирады" солдаты дрались отчаянно Московский гренадерский полк, зажатый противником в кольцо, повернул третью шеренгу кругом и отстреливался во все стороны. Французы ничего не могли сделать с ним, и в конце концов полк пробился из окружения. Солдаты медленно отступали, но то и дело, увлекаемые примером какого-нибудь, смельчака, кидались в штыки. Трудно было понять, какая сторона является отступающей в этом вихре ярости и самоотверженного мужества.
Французы были достойными противниками. Презирая смерть, они бросались в атаки, шаг за шагом продвигаясь вперед. Командовавший правым русским флангом Розенберг явился доложить, что дальнейшее сопротивление невозможно. В ответ Суворов указал на громадный камень, подле которого он прилег:
- Попробуйте сдвинуть этот камень. Не можете? Так же невозможно отступление.
Возвратившиеся части Багратиона ослабили остроту положения, но неравенство сил было чересчур заметным. Багратион лично прискакал с рапортом о необходимости отхода.
- Нехорошо, князь Петр, - тихо сказал Суворов.
Встав на ноги, он потребовал лошадь и поскакал на правый фланг, одновременно приказав направить туда единственную резервную батарею. Навстречу ему валила отстреливающаяся, но уже расстроенная толпа солдат. Фельдмаршал поскакал вместе с ними.
- Шибче!.. Шибче!.. - кричал он. - Заманивай их... бегом...
Потом он вдруг остановился и зычно крикнул:
- Стой!
Он остановил войска возле вызванной им из резерва и скрытой в кустах батареи и приказал открыть картечный огонь по наседавшим французам. Тотчас вслед за этим Суворов, выхватив шпагу, повернул солдат и повел их в атаку. С соседнего участка были сняты три батальона и казачий полк и посланы на помощь Багратиону. Атака была так стремительна, что французы в донесениях о бое указывали, что русские восстановили положение с помощью подоспевших резервов. На самом же деле это были только что отступавшие части.
Суворов поскакал вдоль линии фронта, ободряя бойцов. Следивший за ним его секретарь и биограф Фукс с удивлением наблюдал, что стоило где-нибудь показаться белой рубахе полководца, как русские войска начинали одолевать противника. Стоявший подле Фукса Дерфельден с улыбкой заметил:
- Я эту картину видел не раз. Этот старик какой-то живой талисман. Достаточно развозить его по войскам, чтобы победа была обеспечена.
Дело заключалось, конечно, не в каких-то особых волшебных свойствах Суворова, а в его изумительных качествах полководца: в умении мгновенно ориентироваться в самой сложной обстановке боя, определить слабое место у противника и нацелить туда удар.
Натиск французов разбился о стойкость и искусство сопротивления. Одна из их лучших частей 5-я полубригада отличившаяся в ста сражениях, обратилась в бегство, пораженная ужасом.
Мелас снова ничего не понял в обстановке и, вопреки приказу Суворова, выслал только половину резерва, продержав другую половину весь день в бездействии.
Ночь застала обе армии на прежних позициях. В этот момент Суворов получил известие, что в близком тылу у него появились передовые разъезды Моро. Над армией нависла угроза окружения, но это не смутило непреклонного полководца. Он решил на другой день, в четвертый раз, возобновить сражение, разбить Макдональда и тогда обратиться всеми силами против Моро.
Принимая это решение, он руководствовался своим обычным принципом: бить врага по частям, и сперва того, кто более опасен.
Однако войска Макдональда были уже разбиты. На собранном им ночью военном совете выяснились огромные людские потери, расстройство полков, отсутствие снарядов. Все это - даже в еще большей степени - имело место в войсках коалиции, но преодолевалось железным упорством фельдмаршала.
Не получив сведений о движении Моро, Макдональд в 12 часов ночи начал отступление. На берегах были оставлены бивачные костры, чтобы создать видимость нахождения армии.
В 5 часов утра казачьи разъезды доставили весть об отходе противника. Немедленно началось преследование. Шедшая в арьергарде дивизия Виктора была атакована и разбита; при этом была взята в плен знаменитая 17-я полубригада, считавшаяся гордостью французской армии. Войска Макдональда катились к Тоскане, не представляя уже серьезной военной силы.
Преследование велось "по-суворовски". В 1796 году полководец приказал огласить в полках дивизии Волконского "Замечания по тактическому обучению войск". В этом небольшом, но очень содержательном документе можно найти высказывание, в котором содержалось требование об энергичном, неутомимом преследовании неприятеля. "Сбить неприятеля с места и томное преследование важного не значит. Это надобно оставить неискусным, но сильная погоня, не давать время одуматься неприятелю, пользоваться победою, его (неприятеля. - К. О.) искоренить, пресекать путь его бега - по корпусам сие легче; но ежели при частях армии искусные начальники, то самое тоже" 180.
Трехдневное сражение вырвало из рядов противника около шести тысяч человек; во время отступления французы потеряли еще около 12 тысяч, в том числе 4 генералов и 502 офицера 181. Потери русских, согласно донесению Суворова Павлу I, составили 680 убитых и 2100 раненых. Потери австрийцев - 350 убитых, 1 900 раненых и 500 без вести пропавших.
Так окончилась битва при Треббии.
Даже иностранные исследователи, склонные с лупой в руках отыскивать какие-нибудь погрешности в действиях Суворова, восхищаются его поведением в этом сражении.
По выражению Моро, марш к Треббии "является верхом военного искусства". Сам Макдональд был такого же мнения. В 1807 году на приеме в Тюильри он указал русскому посланнику на увивавшуюся за Наполеоном толпу и промолвил:
- Не видать бы этой челяди Тюильрийского дворца, если бы у вас нашелся другой Суворов, - намекая этим, очевидно, на то, что если бы после смерти Суворова в русской армии нашелся другой, равный ему полководец, то Наполеон был бы разбит.
Несколько лет спустя Макдональд сказал русскому послу графу П. Толстому: "Император Наполеон не дозволяет себе порицать кампанию Суворова в Италии, но он не любит говорить о ней. Я был очень молод во время сражения при Треббии. Эта неудача могла бы иметь пагубное влияние на мою карьеру, меня спасло лишь то, что победителем моим был Суворов".
Император Павел ничего не понимал в военном искусстве, но прислал Суворову осыпанный бриллиантами свой портрет и милостивый рескрипт, в котором выражал благодарность за "прославление его царствования" и заявил: "Бейте французов, а мы будем бить вам в ладоши".
Австрийцы же остались недовольны. Черная зависть окончательно возобладала в их отношении к Суворову.
Австрийский император прислал Суворову двусмысленный рескрипт, содержавший намек на то, что главную причину суворовских побед составляло столь часто испытанное им счастье.
Полководец был жестоко уязвлен этим.
Русскому послу в Вене он с горечью писал: "Счастье, - говорит римский император... - Ослиная в армии голова тоже говорила мне - слепое счастье!" А тем, кто находился подле него, Суворов насмешливо сказал:
- Беда без фортуны, но горе без таланта.
Суворов не раз задумывался над вопросом о пресловутом "счастье" и давал четкий ответ на него. "Большое дарование в военном человеке есть счастье, - написал однажды Суворов знаменательные слова, - Мазарин 182 о выхваляемом ему военачальнике спрашивал на конце всегда: счастлив ли он?" 183
Счастье не случайность, счастье - это закономерный результат усилий, одухотворенных талантом, дарованием. Такова была глубокая философия русского полководца.
Суворов с главными силами преследовал французов 30 верст, но, убедившись, что догнать их не удастся, остановил войска, дал им однодневный отдых и, предоставив преследование отряду Отта, повернул обратно, против Моро.
Из перехваченных писем он выяснил, что главный противник его обезврежен: "Армия Макдональда более чем разбита, - резюмировал он итоги Треббии в письме к Краю. - Моро делает попытку против графа Бельгарда на Бормиде; я пойду встретить его так же, как встречал Макдональда".
Наступление Моро началось 17 июня, но он двигался медленно, желая сложными маневрами привлечь внимание Суворова и задержать его под Алессандрией. Однако этими хитростями он обманул лишь самого себя, опоздав прибыть к Треббии. Узнав о начавшемся генеральном сражении, он отказался от мысли разгромить корпус Бельгарда, оставил там только часть сил, а с остальными поспешил на помощь Макдональду. Известие о результатах сражения при Треббии побудило его приостановить свой марш и возвратиться в Ривьеру. Однако, желая облегчить положение Макдональда, он до 25 июня оставался возле Бормиды и распустил слух, будто намерен идти оттуда к Турину.
Но Суворов и сам считал теперь более целесообразным обратиться против Моро. Однако, несмотря на усиленные переходы, ему не удалось нагнать его 184. Тогда он снова поставил вопрос о наступлении на Ривьеру; в ней он видел этап на пути к Парижу. В мыслях его уже созревал грандиозный план похода на французскую столицу.
20 июня фельдмаршал пишет русскому послу в Вене А. К. Разумовскому: "...Стыдно мне было бы, чтоб остатки Италии в сию кампанию не опорожнить от французов. Потом и театр во Франции не был бы тяжел: мы бы там нашли великую часть к нам благосклонных" 185.
Здесь обращают на себя внимание слова о "благосклонной" части населения. Видимо, Суворов хорошо изучил политическую обстановку во Франции и, намечая маршрут похода на Париж, сообразовался с настроениями жителей.
Вместе с тем намеченный Суворовым маршрут был и самым удобным с точки зрения рельефа местности. В обоснование предлагаемого им маршрута Суворов приводил веские доводы: "Идти в Геную прямо через Нови, Акви и пр., а далее из Генуи через Савону, Финале, Лоано к Ницце значило бы начать продолжительную и трудную горную войну. Многочисленные отроги горного хребта, параллельно упирающиеся в берег моря, доставляют неприятелю ряд позиций, из которых пришлось бы беспрестанно выбивать его. Опыт войны 1765 года достаточно это показывает. По моему мнению, для наступательного действия против Ривьеры должно со всею силою наступать через Тендский проход к Ницце, принудить неприятеля оставить всю Ривьеру, а еще лучше отрезать ему самое отступление" 186.
Наконец, при выборе этого маршрута Суворов, по-видимому, учитывал возможность координированных действий с русской эскадрой Ушакова, действовавшей в Средиземном море.
Фельдмаршал нервничал, страдал от мысли, что ему не удастся реализовать свой замысел. Поход на Париж и занятие французской столицы означало победоносное завершение войны и сулило громкую славу русскому оружию.
Опасения полководца оказались не напрасными. Неожиданно в рескрипте австрийского императора от 12 июня ему предписывалось "совершенно отказаться от всяких предприятий дальних и неверных", а в рескрипте от 10 июля приказывалось "без всякого дальнейшего отлагательства предпринять и окончить осаду Мантуи". Все планы Суворова, направленные к тому, чтобы стратегически использовать победу у Треббии, категорически отвергались. "Также не могу никак дозволить, - писал император Франц, - чтобы какие-либо войска мои, впредь до особого моего предписания, употреблены были к освобождению Рима и Неаполя".
Уже не Репнин, не Потемкин, а ненавистные полководцу "бештимтзагеры" сковывали его по рукам и ногам. Сознание своего бессилия угнетало его. Письма его полны негодования.
"Гофкригсрат вяжет меня из всех четырех узлов. Если бы я знал, то из Вены уехал бы домой. Две кампании гофкригсрата стоили мне месяца, но если он загенералиссимствует, то мне волю или вольность - у меня горячка, и труды и переписка с скептиками, с бештимтзагерами, интриги - я прошу отзыва мне... Я не мерсенер 187, не наемник, не из хлеба повинуюсь, не из титулов, не из амбиции, не из вредного эгоизма - оставлю армию с победами и знаю, что без меня их перебьют... Деликатность здесь не у места. Где оскорбляется слава русского оружия, там потребны твердость духа и настоятельность".
Сплошь и рядом распоряжения гофкригсрата приобретали просто курьезный характер. Осада туринской цитадели привела в конце концов к ее сдаче, а как раз в это время пришло предписание из Вены отложить осаду до взятия Генуи.
- Чего глупее, - пожал плечами Суворов. Разумовскому он написал, что "боязливость неотделима от напуганного кабинета" 188.
Суворов нервничал, раздражался. Здоровье его, расшатанное тяготами войны, окончательно подрывалось вечным напряжением, бесконечными неприятностями с австрийцами, которых он называл "гадкими проекторами". В одном письме от 25 июня он с возмущением воскликнул: "Честнее и прибыльнее воевать против французов, нежели против меня и общего блага" 189.
Развязность Вены переходила всякие границы. Было предписано, чтобы обо всех распоряжениях Суворова тотчас извещался Мелас и чтобы ни одно предприятие русского полководца, "имеющее важное значение", не осуществлялось без предварительного одобрения австрийского императора.
Мелас дошел до того, что провокационно рекомендовал освобождаемым французским военнопленным не идти на Геную, чтобы не быть ограбленными русскими солдатами. Суворов с негодованием доносил об этом Павлу I. И было от чего негодовать: десятки лет он боролся с мародерством, его солдаты были гораздо дисциплинированнее и гораздо менее корыстолюбивы, чем австрийские, - и вдруг на них возводится такой поклеп.
Потеряв всякое терпение, вне себя от гнева, Суворов послал в первых числах июля прошение об отставке. "Робость венского кабинета, зависть ко мне, как чужестранцу, интриги частных двуличных начальников... безвластие мое в производстве операций... принуждают меня просить об отзыве моем, ежели сие не переменится".
Павел предпринял некоторые шаги, но настолько нерешительно, что почти ничто не изменилось.
Тон предписаний Суворову из Вены становился все более резким, почти угрожающим. В рескрипте от 3 августа император Франц прямо говорил, что фельдмаршал отдан в его распоряжение, "а потому несомненно надеюсь, что вы будете в точности исполнять предписания мои".
Так в бесцельных и вызывающих раздражение пререканиях приходилось Суворову тратить драгоценное время. И только два обстоятельства несколько улучшили его настроение: из России прибыла десятитысячная дивизия Ребиндера, и 28 июля сдалась Мантуя.
Победителям сдалось в плен 5 генералов и 10 тысяч солдат и офицеров. В крепости оказалось 300 исправных орудий. Потери осаждавших были ничтожны.
В Петербурге и Вене падение Мантуи было воспринято как завоевание Италии. Павел возвел Суворова в княжеское достоинство в ознаменование заслуг его в "минувшую войну". Австрийцы втайне разрабатывали план переброски русских корпусов из Италии, где все казалось законченным, в Швейцарию, где Массена громил австрийские войска.
Суворов совершенно иначе оценивал положение. "Мантуя с самого начала главная цель, - писал он Разумовскому,-но драгоценность ее не стоила потеряния лучшего времени кампании". Падение Мантуи радовало его главным образом тем, что оно освобождало тридцатитысячный осадный корпус генерала Края. Но он предвидел, что противник, обессиленный, но не добитый, причинит еще немало хлопот. Так оно и случилось.
Вынужденное бездействие Суворова было широко использовано французами. Макдональд перебрался через горы к Генуе и Соединился там с Моро. Из Франции прибыл с подкреплениями новый главнокомандующий - генерал Жубер, кумир солдат, человек, которого Бонапарт охарактеризовал "гренадером по храбрости и великим полководцем по военным познаниям". Моро передал ему командование над армией, но, подавив оскорбленное самолюбие, предложил себя в качестве советника. Жубер, связанный с Моро узами личной дружбы, охотно принял его сотрудничество.
Хотя французская армия насчитывала всего 45 тысяч человек, Жубер решил перейти в наступление. Непосредственной целью своей он поставил освобождение Мантуи, о капитуляции которой во Франции еще не знали.
Его выступление совпало с лихорадочными усилиями Суворова сломить, наконец, саботаж австрийцев и начать движение на Ривьеру. О том, как дорого давались русскому полководцу эти переговоры и чернильная война со своими союзниками, можно судить по следующему отрывку из одного письма Суворова к Меласу: "Заклинаю ваше превосходительство приверженностью вашею к его императорскому величеству; заклинаю собственным усердием вашим к общему благу. Употребите всю свою власть, все силы свои, чтобы окончить непременно в течение десяти дней приготовления к предположенному наступлению на Ривьеру Генуэзскую. Поспешность есть теперь величайшая заслуга; медленность - грех непростительный".
Наступление французов положило конец этим затяжным переговорам.
По приказанию Суворова передовые войска не препятствовали продвижению противника; фельдмаршал хотел выманить французов из гор на равнину и подавить их тогда своей многочисленной конницей и артиллерией. Больше того: по приказу Суворова войска оставили город Нови.
2 августа 1799 года он издал приказ: "Аванпосты... должны стараться получить: верные сведения о неприятеле... перед превосходными силами отступать, ибо никакого от армии подкрепления ожидать не должны, так как цель наша - выманить неприятеля на равнину".
Опасаясь довериться непроверенным сообщениям, Суворов расположил свои войска так, чтобы они легко могли быть придвинуты к любому пункту, где появится армия Жубера.
К 14 августа противники настолько сблизились, что столкновение сделалось неизбежным. Французские силы исчислялись в 35 тысяч человек, силы союзников - в 45-50 тысяч 190. Получив от своей разведки сведения о крупном перевесе сил союзников, Жубер, дотоле не сомневавшийся в успехе, сильно пал духом. Он созвал военный совет; почти все советовали вернуться в Геную. Однако такой исход казался французскому главнокомандующему позорным, да притом отступать на глазах у сильного неприятеля было рискованно. Он отложил решение до утра, а на рассвете получил донесение, что союзники начали атаку.
Диспозиция Суворова к сражению при Нови не сохранилась.
Военные авторитеты расходятся по вопросу о том, в чем заключался план фельдмаршала. Большинство полагает, что он хотел направить главный удар против левого фланга французов; иные же находят, что атака левого фланга носила демонстративный характер. Трудно было вообще предвидеть, как будут действовать французы; позиции их, укрытые от Суворова, расположенные на пересеченной оврагами и виноградниками местности, были очень удобны для обороны.
Суворов, видимо, надеялся, что Жубер увлечется преследованием австрийцев (которым была поручена атака левого фланга) и спустится на равнину. Возможно, что расчет его оправдался бы, но когда при первых выстрелах Жубер примчался в цепь, чтобы изучить картину атаки, шальная пуля поразила его...
"Наступайте! Всегда наступайте!" - успел только прошептать он.
Смерть его скрыли от солдат. Начальствование над армией принял Моро; приказав Сен-Сиру усилить левый фланг бригадой Колли, он отразил атаку австрийцев, но категорически запретил преследование.
- Моро понимает меня, старика, и я радуюсь, что имею дело с умным военачальником,- отозвался Суворов о своем противнике.
Теперь его план определился: отвлечь еще больше неприятельских сил от центра на левый фланги, пользуясь этим, прорвать центр, взяв город Нови. Атака Нови поручалась русским войскам под начальством Багратиона и Милорадовича.
Генерал Край возобновил наступление на левый фланг неприятеля и настойчиво требовал, чтобы Багратион также повел войска. Но Багратион, посвященный, очевидно, в замысел главнокомандующего, медлил, ссылаясь на отсутствие предписания. Край несколько раз посылал к Суворову, но ординарцы не могли передать его требования: завернувшись в плащ, фельдмаршал делал вид, что спит, и адъютанты не разрешали будить его. В 9 часов утра Край был вторично отбит. Только тогда, решив, что французы перетянули достаточно сил на левый фланг, Суворов отдал приказ об атаке Нови.
Багратион отлично знал местность, потому что дважды стоял здесь. Пользуясь каждым прикрытием, он, несмотря на жаркий огонь, довел войска до города, но тут каменная стена, не поддававшаяся снарядам легких русских орудий, остановила атаку. Тогда Багратион обошел Нови с запада, но был встречен в упор картечью, за которой последовала контратака французов.
Русские батальоны под прикрытием казаков были отведены обратно.
Вторая атака также была отбита.
Суворов придал частям Багратиона подоспевший с необыкновенной скоростью отряд Дерфельдена и отряд Милорадовича и приказал атаковать в третий раз.
Стояла невыносимая жара. Легко раненные умирали от изнурения.
"Солдаты, как бы ослепленные исступленной храбростью, под смертоносным огнем орудий, казалось, не замечали преимущества позиции неприятельской; они презирали неминуемую смерть, и не было возможности удержать их", - доносил в своей реляции Суворов.
Это была самая упорная битва, какую ему приходилось давать. Даже при Треббии не было того нечеловеческого ожесточения и упорства, которое проявляли здесь обе стороны. Командующий гарнизоном Нови Гардан выказал настоящий образец активной обороны, чередуя смертоносный обстрел с короткими контратаками. Республиканские солдаты дрались с поразительным мужеством. Моро появлялся в самых опасных местах. Под ним убило лошадь; пуля пробила полу его мундира.
Суворов все время был в огне. Смерть витала вокруг его седой головы. Он провожал в бой каждую колонну, направлял удары, потом пристраивался к откатывавшимся от неприступных стен Нови батальонам и направлял их снова в атаку.
- Назад, ребята, хорошенько их! - восклицал он, и на звук его голоса измученные люди, с пересохшими от зноя губами, облитые потом и кровью, тотчас выстраивались в боевой порядок и устремлялись к Нови. - Не задерживайся, иди шибко, бей штыком, колоти прикладом...
Все было напрасно. Моро перетянул войска не из центра, а со своего правого фланга. Выгоды французской позиции предоставляли французам решающее преимущество.
На Суворова было страшно смотреть. Не то, чтобы он опасался поражения, но тщетность атак его "чудо-богатырей", сражавшихся под его личным руководством, была для него оскорбительна, почти позорна. Он выходил из себя, кричал, что не переживет этого дня. Прибывавшие с донесениями офицеры, видя его в таком состоянии, вскакивали на коней и галопом неслись к своим частям; прискакав, они бросали только два слова: "Атаковать! Победить!" - и напряжение полководца передавалось всей армии.
Третья атака, подобно двум предыдущим, была отбита. Солдаты отзывались о своих противниках со смесью удивления и уважения. Был час дня. Бой затих по всей линии. Изнемогавшие от жажды, утомленные до предела сил люди искали какого-нибудь укрытия от палящих лучей солнца.
Суворов, сидя в разбитой для него палатке, размышлял над результатами девятичасового сражения. Мужество французов и выгода их позиции позволили им отбить все атаки. Но истекшая фаза сражения показала, что Моро ввел уже в дело все свои силы. У Суворова же оставались еще крупные резервы: отряды Меласа и Розенберга. Он приберегал их для решительной минуты, и теперь эта минута приблизилась.
Меласу было приказано атаковать правое крыло французов. В 4 часа пополудни начался одновременный штурм по всему фронту. Со стороны союзников сражалось 46 тысяч человек. На этот раз соотношение сил было в пользу союзников. Мелас первый одержал успех над ослабленным французским флангом и стал продвигаться в тыл Нови. Прискакавший Сен-Сир героическими усилиями задержал австрийцев, но это могло помочь лишь отступлению французской армии: войска Багратиона и Дерфельдена ворвались, наконец, в Нови.
"Таким образом продолжалось 16 часов сражение упорнейшее, кровопролитнейшее и в летописях мира, по выгодному положению неприятеля, единственное", - восклицал Суворов в реляции Павлу I.
В 6 часов вечера французы начали отступать, но было уже поздно. Сказалась ошибка Моро, который под впечатлением успешных действий своих войск в первой половине дня не воспользовался наступившей передышкой, чтобы отвести свою армию. Теперь оказалось невозможным сохранить порядок в отступлении. Левое крыло французов отошло на деревню Пастурану, но туда уже надвигались от Нови русские. Отступавшие столпились в узких улочках деревни. В это время небольшой австрийский отряд занял соседнюю возвышенность и открыл огонь по противнику. Французы бросились врассыпную, ища спасения кто где мог. Генерал Груши с одним батальоном пробовал обороняться, но был изранен и взят в плен. Только части Сен-Сира отступили в относительном порядке. Остальные полки бежали, бросая оружие, укрываясь в кустарниках и глубоких оврагах. Спустившаяся темнота предотвратила полное истребление беглецов.
План сражения при Нови.
Суворов дал отдых своим истомленным войскам, возложив преследование на свежий корпус Розенберга. В руки союзников попала вся неприятельская артиллерия, большая часть обоза и 4 знамени. Французы потеряли во время сражения 6 500 человек, при отступлении еще 4 тысячи были взяты в плен, и множество солдат рассеялось по окрестностям. Французская армия уменьшилась почти вдвое. Потери союзников составили 1 250 человек убитыми и 4 700 ранеными.
Много лет спустя кто-то однажды спросил у Моро его мнение о Суворове при Нови.
- Что же можно сказать о генерале, - ответил Моро, - который обладает стойкостью выше человеческой, который погибнет сам и уложит свою армию до последнего солдата, прежде чем отступит на один шаг? 191
Суворов по окончании битвы приехал на отведенную ему квартиру и, увидя Фукса, пришедшего к нему писать реляцию, встретил его таким экспромтом:
Исполненный негодования, Суворов приказал срочно добыть м-улов и продовольствие и оповестил, что дальнейшее наступление откладывается на несколько дней. Австрийскому генералу Кленау он предписал двигаться к Генуе вдоль морского берега. Взятие Генуи не должно было представить особого труда: английский флот блокировал ее, жители роптали на французов.
Но Суворов недооценил подозрительность и жадность австрийцев. Мелас предположил, что Суворов хочет овладеть Генуей для России, и в этом смысле послал донесение Тугуту. Гофкригсрат повелел Кленау прекратить продвижение и ничего не предпринимать впредь до новых инструкций из Вены. Одновременно гофкригсрат отдал еще ряд директив по армии. Извещая обо всем этом Суворова, Мелас с откровенным цинизмом писал: "Так как означенное высочайшее повеление должно быть исполнено безотлагательно, то я прямо уже сообщил о нем по принадлежности и сделал надлежащие распоряжения". Так Мелас сообщал главнокомандующему о важных распоряжениях по армии. Дальше идти было некуда.
Еще на другой день после Нови Суворов, узнав о необходимости прервать преследование, писал Растопчину: "После кровопролитного боя мы одержали победу, но мне все не мило. Повеления, поминутно присылаемые из гофкригсрата, расстраивают мое здоровье. Я здесь не могу продолжать службу".
Последующие действия австрийцев окончательно вывели Суворова из себя. Он отправил в Петербург копию упомянутого сообщения Меласа, желчно жаловался, что "хотят операциями править за тысячу верст, не знают, что всякая минута на месте заставляет оные переменять", и твердо заявлял, что должен будет "вскоре в каком ни на есть хуторе или гробе убежище искать".
Графу Растопчину Суворов писал: "Политика, критика, Тугут, Директория, Лондон, Потсдам - боже сохрани!" 192
На этот раз Павел понял нелепость и недопустимость создавшегося положения. Он приказал объявить в Вене, что если там не изменят своего отношения к Суворову, то фельдмаршалу будет предоставлено право действовать, не считаясь с желаниями австрийцев.
А каковы будут эти действия, в том не было секрета. Суворов готовил поход на Париж!
Он провел блестящую кампанию: в течение четырех месяцев Италия была очищена от французов. Не нужно забывать, что французам для завоевания той же Италии понадобились незадолго перед тем четыре кампании, хотя их противниками выступали австрийцы, то есть гораздо более слабая армия, нежели та, с которой пришлось сражаться Суворову.
Достойным продолжением этой замечательной кампании и вместе с тем завершением всей войны должно было явиться взятие французской столицы. Уже был намечен маршрут похода: Генуя - Ницца - Париж. Уже начались приготовления. В июле 1799 года Суворов составил несколько вариантов плана вторжения во Францию через Генуэзскую Ривьеру. Определена была и численность войск для этой цели (42 тысячи человек). Уже в Петербурге ждали известий об успехах русского оружия на полях Франции.
Но в дело вмешались австрийцы, сорвали грандиозный замысел Суворова и заставили его вместо того двинуться на второстепенный театр войны.
Австрийское правительство, не желавшее допустить занятия Парижа Суворовым (так как это чрезмерно повысило бы политическое влияние и авторитет России), действовало явно при поддержке Англии.
Недоброжелательство по отношению к фельдмаршалу и решительное сопротивление задуманному им плану похода на Париж было одним из звеньев в общей цепи начавшихся интриг против России. Больше того, теперь пребывание русской армии в Италии было для австрийцев явно нежелательно. Они хотели остаться один на один с итальянским народом, чтобы без помехи эксплуатировать его. Отсюда возник план переброски Суворова в Швейцарию.
По этому плану австрийская шестидесятитысячная армия эрцгерцога Карла переводилась на Рейн, где со стороны французов действовали только незначительные отряды. Суворов же должен был примкнуть к находившемуся в Швейцарии русскому двадцатисемитысячному корпусу Римского-Корсакова 193 и один противостоять восьмидесятитысячной армии Массены, изрядно потрепавшего уже австрийцев.
Этот хитроумный план был во многих отношениях выгоден австрийцам. Италия предоставлялась в полное распоряжение Австрии; австрийские войска уводились на спокойный театр войны; грозному Массене подставлялись русские войска: кто бы из них ни победил, оба ослабеют, и Австрия так или иначе извлечет из этого пользу.
Австрийцы без особого труда получили согласие Павла на этот план.
Следует иметь в виду, что, по мысли Суворова, не ему надлежало идти в Швейцарию, а оттуда должны были прислать ему сильные подкрепления, чтобы усилить его перед походом во Францию.
20 августа Суворов писал графу П. А. Толстому: "Намерение мое было, взимая от Корсакова 10 000, по окончании утвердить границу и изготовить вступление всеми силами во Францию через Дофине, где верно до Лиона нам уже яко преданы были". На следующий день (21 августа) он пишет о том же Ф. В. Растопчину: "Докончить с Италией начисто, закрыть ее границу диверсиею 194 но и целой операциею на Лион... Иначе здешняя австрийская армия с бештимтзагером пойдет под унтеркунфт, откуда будут ее гнать до Кампоформио (в октябре 1797 года в местечке Кампоформио австрийцы вынуждены были подписать с Наполеоном позорный мир. - К. О.), да и найдет ли кто их генералов, чтоб не был мерсенер и бродфрессер?" 195
Все было так, как предвидел Суворов. Только на этот раз постыдный мир с Францией был подписан австрийцами не в Камноформио, а в Люневиле (в феврале 1801 года).
Понимая, что с Суворовым договориться будет невозможно, австрийцы поставили его перед совершившимся фактом: извещая Суворова о новом распределении сил, гофкригсрат присовокупил, что ему надлежит торопиться, потому что эрцгерцог уже начал выводить из Швейцарии свои войска.
Суворов был потрясен. Не говоря о политической стороне замысла, он ясно видел чисто военные трудности. Надо было хоть приготовиться к новой кампании, обзавестись необходимым для горной войны снаряжением: горными орудиями, понтонами, амуницией; русские войска не были обучены для военных действий в горах; никто из командиров не знал местности. Да и время года было неблагоприятно для похода: в сентябре в Альпах уже холодно и нередко случаются снежные бури.
"Сия сова не с ума ли сошла, или никогда его не имела", - с негодованием писал он о Тугуте.
Новому посланнику в Вене Колычеву он слал одно за другим возражения против немедленной переброски его армии в Швейцарию.
"Барон Тугут, как не Марсов сын, может ли постигнуть?.. Тугуту не быть, или обнажить его хламиды несмыслия и предательства. Коварные замыслы Тугута все более обнаруживаются".
Он пытался даже воздействовать непосредственно на эрцгерцога Карла. "Я уверен, - писал он ему, - что ваше высочество, по вашей ревности к общему благу, не поспешите исполнением такого повеления" (то есть о немедленном выводе войск).
Но все было напрасно. Правда, эрцгерцог оставил временно в Швейцарии 20 тысяч человек под начальством генерала Готце, но и при этом у Массены оказывалось двойное превосходство сил. "Хотя в свете ничего не боюсь, - писал Суворов, - скажу: в опасности от Массены мало пособят мои войска отсюда, и поздно". Надо было спешить на помощь Римскому-Корсакову. Скрепя сердце он отдал распоряжение о подготовке к походу.
"В сентябре... последовал поход Суворова, в котором, по образному и сильному выражению этого старика-солдата, "русский штык прорвался сквозь Альпы", - писал Ф. Энгельс.
Швейцарский поход
В военной истории человечества мало можно найти столь драматических эпизодов, как Швейцарский поход Суворова. Все соединялось здесь против русской армии: ледяная стужа; непроходимые горы и бездонные пропасти; энергичный, многочисленный враг; отсутствие припасов, одежды и патронов; незнание местности и непривычка к горным условиям; наконец, изменническая политика Австрии...
И, несмотря на это, отряд Суворова не погиб, а вышел из окружения; полководец перенес все тяготы наравне со своими солдатами, а солдаты проявили такую исполинскую мощь духа, такую стойкость, что их героический марш поразил всю Европу.
Противник русских в Швейцарии, один из любимых наполеоновских маршалов Массена впоследствии с завистью говорил, что отдал бы все свои победы за один Швейцарский поход Суворова.
Когда все старания фельдмаршала отложить поход оказались тщетными, было приступлено к срочному составлению плана новой кампании.
Корпус Римского-Корсакова (24 тысячи) был расположен подле Цюриха, вдоль реки Лимата; корпус Готце (10,5 тысячи) по реке Линте и у Валленштадтского озера; в Саргансе и дальше до Диссентиса стояли австрийские отряды Елачича и Линкена (11,5 тысячи). Ввиду ухода главных сил эрцгерцога Карла 196 все эти войска в совокупности (45 тысяч человек) составляли лишь немногим более половины французской армии. Недаром Суворов накануне выступления в Швейцарию писал Д. Хвостову: "Мне надобно туда верных 100 000". Однако предполагаемое прибытие Суворова с двадцатью тысячами русских солдат до некоторой степени уравновесило бы численность войск противников, а качество солдат и ореол полководца создавали шансы на успешность борьбы.
Из Италии в Швейцарию имелось несколько путей.
Суворов мог идти в долину Верхнего Рейна на соединение с Линкеном, далее - через Хур и Саргане - соединиться с Елачичем и Готце. Протяжение пути до соединения с Готце (от города Таверно) равнялось почти 180 километрам.
Другой вариант пути предусматривал движение через Сен-Готардское ущелье в долину реки Рейсы, к городу Альтдорфу, оттуда к Швицу - на соединение с Римским-Корсаковым и к Гларису - на соединение с Готце. Этот вариант был выгоден тем, что нужно было пройти только около 150 километров (от Таверно до Швица), главное же, заняв Швиц, Суворов выходил на фланг и в тыл главных сил Массены.
Правда, кружное движение на Хур было легче по местным условиям и неприятель мог встретиться здесь в менее значительных силах, но Суворов опасался, что, пока он будет совершать, этот марш, Массена разобьет корпуса Корсакова и Готце, да и по всему складу его военного дарования ему больше по душе приходился второй, энергичный вариант. "Истинное правило военного искусства, - писал он Готце, - прямо напасть на противника, с самой чувствительной для него стороны, а не сходиться робко, пробираясь окольными дорогами, через что самая атака делается многосложною, тогда как дело может быть решено только прямым смелым наступлением". Что касается трудностей пути, то Суворов не смущался этим: его вера в русских солдат была безгранична, и он был убежден, что они преодолеют все трудности, что еще раз "невозможное" станет для них возможным. К тому же было известно, что через Сен-Готард недавно прошли французские войска, правда, хорошо снаряженные для высокогорного перехода; но недостаток снаряжения в своей армии Суворов надеялся возместить качествами русских солдат.
Это была нелегкая задача, однако австрийцы еще более осложнили ее. Суворов был настолько озабочен полным незнакомством с условиями нового театра войны, что послал набросанный им план на консультацию Готце и в то же время потребовал прикомандирования к нему нескольких офицеров австрийского генерального штаба, хорошо знающих местность. К нему прибыло девять офицеров во главе с подполковником Вейротером. Ответ Готце был получен Суворовым уже после выступления. Австрийский генерал соглашался с диспозицией похода, но рекомендовал внести в нее ряд поправок: место соединения он выносил от Глариса к Эйнзидельну и Швицу, куда намеревался продвинуть свои войска, подтянув туда же 5 тысяч человек из корпуса Римского-Корсакова и отряды Линкена и Елачича. Полагаясь на опыт Готце в Швейцарии, Суворов принял его коррективы и поручил Вейротеру составить окончательную диспозицию.
Новый вариант плана чрезвычайно увеличивал трудности: своевременное соединение отдельных колонн, разобщенно движущихся из далеко отстоящих друг от друга точек, было трудно исполнимо по условиям местности; кроме того, этот замысел как бы предполагал полное бездействие сильного противника, на виду у которого должны были происходить все передвижения.
Втягивая все силы в предприятие, Суворов рисковал тем, что при неблагоприятном исходе частное поражение могло перерасти в общее.
Но принятый им план был наиболее действенным, чтобы отвести угрозу, нависшую над Корсаковым и Готце. Иначе пришлось бы очистить без боя швейцарскую территорию, а это никак не вязалось с традициями Суворова.
Избирая маршрут на Сен-Готард и Муттен, Суворов преследовал цель скорейшего начала боевых действий путем создания угрозы выхода во фланг и тыл неприятеля. Тем самым он надеялся отвлечь Массену от наступления на корпуса Римского-Корсакова и Готце. Выиграв, таким образом, время, Суворов рассчитывал атаковать французов из разных пунктов, одновременно введя в бой все силы, имевшиеся у союзников в Швейцарии. Иначе говоря, недостаток расположения союзных войск (их разбросанность) Суворов хотел превратить в преимущество.
Как бы ни был рискован и трудно выполним план кампании, решимость полководца и доблесть солдат могли преодолеть трудности плана. Исход швейцарского похода мог быть совсем иным, если бы не дальнейшая цепь неожиданностей.
Австрийцы снабдили Суворова неправильной информацией о расположении французов и об их численности: Готце сообщил, что у Массены 60 тысяч человек, а на деле их было 84 тысячи.
Что еще хуже, весь план, как вскоре выяснилось, был построен на грубейшем незнании топографии края, Готце указывал, что из Альтдорфа в кантон Швиц идет вдоль Люцернского озера "пешеходная тропинка"; в соответствии с этим в разработанной Вейротером диспозиции говорилось: "Колонна выступает из Альтдорфа до Швица и идет в тот же вечер 14 миль далее". Между тем никакого сухопутного сообщения между Альтдорфом и Швицем не существовало. Здесь был тупик. Сообщение поддерживалось исключительно через Люцернское озеро, на котором полностью господствовала французская флотилия. Это превращало весь план в бесплодную и опасную затею.
Со стороны австрийцев, уже долгое время воевавших в Швейцарии, столь грубая ошибка приобретала откровенно изменнический характер. Недаром барон Гримм несколько позже писал русскому послу в Лондоне Воронцову: "Я не знаю, чем все это кончится, что с нами будет, но я спрашиваю: сколько французская Директория платит за все это и кому именно?"
И все-таки, вопреки сомнительному стратегическому плану, вопреки заложенной в нем грубой ошибке, суворовские "чудо-богатыри" восторжествовали бы и над врагом, и над коварным союзником, и над альпийскими безднами. Изучение кратковременного, но столь насыщенного событиями Швейцарского похода дает достаточно оснований для такого вывода. И если этого не случилось, если поставленные перед походом цели не удалось осуществить, - в этом повинны неблагоприятные факторы, новые беды, в изобилии выпавшие на долю русских войск.
Пресловутое суворовское "счастье" решительно покинуло на этот раз измученного, преданного союзниками и собственным императором полководца. В этом была своя глубокая закономерность. Война 1799 года вряд ли могла закончиться полным поражением Франции. Суворовский гений и изумительные боевые качества воодушевленных им солдат могли еще не однажды склонять на свою сторону военную фортуну. Но за плечами Суворова стояли монархические Россия и Австрия, стоял тяжкий реакционный режим, который должен был в конечном счете проявить свое бессилие перед идеями французской буржуазной революции и теми экономическими изменениями, которые она несла. Правда, это уже не был период расцвета революции. Задушив ее, наполеоновское правительство постаралось сохранить только те результаты революции, которые были выгодны крупной буржуазии. Но все же обездоленным массам мерещился прежний лозунг: "Мир хижинам, война дворцам!"
В этом была сила республиканских армий. Только когда французские знамена окончательно перестали быть средоточием общих надежд и Франция в глазах всего света из источника нового социального порядка превратилась в очевидное ярмо для других наций, когда зарвавшийся завоеватель возмечтал покорить могучий русский народ,- только тогда созрели предпосылки для поражения Наполеона.
К тому же в 1799 году борьба развертывалась на отдаленных театрах войны; она еще не грозила сердцу России, ее национальной самостоятельности.
Поэтому удивительно не то, что Суворов не осуществил оккупацию Парижа. Удивительно то, что он так успешно сражался против республиканцев, начальствуя над солдатами, которыми не двигали их собственные классовые идеи или интересы, которые были в своей отчизне бесправными и закрепощенными и в которых он сумел все же разжечь такое чувство патриотической гордости и воинской доблести, что их стойкость оказывалась выше стойкости их противников.
Из числа французских крепостей, продолжавших оказывать в Италии сопротивление, наиболее сильной была Тортона. Поражение французов под Нови лишило гарнизон этой крепости почти всякой надежды на освобождение. Тем не менее, Тортона не сдавались. Осада принимала затяжной характер, и Суворов в нетерпении начал приготовления к штурму 197. Тогда комендант крепости предложил заключить перемирие на двадцать дней, с условием, что, если до конца этого срока французская армия не явится на выручку Тортоны, крепость капитулирует на почетных условиях. Суворов рассчитал, что пробитие брешей в толстых казематированных постройках крепости отнимет тоже немалый срок, и, дабы избежать потерь, принял 22 августа предложенные условия.
Выяснив неизбежность Швейцарского похода, Суворов не счел возможным терять время под Тортоной.
За три дня до истечения срока перемирия, 8 сентября, русские войска двинулись к Сен-Готарду. Но в тот же день под Тортоной показались колонны французов, шедшие на выручку крепости. Формально фронт в Италии держала уже исключительно австрийская армия. Однако Суворов решил, невзирая на проявленное в Швейцарии эрцгерцогом Карлом вероломство, оказать поддержку австрийским войскам под Тортоной и приказал повернуть, обратно. Увидев возвратившиеся русские корпуса, Моро снова отступил в горы. Тортона в назначенный день сдалась австрийцам, но русские потеряли несколько дней. Вместо 8 сентября они выступили 11, а эти три дня как нельзя лучше сумел использовать в Швейцарии Массена.
Французский главнокомандующий всячески стремился разбить Римского-Корсакова и Готце до появления Суворова. Фельдмаршал с обычной проницательностью догадывался о замыслах Массена. Он убедился уже, что имеет дело с необычайно решительным противником, использующим каждый благоприятный шанс (командирами дивизий у Массена были столь же энергичные генералы - Сульт, Мортье и др.), и поэтому отлично уяснял себе, какой опасности подвергаются союзные войска в Швейцарии.
Выступая в Швейцарию, он, послал ордер генералу Римскому-Корсакову. Предупреждая, что Массена постарается разбить порознь корпуса Корсакова и Готце, Суворов настаивал поэтому на скорейшем соединении этих отрядов 198.
В последние дни Суворов послал Корсакову еще два письма, предписывая не предпринимать боевых действий без полной уверенности в успехе 199. Однако эти письма пришли слишком поздно: Корсаков и Готце были уже разбиты.
Возвращение к Тортоне отняло три дня. Суворов решил возместить их быстротой марша. За пять суток его войска прошли 150 верст и прибыли в город Таверно, у подножия Швейцарских Альп. По договоренности с Меласом, русские должны были получить здесь двенадцатидневный запас продовольствия и 1430 мулов, на которых предстояло везти в горах вьюки и артиллерию. Ни того ни другого австрийцы не приготовили.
Суворов пришел в неистовство. "Нет лошаков, нет лошадей, а есть Тугут, и горы, и пропасти, - писал он Растопчину и с злой иронией добавлял: - Но я не живописец". Он разослал курьеров к Меласу, к Павлу, к австрийскому императору, возмущался "двусмысленными постыдными обнадеживаниями" своих союзников, негодовал, что "Тугут везде, а Готце нигде". У него все сильнее крепла мысль, которую он через полгода высказал Фуксу:
- Меня выгнали в Швейцарию, чтобы там истребить.
До него тоже доходили слухи о подкупе. В одном письме Суворова встречаются очень многозначительные слова: "Французы брешут, что мне здесь не быть: они подкупят в Вене". Письмо это было отправлено из Италии незадолго перед выступлением в Швейцарию.
Но мысль об отмене похода не приходила ему в голову. Он использовал все возможности и через четыре дня раздобыл у австрийцев несколько сот мулов. Вместо недостававших мулов под вьюки были употреблены степные казацкие лошади, и 21 сентября поход возобновился.
Еще пять дней - с 15 по 20 сентября - пропали даром. Как показали события, эта потеря привела к непоправимым последствиям: Массена успел привести в исполнение свой замысел.
Швейцарский поход Суворова.
20 сентября Суворов издал по войскам "Правила для горной войны", в которых содержались указания об особенностях горной тактики и четко определялся порядок и характер марша в горных условиях.
Этими "правилами" рекомендовалось вести тщательную разведку местности, в случае нападения неприятеля на походе организовать круговую оборону, посылать впереди основной колонны сильный авангард, распределять артиллерию вдоль всей колонны. Особенно подчеркивалось значение захвата высот и обходов.
Можно без преувеличения сказать, что Суворов впервые разработал тактику горной войны и продемонстрировал возможность действий в горах крупными силами.
Одна колонна - под начальством Дерфельдена - направилась прямо на Сен-Готард; другая колонна - под командой Розенберга - пошла на Диссентис, в обход Сен-Готарда.
Суворов находился при корпусе Дерфельдена. Он ехал на каурой казачьей кобыле, укрытый от ледяного ветра только тонким синим плащом, почему-то прозванным среди солдат "родительским". Рядом с ним ехал шестидесятипятилетний швейцарец Антонио Гамма. Фельдмаршал останавливался в Таверно в его доме и так обворожил старика, что тот покинул семью и отправился вместе с ним. Суворов недаром применил свои чары: во время злополучной кампании Гамма оказал крупные услуги в качестве проводника и переводчика.
Погода все время стояла скверная. "Дождь лил ливмя, резкий ветер с гор прохватывал насквозь", - описывает путь один из участников. То и дело приходилось перебираться через потоки по пояс в холодной воде. Французская пехота была снабжена специальной обувью на железных шипах, но австрийцы, конечно, не заготовили такой обуви для русских. Солдаты, не привыкшие к горным дорогам и обремененные тяжелой кладью, выбивались из сил 200. В три дня было пройдено 75 верст, но люди и Животные были утомлены, как будто они проделали гораздо более длинный путь.
Близ деревни Айроло находились передовые отряды противника. Французов было всего 9 тысяч - вдвое меньше, чем русских, но выгоды позиции и знание местности давали им огромное преимущество.
Солдаты с некоторым смущением глядели на обступившие их угрюмые горы, на каменистые кручи и глубокие ущелья, в которых гремели горные потоки.
Фронтальная атака Сен-Готарда была необычайно трудным предприятием. Однако ждать результатов предпринятого Розенбергом глубокого обхода Суворов не мог. Он опасался, что, предоставленный самому себе, Розенберг потерпит неудачу.
Утром 24 сентября Суворов повел войска на лобовой штурм Сен-Готарда. Войска были разделены на три колонны, две из которых предназначались для неглубоких, "частных" обходов. Карабкаясь по крутым, почти отвесным скалам, колонна Багратиона обошла левый фланг французов. Те, отступив, заняли еще более сильную позицию. Укрываясь в оврагах, прячась за скалами, они почти на выбор поражали медленно взбиравшихся по кручам солдат. Две атаки русских были отбиты с огромными для них потерями. Хотя было только 4 часа дня, но мрачные горы стали покрываться ночной мглой. Оставаться на ночь, не определив своего положения, не имея известий о Розенберге и об ушедшем в новый поход Багратионе, было невозможно. Суворов приказал штурмовать Сен-Готард в третий раз.
Войска снова пошли навстречу летевшим отовсюду пулям, но в этот момент на смежных вершинах показались цепи обошедшего французов отряда Багратиона. Противник поспешно отступил. Сен-Готард был занят.
Отряд Розенберга, преодолев колоссальные трудности, благополучно проделал обходное движение, но тут начальник отряда совершил крупную ошибку: вместо того, чтобы немедленно завладеть в тылу у французов деревней Урзерн, что обрекло бы на капитуляцию оборонявшие Сен-Готард части, Розенберг промедлил и дал возможность французам уйти.
Все же боевой дебют русских солдат в горной войне оказался удачным: в течение одного дня они выбили гораздо лучше оснащенного противника с позиции исключительной силы.
Казалось, теперь войскам открывалась дорога к Люцернскому озеру. Суворов так и полагал и в 11 часов вечера послал Корсакову и Готце записки: "Несмотря на задержку, на следующий день рассчитываю быть у Альтдорфа". Однако командующий французской дивизией Лекурб предупредил его, осуществив неожиданный дерзкий маневр. Сбросив в реку артиллерию, он двинулся через дикий хребет Бертцберг, без дорог перевалил через горы в 8 тысяч футов высотой и к утру спустился к деревне Гешенен, снова став на пути Суворова.
На следующий день после взятия Сен-Готарда корпуса Дерфельдена и Розенберга соединились и совместно продолжали движение к Альтдорфу. В расстоянии одной версты от деревни Урзерн дорогу преграждали громадные отвесные утесы. Сквозь эту естественную стену пробито было отверстие, носившее название Урзернской дыры; оно имело 80 шагов длины и было настолько узко, что два человека с кладью не могли разойтись в нем. Затем дорога круто огибала гору и через несколько сот шагов обрывалась на берегу Рейсы, Река неслась здесь неистовым пенистым потоком, наполняя окрестности гулом. Над нею, на высоте 75 футов, была перекинута легкая арка, дрожавшая от рева реки и обдаваемая водяными брызгами. Это и был знаменитый Чортов мост.
Самая смелая фантазия не могла придумать более недоступной позиции. Лекурб был настолько убежден в невозможности для русских прорваться здесь, что даже не стал разрушать Чортов мост, который мог пригодиться ему самому. Он разместил отряд у выхода из Урзернской дыры, поставив в отверстии пушку, а два батальона сконцентрировал за Чортовым мостом, где они, укрытые за камнями, почти невидимые для противника, держали под обстрелом узкую тропинку и арку моста.
Авангард русских войск под командой Милорадовича втянулся в Урзернскую дыру и был встречен смертоносным ливнем пуль и картечи. Суворов снова прибег к неизбежным обходам 201. Карабкаясь по скалам на головокружительной высоте, 300 человек под командой полковника Трубникова зашли в тыл защитникам Урзерн-следователей. По мере приближения к Люцернскому озеру ландшафт быстро менялся. Горы как бы раздвигались; узкая котловина сменилась широкой долиной; появились луга и пашни; снеговые вершины скрылись за зеленой кроной лесов. Дивная альпийская панорама предстала перед взорами солдат. Под ногами раскинулся живописный Альтдорф. За 6 дней русская армия прошла 90 верст (от Таверно до Альтдорфа), были форсированы Сен-Готард и Чортов мост! Армия забыла перенесенные лишения. Казалось, уже недалеко до соединения с остальными силами.
Но тут открылась ужасная истина - тотчас вслед за Альтдорфом кончалась Сен-Готардская дорога. Дальше сообщение поддерживалось через озеро, но на этом озере крейсировали французские суда. Сухопутной же дороги к Швицу вдоль озера не было, существовали только две тропинки через снеговой хребет Росшток, ведшие в Муттенскую долину, откуда имелось сообщение со Швицем. Однако по этим тропинкам не рисковали ходить даже опытные швейцарские охотники.
Об австрийском отряде Линкена ничего не было слышно; среди жителей циркулировали слухи о происшедшем будто бы накануне сражении, из которого французы вышли победителями. Между тем армия Суворова уже несколько дней питалась впроголодь, потому что вьюки с продовольствием отстали. Легкие отряды Лекурба захватили часть обоза, а в Альтдорфе удалось раздобыть очень немного продовольствия. Наконец, главные силы Лекурба (6 тысяч человек), сосредоточенные близ Фирвальдштетского озера, на фланге у Суворова, ждали удобной минуты, чтобы снова обрушиться на него.
Отрезанная от базы, лишенная продовольствия, с жалкими остатками боевых припасов, с истомленными, наполовину больными людьми армия была в критическом положении.
В момент прибытия в Альтдорф Суворов был совсем болен. Его терзал жестокий кашель, непрерывно лихорадило, слабость во всем теле достигла предела. Но в этом обессиленном теле, в котором, казалось, еле теплилась жизнь, осталась та же несокрушимая, стальная воля героя.
Мысль об отступлении не приходила Суворову в голову. Им руководило лишь одно соображение: он опаздывал уже на сутки к назначенному по диспозиции сроку соединения в Швице, и это опоздание может повести к разгрому Корсакова и Готце. Поэтому, не дав отдохнуть измученным войскам, он на другое же утро выступил из Альтдорфа. Если бы Суворову было известно, что Массена уже успел разбить оба корпуса союзников, он, вероятно, принял бы какое-либо другое решение и предоставил бы отдых своей многострадальной армии. Но точных сведений не было, кроме темных, противоречивых толков. И верный своему долгу главнокомандующего, он решил любой ценой пробиться к ждавшим его корпусам.
Руководствуясь этим, Суворов решил совершить невиданный переход. Он избрал путь через Росшток. Только глубокая уверенность в своих солдатах могла продиктовать это, казавшееся безрассудным, решение. "Где прошел олень, пройдет и солдат",- говорил Суворов.
В 5 часов утра авангард князя Багратиона начал подъем. Тропинка делалась все круче, потом почти совсем исчезла. Солдаты взбирались поодиночке, цепляясь за колючий кустарник. Из-под ног сыпались осколки шифера и скользкая глина. Затем потянулась полоса рыхлого снега, в котором люди вязли по колено. Артиллерию и зарядные ящики всю дорогу подтаскивали на руках. Лошади и мулы то и дело срывались в пропасть, увлекая с собой драгоценные тюки с продовольствием и боеприпасами. Путь армии был усеян трупами людей и животных.
"Каждый неверный шаг стоил жизни, - свидетельствует исследователь этого изумительного перехода Д. Милютин. - Часто темные облака, проносясь по скатам горы, охватывали колонну густым туманом, обдавали холодною влагою до того, что войска были измочены, как проливным дождем. Погруженные в сырую мглу, они продолжают лезть ощупью, не видя ничего ни сверху, ни снизу. Выбившись из сил, на время приостановятся, отдохнут - и снова начинают карабкаться".
Энгельс писал, что Суворову во время этого перехода "пришлось вести свою армию по пастушьим тропинкам, где можно было итти только в колонне по одному, в то время как по его пятам следовал сам Лекурб, лучший французский генерал в горной войне!" 202
Расстояние между Альтдорфом и деревней Муттен равно 16 верстам. Через 12 часов после начала этого страшного перехода авангард русских войск перевалил через хребет. Прогнав беспечно стоявший сторожевой отряд французов, он вошел в деревню Муттен. В это время хвост армии еще находился в Альтдорфе, так как по тропинке можно было пробираться только гуськом.
Наступившая ночь была ужасна для тех, кто был застигнут ею на склонах горы. Каждый остался до утра на том месте, где его застала темнота. Не было укрытия от ветра и снега; люди не в силах были держаться израненными, обмороженными руками за ненадежную опору. Многие срывались и находили смерть на острых камнях пропасти.
Лекурб пытался атаковать в Альтдорфе русский арьергард, но был отбит и более не возобновлял попыток.
Суворов тотчас выслал из Муттена разведку. Посланные вернулись с роковой вестью: и Корсаков и Готце разбиты и отступили; Муттенская долина окружена подавляющими силами Массены.
Суворов с неподвижным лицом выслушал это сообщение.
- Готце! - воскликнул он. - Да они уже привыкли, их всегда били. Но Корсаков, Корсаков - тридцать тысяч и такая победа равным числом неприятеля!
Поражение Римского-Корсакова произошло 25 сентября, в день, когда Суворов штурмовал Чортов мост. Вынужденная задержка в Таверно позволила французам подготовить удар. Массена и Мортье обрушились на русских. Корсаков и помощник его генерал Дурасов проявили полнейшую растерянность 203. Только стойкость солдат, по собственному разумению исправлявших ошибки командования, предотвратила полный разгром. Все же в цюрихском сражении корпус Корсакова потерял половину своего состава убитыми и пленными, 26 орудий, 9 знамен и почти весь обоз. Уцелевшие войска откатились к Рейну.
В тот же день французы под начальством Сульта нанесли при Везене страшное поражение корпусу Готце. Австрийцы бежали в совершенной панике. Готце был убит. Отряд Линкена самовольно оставил без боя Гларис и пошел к Верхнему Рейну.
Таким образом, ко дню прихода Суворова в Муттенскую долину в Швейцарии не осталось ни одного полка коалиции, который мог бы оказать ему военную или продовольственную помощь. А помощь эта была бы очень кстати.
"В продовольствии, - рассказывает один участник похода, - чувствовался большой недостаток; сухари от ненастной погоды размокли и сгнили; местные селения были бедны и ограблены французами; мы копали в долинах какие-то коренья и ели...
Мяса было так бедно, что необходимость заставляла употреблять в пищу такие части, на которые бы в другое время и смотреть было отвратительно. Даже и самая кожа рогатой скотины не была изъята из сего употребления: ее нарезывали небольшими кусками, опаливали на огне, шерсть, обернувши на шомполе, и, таким образом, ели полусырую".
Шестнадцать тысяч изнуренных людей, без хлеба, без патронов, стояли лицом к лицу перед восьмидесятитысячной свежей армией, союзником которой являлись непроходимые горы и холод. Борьба казалась безнадежной.
В том, что для русской армии нет выхода, что она должна будет сдаться, Массена не сомневался. Выезжая из Цюриха к Муттену, он хвалился, что через, несколько дней привезет фельдмаршала.
Но мысль о сдаче ни разу не мелькнула у больного семидесятилетнего старика, который, сидя в казацком седле, делил с солдатами все невзгоды.
Первой мыслью Суворова было устремиться на Швиц, где можно было раздобыть продовольствие. Но благоразумие взяло верх: рано или поздно его немногочисленная армия была бы уничтожена сытыми, обеспеченными боевыми припасами дивизиями Массены. Тогда он решил двигаться на Гларис, где надеялся соединиться с Линкеном и дать отдых войскам, которым предстояли новые неимоверные трудности. Надо было поднять их дух, влить в них, от генерала до последнего солдата, волю к борьбе. С этой целью Суворов созвал на 29 сентября военный совет.
Фрагмент диорамы "Альпийский поход Суворова". Работа военных художников студии имени М. Б. Грекова - А. И. Интезарова, П. Т. Мальцева, Ф. П. Усыпенко.
Состоявший в армии Суворова австрийский генерал Ауфенберг не был приглашен на совет. Этим Суворов, по-видимому, хотел подчеркнуть, что не считает австрийцев равноправными, достойными союзниками. Кроме того, он, очевидно, опасался, что присутствие Ауфенберга плохо отразится на соблюдении военной тайны.
Явившийся первым Багратион застал Суворова в необычайном волнении. Одетый в фельдмаршальский мундир, при всех орденах и регалиях, он ходил быстрыми шагами по комнате и, не замечая Багратиона, бросал отрывистые слова:
- Парады... Разводы... Больше к себе уважение... Обернется - шапки долой... Помилуй господи... Да, и это нужно - да во-время. А нужнее то - знать вести войну... Уметь бить... А битому быть немудрено! Погубить столько тысяч... И каких... В один день... Помилуй господи...
Багратион тихо вышел, оставив фельдмаршала в тревожном раздумье.
Когда собрались все приглашенные, Суворов заговорил. Голос его звенел от сдерживаемого волнения, энергичная речь электризовала слушателей. Он сделал краткий обзор Итальянской кампании, перечислил все предательские происки австрийцев, обрисовал старания удалить его из Италии. Он осудил преждевременное выступление из Швейцарии эрцгерцога Карла, приведшее к поражению Корсакова, и с горечью упомянул о роковой потере пяти дней в Таверно.
- Теперь мы среди гор,- подвел он итоги,- окружены неприятелем, превосходным в силах. Что предпринять нам? Идти назад - постыдно; никогда еще не отступал я. Идти вперед, к Швицу - невозможно: у Мacсены свыше шестидесяти тысяч, у нас же нет и двадцати. К тому же мы без провианта, без патронов, без артиллерии. Помощи нам ждать не от кого... Мы на краю гибели... Одна остается надежда: на бога да на храбрость и самоотвержение моих войск. Мы русские! Мы все одолеем!
На следующий день был отдан приказ по войскам о выступлении в дальнейший поход.
Багратион выступил с авангардом в направлении на Гларис. За ним следовала дивизия Швейковского. Корпус Розенберга оставался в Муттене удерживать приближавшегося со стороны Швица неприятеля.
Переход Суворова через хребет Паникс. С картины художника Коцебу.
Массена обладал крупным превосходством в силах. Но произведенный им натиск не увенчался успехом. Полки Апшеронский (Милорадовича) и Азовский (Ребиндера) совместно с казаками Грекова опрокинули французов и гнали их на расстоянии четырех верст. С утреннею зарею Массена опять повел атаку - и снова неудачно. Безостановочно преследуемые русской пехотой, французы в беспорядке отхлынули обратно и устремились на мост через протекавшую поблизости от Муттена речку Муотту. Мост оказался забитым бежавшими французскими солдатами, всадниками, зарядными ящиками и орудиями. Возникла ужасная давка, в результате которой боковое ограждение было сломано, и люди десятками падали в реку. Казаки преследовали беглецов до самого Швица. Это была редкая в военной истории победа изможденных войск над гораздо более многочисленными, свежими силами противника. Она показала, что суворовской армии было незнакомо уныние и что боевой дух ее оставался непоколебимым.
Во время этого поразительного боя было взято в плен много французов. Среди них был, между прочим, генерал Лекурб, командовавший французами у Сен-Готарда и Чортова моста. Несмотря на тяжелое положение русской армии, пленные французы, разделив поневоле все дальнейшие мытарства русских, были выведены Суворовым из Швейцарии и обменены на пленных, находившихся в руках французов. Отпуская Лекурба, фельдмаршал, всегда уважавший в противнике храбрость, спросил:
- У вас есть жена?
- Есть,- отвечал Лекурб.
- Тогда передайте ей эту розу, - и, сорвав цветок, он протянул его французскому генералу.
Лекурб до конца жизни хранил этот дар Суворова 204.
Задача арьергарда была, таким образом, блестяще выполнена, и он смог следовать за ушедшей к Гларису армией. Желая оторваться от противника, Розенберг прибег к хитрости: он послал магистрату Швица распоряжение приготовить на 2 октября продовольствие для 12 тысяч русских, которые якобы войдут в город. Массена, разумеется, тотчас узнал об этом и весь день ожидал приближения русских, в то время как Розенберг тихо снялся с бивака и пошел к Гларису 205.
После панического отступления Линкена Гларис был занят французской дивизией Молитора. Отряд Багратиона храбро атаковал французов, но условия местности и здесь представляли огромные выгоды для обороны. Ночь застала русских у подножия укрепленной горы; они лежали в снегу, не имея даже хвороста, чтобы разжечь костры. В это время подошли главные силы. Прибывший с ними Суворов отыскал Багратиона и стал убеждать его сделать еще усилие. Багратион взял егерский полк и четыре батальона гренадер и, пользуясь густым туманом, пошел в обход неприятельского расположения. Добравшись по скалам в кромешной тьме до противника, солдаты бросились в штыки. Многие в темноте срывались с кручи и гибли на дне ущелья. В это время дивизия Швейковского возобновила фронтальнуюатаку. Комбинированный удар принудил французов отступить; с помощью прибывших подкреплений они оттеснили было русские войска, но те снова обратили их в бегство. Некоторые пункты по шести раз переходили из рук в руки.
В конце концов Гларис остался за русскими. Там нашлись кое-какие запасы продовольствия, и войска впервые за много дней получили горячую пищу. Через три дня, 4 октября, подошел арьергард Розенберга, Измученная, но все еще грозная армия могла двигаться дальше. Но куда?
Первоначальный план - соединиться в Гларисе с Линкеном и пройти затем к Саргансу, где расположились остатки корпуса Готце, оказывался несостоятельным: Линкена и след простыл, а на пути в Саргане стояла армия Массены. В иных условиях Суворов не задумался бы напасть на Массену, но у русских совершенно иссякли патроны, войска были голодны и оборваны. Генерал Ребиндер ходил в ботфортах без подошв, обернув ступни ног кусками сукна, чтобы хоть немного предохранить ноги от холода и острых камней; солдаты не имели и этого.
Вновь созванный военный совет постановил уклониться от дальнейших боев и, стремясь лишь к сохранению армии, повернуть на юг, в долину Рейна, на Иланц. Там, соединившись с Корсаковым и стянув артиллерию, можно было возобновить кампанию.
Оставив в Гларисе на великодушие французов тяжело больных, армия Суворова в ночь на 5 октября начала свой последний переход в Альпах.
Путь, предстоявший русским войскам, был еще труднее, чем все прежние переходы. Надо было перебраться через снеговой хребет Рингенкопф (Паникс). Узкая тропинка, кружившая по краям отвесной кручи, сделалась совсем непроходимой из-за неожиданно выпавшего в горах снега. Этот внезапный снегопад явился тяжелым завершением тех невзгод, которые преследовали армию во все время Швейцарского похода.
Пока Багратион прикрывал под Гларисом движение главных сил, выдерживая без патронов и без снарядов ожесточенные атаки французов, авангард Милорадовича начал страшный подъем на Паникс. Теперь нечего было и думать перетащить артиллерию; оставшиеся 25 орудий были сброшены в пропасть либо зарыты в землю. Около 300 вьюков с продовольствием пропало из-за невозможности удержать скользивших по обледенелому снегу мулов и лошадей.
"Горы, которые мы переходили всплошь, то спускаясь, то поднимаясь, - писал Я. И. Старков, один из участников этого последнего перехода суворовской армии, - были ужасно высоки, обрывисты, с глубокими пропастями... Сырой, густой туман обнимал нас. Дождь и снег сыпьмя осыпали, и холодный, резкий ветер валил с ног... Но двигались быстро, бодро и без малейшего ропота. Александр Васильевич был на своей старой лошади верхом, на казачьем седле; в синем плаще старом, ветротленном; у форменной шляпы поля были опущены".
Памятник сподвижникам Суворова в Швейцарии, у Чортова моста. Открыт 14 сентября 1898 года.
Чем выше, тем труднее было идти; местами приходилось ползти на четвереньках по обледенелой, гладкой коре. Все проводники разбежались, и войска шли, проваливаясь часто в снежные сугробы. Вьюга заметала все следы, так что каждому человеку приходилось самому искать точку опоры. Срываемые бурей камни с грохотом неслись в бездну, увлекая нередко людей. Каждый неверный шаг стоил жизни. Споткнуться - значило умереть.
Суворов с горевшими от лихорадки глазами ехал среди солдат, дрожа от порывов ветра в своем легком плаще.
- Ничего, ничего,- повторял он,- русак не трусак, пройдем.
Два казака вели под уздцы его лошадь. По словам очевидца, фельдмаршал порывался пойти пешком, но его телохранители молча придерживали его в седле, иногда с хладнокровием говоря: "Сиди!" - и Суворов покорно подчинялся им.
Так взобрались на вершину Паникса.
Ни одна тропинка не вела вниз - только крутые, обледенелые обрывы. Передние, попробовавшие спуститься, почти все погибли. Не было ничего, за что можно было бы удержаться при падении, - ни деревца, ни кустика, ни даже выступающего утеса.
Стояла такая стужа, что руки и ноги не повиновались; много солдат замерзло.
Тогда кому-то пришла в голову мысль сесть на край пропасти и покатиться в мрачную бездну. Тысячи людей последовали этому примеру. Прижимая к телу ружья, солдаты и офицеры неслись в пропасть. Уцелевших лошадей таким же манером сталкивали вниз. "Сие обстоятельство,- говорит участник похода Грязев, - действительно зависело от случая: иные оставались безвредны, но многие ломали себе шеи и ноги и оставались тут без внимания со всем багажом своим".
К полудню 7 октября армия, перебравшись таким путем через хребет, собралась в деревне Паникc, а вечером прибыла в Иланц. Из 20 тысяч человек, выступивших в Швейцарию, в Иланц пришли 15 тысяч: 10 тысяч боеспособных пехотинцев и казачьи части.
Учитывая невероятные трудности похода, надо признать потери в 5 тысяч человек не очень большими, особенно, если вспомнить, что французы понесли больший урон.
Швейцарский поход был закончен.
- Орлы русские облетели орлов римских, - с гордостью произнес Суворов, оглядывая оборванных исхудалых, но попрежнему бодрых солдат.
В своей брошюре "По и Рейн" Энгельс охарактеризовал переход через Панике как самый выдающийся из всех современных альпийских переходов.
В донесении Павлу I Суворов писал о швейцарском походе:
"Я был отрезан и окружен, ночь и день мы били противника с фронта и тыла, захватывали у него его орудия которые приходилось сбрасывать в пропасть за недостатком перевозочных средств, и он понес потери в четыре раза больше, чем мы. Мы прорвались повсюду, как победители".
Следует отдать должное предусмотрительности Суворова; избрав смелый вариант похода, он все время обеспечивает себе возможность отхода в долину Верхнего Рейна, если бы обстоятельства сложились неблагоприятно. Сперва Розенберг идет вправо, затем Суворов посылает Ауфенберга на соединение с Линкеном. И в конце концов фельдмаршал увел туда свои войска, причем противник не смог серьезно помешать ему.
Беспримерные дни этого похода были грозным испытанием и для полководца и для русской армии. Испытание это было выдержано блестяще. Эта кампания показала, что сила духа русского солдата, его энергия и упорство так велики, что он способен одолеть самые невероятные препятствия: физические лишения, суровую природу и сильнейших врагов.
Смерть Суворова
В часы, когда Суворов, ежась от стужи, пробирался над провалами Паникса, его мысль неустанно работала над планом новой кампании. Прямо с Паникса он отправил эстафету эрцгерцогу Карлу о том, что готовснова предпринять наступление, если австрийцы поддержат его войсками, продовольствием и боевым снаряжением. Несколько дней спустя он послал эрцгерцогу конкретный план наступления, но, не дождавшись ответа, резко изменил свои намерения. До него дошли сведения о чрезвычайном обострении отношений между Веной и Петербургом: Павел сообразил, наконец, к чему привела русскую армию двуличная политика ее союзников; были запрещены молебны об австрийских победах, курьерам к Суворову приказано ездить, не заезжая в Вену, и т. п. Суворову император прямо писал: "Главное - возвращение ваше в Россию и сохранение ее границ".
Быть может, острое чувство горечи от безрезультатности Швейцарского похода побудило бы фельдмаршала все-таки возобновить военные действия, чтобы вытеснить французов из Швейцарии. Он составил в октябре записку на этот счет. Записка осталась неоконченной, но смысл ее ясен: надо сперва занять позиции, на которых стояли войска Корсакова и Готце, а затем предпринять наступление 206. Обязательным условием для этого он считал активное участие армии эрцгерцога Карла.
Но его переговоры с австрийцами приняли весьма неблагоприятный оборот. Эрцгерцог не желал в точности сообщить, какое количество солдат он выставит в помощь Суворову, и вообще так повел дело, что созванный фельдмаршалом военный совет единогласно решил: "Кроме предательства ни на какую помощь от цесарцев 207 нет надежды; чего ради наступательную операцию не производить".
30 октября 1799 года суворовская армия соединилась с остатками корпуса Римского-Корсакова. Войска расположились на отдых близ Боденского озера. Австрийцы прилагали все усилия, чтобы договориться о новой кампании. Однако Суворов отклонил предложение о свидании с эрцгерцогом, пояснив графу Толстому, что "юный эрцгерцог Карл хочет меня обволшебить своим демосфенством"; переписка же обоих главнокомандующих от раза к разу приобретала все более раздраженный тон.
По поводу одного замечания эрцгерцога о военном искусстве Суворов отозвался: "Суворов разрушил современную военную теорию, потому правила искусства принадлежат ему". Иногда он допускал в письмах к эрцгерцогу явно обидные, даже оскорбительные выражения.
Антагонизм между русским и австрийским генералитетом достиг высшей точки. Дошло до того, что на балу у Аркадия Суворова великий князь Константин выгнал явившуюся группу австрийских офицеров. Поведение фельдмаршала отражало в этом смысле господствовавшие в армии настроения.
Происшедшие события кое-чему научили даже Павла. Бесцеремонное хозяйничанье австрийцев в Италии, приведшее к восстанию в Турине, начатые Веной тайные переговоры с Францией о заключении сепаратного мира, преждевременный уход эрцгерцога из Швейцарии - все это в конце концов пересилило желание Павла прослыть "спасителем Европы". В октябре он в решительных выражениях известил императора Франца о разрыве союза между Россией и Австрией.
Суворову было предписано начать приготовления к обратному походу в Россию. Чтобы не зависеть при этом от Австрии, ему предписывалось занять деньги у баварского курфюрста и оплачивать отныне все услуги австрийцев.
К прекращению войны Суворов отнесся двойственно: с одной стороны, он был доволен, что русская армия не будет больше таскать из огня каштаны для Австрии и Англии; но вместе с тем он жалел, что героическая кампания 1799 года кончается ничем, что неприятелю не нанесен решительный удар. С обычной своей прозорливостью он предвидел, что французы, которых он вытеснил из Италии, вновь распространятся далеко за пределы своих границ.
- Я бил французов, но не добил. Париж - мой пункт. Беда Европе! - говорил он 208.
Эту идею Суворов развивает неоднократно. 15 ноября он сообщает Растопчину о выступлении войск на родину и присовокупляет, что императору Павлу "колико утешно было бы знать нас под кровлею уже в стороне Лиона, если бы подьячество и мантуанский педантизм не помешали" 209 (т. е. интриги и осада Мантуи).
26 ноября русские войска выступили в обратный путь, но под влиянием Англии император Франц прислал Суворову отчаянный рескрипт, убеждая повременить с уводом армии и обещая неограниченную поддержку в случае возобновления войны. Суворов ответил австрийскому посланцу:
- Я пришел в назначенный день к месту соединения и увидел себя оставленным; вместо того, чтобы найти армию в хорошем порядке и в положении выгодном, я совсем не нашел ее... Над таким старым солдатом, как я, можно посмеяться только один раз; но он был бы слишком глуп, если бы позволил сделать это с собою в другой раз.
Австрийский генерал граф Эстергази, тщетно растративший все свое красноречие в попытках переубедить Суворова, воскликнул, уезжая:
- Что за человек! Он столько умен и сведущ, сколько велик как полководец. Я ничего не могу у него добиться.
Австрийскому императору Суворов ответил, что не может остановить войска без нового повеления, и в заключение дал австрийцам совет:
- Если хотите воевать с Францией, воюйте хорошо, ибо плохая война - смертельный яд... Первая великая война с Францией должна быть также и последней.
Впрочем, он не обманывался насчет того, как будут сражаться австрийцы. С обычной проницательностью он писал, предвидя события 1800 года: "Они храбры, я их испытал и оставлю армию победительнее Евгеньевой 210, но без меня их же побьют".
В письме Растопчину, писанном в это время, Суворов подчеркивал, что, несмотря на интриги Тугута, он старался сохранить с австрийцами хорошие отношения. Главный упрек его по адресу австрийцев все тот же: что они помешали ему закончить кампанию взятием Парижа. "Ответ мой на все козни есть тот: я сердился, что недоразумение было мне препоною гулять давно во Франции, как гулял в Италии" 211.
Одновременно с резким ухудшением отношений между Россией и Австрией обострились и отношения с Англией (в связи с поражением посланного Павлом I семнадцатитысячного отряда генерала Германа; этот отряд должен был действовать совместно с англичанами в Голландии, и Павел считал, что разгром его произошел отчасти по вине англичан).
Немалое влияние оказал и происшедший во Франции переворот (9 ноября 1799 г.), в результате которого власть перешла к Бонапарту, объявившему себя первым консулом.
Под влиянием всего этого Павел резко изменил курс своей внешней политики.
Он вступил в переговоры с Бонапартом, видя в нем "восстановителя порядка", и порвал с Англией.
В начале января 1800 года Суворов получил собственноручное письмо императора, в котором объявлялось, что "обстоятельства требуют возвращения армии в свои границы..."
26 января армия двумя колоннами вступила в Россию.
Сохранились сведения, что, вернувшись из Швейцарии, Суворов очень тревожился о том, как будет воспринято безрезультатное окончание похода, не умалит ли оно его полувековой военной славы. Но опасения его были напрасными. Было ясно до очевидности, в чем крылась действительная причина неудачных результатов похода, а проявленные им самим и всей армией необыкновенные стойкость и мужество только укрепили за Суворовым и его войсками мировую славу.
Павел присвоил Суворову чин генералиссимуса всех российских военных сил и посылал ему необычайно дружеские письма. "Извините меня, что я взял на себя преподать вам совет...", "Приятно мне будет, если вы, введя в пределы российские войска, не медля ни мало, приедете ко мне на совет и на любовь", "Сохраните российских воинов, из коих одни везде побеждали, оттого что были с вами, а других победили, оттого что не были с вами", - такими фразами пересыпаны письма императора Суворову в этот период.
Русское общество восхищалось подвигами престарелого полководца, который, как писал Шишков,
Европейские государства соперничали в выражении внимания и восхищения Суворову. Австрийский император - не без больших, правда, дебатов в гофкригсрате - прислал ему большой крест Марии-Терезии; баварский курфюрст, саксонский курфюрст, сардинский король осыпали его наградами. Курляндская принцесса была помолвлена с Аркадием Суворовым. В общем хоре восхвалений слышались и голоса англичан, хотя было много оснований усомниться в их искренности. Лорд Нельсон в письмах уверял Суворова: "в Европе нет человека, который бы любил вас так, как я".
Русский посол в Лондоне Воронцов уведомлял, что в Англии имя Суворова "произносится не иначе, как с энтузиазмом".
Лорд Гренвиль заметил: "Именно так следовало бы вести войну повсюду", и, касаясь полученных сведений о новых происках Австрии, добавил: "а не парализовать политическими интригами храбрую армию, которая горит желанием помериться с врагом".
В этом звонком хоре слышались, правда, и другие голоса. Массена напечатал хвастливую реляцию, в которой силился изобразить русскую армию уничтоженной им; во Франции выпускались пасквили и памфлеты против старого полководца. Суворов опубликовал веское опровержение реляции Массены, а пасквили читал с удовольствием и справлялся, нельзя ли переиздать эти "бранные бумажки".
Все признавали Суворова великим полководцем, отмечая, что он не был побежден ни в одном крупном сражении; что под Рымником он с 25 тысячами человек победил до 100 тысяч, под Козлуджи с 8 тысячами разбил 40 тысяч, а под Треббией с 22 тысячами победил 33 тысячи.
В юношеских мечтах своих Суворов видел такую славу. Но она пришла очень поздно: он чувствовал уже холодное дыхание смерти, воспоминания его хранили тяжкий груз обид и несправедливостей, которым он не раз подвергался в своей жизни.
Все же он был в это время жизнерадостен и подвижен. Январь 1800 года он провел в Праге 212. В последний раз ему удалось превозмочь болезнь, и он часами играл в жмурки, в фанты, в жгуты, внося в эти игры мальчишеский задор. Но под личиной веселья он таил тяжелые предчувствия. Однажды он заставил отвезти себя к гробнице Лаудона 213, долго стоял там и, глядя на длинную латинскую эпитафию, в задумчивости промолвил:
- Зачем это? Когда меня похоронят, пусть напишут просто: "Здесь лежит Суворов".
Ко дню выступления русских войск из Чехии в Россию он почувствовал себя нездоровым. В Кракове он сдал командование Розенбергу и поехал вперед. Прощание с войсками было тяжелым. Полководец не мог произнести ни одного слова из-за подступивших к горлу рыданий. Солдаты безмолвствовали, понимая, что в последний раз видят Суворова.
Он еще был жив, но имя его уже стало достоянием легенд. Идя в поход, солдаты пели:
Справедливость в то время солдаты видели редко, и потому такой искренностью дышали слова их песни:
А сам полководец, слабея с каждым днем, медленно приближался к Петербургу. Ему было известно, что для встречи его выработан торжественный церемониал: придворные кареты будут высланы в Нарву, въезд в столицу будет ознаменован пушечной пальбой и колокольным звоном, в Зимнем дворне приготовляются апартаменты для него. Все это тешило старика, поддерживало его дух, который, как всегда, был главной опорой его против болезни.
Тем не менее пришлось отсрочить приезд в Петербург. Суворову стало хуже, и его совсем больного привезли в Кобрино. Император немедленно отправил к нему лейб-медика Вейкарта. Суворов лечился по-обычному неохотно.
- Мне надобны деревенская изба, молитва, баня, кашица да квас,- говорил он полушутя, полусерьезно, - ведь я солдат.
- Вы генералиссимус,- возражал Вейкарт.
- Так, да солдат с меня пример берет...
В глубине души он не верил уже в свое выздоровление. Однажды, когда его поздравили со званием генералиссимуса, он тихо сказал:
- Велик чин! Он меня придавит! Не долго мне жить...
Немного погодя, когда в состоянии его здоровья наступило некоторое _ улучшение, он сообщил Фуксу: "Тихими шагами возвращаюсь я опять с другого света, куда увлекала меня неумолимая фликтена 214 с величайшими мучениями".
Болезнь Суворова, которую он называл фликтеной, развилась на почве перенапряжения и полного истощения всех сил организма. Словно все раны и лишения трудной семидесятилетней жизни давали себя знать. Сказывалось и то, что полководец всегда при всех своих недомоганиях был предоставлен только себе. Отчасти он сам был виноват в этом, но еще больше те, кто мог и должен был заботиться о его здоровье, но не проявлял к этому никакого желания. Теперь, на склоне своих дней, Суворов понял, в числе многих других, и эту горькую истину. В марте он писал Хвостову: "Надлежит мне высочайшая милость, чтоб для соблюдений моей жизни и крепости присвоены мне были навсегда штаб-лекарь хороший с помощником, к ним фельдшер и аптечка. И ныне бы я не умирал, есть ли бы прежде и всегда из них кто при мне находился: но все были при их должностях". Сетования старого полководца были не напрасны: лечили его, повидимому, не очень хорошо. Седьмого марта он писал из Кобрина Растопчину: "Уже по болезни я не столько смертен (т. е. не угрожает смертельный исход. - К. О.), но по несносному от ее страданию и необходимому мучению от врачебства" 215.
Дошедшие до предела нервность и раздражительность делали Суворова нелегким пациентом. Вейкарт с трудом переносил его вспышки и резкие замечания. Единственно, что поддерживало больного, - это известия о приготовлении к триумфальной встрече его. И вот тут дворянская Россия нанесла прославившему ее полководцу последний безжалостный удар.
20 марта 216 император Павел отдал повеление: "Вопреки высочайше изданного устава, генералиссимус князь Суворов имел при корпусе своем, по старому обычаю, непременного дежурного генерала, что и дается на замечание всей армии". В тот же день Суворову был отправлен рескрипт: "Господин генералиссимус, князь Италийский, граф Суворов-Рымникский! Дошло до сведения моего, что во время командования вами войсками моими за границею имели вы при себе генерала, коего называли дежурным, вопреки всех моих установлений и высочайшего устава; то и, удивляясь оному, повелеваю вам уведомить меня, что вас понудило сие сделать".
Суворов получил этот рескрипт по дороге в Петербург; незадолго перед этим Вейкарт разрешил ему выехать, хотя и с соблюдением предосторожностей; лошади медленно влекли дормез, где на перине лежал больной полководец. Новая, нежданная опала потрясла его, В нем ослабел импульс к жизни, болезнь начала заметно прогрессировать.
В то время как первая опала подготовлялась императором исподволь и многими предугадывалась, теперешняя была совершенно неожиданна. До последнего момента Павел ничем не проявлял своих намерений. Его письма больному генералиссимусу полны заботливости и внимания. Последнее из этих писем датировано 29 февраля; в нем император выражает надежды, что посланный им лейб-медик сумеет поставить на ноги Суворова. Затем наступил трехнедельный перерыв, и 20 марта - внезапный рескрипт. Больше того: даже столь проницательный и ловкий придворный, как Растопчин, все время оставался в неведении о назревавшей перемене в отношении Павла к тому, про кого он еще недавно сказал:
- Я произвел его в генералиссимусы; это много для другого, а ему мало: ему быть ангелом.
16 марта Растопчин отправил Суворову свое очередное письмо:
"Желал бы я весьма, чтобы ваше сиятельство были сами очевидным свидетелем радости нашей при получении известия о выздоровлении вашем". Даже этот верный подголосок Павла не подозревал того, что произойдет через три дня.
Повод к новой немилости был так же ничтожен, как и в 1797 году, но, как и тогда, причина лежала глубже. Осыпая наградами и комплиментами прославлявшего его полководца, Павел втайне питал к нему прежнее недоверие и неприязнь. Один характерный факт ярко иллюстрирует это: даровав Суворову княжеский титул, император не разрешил именовать его "светлостью". 22 ноября 1799 года Павел I дал повеление генералу от инфантерии Беклешеву: "Быв известен, что многие ошибаются в титуле генералиссимуса князя Италийского, называя его светлостию, хотя никогда нами оным не был пожалован, то повелеваю вам взять ваши меры, дабы никому не были даваемы титла, нами не утвержденные".
Суворов остался "сиятельством", хотя при возведении в княжеское достоинство Безбородко и Лопухина было добавлено: "с титулом светлости". С окончанием войны упорное недоброжелательство к Суворову, не сдерживаемое более обстоятельствами момента, вспыхнуло с прежней силой. Павел ни одной минуты не думал, что генералиссимус сделается теперь покорным проводником его взглядов и его системы. Командуя войсками, Суворов, конечно, расстроил бы всю, с таким трудом создававшуюся Павлом, военную организацию. Этого император не мог допустить. Он предпочитал вызвать изумление Европы и скрытое возмущение всей страны, чем поступиться прусской муштровкой.
Тот факт, что корпуса Римского-Корсакова и Германа, в которых незыблемо соблюдался устав Павла I, были наголову разбиты, а полки Суворова, не выполнявшие этого устава и вообще обученные совершенно по-другому, одержали блистательные победы, еще больше раздражал императора.
Через несколько дней после указа об опале Суворова император издал следующий приказ, относившийся к вернувшейся из похода суворовской армии:
"...Во всех частях сделано упущение; даже и обыкновенный шаг ни мало не сходен с предписанным уставом".
Один историк справедливо вспомнил по поводу этого последнего приказа упрек русскому корпусу в Мобеже в 1814 году насчет недостаточно четкого шага и ответ М. Воронцова, что это тот самый шаг, которым русская армия дошла до Парижа.
Раз было принято решение, нетрудно было найти предлог. Собственно говоря, таких предлогов всегда было более чем достаточно: австрийцы всячески порочили полководца, обвиняя его в нелояльном к ним отношении, а недруги Суворова из среды павловского окружения постоянно восстанавливали против него императора, приписывая ему почти все военные и политические неудачи.
Наконец, даже в суворовской армии имелись клевреты государя, старательно подбиравшие все факты, могущие служить во вред полководцу. К числу их нужно прежде всего отнести агента Тайной экспедиции Фукса. В августе 1799 года племянник Суворова князь Андрей Горчаков писал из Италии Хвостову: "Если бы вы поговорили с генерал-прокурором, что находящийся здесь г. Фукс вдруг теперь зачал себе задавать тоны, теряя уважение к фельдмаршалу и к его приказаниям, выискивает разные привадки и таковые, что государь, получа от него какие-нибудь ложные клеветы, может приттить в гнев". Таким образом, со всех сторон вокруг полководца плелась паутина интриг.
И если из массы верных и вовсе неверных фактов, которые исподтишка вменялись в "вину" Суворову, было выделено назначение дежурного генерала, то с таким же успехом можно было придраться и по любому другому поводу.
Суворов, несмотря на его частые расхождения с образом действий правительства, подымавшиеся до высот серьезной принципиальной оппозиции против опруссачивания армии, оставался приверженцем монархического режима. Но он мечтал об ином, о просвещенном и гуманном режиме.
- При споре, какой образ правления лучше, надобно помнить, что руль важен, а важнее рука, которая им управляет, - произнес он однажды.
Фукс рассказывает весьма любопытный эпизод. Одного унтер-офицера, совершившего военный подвиг, Суворов представил к производству в офицеры. Из Петербурга пришел отказ с указанием, что унтер не является дворянином и не выслужил срочных лет. Суворов был весь день мрачен и вечером со вздохом сказал:
- Дарование в человеке есть бриллиант в коре; надобно показать его блеск. Талант, из толпы выхваченный, преимуществует перед многими другими. Он всем обязан не случаю, не старшинству, не породе, а самому себе... О, родимая Россия! Сколько из унтеров возлелеяла ты героев!
Порядки той монархии, которую Суворов видел перед собой, знамена которой он покрывалславой, феодально-чиновничьей монархии Екатерины и тем более Павла, вызывали в нем резкий протест, но самую сущность монархии как системы, как политического и социального строя он не подвергал сомнению. И новую немилость императора он воспринял как тяжкий, незаслуженный, но непреоборимый удар.
20 апреля, в глухую полночь, Суворов медленно въехал в Петербург. Никто не встретил его. Для официальных кругов не было больше увенчанного лаврами великого полководца; они видели в нем только нарушителя императорского указа. Павел I, запретивший полководцу въехать днем, чтобы не произошло стихийной овации, запретил даже писать в газетах об его прибытии.
Карета с больным генералиссимусом добралась до Крюкова канала, где помещался дом Хвостова. Суворов с трудом дошел до своей комнаты и в полном изнеможении упал на постель. В это время доложили о приезде курьера от императора. Больной оживился, велел позвать его. Вошел Долгоруков и сухо сообщил, что генералиссимусу князю Суворову воспрещается посещать императорский дворец.
С этого дня началась последняя битва Суворова с неуклонно приближавшейся к нему смертью. Он изредка еще вставал, пробовал заниматься турецким языком, беседовал о военных и политических делах, причем ни разу не. выражал жалоб по поводу своей опалы. Но память изменяла ему: он с трудом припоминал имена побежденных им генералов, сбивался в изложении Итальянской кампании (хотя ясно помнил турецкие войны), часто не узнавал окружающих. Разум его угасал. От слабости он иногда терял сознание.
Через два дня после прибытия Суворова в Петербург император распорядился отобрать у него адъютантов. Лишь немногие осмелились посетить умирающего героя. Время от времени наезжали с официальными поручениями посланцы от Павла: понимая, что дни полководца сочтены, он проявил к нему скупое, лицемерное участие. Однажды император прислал Багратиона справиться о здоровье полководца. Суворов долго всматривался в своего любимца, видимо не узнавая его, потом взгляд его загорелся, он проговорил несколько слов, но застонал от боли и впал в бредовое состояние.
Жизнь медленно, словно нехотя, покидала истерзанное тело. Неукротимый дух все еще не хотел признать себя побежденным. Приезжавший врач, тогдашняя знаменитость, Гриф поражался этой живучести. Как-то Горчаков сказал умирающему, что до него есть дело. С Суворовым произошла мгновенная перемена.
- Дело? Я готов, - произнес он окрепшим голосом.
Но оказалось попросту, что один генерал желал получить пожалованный Суворов снова в унынии откинулся на подушки. По целым часам он лежал со сжатыми челюстями и закрытыми глазами, точно пробегая мысленным взором всю свою трудную жизнь.
Смерть подступала все ближе. На старых, давно затянувшихся ранах открылись язвы; началась гангрена. Суворов метался в тревожном бреду. С уст его срывались боевые приказы. И здесь не покидали его призраки последней кампании. В забытьи, при последних вспышках сознания, он исправлял ошибки австрийцев, совершал поход на Геную. В исступленном усилии он прошептал:
- Генуя... Сражение... Вперед...
Это были последние слова Суворова. Он еще судорожно дышал, ведя свою последнюю борьбу. Во втором часу по полудни 6 мая 1800 года его дыхание прервалось на полувздохе...
Весть о кончине Суворова произвела огромное впечатление. Толпы народа теснились перед домом Хвостова; многие плакали.
Державин посвятил Суворову прочувственное стихотворение "Снигирь":
Особенно велико было горе старых "чудо-богатырей" - фанагорийцев, апшеронцев, суздальцев, проделавших вместе с Суворовым легендарные походы.
Но приходилось таиться: дворянско-крепостническая павловская Россия мстила полководцу даже после его смерти. В официальном правительственном органе "Петербургских ведомостях" не было ни единым словом упомянуто ни о смерти, ни о похоронах генералиссимуса.
Павел приказал похоронить тело Суворова в Александро-Невской лавре. Похороны были назначены на 11 мая; император перенес их на 12 мая.
Толпы народа провожали останки полководца; почти все население Петербурга собралось здесь. Это не были праздные зеваки; по свидетельству очевидцев, на всех лицах была написана неподдельная скорбь. И тем ярче бросалось в глаза, что в грандиозной торжественной процессии не участвовали ни придворные, ни сановники.
Воинские почести повелено было отдать рангом ниже: как фельдмаршалу, а не как генералиссимусу. В погребальной церемонии участвовали только армейские части. Гвардия назначена не была будто бы вследствие усталости после недавнего парада.
В десятом часу утра гроб с останками великого русского полководца был вынесен из дома, водружен на катафалк и медленно двинулся посреди расставленных шеренгами батальонов и плотных масс народа.
Последний переход Суворова... Лица солдат как бы окаменели...
На катафалке, на бархатных подушках, разложены ордена умершего полководца: Андрея Первозванного, Георгия I, II и III степеней, Владимира I степени, Иоанна Иерусалимского; прусские: Черного орла, Красного орла и "За доблесть"; австрийский - Марии-Терезии; баварские: Золотого льва и Губерта; сардинские: Благовещения, Маврикия и Лазаря; польские: Белого орла, святого Станислава; французские: Кармельской богородицы, святого Лазаря...
...Отгремели артиллерийские и ружейные салюты. Над прахом Суворова легла тяжелая каменная плита. Суворов - герой, столько раз бесстрашно глядевший в глаза смерти, Суворов - человек своего века и своей страны - окончил свой жизненный путь.
Полководческое искусство Суворова
Материалы, касающиеся истории моей военной деятельности, так тесно связаны с историей моей жизни вообще, писал Суворов одному из своих биографов, служившему в его войсках, графу Цукато, что оригинальный человек и оригинальный воин не могут быть отделены друг от друга, если образ того или другого должен сохранить свой действительный оттенок.
Этим замечанием Суворова необходимо руководствоваться при оценке его как полководца. В европейской истории не было более полного и цельного типа военного человека, чем Суворов. "Все его личные качества, свойства, понятия, привычки, потребности, - говорит один историк, - все было тщательно выработано им самим и применено именно к потребностям военного дела, которое с детских лет играло первенствующую роль в его жизни и руководило им".
В области военного искусства Суворов далеко oпередил свою эпоху. Связанный ревнивой опекой завистливых, неспособных начальников; не имевший возможности вести кампании так, как ему хотелось бы; стоявший всю жизнь, по его собственному выражению, "между двумя батареями: военной и дипломатической", - Суворов тем не менее проявил во всем блеске свой военный гений.
В деятельности Суворова отчетливо проявилась глубокая народность русского военного искусства.
Как уже отмечалось русская армия времен Суворова отличалась от подавляющего большинства других армий тем, что была в основном однородна по своему национальному составу. Она рекрутировалась в своей массе из великорусского крестьянства; наемных войск в ней не было вовсе. Во всех прочих армиях иноземные войска играли огромную, иногда решающую роль. В армии прусского короля Фридриха II в 1768 году из 160 тысяч человек было 90 тысяч иностранцев.
Преимуществом русской армии являлось и то, что она пополнялась путем рекрутских наборов (впервые введенных Петром I), а не посредством принудительной вербовки, как в большинстве западноевропейских стран. Правда, и рекрутская система имела ряд отрицательных сторон - хотя бы то, что в ней с исключительной резкостью проявлялось социальное неравенство, но все-таки это был гораздо более организованный и надежный метод комплектования армии, чем насильственная вербовка.
Национально однородная армия была, конечно, несравненно выше в моральном отношении, чем армия, ядром которой являлись иноземные наемники.
Весь ход истории России способствовал тому, что идея защиты отечества проникла до самых глубоких недр русского народа, вынужденного постоянно отражать нападения внешних врагов. Это исторически сложившееся патриотическое самосознание, наряду с однородным национальным составом солдат и с более прогрессивным способом комплектования, давало русской армии XVIII столетия огромные преимущества. Но они пока еще были потенциальными, их нужно было реализовать.
Суворов прямой продолжатель новаторов русского военного искусства: Петра I и Румянцева. Он усмотрел в своей армии богатырские возможности, таившиеся под спудом всевозможных неустройств и непорядков. Всем помехам он объявил решительную борьбу. А дремлющим силам, скрытым возможностям Суворов искусно дал выход - создал свою военную школу, обучил и воспитал войска, равных которым по боевым качествам в то время не существовало.
Особенности русской армии, как армии, проникнутой национальным духом великого народа, позволили Суворову коренным образом пересмотреть общепринятые для того времени взгляды на теорию и практику военного искусства. В чем заключались эти взгляды?
Характер армий, с которыми приходилось иметь дело западноевропейским полководцам, определил и характер их военного искусства. Ограниченные боевые качества этих армий обусловили ограниченность стратегических целей и робость тактических методов. Преобладание в армии наемных солдат делало чрезвычайно важным вопрос о финансовых ресурсах государства и толкало к естественному выводу, что затяжная война неминуемо приведет к капитуляции той страны, финансовые возможности которой более ограничены. Отсюда проистекал вывод о том, что достаточно вести войну на истощение, не стремясь к уничтожению неприятельской армии.
Магазинное снабжение (то есть система питания войск исключительно при помощи подвозимого войскам провианта из армейских складов, без использования продовольственных ресурсов местного населения) крайне обостряло вопрос о коммуникациях. А это, в свою очередь определяло стремление полководцев посредством сложных маневров "давить" на коммуникации неприятеля, потому что в большинстве случаев достаточно было одной угрозы нарушить снабжение армии, чтобы неприятель отступил. По той же причине полководцы почти никогда не рисковали далеко углубляться в территорию врага.
Неуверенность в личном составе армии, боязнь дезертирства (из-за отсутствия моральных стимулов у наемных солдат) побуждали избегать рискованных боевых действий, подвергавших суровым испытаниям стойкость солдат.
По мере усовершенствования огнестрельного оружия крепла мысль о том, что именно посредством его легче всего достичь победы и что штыковой бой уже потерял значение. Оформилась линейная тактика, то есть построение войск в две-три линии (без резервов), что позволяло вводить в действие большинство наличных огневых средств - пушки и ружья. В то же время такой боевой порядок давал возможность держать под неослабным надзором солдат, стойкость которых в наемной армии не внушала уверенности.
Главное же, в чем наиболее отчетливо проявлялись воззрения "методической" школы военного дела, был вопрос о сражении. В соответствии со всей системой взглядов этой школы решения стратегических задач следовало добиваться, не прибегая к сражению.
"Без веских причин никогда не начинайте боя", - говорил Фридрих II.
Даже решаясь на крупное сражение, Фридрих оставался верен канонам линейной тактики. К этому его принуждал и характер его армии. А между тем в середине XVIII века достоинства этой тактики уже по меньшей мере равнялись ее недостаткам, так как она лишала армию возможности маневрировать на поле боя. По выражению Энгельса, линейная тактика связывала "армию в целом, как смирительная рубашка" 217.
Особенностью линейного боевого порядка было то, что все отдельные воинские части тесно примыкали одна к другой своими флангами и наступление велось сразу всеми линиями, в условиях строгого равнения солдат по фронту. При подобном боевом порядке войска равномерно размещались тонкой, длинной линией.
Такая растянутость, наряду с необходимостью соблюдать непрерывность и целостность боевого порядка, позволяла вести сражение только на ровной местности и только днем. Помимо того, отсюда вытекала невозможность осуществлять маневр отдельными частями войск: наступление приходилось вести тольковсем фронтом.
Короче говоря, линейная тактика XVIII столетия неизбежно приводила к малой гибкости и малой подвижности войск, к невозможности маневра подразделениями.
Но западноевропейские государства, в особенности Пруссия, крепко держались за этот боевой порядок, потому что он в наибольшей степени обеспечивал контроль над солдатской массой.
Иначе обстояло дело в России. В противоположность наемным солдатам, солдаты русской национальной армии верили, что они сражаются за родину. Поэтому они служили с гораздо большим чувством ответственности, проявляя инициативу, личный почин, неизменно выказывая храбрость и готовность к лишениям.
Это делало возможным применение другой военной системы и другой стратегии, образцы которой дал уже Петр I. В период Семилетней войны заветы Петра были восприняты и успешно развиты рядом русских военачальников (в первую очередь Румянцевым и Салтыковым), тонко учитывавших и хорошо умевших использовать перечисленные выше особенности русской армии.
Под их руководством русские войска сражались не только в линейных боевых порядках, но и в батальонных колоннах, применялся иногда и рассыпной строй. Разнообразие боевых порядков и более высокий моральный уровень русских войск давали возможность вести бой в любой местности (в лесу, в населенных пунктах) притом как днем, так и ночью; это давало также возможность часто применять штыковой бой и, наконец, предоставляло русским военачальникам гораздо большую свободу маневра. Такая армия позволяла командовавшему ею военачальнику ставить гораздо более широкие стратегические цели и осуществлять их гораздо более решительными и действенными способами.
Передовые умы в тогдашней России уясняли себе, что для русской национальной армии закостенелые формы линейной тактики не годятся, что ей открыты такие возможности, которыми не располагает ни одна наемная армия.
Суворов тщательно изучил современное ему военное искусство, связанное с линейными боевыми порядками, и пришел к убеждению, что оно безнадежно устарело. Уже в самом начале своей полководческой деятельности он разрабатывает совершенно новые принципы военного искусства, основанные на особенностях и преимуществах русской армии. Так, например, Суворов считал, что надо активно искать противника, принудить его к сражению, разбить решительным ударом, нанесенным со всей возможной силой, и неотступным преследованием добиться его полного разгрома. Таковы были основные положения суворовской стратегии. Такая стратегия была возможна лишь при наличии у военачальника полной уверенности в своей армии.
Основываясь на своей стратегической системе, Суворов пришел к совершенно новой оценке многих, казалось бы прочно установившихся взглядов на тактическое искусство, на вопросы воинского обучения и воспитания и т. д.
Суворов подверг линейную тактику решительной переоценке, ибо его стратегия требовала максимальной маневренности войск. Правда, уже в XVIII столетии кое-где в Европе делались робкие попытки перейти к рассыпному строю. Но дальше несмелых экспериментов дело не шло. Больше других сделал в этом отношении выдающийся русский полководец Румянцев, с успехом применявший рассыпной строй в Семилетней войне. Но и Румянцев все же основывал боевой порядок на каре. И только Суворов, не пренебрегая, когда было нужно, ни рассыпным строем, ни каре, ни линией, решительно стал строить войска в колонны, эшелонируя 218 их в глубину и выделяя часть сил в резерв 219.
Далее совсем по-иному предстал вопрос о роли в бою солдат и офицеров и в связи с этим о задачах воспитания войск.
Фридрих II считал, что нужно избегать рукопашного боя, так как "там решает дело рядовой", а как раз на рядового он и не мог положиться. Совершая марш через лес, поле с высокой рожью или по другой местности, где можно легко укрыться, прусские военачальники заранее оцепляли такие районы пикетами из надежных команд и частей, но тем не менее дезертирство из прусской армии было необычайно велико. Невысоки были тактические качества и прусских офицеров, главная заслуга которых заключалась в том, чтобы, не рассуждая, с тупой исполнительностью повиноваться приказам.
В суворовских войсках, где основой всего была не мертвящая палочная муштра, а разумная дисциплина ("душа наша, мать родная святая дисциплина", - говорили суворовские солдаты), дело обстояло иначе. Здесь можно было положиться на каждого солдата, на каждого офицера, и потому можно было всячески использовать их индивидуальные боевые качества, - иными словами, всемерно развивать их инициативу. Поэтому Суворов объявил беспощадную борьбу "немогузнайству", прививал сообразительность и самостоятельность всем своим подчиненным, начиная с рядового и кончая генералом. На поле боя он требовал от всех воинских чинов умения разбираться в обстановке и действовать сообразно с ней, ставя на первый план не столько успех своей части, сколько осуществление общего замысла боя. При этом он указывал на разумное применение частной инициативы на поле боя в целях лучшего выполнения отданного приказа.
"Я велю вправо, (а) должно влево - меня не слушать. Я велел вперед, ты видишь (что нельзя)... не иди вперед", - столь категорически формулировал Суворов это требование.
"Меня не слушать" - не колебало дисциплину, а усиливало ее требованием инициативы исполнителей. Ибо вся масса мобилизовывалась на сознательное, инициативное, в соответствии со складывающейся обстановкой исполнение приказа Суворова - разбить живую силу врага.
В соответствии со всей стратегической концепцией Суворова огромное значение для него приобрел темп передвижения войск. "Расчет времени есть главное правило ведения войны", - подчеркивал Суворов в плане войны с Турцией 220. В большинстве европейских армий длительные форсированные марши приводили обычно к деморализации войск. Иногда войска отказывались идти в бой после такого марша, ссылаясь на усталость. Им не хватало силы духа, чтобы преодолеть усталость и лишения, связанные с ускоренными переходами. Суворовская армия совершала изумительные по темпам переходы, полностью сохраняя свою высокую боеспособность.
Для иллюстрации приведем некоторые данные. Незадолго до лейтенского сражения (1757) Фридрих II сделал один из самых быстрых своих маршей: 287 верст были пройдены за 16 дней, что дает среднюю суточную скорость в 18 верст. В 1812 году главные силы наполеоновской армии прошли от Немана до Двины 350 верст за 5 недель, войска Даву покрыли расстояние от Вислы до Витебска 650 верст за 8 недель - это составляет средние суточные скорости 10-12 верст.
А вот переходы Суворова. В 1794 году на пути к Крупчицам пройдено 270 верст за 9 переходов без дневок; немедленно после победы при Крупчицах войска совершают тридцативерстный переход к Бресту и с хода штурмуют этот город. Под Фокшанами 50 верст было пройдено за 28 часов, под Треббией - 80 верст за 36 часов, под Рымником - около 100 верст за двое суток, причем идти приходилось по размытой дороге, под проливным дождем.
При тогдашних "нормах" требовалось большое мужество даже для того, чтобы решиться на подобные переходы. Но Суворов знал, что русская армия может совершать такие переходы, ибо ее высокий моральный дух он подкреплял отличной подготовкой и образцовой организацией маршей.
Обычно суворовская армия, пройдя 7 верст, получала час отдыха; еще 7 верст - привал на четыре часа, с обедом; еще 7 верст - час отдыха и затем еще 7 верст. На каждые 7 верст полагалось немногим менее двух часов. Время движения было тщательно рассчитано. Так, в Италии Суворов поднимал войска ночью, пока не пекло солнце. Котлы для варки пищи посылались под охраной вперед, так что люди были всегда обеспечены горячей пищей в момент прибытия на место. Часто во время маршей Суворов сам появлялся среди солдат и подбадривал их, того же он требовал от полковых и батальонных командиров.
Однако быстрота передвижения важна постольку, поскольку она позволяет нанести внезапный и сокрушительный удар противнику. Какие же средства имелись для этого в распоряжении полководца в XVIII столетии?
Почти все авторитеты сходились на том, что речь может идти практически только об огневом воздействии на неприятеля. Фридрих II требовал от солдат возможно более частой стрельбы залпами, причем считал прицеливание необязательным. От такой стрельбы было много шуму, рассчитанного на моральный эффект, но очень мало вреда для неприятеля. Суворов уже в 1770 году, на заре своей деятельности, написал в одном приказе: "Рассудить можно, что какой неприятель бы то ни был, усмотря, хотя самый по виду жестокий, но мало действительный огонь, не чувствуя себе вреда, тем паче ободряется и из робкого становится смелым". В 1787 году великий полководец в тактических указаниях гарнизону Кинбурна дал такую инструкцию: "Пехоте стрелять реже, но весьма цельно, каждому своего противника". Суворов, естественно, признавал только прицельный огонь; он считал его средством подготовки штыкового удара, средством ближнего боя в сочетании со штыком.
В приказе по войскам Кубанского корпуса (1788) эта мысль выражена в присущей Суворову чеканной формулировке: "Пехотные огни открывают победу" 221.
Огромная заслуга Суворова заключается в том, что он сумел обучить русскую армию технике боя холодным оружием. В рукопашном бою каждый отвечал за себя. Палка капрала, которую в шеренгах всегда чувствовали над собой немецкие вербованные солдаты, была во время штыковой схватки бессильна. Здесь побеждала твердая рука и еще более - твердое сердце самого солдата. Способность к штыковому бою являлась нравственным мерилом армии. Это и привлекало Суворова. Он знал, что русские "чудо-богатыри" - несравненные мастера штыкового удара, а наемная армия неспособна к нему. Приучая солдат к штыковому бою, он развивал в них стремление сойтись с врагом грудь с грудью, уничтожить его либо взять в плен.
Суворова не раз упрекали в том, что он чересчур рискует, идет напролом. "Критики" великого полководца договаривались до вывода, что-де Суворову просто везет и его победы - плод счастливого случая. Эти вздорные обвинения не заслуживают серьезного возражения. Их стоит коснуться лишь в той степени, в какой они помогут увидеть отличительные черты военного гения, непонятные для рутинеров.
Построение войск тонкой линией, которая легко подвергается прорыву и охвату, оставляет большое место влиянию случая. Но при построении войск глубокими боевыми порядками и при гораздо более дальновидном планировании боя в целом роль случая неизмеримо уменьшилась. Сам Суворов по этому поводу иронизировал: "Беда без фортуны, горе без таланта".
Наполеон говорил, что риск есть неотъемлемый элемент полководческого искусства. Иными словами, как раз в вопросе о границах риска, о его оправданности и своевременности ярче всего проявляется талант военачальника. По сравнению с другими полководцами XVII-XVIII столетий Суворов был гораздо более склонен к риску. Но это было признаком его превосходства и вытекало опять-таки из знания русской армии и гордой уверенности в ней.
Изучение истории русского народа и личные боевые наблюдения Суворова убедили его в том, что русские войска своими военными способностями превосходят все другие армии. Если считать, что сила армии складывается из морального духа, полководческого искусства, выучки, численности и вооружения, то во всяком случае в первых трех слагаемых выпестованная Суворовым армия имела бесспорное превосходство над прочими.
Таким образом, "риск" Суворова был оправданным риском, в котором дальновидный расчет сочетался с необходимой в военном деле смелостью. Иного риска, безрассудной отваги полководец не признавал. В продиктованном им плане войны с Турцией имеется показательное высказывание: "Если позволит время года и все препятствия будут преодолены, нужно покончить с самим Константинополем... Строго соблюдайте правила нанесения мощных ударов по турецким войскам, чтобы ослабить их насколько возможно, и не бросайтесь на столицу с риском, как это сделал Юлий Цезарь при Алезии" 222.
Великий русский полководец всегда был неукротимым, воинствующим новатором, прокладывавшим новые, неизведанные пути в военном искусстве. Он ясно отдавал себе отчет, что победить систему Фридриха II очень трудно, если действовать в ее пределах. Гораздо целесообразнее было опрокинуть ее целиком. Суворов, словно буйный ветер, ворвался в область, где внешне все как будто было скрупулезно исчислено и выверено Фридрихом, и все смешал, все поднял на воздух. Именно так, исходя из принципиально новых позиций, можно было бить тогдашние европейские армии.
В Суворове-полководце сочетались обширный просвещенный ум, военный гений, могучая воля, уменье воспитывать массы солдат, влиять на них и увлекать за собой.
Одно из замечательных отличительных качеств Суворова как полководца состояло в том, что он никогда не был склонен во что бы то ни стало придерживаться до конца заранее определенной, даже хорошо построенной схемы хода сражения. Он всегда подчеркивал вред такого схематического, лишенного гибкости руководства сражением. В 1799 году он писал императору Павлу: "Начало моих операций будет и должно зависеть единственно от обстоятельств времени... От единого иногда мгновения разрешается жребий сражения".
Этот взгляд Суворова, сохраняющий всю свою значимость и поныне, был тем более ценен, что Суворов высказывался так в эпоху кабинетного, бумажного творчества (к которому особенно были склонны генералы в Австрии и Пруссии). "Ни одной баталии в кабинете выиграть не можно, и теория без практики мертва", - говорил Суворов. "Я гляжу на предметы только в целом, - говорил он также. - Вихрь случая переменяет наши заранее обдуманные планы".
Глубина, оригинальность и сила его военных воззрений состояли в том, что они не вытекали из незыблемых, застывших "вечных принципов" военного искусства", а исходили из учета реальных условий и возможностей.
Как известно, Суворов с особым презрением и ненавистью относился к австрийскому и прусскому "методизму". Слово "методизм" употреблялось Суворовым в смысле "шаблон". Именно пресловутый немецкий шаблон вызывал столь горячую неприязнь и осуждение со стороны великого русского полководца.
Необходимо подчеркнуть, что постоянное внимание Суворова ко всем колебаниям в ходе сражения, постоянная готовность реагировать на них и изменить приемы боя отнюдь не отражались на планировании предстоящих сражений. Суворов не походил на тех военачальников, которые подготовляют только первый этап боя и мало задумываются над последующим его развитием. Тщательно изучая и анализируя общую обстановку, он старался предугадать течение боя, предугадать контрманевры врага, чтобы заранее парализовать их. Поэтому тактические уловки врага редко заставали его врасплох.
Вот один пример тому. Совершая марш к Треббии, Суворов выслал отряд к Боббио, чтобы воспрепятствовать движению французов вдоль реки Треббии на север. Генерал Моро действительно направил в Боббио трехтысячный отряд Лапоипа для установления связи с Макдональдом. Выдвигая свой заслон, Суворов не имел никаких сведений об этом, но он хотел обезопасить себя от всяких случайностей, предвидя возможные шаги противника. Отсутствие связи между двумя французскими армиями сыграло крупную роль в исходе сражения. Мысль Суворова опережала события боя.
Замыслы великого русского полководца были всегда крайне реалистичны. "Кажется, предполагаю, может быть - не должны быть в военном плане. Гипотезе не должно жертвовать войсками" 223, - наставлял он.
Столь же поразительно - особенно для XVIII века - и другое высказывание Суворова: "Всякая война различна. Здесь масса в одном месте, а там - гром" 224.
В своей полководческой деятельности Суворов дал образцы разнообразия военных методов, образцы гибкости тактики. Он был одинаково велик, руководя сражением в открытом поле и штурмом сильнейших крепостей.
В составлении планов боя Суворов проявлял неистощимую изобретательность. Под Рымником он вел атакующие части уступами, с захождением войск правым флангом; под Нови он последовательно совершает нажим на различные пункты неприятельской позиции и, когда все резервы французов были введены в дело, осуществляет с помощью свежих сил одновременный прорыв с охватом обоих флангов; на Адде он прорывает центр неприятельского расположения и выходит в тыл противника и т. д.
Военное искусство Суворова не терпело никакого шаблона. Оно было всегда оригинально. Он обладал даром выделять в обстановке каждого боя то конкретное и своеобразное, что в ней имелось, и соответственно этому строить свою тактику.
Он применялся к местности, к национальным особенностям неприятельской армии, к ее вооружению. С турками он сражался иначе, чем с поляками, с французами иначе, чем с турками.
В сражении при Ландскроне он, видя прочность неприятельской позиции, но интуитивно угадывая эффект немедленной атаки, бросает несколько сот казаков в бессмысленную, казалось бы, атаку, которая, однако, приводит к блестящим результатам (этот короткий бой является иллюстрацией к суворовскому тезису: "удивить - победить"). Под Рымником он велит кавалерии атаковать турецкие окопы, опять-таки стремясь "удивить" неприятеля, выбить его из равновесия. Под Треббией он прибыл в разгар боя, буквально с первого взгляда оценил обстановку, задержал французов конницей и затем, не позволяя им оправиться и задавить своей численностью, непрерывно теснил их, дав блестящий образец встречного боя.
Больше того: Суворов применялся даже к личности командующего неприятельской армией, к его темпераменту и военной тактике. Он был подобен тем шахматистам, которые строят план партии всякий раз по-иному в зависимости от стиля игры партнера.
Полководческое искусство Суворова является классическим образцом использования военной психологии.
Для многогранности тактического мастерства Суворова характерно широкое применение ночных атак. Этот вид боя был в руках Суворова грозным оружием не только потому, что здесь особенно сказывались дисциплинированность и стойкость войск, но и потому, что мало и редко кто решался на ночной бой. Полководец сам понимал это. "В денной операции мы искусны. Достигли мы ныне до ночной атаки... Хотя сюрприз, или нечаянное нападение у нас по быстроте нашей и в день, но ночью и с половиною силы оно еще полезнее. Тут неприятель вернее лишается своих обозов, артиллерии и лагеря, спасение его легче, но наступающий день и далее победу довершит" 225.
Будучи убежденным противником всякой догмы, всякого слепо принимаемого на веру правила, Суворов, естественно, требовал того же и от своих подчиненных. В противоположность господствовавшим в его время порядкам (особенно распространенным в Пруссии), лишавшим командиров частей всякой самостоятельности, Суворов настойчиво требовал от офицеров широкой инициативы. "Местный в его близости по обстоятельствам лучше судит, чем отдаленный, - заявил он однажды. - Он проникает в ежечасные перемены их течения и направляет свои поступки по правилам воинским".
Характерны в этом смысле его комментарии к неудачному сражению отряда генерала Розенберга с французами. Неудачу Суворов приписывал тому, что Розенберг принял решение отступать, не учтя мнения "частных начальников".
Не только командиры - все бойцы должны быть осведомлены в общих чертах о сущности предстоящего боя: "Каждый воин должен понимать свой маневр".
И здесь нужно вспомнить историческую обстановку, в которой жил и действовал Суворов ("Солдат есть простой механизм, артикулом предусмотренный", - гласила, например, формула Павла I, перефразировавшая соответствующие положения Фридриха II), чтобы оценить позицию Суворова в этом вопросе.
Главную долю ответственности Суворов возлагал на командиров. Он требовал от командира, чтобы тот всегда служил образцом воинской доблести для подчиненных. Командир, учил Суворов, должен подавать солдатам личный пример храбрости, хладнокровия, выносливости. Сам Суворов представлял в этом отношении, пожалуй, неповторимую в мировой военной истории фигуру. При его слабом здоровье преодолеть трудности изнурительных походов и отчаянных сражений было очень нелегко. Последнюю же кампанию, проделанную им на шестьдесят девятом году жизни в неимоверно тяжелых условиях, он перенес с обычной безропотностью и стойкостью.
Суворов не терпел ссылок на всякого рода объективные причины. В диспозиции к Рымникскому сражению он, приказывая патрульным отрядам тревожить неприятеля, добавляет: "как бы темна ночь ни была". Этими характерными словами он словно заранее исключает излюбленные ссылки австрийцев на те или другие внешние препятствия.
По мнению Суворова, только наступательными действиями достигается в конечном счете победа над врагом. Нужно во что бы то ни стало захватить и удержать в своих руках инициативу, последовательно наносить врагу удары, не давая ему опомниться. "Быстрое, неослабное и безостановочное нанесение неприятелю удара за ударом приводит его в замешательство, лишает его всех способов оправляться".
Правда, иногда военная необходимость вынуждает придерживаться оборонительной тактики. Но тогда никак нельзя, чтобы оборона носила пассивный характер. При первой же возможности нужно начать контрнаступление и развивать его, не теряя ни часа времени, ибо "деньги дороги, люди дороже, а время дороже всего".
Поэтому одним из важнейших условий победы Суворов считал быстроту: "Неприятель думает, что мы за сто, за двести верст, а ты, удвоив шаг богатырский, нагрянь быстро, внезапно. Неприятель поет, гуляет, ждет тебя с чистого поля, а ты из-за гор крутых, из лесов дремучих налети на него, как снег на голову".
К быстроте и внезапности - "чтобы оставалось в запасе нечто нечаянности" - Суворов стремился в продолжение всей своей славной военной деятельности.
Суворов никогда не медлил с решительными действиями. Он полагал, что быстрый, решительный удар, предпринятый хотя бы без точного знания всей обстановки, имеет все же шансы на успех. Но для этого он должен наноситься с предельной силой. Отсюда - другое суворовское правило, требовавшее энергии атаки, предельного напряжения удара.
Особенностью его ударов было умение придать им всесокрушающую силу. Суворов считал, что своевременно предпринятое мощное усилие приносит гораздо больше плодов, чем ряд последовательных менее интенсивных ударов; тем самым оно оказывается гораздо более "экономичным", требующим в конечном счете значительно меньше усилий.
- Надо уметь бить, а не царапать, - многократно повторял Суворов.
Итак, в основе суворовской стратегии лежало стремление наступать, сохранять в своих руках инициативу. Однако было бы глубокой ошибкой представлять дело так, будто Суворов всегда и во что бы то ни стало устремлялся вперед. Он сам сделал на этот счет ряд совершенно недвусмысленных заявлений. Меласу, назвавшему его однажды полуиронически "генералом Вперед", он ответил: "Полно, папаша Мелас, "вперед" - мое любимое правило, но я и назад оглядываюсь".
В составленном Суворовым в 1792 году "Плане оборонительной и наступательной войны в Финляндии (на случай войны со Швецией)" имеются такие замечательные строки:
"Внедрился бы где неприятель в нашу землю - это ложный стыд: он отдаляет свою субсистенцию 226 и сам пришел к побиению соединением на него корпусов".
Это высказывание сделано как бы специально для наступивших через двадцать лет (в 1812 году) событий.
Лучшим доказательством того, что Суворов не признавал "наступления во что бы то ни стало", могут служить его действия в 1794 и 1799 годах. Взяв стремительным ударом Брест, он провел там почти целый месяц, и только когда к нему подошли подкрепления и когда победа при Мацейовицах обеспечила его левый фланг, прикрыть который он ранее не мог ввиду недостатка сил, он выступил к Варшаве и через 18 дней занял польскую столицу. В 1799 году, во время Швейцарского похода, Суворов, узнав о поражении Корсакова, прежде всего стремится соединиться с ним, чтобы "поправить испорченное", но, соединившись, он не предполагает немедленно наступать, а решает отойти на зимние квартиры. "Ежели бог благоволит соединиться с Корсаковым, - пишет он Павлу I, - то уже о наступательных операциях мыслить не должно: неприятель втрое сильнее, в каких бы ни было квартирах нас поколотить может, ежели эрцгерцог Карл всеми его силами совокупно с нами содействовать не будет, в чем ни малейшего упования не предвидится" 227.
Это ли не классический образчик здравой оценки положения! И как не похоже оно на измышления дворянско-буржуазной историографии о постоянном якобы неосмотрительном стремлении "генерала Вперед" наступать во что бы то ни стало.
Если у Суворова было меньше сил, чем у противника (что имело место на протяжении почти всей его деятельности), он нимало не смущался этим обстоятельством. Неравенство сил никогда не заставляло его отказываться от активных наступательных действий. Некоторые иностранцы, силясь опорочить военную репутацию Суворова, упрекали его в приверженности к фронтальным атакам, усматривал в этом примитивность его замыслов. Они упускали из виду, что при наличии у противника численного превосходства Суворов не мог разбрасывать свои силы на осуществление сложных маневров. Самая правильная тактика в этом случае была именно та, которую он избрал, - держать свои силы максимально сосредоточенными и атаковать ими противника в уязвимом месте (по большей части он атаковал центр неприятельской армии).
"Потребно... единодушное, совокупное и единовременное содействие... войск", - указывал Суворов. И в другом месте: "Лучше содержать соединенные войска, а не побочные другие какие-либо".
Но если соотношение сил было более благоприятно, то, не нарушая принципа сосредоточения, Суворов охотно проводил сложный маневр. Так поступил он под Аддой, так поступил он в сражении при Нови. В этом сражении он даже заранее "запланировал" отступление австрийских войск с целью выманить неприятеля на равнину.
Во время Швейцарского похода Суворов построил план на движении русско-австрийских войск по внешне операционным линиям. В то время это было совершенно новое слово в военном искусстве.
Если войска противника располагались несколькими отдельными группами, Суворов, как правило, бил их по частям, поодиночке, искусно сосредоточивая силы против каждой группы (Рымник, Столовичи, Треббия).
Для полководческого искусства Суворова крайне характерно отсутствие боязни окружения. В XVIII веке окружение было жупелом, пугавшим всех полководцев. "Тогдашний генерал не решился бы даже с большими силами войти в промежуток двух отдельных батальонов, чтобы не попасть между двух огней", - замечает Ф. Смитт в работе "Суворов и падение Польши".
Суворов давал этому вопросу иное разрешение. "Идешь бить неприятеля, снимай коммуникации. Если же быть перипатетиком (в смысле сторонника осторожных полумер. - К. О.), то лучше не быть солдатом".
В 1798 году Суворов, находясь в ссылке, изложил в нескольких тезисах план военных действий против французов. Там имеется следующий чрезвычайно характерный пункт: "Никогда не разделять сил для охранения разных пунктов. Если неприятель их обошел - тем лучше: он подходит для того, чтобы быть разбитым".
Это - повторение и дальнейшее развитие мысли, выраженной за б лет перед тем в плане войны в Финляндии.
Суворовское решение одного из самых сложных вопросов военной науки, вопроса о том, какого образа действия придерживаться в случае угрозы окружения, может считаться классическим.
В конце прошлого века известный русский военный теоретик генерал Драгомиров кратко выразил суворовскую точку зрения в словах: "Для хорошего солдата нет ни тыла, ни флангов, а везде фронт, откуда неприятель".
Это была смелая тактика, как и все смелое, целеустремленное военное творчество Суворова. Но суворовский риск был всегда оправдан. Это был риск уверенного в себе и в своих войсках полководца, основанный на всестороннем изучении обстановки.
В эпоху, когда, следуя примеру Фридриха II, все государства заботились лишь о муштровке солдат; в стране, где солдаты были вдвойне бесправны: как нижние чины и как крепостные, - Суворов неустанно пробуждал в русском солдате "живую душу", развивая в нем чувство любви к родине, чувство национальной и личной гордости.
И за это, а также за его личное бесстрашие и простоту обращения его боготворила армия, видевшая в нем не только полководца, но и старшего боевого товарища.
Очень характерно для Суворова, что он умел всегда выделить среди тысяч солдат и офицеров наиболее даровитых, наиболее многообещающих. А раз выделив, он решительно и настойчиво выдвигал избранного.
В дворянско-крепостнической России делать это было нелегко. Много раз Суворов натыкался на глухую стену классовых ограничений.
Сколько мог, он выдвигал достойных, умаляя даже собственные заслуги, чтобы подчеркнуть заслуги других. В 1770 году он сообщает, что умолчал о личном своем участии в одном бою, "не желая нимало отнимать от достойных, искусных и храбрых команды моей офицеров заслуженной славы и хвалы".
Через все полководческое искусство Суворова красной нитью проходит его национальная сущность. Это было русское военное искусство, и сам Суворов, как никто другой, был русским полководцем и русским человеком. "Горжусь, что я - россиянин", - часто говорил он, и в его устах это не было пустой фразой.
В тяжелые дни Швейцарского похода, когда по вине австрийцев суворовский корпус очутился в критическом положении и, казалось, не было ни одного шанса на спасение, Суворов не потерял присутствия духа. Откинув самую мысль о капитуляции, он изложил на военном совете свой план выхода из окружения, не скрыл невероятных трудностей, но выразил уверенность в преодолении их:
"Мы - русские! Мы все одолеем", - сказал он, и в этих немногих словах заключались и гордость и вера в русскую армию.
Русскому солдату была близка и понятна и личность Суворова - его простота, храбрость, прямодушие, независимость, и сущность его военного искусства, целеустремленного, активного, чуждого кабинетных мудрствований, и все его военное учение, основанное на здравом смысле, имеющее целью (и, как убедились солдаты, достигающее этой цели) бить врага с наибольшими результатами и наименьшими потерями. А раз так, солдаты охотно и легко воспринимали это учение.
Имея под начальством великолепную русскую армию, Суворов с непреклонной последовательностью осуществлял свою установку: нанести врагу столь сокрушительный удар, чтобы он не мог оправиться, чтобы он не отступал, а бежал в панике, и больше того: чтобы он даже в бегстве не находил спасения.
"Кто против меня - тот мертв", - так формулировал Суворов это простое, великое правило.
"Ежели где покушение неприятельское примечено будет, употребить всю возможность оное обратить в собственный его вред и совершенную гибель", - говорится в суворовской директиве, датированной 1788 годом.
Но даже если приходилось отступать, суворовские войска наносили неприятелю столь сокрушительные удары, что преследующие в панике откатывались вспять, неся громадные потери. Так случилось во время марша русской армии из Муттенской долины к Гларису, когда русский арьергард наголову разбил во много раз превосходившие силы французов и гнал их на протяжении многих верст.
Когда же отступать приходилось неприятелю, суворовские войска вели преследование с неослабной энергией. Энергии преследования, развитию достигнутого успеха Суворов придавал громадное значение. "Самым ложным правилом является убеждение, что после поражения врага все закончено, в то время, как нужно стремиться к более крупным успехам", - заявлял он в плане войны с Турцией 228.
Полководческое искусство Суворова характерно своей целеустремленностью. Временные неудачи не смущали Суворова, частные успехи не соблазняли его. Он видел перед собою одну цель: полный разгром вражеских сил, и все его действия были направлены к достижению этой цели.
Суворов стремился к согласованным действиям. От командиров он требовал всегда самого тесного взаимодействия, немедленного подкрепления друг друга в тяжелую минуту, охраны позиций соседней части с такой же энергией, как и собственных.
Чрезвычайно характерна для суворовского военного творчества система его взглядов на роль и применение резервов. Линейная тактика не знала резервов. Выделение части войска в резерв составляет громадную заслугу Суворова. Он выделял всегда в резерв от одной восьмой до одной четвертой всех наличных сил. Назначением резерва было нанести решающий удар в критический момент. Суворов никогда не распылял резервов, не тратил их по частям для затыкания дыр. Он держал их в кулаке и дожидался минуты, когда обе стороны будут настолько утомлены боем, что появление свежих крупных сил сыграет решающую роль. А до тех пор, полагал он, русские войска должны продержаться, как бы трудно им ни приходилось.
Так поступил он в сражении при Кинбурне: даже когда его отряд был на грани поражения, он не тронул накапливавшихся у него резервов и к вечеру, введя их разом в бой, добился полной победы.
Так же поступил он в битве у Нови: только на исходе дня он двинул весь свой, на этот раз исключительно мощный, резерв, не ослабленный частичными "заимствованиями" для облегчения положения на том или другом участке.
Конечно, если введенные в бой части безусловно не могли восстановить положение, Суворов подкреплял их резервом (так поступил он во время штурма Измаила); Но, как общее правило, он видел в резерве последнюю гирю, бросаемую на чашу колеблющихся весов, гибкое маневренное орудие окончательной победы.
В плане войны с Турцией Суворов выдвинул мысль об обязательности выделения и тактического, и стратегического резерва. Он указывал, что "часто наши предыдущие победы оставались безрезультатными из-за недостатка людей" 229.
"Воюют не числом, а умением", - повторял Суворов.
Это значило, что командиры должны предвидеть возможные маневры противника, уметь навязывать ему свою волю, уметь быстро ориентироваться в обстановке; бойцы же должны отлично владеть техникой штыкового боя, окапывания, штурма, быть меткими стрелками и умелыми разведчиками.
Но умение - это только половина успеха. Не менее важна моральная сила армии, ее дух. Наполеон определял сравнительное значение морального духа войск и их материальной, физической силы как 3 : 1 . В этом отношении он следовал за Суворовым, придававшим моральному фактору огромное значение.
При помощи своего необычайного влияния на войска Суворов добивался от них всего, чего только может добиться пользующийся полным доверием полководец. Сила морального духа войск преодолевала все. Дух войск, их нравственная стойкость торжествовали над трудностями и невзгодами. Когда раздавался сигнал к атаке, больные подымались со своих коек и становились в ряды, раненые продолжали сражаться, пока в них теплилась хоть искра жизни.
Суворовские ветераны внушали новобранцам святое правило бойца - строжайшее соблюдение дисциплины.
В тактических указаниях гарнизону Кинбурна Суворов писал: "Субординация или послушание - мать дисциплины или военному искусству".
В понимании Суворова дисциплина - это прежде всего четкий воинский порядок. Каждый должен быть на своем месте и делать свое дело - в этом залог успеха.
За два месяца до смерти, 7 марта 1800 года, Суворов писал Гримму: "Вот моя тактика: храбрость, мужество, проницательность, предусмотрительность, порядок, мера, правило, глазомер, быстрота, натиск, гуманность, умиротворение..."
Эта обобщенная характеристика суворовского военного творчества, сделанная им самим, чрезвычайно интересна. Вопреки утверждениям многих иностранных историков, изображавших русского полководца чем-то вроде кулачного бойца, всегда ломящегося напролом, Суворов, как это видно из цитированных строк, придавал первостепенное значение таким качествам, как проницательность, предусмотрительность, порядок, мера, правило.
Более известна, так сказать, сокращенная формула суворовского полководческого искусства: глазомер, быстрота и натиск. Под глазомером Суворов понимал способность быстро ориентироваться в обстановке и принять правильные решения. Верный своему правилу бить врага до полного его разгрома, Суворов говорил: "Глазомер: оттеснен враг - неудача; отрезан, окружен, рассеян - удача".
Раскрывая понятие "быстрота", Суворов еще раз подчеркивает, что надо стремиться нанести смертельный удар по живой силе врага; именно к этому должны быть направлены основные усилия. "Быстрота: атаковать неприятеля, где бы он ни встретился, вся земля не стоит даже одной капли бесполезно пролитой крови; почему: где тревога - туда и дорога; где ура - туда и пора; голова хвоста не ждет" (то есть при стремительном нападении авангард должен атаковать, не дожидаясь подхода всех сил. - К. О.).
И, наконец, в понятии "натиск" Суворов выдвигает на первый план взаимную поддержку в бою: "Сам погибай, а товарища выручай".
Разумеется, обе приведенные лаконические характеристики суворовских военных методов дают лишь самое общее представление о сущности этих методов. Уложить в несколько строк итог размышлений и полувекового опыта гениального полководца невозможно.
Огромное большинство историков, писавших о деятельности Суворова, допускало одну и ту же ошибку: высокое искусство этого полководца рассматривалось односторонне, зачастую прямо предвзято. "Суворов - гений наступательной войны", - такова формула, на все лады твердившаяся и перепевавшаяся в продолжение добрых полутора веков.
Разумеется, в основе своей это высказывание справедливо. Суворов ставил во главу угла активность, инициативность, стремительность; именно в этом плане дал он наиболее замечательные образцы вождения войск.
Но если определять Суворова только как мастера наступательных действий, то получится одностороннее освещение военного творчества великого русского полководца, а следовательно, и умаление его.
В действительности Суворов был чрезвычайно предусмотрительным и осторожным военачальником, который в случае надобности считал отнюдь не зазорной и оборону и даже отступление, лишь бы они не повлекли за собой пассивности и не помешали впоследствии перейти к наступательным действиям.
Для характеристики этой стороны дела чрезвычайно важно осветить отношение Суворова к военно-инженерному делу. Сторонники характеризованных выше взглядов заявляли, что Суворов к военно-инженерному делу относился пренебрежительно, крепостям значения не придавал, признавая только полевую войну, а если ему приходилось иметь дело с неприятельской крепостью, то он брал ее "с налета", не тратя времени на осаду.
Все это - в корне неверно.
Если бросить даже беглый взгляд на пройденный Суворовым почти полувековой служебный путь, то легко заметить, что всегда, когда в этом встречалась надобность, - и притом довольно часто, - Суворов прибегал к возведению оборонительных сооружений. Можно констатировать и второе обстоятельство: как руководитель этих фортификационных работ Суворов неизменно проявлял всестороннее высокое искусство, под стать тому, которым он отличался в маневренной войне.
В апреле 1778 года Суворов сменил Прозоровского на посту командующего войсками в Крыму и на Кубани. Обстановка была довольно тревожная; турецкое правительство явно надеялось снова восстановить свое влияние в Крыму, который по условиям Кучук-Кайнарджийского мира (1774 г.) был объявлен независимым от Турции. И в Крыму, и на Кубани энергично действовали турецкие агенты, и можно было ожидать вооруженного выступления.
Суворов в кратчайший срок выработал план обороны Крыма. Осмотрев побережье, он лично выбрал места для батарей и укреплений, указав и типы последних.
Вся система крымской обороны была запроектирована из 29 укреплений, включая сюда и реорганизованные, но имевшиеся ранее укрепленные пункты, и заново созданные по приказу Суворова (у Кашкоя, Аргина, Булзыка, Алушты, Шумы, Инкермана, Бахчисарая, Ядринска, Козлова и др.).
Помимо этой линии укреплений, Суворов протянул вдоль побережья цепочку наблюдательных постов и наметил места для стоянок немногочисленных судов, имевшихся в его распоряжении.
В течение всего лета у Крымских берегов крейсировал турецкий флот; в сентябре он достиг 170 вымпелов. Но туркам не удалось обнаружить на побережье ни одного незащищенного пункта, где они могли бы совершить высадку, и весь их флот бесславно вернулся в Константинополь.
Система воздвигнутых на побережье укреплений принесла пользу и в другом отношении: в значительной мере именно она сорвала назревавшее в Крыму восстание татар, которых к этому подстрекала Турция. "Осаждение крепостями здешнего края воспрепятствовало мятежу", - сообщал Суворов Румянцеву.
Почти одновременно с крымской возводилась оборонительная линия и на Кубани. Здесь укрепления строились в боевых условиях, часто под огнем горцев. Все пункты для сооружения укреплений Суворов избрал лично и лично (а после отъезда в Крым - письменно) руководил работами.
В июне 1778 года кубанская оборонительная линия простиралась на 540 верст - от Тамани до Ставрополя.
Тут надо коснуться одного важного вопроса: может возникнуть мысль, что Суворов придерживался в этом случае кордонной системы, в соответствии с которой предлагалось занимать войсками возможно большее число пунктов на границе и притом удлинять свою укрепленную линию с целью охвата неприятеля.
Но в действительности, несмотря на элементы внешнего сходства, Суворов действовал совершенно не в духе кордонной системы: вместо тонкого линейного построения своих войск он практиковал глубокое их расположение. Он не распылял свои силы, а держал их собранными в кулак: в сильных резервах, откуда всегда мог бросить их в любой пункт.
Этому принципу Суворов остался верен до конца. Во время Швейцарского похода он стремился занимать отрядами все горные пути и тропинки, но подчеркивал, что задача этих отрядов только наблюдать, а не оборонять; и если так поступать, то "удерживаются в совокупности большие силы".
Австрийскому генералу Краю Суворов прямо указал в 1799 году, что порок кордонной системы - в желании во что бы то ни стало удержать любой пункт. "Ни одного поста не должно считать крепостью, нет стыда уступить пост превосходному в числе неприятелю", - противопоставил Суворов свою точку зрения. "В том и состоит военное искусство, чтобы во-время отступить без потери", - конечно, отступить лишь затем, чтобы собраться с силами и затем нанести решительный удар.
И далее: "Уступленный пост можно снова занять; а потеря людей невозвратима" 230.
Таким образом, воззрения Суворова были принципиально противоположны принципам кордонной системы.
Спустя девять лет после командования войсками в Крыму и на Кубани Суворову вновь пришлось заняться сооружением оборонительных укреплений. В начале августа 1787 года он был назначен командующим Херсоно-Кинбурнским районом; 13-го числа того же месяца Турция объявила России войну.
В течение месяца Суворов создал цепь редутов на левом берегу Днепра и на прилегающем к Перекопу участке Черноморского побережья. В качестве опорных пунктов он наметил (и соответственно укрепил их более сильно) Кинбурн, Херсон, Глубокую Пристань и Збурьевск.
Кинбурнская крепость, окруженная легким ретраншементом и палисадом и снабженная несколькими батареями, очень стесняла действия турок; в конце концов турки решили взять ее штурмом, но, как известно, этот штурм закончился для них полным поражением.
В следующий раз Суворову пришлось обратиться к фортификации в начале 1791 года, когда он, вследствие размолвки с Потемкиным, был откомандирован из действующей армии. Ему было дано поручение укрепить границу со Швецией (в Финляндии). Правда, в августе 1790 г. со Швецией был заключен мир, но король Густав III относился к России с явной враждебностью, и положение не могло считаться прочным.
В Финляндии имелось тогда шесть крепостей: Выборгская, Фридрихсгамская, Давыдовская (около Киви-Ярви, недалеко от Фридрихсгама), Вильманстрандская, Нейшлотская и Кексгольмская. К концу 1792 года эти крепости были капитально отремонтированы и, кроме того, были построены новые сильные укрепления: Роченсальм, Кюмень-Город и др.
Любопытно, что Суворов, строя оборонительные сооружения, стремился строить их не только хорошо, но и дешево. С этой целью он производил разведки хорошей глины и известняка, строил кирпичные заводы, рационализировал обжиг извести и т. п.
В августе 1791 года Суворов представил проект постройки каналов между Нейшлотом и Вильманстрандом. С присущей ему точностью и дальновидностью он определил стратегическое значение этих каналов. "Между Нейшлота и Вильманстранда водою все суда проходящие должны при Пумалазунде шведской таможне платить пошлину, в военное же время между обеих сих крепостей водяная коммуникация должна пресечься, или с большою опасностью пробиваться под пушками, во избежание чего на весьма удобных местах прожектированы три небольших канала, посредством которых имеет быть всегда свободная коммуникация, не касаясь шведской границы" 231.
Проект Суворова был одобрен. На строительство каналов было отпущено 6 тысяч рублей (впоследствии ассигновали еще 2200 рублей).
Работы велись под непосредственным наблюдением Суворова.
Упомянем в заключение еще об одном этапе военно-инженерной деятельности Суворова.
Из Финляндии он был переведен на юг, для "устроения" здесь войсковых частей и руководства фортификационными работами. С помощью даровитого инженера Деволанта Суворов быстро привел в порядок крепостную систему. В июне 1793 года он лично закончил Тираспольскую крепость, которой, наряду с Овидиопольской крепостью, придавал решающее значение в обороне Нижнего Днестра. Несмотря на трудности, вытекавшие из малой населенности края, первая очередь всех работ в Тирасполе была закончена к концу 1795 года. Несколько позднее были закончены работы в Овидиопольской крепости.
Наряду с работами в Поднестровье Суворов укреплял побережье Черного моря. В 1793 году поведение турецкого правительства, подстрекаемого Францией, стало настолько вызывающим, что ожидали новую войну. С целью создания базы для гребной флотилии решено было укрепить бухту около селения Гаджибей (древняя греческая колония Одессос) 232. Суворов совместно с Деволантом и командующим гребной флотилией вице-адмиралом де Рибасом разработал проект оборонительных, а также портовых сооружений. К возведению их приступили в июне 1793 года, причем Суворов принимал энергичное участие в руководстве работами. Закончены эти работы были в 1797 году.
Одновременно Суворов заботился об укреплении Севастополя. Рапортом от 25 февраля 1793 года он доносил Екатерине II о принятых в Севастополе мерах.
Сказанное выше хотя и дает представление о военно-инженерной деятельности Суворова и высоком умении, проявленном им в этой области, однако далеко не исчерпывает характеристики этой стороны деятельности Суворова. Вот почему необходимо вкратце остановиться еще на четырех моментах: 1) какую роль отводил Суворов крепостям в своей практической полководческой деятельности, 2) какими методами пользовался он при овладении неприятельскими крепостями, 3) какое отражение нашла эта сторона военного искусства в суворовской системе обучения войск, 4) какое внимание он придавал другим видам технического оснащения и умения (например, умению переправляться через реки).
По первому из этих вопросов наибольший материал может дать Итальянская кампания, потому что нигде не было большего количества крепостей. В начале кампании противник (французы) занимал 9 крепостей в Ломбардии, 6 крепостей у северных отрогов Апеннин, 15 крепостей в Пьемонте, 8 в горах, 2 пограничные (на реке Минчио) и еще ряд мелких. Хотя часть крепостей французы очистили сами в целях усиления своей полевой армии, но в руках противника оставалось еще весьма большое число их, причем некоторые являлись первоклассными крепостями (например, Мантуя с десятитысячным гарнизоном). Следует иметь в виду, что в эту эпоху при господствовавшей магазинной системе снабжения роль крепостей на коммуникациях была особенно велика, и Суворов это понимал и учитывал.
Уже в апреле 1799 года русско-австрийские силы в Италии были разделены фактически на полевую армию (во главе с самим Суворовым) и осадную армию (во главе с австрийским генералом Краем). Отчасти это решение было вызвано настойчивым желанием Вены, но бесспорно, что, если бы русский полководец считал такое разделение вовсе нецелесообразным, он не допустил бы его осуществления.
После сражения при Треббии, вернее, в последней егофазе, Суворов приказал Краю занять своими войсками в тылу Макдональда крепости Модену, Реджио и Парму, тем самым лишний раз выказав свою дальновидность и предусмотрительность, ибо вскоре неприятель со свежими силами возобновил активные действия, и Суворову очень пригодились бы названные три крепости (к сожалению, Край не выполнил приказания во-время).
А вот еще пример. Суворов торопится в Швейцарию, чтобы спасти корпус Римского-Корсакова. Уже во время марша он узнает, что Моро решил воспользоваться его уходом и двинулся на выручку блокированной австрийцами крепости Тортона. Суворов тотчас останавливает свою армию, посылает обратно корпуса Розенберга и Дерфельдена и тем срывает планы Моро; Тортона капитулировала. Совершенно очевидно, что Суворов так не поступил бы, если бы не считал чрезвычайно важным захват данной крепости.
Однако, придавая большое значение ликвидации неприятельских крепостей, Суворов далеко не все их использовал в своих целях. Стремясь свести к минимуму утечку сил из полевой армии, он оставлял гарнизоны не во всех крепостях (некоторые он приказывал взрывать), да и самые гарнизоны назначал очень небольшие. Тем самым он возлагал на них функции чисто пассивной обороны, оставляя зато больше возможностей для полевой армии. По большей части гарнизон назначался из нескольких сот человек (в Милан - батальон, в Пьяченцу - 6 рот, в Пичигетону - батальон и т. п.), и только в Турин было назначено 8 тысяч человек, да в Мантую - 5 тысяч человек.
Таким образом, общее уменьшение численности полевой армии не было особенно велико (примерно 15 процентов). Количество же опорных пунктов было очень большим. Пункты эти выбирались чрезвычайно умело: достаточно указать на то, что Суворов дважды требовал серьезного укрепления форта Бард 233, а годом позже этот форт своим упорным сопротивлением едва не сорвал всего наполеоновского замысла (уже после блестящего перехода Наполеона через Альпы).
Военные историки, приписывающие Суворову "скептическое" отношение к роли крепостей, ссылаются на одно высказывание, найденное в его заметках: "Нет земли на севере, которая бы так усеяна была крепостями, как Италия; и нет опять земли, которая бы, по истории, была так часто завоевана". Но при внимательном рассмотрении всех фактов очевидно, что полководец хотел этими словами лишь подчеркнуть, что нельзя слишком полагаться на крепости, что нельзя заведомо обречь себя на пассивность. А то, что овладение крепостью (если оно сочетается с активными действиями полевой армии и позволит в дальнейшем создать еще одну точку опоры в общем развитии наступательных действий) является в этих условиях весьма положительным фактором, это вытекает из многих заявлений Суворова.
Так, в связи со взятием Пескьеры он писал 29 апреля императору Павлу: "Сим завоеванием мы господа на озере ди-Гардо и над коммуникациями..."; по поводу ёТортоны: "Маркиз Шателер овладел крепостью Тортоной, ключом Пиемонта"; в мае Суворов доносит австрийскому императору о взятии крепости Иврея в таких выражениях: "Крепость сия обеспечивает для нас долину Аостскую" и т. д. и т. п.
Нельзя упускать из виду и того, что, завоевывая крепости, Суворов захватывал большие запасы оружия и продовольствия, что также было очень важно. В одном Турине было захвачено 959 пушек, 60 тысяч ружей и т. д. Наличие военной добычи еще больше стимулировало боевые действия, направленные к овладению крепостями.
Касаясь второго из поставленных выше вопросов, следует дать на него такой ответ: Суворов никогда не был сторонником пассивных "блокад", рассчитанных на то, чтобы взять крепость измором; он требовал активной осады, с обязательным прикрытием осадного корпуса "обсервационными" войсками, т. е. наступательно действующей полевой армией.
Практика всегда подтверждала такой метод действий. Так, Мантую австрийцы безрезультатно блокировали 2,5 месяца, а 13 дней активной осады решили ее судьбу.
В руководстве Суворова осадными действиями видны свойственные ему черты высокого мастерства. Во время осады Турина (в мае 1799 года) он лично намечает пункты для постройки батарей, номенклатуру шанцевого инструмента, характер целей, по которым надо будет стрелять, количество штурмовых лестниц и фашин - словом, входит во все мелочи.
Непонимание суворовского военного искусства, в частности взгляд на Суворова только как на "генерала Вперед", приводило к тому, что Суворова часто обвиняли в стремлении штурмовать во что бы то ни стало и в связи с этим в чрезмерном растрачивании живой силы. Это, конечно, абсолютно неправильно; как бы смело ни были задуманы суворовские штурмы, они на самом деле были гораздо менее рискованны, чем казалось, потому что Суворов, как правило, очень тщательно подготовлял их.
В начале своей военной деятельности (1768-1772) Суворов иногда нарушал это правило и потерпел ряд неудач (при попытках овладения Краковским замком и Ландскронской цитаделью). Зато в дальнейшем он никогда не начинал штурма без того, чтобы основательным образом не подготовить его. Штурмы Измаила и Праги являются блестящими иллюстрациями этого 234.
Обратимся к третьему вопросу, касающемуся обучения войск. "Едва ли не главною заслугою Суворова в области отечественного инженерного искусства являлось постоянное его стремление обучать подведомственные войска постройке крепостей и способам атаки и обороны всяких верков как полевых, так и долговременных", - справедливо замечает Г. Тимченко-Рубан. В системе суворовского обучения войск эти цели были отражены самым широким образом.
Солдаты учились быстро окапываться, строить палисады, рыть волчьи ямы и пр. В 1774 году в специальном приказе об обучении солдат Суворов писал: "Хотя бы и странно казалось, однако не худо пехотного солдата приучать несколько к ношению фашин для наполнения неприятельского рва, или лестницы для приставления к стене и влезания на оную... Также около какого города по завладении ретраншементом часто случаетца, что, не ходя тотчас в дальнейшую атаку, должно пехоте за ретраншементом врытца... Для сего предварительно раздаваемы бывают лопатки, и сие обучение примерно показывать можно" 235.
Для обучения использовался каждый удобный момент. В 1794 году, вынужденно задержавшись в Бресте, Суворов ежедневно проводил занятия: "насыпались правильные земляные укрепления, вооружались пушками и получали по нескольку рот в гарнизон; укрепления эти ночью штурмовались". Аналогичное обучение происходило в период кампании 1799 года.
Подводя итоги Итальянской кампании, Суворов однажды заметил: "Важнее всего... что у нас не было исторгнуто ни одно, слабейшее даже, укрепление".
И, наконец, последний вопрос, не лишний для характеристики того значения, которое придавал Суворов инженерному делу: вопрос о форсировании водных преград.
Суворов всегда возил с собою понтоны и так называемые летучие мосты; часто их везли при авангарде. В 1799 году, идя навстречу Макдональду, фельдмаршал приказывал: "Понтоны должны идти за армией". Если обстановка того требовала, он форсировал реки, жертвуя соображениями безопасности и удобства, стремясь обмануть врага и поразить его внезапностью (например, переправа через реку Адду). Но если такой необходимости не возникало, Суворов строил прочные мосты, снабжал их тет-де-понами (предмостными укреплениями) и вообще широко и умело использовал инженерную технику.
Сказанное выше подтверждается не только полководческой практикой Суворова, но также мнением ряда современников. Тем не менее, ссылаясь на высказывания самого Суворова, ряд историков 236 придерживается противоположного мнения. На первый взгляд это и действительно может показаться так. Сколько раз цитировались, например, такие заявления Суворова, как: "Баталия мне лучше, чем лопата извести и пирамида кирпича", "Бога ради, избавьте меня от крепостей, лучше бы я грамоте не знал", "Напомните Турчанинову 237, что я не инженер, а полевой солдат, не Тучков, а знают меня Суворовым и зовут Рымникским, а не Вобаном" 238, и т. п.
В чем здесь дело?
Прежде всего необходимо разобраться, при каких обстоятельствах эти заявления были сделаны: первое из них встречается в одном письме из Финляндии (1792), то есть сделано в период, когда Суворов не мог не рассматривать самую посылку его в Финляндию как оскорбительную к нему немилость 239; следующие два письма относятся к 1793-1794 годам, то есть относятся опять-таки ко времени, когда Суворов был измучен придирками к нему (по свидетельству современников, никогда он не был таким нервным и раздражительным, как в эту пору) и, конечно, стремился переменить род деятельности.
Нельзя забывать также, что высказывания Суворова, носящие личный характер, вообще требуют критического отношения. Суворов часто писал и говорил не то, что думал. Достаточно вспомнить, что он в своей автобиографии, представленной в момент присуждения ему графского достоинства, неверно вывел свою родословную от якобы шведского корня; что он преувеличенно расхваливал некоторых военачальников, называя себя их учеником (например, Вейсмана); что он в разное время осуждал демонстрации, разведку, ружейную стрельбу, самый принцип обороны, а на деле часто сам прибегал к демонстрации, всегда тщательно (нередко лично) организовывал разведку, всемерно заботился об огневой мощи своей армии и в случае необходимости отказывался от стремительного натиска, ограничиваясь осторожными, зачастую оборонительными действиями.
Почему он так поступал, с какой целью, выражаясь современным термином, "дезинформировал", и тем самым дезориентировал современников? В этой книге не место для анализа причин этого. Следует лишь отметить, что указанное обстоятельство не прошло вовсе незамеченным. Так, полковник генерального штаба Астафьев, произнося в 1857 году в селе Кончанском речь, предварительно одобренную обширным комитетом, заявил: "Великое искусство полководца состоит в умении скрывать себя (быть непонятным для современников), и в этом отношении Суворов доходит до совершенства".
Наконец, нужно учесть, что ряд современников, хорошо знавших Суворова, в своих отзывах и характеристиках решительно расходятся с вышеприведенными высказываниями полководца. Так, П. А. Румянцев, на глазах которого протекала почти вся военная деятельность Суворова, называл Суворова знатоком инженерного искусства, а биограф великого полководца Фукс писал, что "из всех отраслей военного искусства любил князь Александр Васильевич инженерную науку..."; по утверждению того же Фукса, Суворов называл эту науку "для военного человека столь нужной и полезной".
Таким образом, собственные высказывания Суворова, давшие ряду историков (а за ними и широкому кругу читателей) повод считать, что великий русский полководец недооценивал роль крепостей, презирал фортификацию и т. д., должны быть восприняты очень осторожно и никак не могут изменить основного вывода, вытекающего из анализа всей его полководческой деятельности.
Вместе с тем это не меняет того факта, что Суворов всегда отдавал предпочтение наступательным действиям, что он стремился не выпускать из рук инициативу и решать кампанию посредством сражения в открытом поле. Преследуя цель уничтожения живой силы врага, он, дабы не ослаблять темпа наступления, проходил мимо занятых неприятелем крепостей, блокируя их; но при этом он никогда не увлекался и, разбив полевую армию неприятеля, ставил своей целью взятие обложенных крепостей.
Характерно в этом смысле указание полководца в продиктованном им плане войны с Турцией (в ноябре 1793 года). В случае, если русские осадят турецкую крепость и турки попытаются атаковать осадный корпус, нужно пойти навстречу полевым войскам турок, разбить их и затем продолжать осаду. "Такой способ действий должен быть всегда соблюдаем нашими войсками и, насколько возможно, они должны следовать правилу разбить врага в поле прежде, чем предпринимать осаду", - наставлял Суворов 240.
Сам он умел в кратчайший срок создать сеть опорных пунктов, позволявших даже с незначительными силами противостоять крупным силам неприятеля.
Короче говоря, сохраняя бесспорный приоритет за наступательностью и маневренностью, Суворов, однако, сочетал этот принцип с умением искусно и активно обороняться и столь же искусно преодолевать неприятельскую оборонительную систему.
Оба начала - активная оборона и наступление - гармонически слились в широком и смелом военном искусстве Суворова.
Чрезвычайный интерес представляют политические воззрения Суворова.
Его внутриполитические, а особенно внешнеполитические взгляды рисуют его как человека с обширным кругозором, независимого во мнениях, удивительно глубоко для той эпохи понимавшего общественное и политическое значение событий.
В ноябре 1792 года Суворов был назначен командующим сухопутными силами Екатеринославщины, Крыма и вновь присоединенного Очаковского района. Едва прибыв на место, он начинает собирать политическую информацию. В декабре он пишет русскому генеральному консулу в Яссах И. Северину: "Прошу о происшествиях в стороне вашего пребывания, как сие по пункту пределов здешних потребно, не оставлять меня своими извещениями в Херсон".
Начатая с И. Севериным переписка регулярно поддерживалась. Суворов не только получал от него информацию, но и комментировал события в Дунайских княжествах, в тактичной форме инструктируя своего корреспондента.
Одновременно он зорко следил за положением в Европе, выписывая и читая обширную заграничную периодическую прессу. "Я держал газеты немецкие: гамбургские, венские, берлинские, эрлангер; французские: "Баренн" 241, "Курье де Лондр"; варшавские польские; с.-петербургские или московские русские, французский малый журнал "Анциклопедик Дебулион", немецкий гамбургский политический журнал..." - писал полководец в 1791 г., прося выписать ему еще новый журнал.
Благодаря этому он был хорошо осведомлен о положении дел в крупнейших европейских государствах и, анализируя это положение, делал острые, проницательные выводы.
По поводу самого злободневного тогда вопроса - отношений с Францией - Суворов имел совершенно определенное мнение.
В 1795 году он сказал польскому королю Понятовскому: "Мы не можем избежать войны с Францией" 242.
Исходя из этого убеждения, Суворов полагал, что войну с Францией нужно начать поскорее, ибо иначе французы станут на Висле, вольют в свою армию польские силы и к тому же около 100 тысяч пруссаков. "России, выходит, иметь до полумиллиона", - резюмировал он.
Разумеется, политический анализ Суворова был неизменно односторонним. Ему недоставало понимания социальной сущности событий. Победы якобинцев он объяснял наличием у них твердой воли - и только. Могучей силы якобинских идей он не мог понять, потому что не сочувствовал этим идеям. Но в то же время он чувствовал необходимость противопоставить хоть что-нибудь идеям революционной Франции.
В идейном багаже реакционной России или Австрии он не мог почерпнуть нужного ему и, разъясняя солдатам малопонятную им кампанию в далекой Италии, выводил причину войны из того, что французы своего короля "нагло до смерти убили".
Однако несколько позже он чутьем проницательного политика нашел мотив, который действительно мог в значительной степени подвести идейную базу под действия русско-австрийских войск в Италии. Как уже говорилось выше, армия Директории в конце девяностых годов резко отличалась от армий, выставлявшихся Францией в период кульминационного развития буржуазной революции. Это уже не была прежняя армия обороняющейся нации. Все отчетливее проявлялись корыстные, агрессивные намерения буржуазной Директории. Кампании Бонапарта в 1796-1797 годах достаточно убедительно свидетельствовали об этом. Народы Италии, страдавшие под тяжкой дланью австрийских угнетателей и потому осторожно приветствовавшие французов, скоро разочаровались: им так и не удалось добиться национальной независимости.
Именно это обстоятельство - неудовлетворенное стремление жителей итальянских государств к национальной автономии - решил использовать Суворов. Заняв Турин, он объявил о восстановлении Сардинского королевства, передал ранее изгнанному французами королю Карлу-Эммануилу все драгоценности, награбленные в Пьемонте 243 французами и отбитые у них русскими, восстановил пьемонтскую армию и должностных лиц во главе с популярным среди пьемонтцев премьер-министром Сент-Андре. После того он объявил добровольный набор в пьемонтские полки (которые должны были действовать в составе русской армии), и очарованные пьемонтцы толпами шли под знамена генерала Суворова.
Все это были действия дальновидного, тонкого политика. Но австрийское правительство отменило все его решения. Управление Пьемонтом было передано в руки австрийских властей; королю и Сент-Андре запрещено было вернуться в Турин.
После этого пьемонтцы, охотно шедшие на зов Суворова, тотчас разбежались, и полководец лишился сильного вспомогательного отряда. Он не раз сожалел об этом. Спустя короткий срок он писал А. К. Разумовскому: "...О боже, колико бы нам Пьемонтская армия полезною была; ее после можно было распустить, ежели не нужна" 244.
Разрабатывая план вторжения во Францию, Суворов, как известно, избрал маршрут: Ницца - Савойя - Лион - Париж. Это было сделано не только с учетом рельефа местности, но и в силу политических соображений: в этих местах,- являвшихся очагами крупного контрреволюционного восстания в 1793 году, значительные круги населения относились враждебно к французскому правительству, и наступающая армия продвигалась бы в благоприятных условиях. 20 августа 1799 года Суворов писал графу П. А. Толстому: "Намеренье мое было... из готовить вступление всеми силами во Францию через Дофине, где верно до Лиона нам уже яко преданы были". И вслед за этим - опять сожаление относительно событий в Сардинии: "А ныне нечто остыли поступками Вен ского кабинета с королем Сардинским" 245.
Не только в отношении Пьемонта проявилась эта острая мысль привлечь к себе симпатии населения путем предоставления ему национальной автономии и само управления. Тот же план имел Суворов и в отношении Швейцарии. В мае 1799 года он писал П. А. Толстому, резко критикуя бездеятельность эрцгерцога Карла: "Над лежало ему давно завоевать Швейцарию и с помощью тамошних храбрых народов, даровав им вольность, учинить себя господином Рейна" 246.
Суворов, конечно, понимал вольность отнюдь не в том смысле, как ее понимают революционеры. Под вольностью он понимал национальную автономию, но эта последняя была в его глазах не самоцелью, а средством для обеспечения сочувственного отношения жителей к армии. Но самая постановка этого вопроса в столь решительной форме достаточно характеризует широту политических взглядов великого полководца.
В продиктованном Суворовым плане войны с Турцией (1793 г.) имеются настойчивые указания на необходимость привлечения к борьбе с турками балканских народов. Суворов советует снабдить эти народы оружием и поручить им вести военные действия в глубине турецкого расположения (на Балканах). Эти действия следует начать не ранее перехода русских войск через Балканы. Суворов обнаруживает превосходное знание возможных союзников России. "Можно было бы использовать Махмуда Скутарийского, который до сего времени дорожил лишь своей независимостью, если возбудить в нем честолюбие, - пишет он, и далее: - Али-паша Эпирский, в котором таятся искры недовольства против Порты, может быть легче всего возбужден на восстание" 247.
Еще более интересны с этой точки зрения суждения Суворова об истинной роли правительств Англии и Австрии в европейской войне 1799 года.
В 1799 году на долю Суворова выпала неблагодарная в историческом смысле роль защитника интересов реакционных правительств. Воспитанный в духе представлений своей эпохи, он не мог понять превосходства нового общественного строя, предвестием которого явилась французская буржуазная революция. Но он прекрасно понимал косность старого порядка, алчность и корыстолюбие союзников России, их неискренность и вероломство.
"В течение нынешней кампании Венский кабинет... обнаруживает на каждом шагу корыстолюбивые свои предположения к обширным завоеваниям", - писал он Павлу I в августе 1799 года 248. А через три дня в специальном донесении Суворов опровергал измышления австрийцев о том, что они якобы потеряли во время Итальянской кампании 80 тысяч человек. Он указывал, что в действительности австрийская армия потеряла 4157 человек убитыми, 3355 пленными и 10 016 ранеными, что вовсе немного, если учесть потери французов и достигнутые результаты 249.
Эту мысль о громадных выгодах, полученных Австрией от Итальянской кампании, Суворов развивал и в письме к Растопчину от 20 января 1800 года. Австрия вернула все ранее утраченное, писал он, получила Пьемонт и Романью. "Война ей там как ничего не стоит; войски к победам приучены". В этих условиях австрийцы, естественно, добивались удаления русских из Италии.
Суворов допускал, что австрийское правительство затеет новую экспедицию в Голландию.
"...По примеру Италии, впредь Нидерланды. Чего же лучше для продолжения войны, могшей уже верно кончиться" 250.
От проницательного ума генералиссимуса не укрылось, что союзники России умышленно затягивают воину. Но с какой целью? На это дает ответ письмо Суворова Растопчину. "Нет сомнения,- замечает полководец, - что сей хитрый министр (Тугут. - К. О.) имеет в виду ослабление войск наших" 251.
Итак, Суворов правильно определил и причины затягивания войны Австрией. Но еще интереснее его высказывания о другом союзнике - об Англии.
В марте 1800 года генералиссимус писал Гримму: "Ясно, что никто столько не выигрывал от затягивания войны, как Англия" 252.
В оценке Суворовым политической ситуации эта мысль была одной из руководящих. Характерно в этом отношении замечание суворовского биографа Фукса. Вращавшийся, благодаря близости к полководцу, в авторитетных кругах, он слышал много толков и, очевидно, под влиянием их писал спустя 10 лет после смерти Суворова:
"Англия же следовала своей, со времен Вильгельма III по днесь не пременяющейся политической системе, которой скорое и решительное окончание военных действий миром было бы противно. Основанием политики ее было всегда то, чтобы возжигать непрестанно на твердой земле пламя войны и единовластие своему на Океане порабощать Державы всего мира" 253.
Таким образом, даже в окружении Суворова отлично уясняли действительную роль Англии в войне. Но каковы же были мотивы подобного поведения Англии? Об этом Суворов сказал в уже цитированном письме к Растопчину от 20 января 1800 года. Говоря о стремлении Австрии затянуть войну, он продолжал:
"Английское намерение это больше докажет. Один прошлый год от галлионов 254 имеют б миллионов и от Типо-Саиба 255 7 миллионов фунтов стерлингов. Господа морей - им должно их утвердить на десятки лет изнуреньем воюющих держав, паче Франции, и хотя бы тогда дать ей паки короля. Вот система Лондона и Вены..."
Блестящий политический анализ: Англии надобно затягивание войны, так как оно означает изнурение континентальных держав и плюс к этому непосредственные финансовые выгоды; когда же английское правительство сочтет нужным, оно постарается положить конец военным действиям, а в обессиленной Франции - главной своей сопернице - возродит королевскую власть. События полностью подтвердили этот прогноз.
Небезынтересно привести еще одну выдержку из писем Суворова. 27 января 1800 года он писал Растопчину: "Любезные герои Готдема (goddamn - употребительное английское восклицание, в смысле "черт возьми". - К. О.) воюют для корыстей; они как вечно целы на их природных островах" 256.
Полководец подчеркивал здесь, что англичане могут спокойно вести войну, не испытывая особых неудобств от нее. Десант в Англию он считал неосуществимым и, учитывая тогдашнее состояние техники, вероятно, был прав в этом.
Из сказанного, думается, ясно видно, как глубоко и верно судил Суворов о политическом положении.
Суворов входил во все детали жизни армии. Много внимания уделял он качеству пищи солдат, следил, чтобы пища бойца была хорошо приготовлена, давалась своевременно и в горячем виде.
Не только во время похода, но и во время сражения войска должны быть обеспечены горячей пищей: С этой целью Суворов приказывал подтягивать к полю битвы повозки с котлами. При Крупчицах (1794) горячая пища была доставлена войскам через час по окончании сражения. Во время Итальянской кампании Суворов в одном приказе предписывал: "Котлы и прочие легкие обозы чтобы были не в дальнем расстоянии при сближении к неприятелю; по разбитии же его чтоб можно было каши варить".
Если происходила задержка, он сам часто не ел, пока не накормят солдат. Так же поступил он, когда осенью 1794 года, во время войны с Польшей, интендантство задержало присылку теплой одежды для солдат. 64-летний Суворов мерз в летнем кителе и надел суконную куртку только после доставки войскам зимнего обмундирования.
Его постоянные жалобы в Петербург на недобросовестность интендантов навлекали на него град злобных, клеветнических нападок. Это не останавливало его.
- Кого бы я на себя ни подвиг, мне солдат дороже себя, - выразился он однажды.
Столь же важной, как и заботу о питании, Суворов считал заботу о здоровье бойцов.
Сохранился интересный приказ его, датированный 8 августа 1793 года: "Правила медицинским чинам". Это - подробная, вполне конкретная инструкция о методах лечения и предотвращения болезней и о соблюдении правил санитарии и гигиены. Характерно, что Суворов обращается с этим приказом непосредственно к медицинскому персоналу частей.
"...Причины умножающихся болезней ведать непременно, а выискивать оные не в лазаретах между больными, но между здоровыми... исследовать их пищу, питье, строение казарм и землянок, пространство и тесноту, чистоту, поварскую посуду, все содержание, разные изнурения. О чем вам доносить полковому или другому командиру, а в другой раз уже в главное дежурство".
Суворов подчеркивает необходимость мероприятий, предотвращающих заболевания. Он поручает медицинскому персоналу ставить перед строевыми начальниками вопросы об устранении замеченных недостатков. Если же те не примут должных мер, то Суворов велит через их головы обращаться в высшую инстанцию.
Руководя строительством укреплений в Финляндии, Суворов опять-таки уделяет очень большое внимание вопросам санитарии и медицины. В марте 1792 года он пишет Турчанинову, что израсходовал 1462 рубля насодержание больных, хотя в смете подобный расход не предусмотрен. В связи с этим он просит покрыть означенную сумму и в дальнейшем ассигновать еще 2000 рублей 257.
Заботясь о здоровье солдат, Суворов не забывал и того, что могут найтись такие, кто попытается, симулируя болезнь, отлынивать от службы. В приказе имеется специальное указание, как определять симуляцию. Далее говорится:
"...Ленивцев выписывать из числа больных насильно и доносить о их производстве начальству".
В приказе по войскам Крымского и Кубанского корпусов (1778) Суворов предлагал "полковым, батальонным и их команд лекарям и подлекарям иметь ежевременное попечение о соблюдении паче здоровых всегдашним образом в касающемся до них содержании каждого вообще до их пищи и питья".
Однако, предписывая медицинским работникам следить за здоровьем "каждого вообще" солдата, Суворов главную ответственность за физическое состояние войск возлагал на командиров. Многие приказы, отданные им в 1792 году в Херсоне, начинаются так:
"Небрежением здоровья подчиненных, полковых и ротных командиров умерло (там-то, столько-то)".
Иными словами, здесь прямо указана основная причина смертности: недостаточная заботливость командиров.
В "Науке побеждать" говорится:
"Солдат дорог, береги здоровье... Кто не бережет людей - офицеру арест, унтер-офицеру и ефрейтору - палочки, да и самому палочки, кто себя не бережет".
Стремясь предотвратить заболевания и ликвидировать симуляцию, Суворов одновременно осуществлял целую систему мероприятий по улучшению госпитального дела. Он требовал строгого соблюдения порядка и лечебного режима в госпиталях.
Входя, как обычно, во все детали, он предписывал следить, чтоб в палатках не было сквозняков и чтобы люди во время сна были хорошо укрыты.
Особенно большое значение Суворов придавал соблюдению чистоты. "Наблюдать весьма чистоту в белье неленостным вымыванием оного", - писал он в своих приказах.
Не забывал он и возможных неудобств в одежде, стесняющих свободу движений солдата. "Обуви и мундирам быть не весьма тесным, дабы в обуви постилки употребляться могли".
С полным основанием, не доверяя тогдашней фармакологии, Суворов рекомендовал народные, проверенные опытом средства, дававшие отличные результаты. Так, он рекомендовал смачивать раны кислым квасом.
Таким образом, Суворов разработал и энергично осуществлял целую систему мероприятий, направленных к сохранению здоровья солдат и офицеров. Результаты этой системы не замедлили сказаться. Заболеваемость и смертность резко упали. Нормальное число больных в полку, которое Суворов считал допустимым, составляло 1 -1,5 процента от всего состава. Если эта цифра заметно повышалась, он учинял следствие для выявления причин повышения. Большая часть больных выздоравливала.
"У меня в полку умирало редко в год до полудюжины", - писал Суворов уже на склоне лет.
Так заботился великий полководец о здоровье русских солдат.
Вместе с тем Суворов беспощадно боролся со всеми проявлениями мародерства. Он не устает подчеркивать в приказах недопустимость причинения обид (не вызванных военной необходимостью) мирным жителям. В 1793 году, узнав, что в Молдавии арнауты грабят население, Суворов приказал наказать виновных, принять строгие меры к неповторению подобного и "удовольствовать обиженных".
Выше мы приводили его приказ, изданный в 1794 году в Польше. Насколько восприняли лозунг охраны мирных жителей боевые соратники Суворова, видно из приказа генерал-поручика П. С. Потемкина (от 22 августа 1794 года):
"...Пребывающих спокойно (обывателей. - К. О.) щадить и нимало не обидеть, дабы не ожесточить сердца народа и притом не заслужить порочного названия грабителей".
Колоссальная фигура Суворова не возникла на пустом месте. Не касаясь здесь западноевропейских военных деятелей, влияние которых на Суворова было очень невелико, отметим, что у непосредственно предшествовавших ему русских полководцев он находил неисчерпаемый кладезь идей и практических мероприятий, к тому же проверенных опытом.
Таков прежде всего Петр I, "первый полководец своего века", как именовал его Суворов. Петр прочно утвердил национальные основы устройства русской военной силы, внедряя строгую, но разумную дисциплину, требовал ответственного, инициативного поведения во время боя. "Не держаться устава, яко слепой стены... но действовать с разумением". Петровский "Устав воинский" был тщательно изучен Суворовым, и следы его отчетливо видны в суворовских наставлениях и инструкциях.
Выше приходилось уже касаться роли реформ Г. А. Потемкина в предпринятом Суворовым преобразовании армии. Не мог не оказать на него воздействия и проницательный, прекрасно понимавший специфику русской армии и умевший завоевать популярность среди солдат П. С. Салтыков. Но наибольшее влияние имел на него тот, под чьим начальством он начал свой боевой путь и совместно с которым прослужил под русскими знаменами 40 лет, - П. А. Румянцев.
Именно Румянцев впервые ввел построение мелкими "кареями" (каре), которое Суворов с блестящим успехом применял против турок. Небольшие батальонные и даже ротные каре, не окружавшие себя более рогатками, отличались большой маневренностью и легко переходили от обороны к наступлению. Румянцев сократил обоз, упорядочил разведку, усилил и организовал кавалерию. Он упростил ружейные приемы и приучал войска к маршам в колоннах, к четким перестроениям. "Для восприятия в потребном случае супротивных мер против своего неприятеля есть в том одна из главных должностей военачальника, чтобы стараться узнать его положение, силы и способы к действиям", - писал Румянцев; Он был провозвестником активной, решительной тактики: "С малым числом разбить великие силы - тут есть искусство и сугубая слава", или: "Я того мнения был и буду, что нападающий до самого конца все думает выиграть, а обороняющийся оставляет в себе страх соразмерно сделанному на него стремлению".
Выработанный в 1770 году Румянцевым "Обряд службы", введенный впоследствии во всех полках, содержал в себе целый ряд новаторских и прогрессивных положений. Еще более ценной является написанная Румянцевым в 1777 году "Мысль о состоянии армии", где имеются высказывания о необходимости тактического обучения, о важности соблюдения чистоты, о постановке врачебного дела и т. д.
Деятельность Румянцева дала богатые плоды. В начале 70-х годов XVIII века, когда военное искусство Суворова только формировалось, один из румянцевских выучеников С. Р. Воронцов выпустил "Инструкцию ротным командирам", свидетельствующую о том, что передовое офицерство жадно впитывало наставления Румянцева. Воронцов подчеркивал, что надо уважать рядовых, "дабы честь, заслуженную полком... каждый солдат на себя переносил".
Особенно ценно было то, что Румянцев являлся не только теоретиком, но и практиком: его блестящие победы при Ларге и Кагуле были осуществлением его воззрений 258.
И все же, отмечая предшественников Суворова, отдавая должное их заслугам и влиянию их на формирование взглядов Суворова, следует признать, что ни в ком из них не было такой ослепительной яркости военного дарования, такой необычной власти над солдатской массой; никто из них не подверг такой всесторонней и глубокой ревизии всю систему военного дела; никто из них не сумел создать такую мощную армию, как это сделал Суворов.
Значение Суворова для русского военного искусства не исчерпывается победами, одержанными им при жизни.
В продолжение своей многолетней военной деятельности он воспитывал первоклассные по тому времени кадры высших офицеров. Лучшая часть этих кадров, помимо воинских доблестей, была так же, как и Суворов, предана своему отечеству. Суворовская школа полководцев заняла крупнейшее место в истории Отечественной войны 1812 года. В этой справедливой, народной войне руководящую роль сыграли именно полководцы, прошедшие военную школу под руководством Суворова: Багратион, Милорадович, Платов, Раевский и др. Да и сам Кутузов, при всей самостоятельности своего военного дарования, сформировался как полководец под несомненным влиянием Суворова.
Полководческая деятельность Кутузова - это как бы развитие знаменитого суворовского тезиса: "воюют не числом, а умением". Многому научившись у Суворова, Кутузов во многом углубил его воззрения.
В соответствии со сложной международной обстановкой Кутузов, осуществляя военное руководство, тщательно согласовывал его с внешнеполитическим и внутриполитическим положением России. Примеры тому: сложная, тонкая система ведения войны в 1811 году и умение придать могучую силу действиям партизанских отрядов в 1812 году.
Всюду и всегда Кутузов не только полководец, но и политик, дипломат, государственный муж.
Полководческое искусство Кутузова корнями своими уходило в сокровищницу идей и заветов, оставленных Петром I, Румянцевым и особенно Суворовым. Кутузов до конца дней своих чтил Суворова как творца побед русского оружия. В дни преследования наполеоновской армии в одном из приказов Кутузова говорилось: "Итак, мы будем преследовать неутомимо. Настанет зима, вьюги и морозы; вам ли бояться их - дети Севера? Добрые солдаты отличаются твердостью и терпением, старые служивые дадут пример молодым. Пусть всякий помнит Суворова: он научил сносить и голод, и холод, когда дело шло о победе и о славе русского народа" 259.
Как и Суворов, Кутузов всегда был образцом человечного, товарищеского отношения к солдату. Популярность Кутузова в армии и в народе объяснялась, помимо его собственных огромных заслуг, также и тем, что имя его было овеяно славой как одного из ближайших сподвижников Суворова.
Провозглашенные Суворовым принципы сказались не только на действиях его непосредственных учеников, но и наложили чрезвычайно сильный отпечаток на все дальнейшее развитие русского военного искусства.
"Мое правило: в мире готовиться к войне, а в войне - к миру", - писал Суворов И. П. Салтыкову 260, подчеркивая роль военного обучения. На протяжении своей долгой деятельности он постоянно возвращался к этой мысли, не уставал твердить о ней, "внедрял" ее в умы своим подчиненным и начальникам.
На последней странице "Полкового учреждения" мы находим такие строки: "Не надлежит мыслить, что слепая храбрость дает над неприятелем победу, но единственно смешанное с оною военное искусство".
В приказе об обучении солдат, написанном спустя пять лет, в июне 1770 года, эта же мысль выражена в такой форме: "Хотя храбрость, бодрость и мужество всюду и при всех случаях потребны, токмо тщетны они, ежели не будут истекать от искусства, которое возрастает от испытаниев при внушениях и затверждениях каждому должности его" 261.
Талант воспитателя Суворов проявил с первых же шагов своей военной деятельности. По свидетельству современников, находившиеся под его командой части всегда отличались дисциплинированностью, отличным знанием боевых приемов. Изучать только то (но зато все), что понадобится в бою и в походе, и притом в условиях, возможно ближе напоминающих военную обстановку, - таковы были первые правила суворовской системы воспитания и обучения войск.
К обучению войск Суворов относился столь же серьезно, как и к ведению боевых действий, потому что, по его глубокому убеждению, военная подготовка как рядового, так и командного состава во многом предопределяет результат сражения.
- Войско необученное, что сабля неотточенная, - часто повторял он.
Обучение преследовало цель приучить все рода войск действовать в любых условиях. Например: "Кавалерия в грязи, болотах, оврагах, рвах, на возвышенностях, в низинах и даже на наклонных земляных сходнях рубит".
Приступая к обучению войск, Суворов прежде всего стремился выработать в них выносливость, привычку к длительному физическому напряжению. Следуя принятому им правилу подавать во всем личный пример, "учить показом, а не рассказом", он построил соответствующим образом весь уклад своей жизни. Он не терпел в военном человеке изнеженности и "оспалости" (вялости) ; по его убеждению, они надламывают дух воина в трудный период, понижают его боевую стойкость. В 1771 году Суворов писал генералу Веймарну в одном шифрованном донесении: "Чего найти достойнее, праводушнее, умнее Штакельберга? Только у него на морозе, на дожде, на ветре, на жару болит грудь" 262.
Поразительно, что человек столь слабого здоровья, каким был Суворов, мог перенести в продолжение пятидесяти лет непрерывное физическое и нервное напряжение войны. Это был превосходный результат систематической тренировки, спартанского режима и неослабного волевого самоконтроля.
Широко известно, какое большое внимание в обучении войск отводил Суворов маршам. Грязь, дождь, разлившиеся реки, жара - ничто не могло служить препятствием. Во время этих маршей войска получали закалку. Но тут был еще и расчет тонкого знатока солдатской психологии: во время этих маршей развивался своеобразный дух соревнования; втягиваемые единым ритмом, худшие Начинали равняться по лучшим, стремились сравняться с ними и убеждались, что это они могут сделать. Суворов имел все основания полагать, что то же самое произойдет и в бою, - и там выработанная привычка равняться по лучшим даст себя знать.
Суворовские наставления построены на учете очень многих факторов, которые далеко не всегда оцениваются во всем объеме. Взять, например, вопрос о штыковой атаке как важнейшем тактическом приеме суворовских войск. К разработке этого приема Суворова побудили следующие причины: недостаточная эффективность огня в то время и национальные свойства русских солдат как лучших выполнителей штыкового (и сабельного) удара. Кроме того, большая подвижность суворовских войск и неналаженность бесперебойного обеспечения их боеприпасами очень затрудняли своевременное пополнение боевого комплекта (50 выстрелов на стрелка).
Однако и на обучение солдат стрельбе обращалось самое серьезное внимание. Известен целый ряд высказываний Суворова относительно первостепенной важности этой стороны военного обучения. В 1770 году он писал: "Что же говорится по неискусству подлого и большей частью робкого духа: "пуля виноватого найдет", то сие могло быть в нашем прежнем нерегулярстве, когда мы по-татарскому сражались, куча против кучи, и задние не имели места целить дулы, вверх пускали беглый огонь. Рассудить можно, что какой неприятель бы то ни был, усмотри, хотя самый по виду жестокий, но мало действительный огонь, не чувствуя себе вреда, тем паче ободряется и из робкого становится смелым"'.
Это замечательное высказывание достаточно убедительно выражает взгляд Суворова на огневые действия.
В письме Н. Зубову от 26 мая 1788 года, содержащем наставления о тактике против турецких войск, находим такие замечания: "Пулю беречь... Пугательная стрельба противника паче ободряет" 263.
Придавая столь большое значение меткой стрельбе, Суворов, естественно, ставил в центр внимания и обучение стрельбе.
В системе суворовского обучения войск большое внимание уделялось и вопросам обороны. Однако характерной чертой такого рода "экзерциций" было то, что они проходили под знаком преодоления укреплений, а не обороны за крепостными валами. Но, обучая штурму, Суворов в равной мере обучал и обороне. И недаром в 1799 году небольшая крепость Чева, занятая гарнизоном из 350 русских, отразила все атаки французов, которых было в 10 раз больше и во главе которых стоял будущий маршал Груши.
Красной нитью во всем воспитании войск проходило требование быть смелым, не отступать перед врагом, как бы силен он ни был. Суворов не уставал внушать бойцам простое и вместе с тем великое правило. Оно сводилось к тому, что только смерть или тяжелое ранение могут остановить русского воина во время боя. Вперед! Всегда вперед! Атака должна вестись с беззаветной отвагой, не должно быть и мысли о возможности попятного движения - в этом залог успеха.
Даже если враг имел крупное превосходство в силах, если он наседал со всех сторон, Суворов требовал активного устремления вперед. "Бей, но не отбивайся",- внушал он. Суворов приучал войска в каждом сражений биться отчаянно, до смерти. "Атака ночью будет с храбростью и фурией российских солдат",- писал Суворов в диспозиции туртукайского боя, и это не были просто слова. Иностранные наблюдатели, присутствовавшие при атаках суворовских солдат, до конца дней своих не могли забыть впечатления от всесокрушающей силы их натиска.
Другое правило, которое так же настойчиво прививал Суворов солдатам,- это взаимная поддержка в бою, на походе. Товарищеская солидарность, боевое содружество - к этому он приучал войска с первого дня принятия начальства над ними.
И, наконец, Суворов требовал от всех, независимо от чина и звания, самоотверженного, беззаветного служения русским знаменам. "Собственностью своею во всякое время жертвовать (ставлю) правилом высочайшей службы", писал он в тактическом указании гарнизону Кинбурна. Он воспитывал в войске постоянную готовность к подвигу, - больше того, стремление к подвигу, жажду подвига.
Привыкшее к зуботычинам и дворянскому пренебрежительному отношению офицеров "солдатство" увидело перед собой командира, исполненного заботой о подчиненных, пекущегося о питании и лечении бойцов, делящего наравне с "нижними чинами" все труды и опасности и требующего взамен лишь внимательного изучения солдатского дела и верного служения родине.
Таким представляется в общих чертах образ Суворова как военного воспитателя и педагога. И тут нужно подчеркнуть главную особенность воззрений Суворова в этой области: мысль о том, что военное обучение, военное воспитание есть прямое дело командования, есть его первейшая обязанность.
Суворов был глубоко убежден в ложности и порочности распространенного тогда мнения, что командир части должен ведать только вопросами, относящимися непосредственно к вождению войск в бой, а их подготовкой и проверкой боеспособности занимаются инспекторские органы. Воспитание войск органически связано с вождением в бой; оно есть неразрывный элемент военной системы - такова была точка зрения Суворова. При этом он считал желательным, чтобы командир части лично занимался обучением войск, не передоверяя целиком этого дела офицерам. В "Примечании для экзерцирования", посланном Суворовым Веймарну в 1771 году, есть такое место: "Четвертого гренадерского полку люди бодры, мужественны, да не храбры; что тому притчина? Они на себе ненадежны, полковник сам ленитца учить, а только верит другим".
Требование Суворова, чтобы командир полка непосредственно ведал обучением солдат, было особенно актуально и прогрессивно в ту эпоху, когда обучение принимало сплошь и рядом уродливые формы. Недаром в 1773 году Суворов, сообщая И. П. Салтыкову о прибытии Копорской рекрутской команды, писал: "Ладно весьма, что будет в полку", но выражал опасение, что ее там испортят. "Только бы ее там поберегли от палок и чудес",- восклицал он.
Как реформатор русской армии, а также как стратег и тактик, Суворов имел предшественников, чьи реформы он углубил и развил. Главным из них был Румянцев.
П. А. Румянцев разослал в 1770 году по подведомственной ему армии новую инструкцию, названную им "Обряд службы". Эта инструкция предусматривала правила быстрого перестроения, упрощала ружейные приемы, вводила иной способ конной атаки (аллюр вскачь, с саблями наголо) и т. д. Офицерам предписывалось постоянно упражнять войска, учить их только тому, что нужно на войне. Вскоре эта инструкция была введена во всей российской армии.
Не довольствуясь "Обрядом службы", Румянцев дополнил его "Наставлением батарейным командирам".
Предписывалось стрелять по врагу с средних и близких дистанций, не опасаясь его приближения, но стремясь причинить ему наибольший урон. Предусмотрен был порядок движения артиллерии на походе: за каждым орудием - его зарядный ящик. Характерны последние строки "Наставления", показывающие, как развивал и поощрял Румянцев в своих подчиненных инициативу:
"Впрочем, в подробное о сей полезности описание я не вхожу более, а отдаю на собственное примечание гг. офицеров, яко на искусных артиллеристов".
Большим преобразованиям подверглась и кавалерия.
Но главное, о чем заботился Румянцев, это чтобы военную службу считали не тяжкой повинностью, а почетной, трудной обязанностью.
- Высшее развитие воинского долга, - говорил Румянцев,- это строгая, но сознательная дисциплина, не за страх только, а за совесть, которая является душою службы.
Опираясь на труды и опыт своих предшественников, используя все лучшее из их наследства, Суворов и построил свою превосходную военно-воспитательную и организационную систему.
Каковы были исторические обстоятельства, способствовавшие появлению этого замечательного полководца в крепостнической России?
В русском крепостном крестьянстве, из среды которого вербовались рекруты, жила любовь к своей родной земле: Века борьбы за национальную независимость культивировали в массе русского народа национально-патриотическое чувство.
Высокие боевые качества русских солдат приобретали особую силу в связи с тем, что в часто воевавшей армии накоплялся большой военный опыт.
Далее, сказался отмеченный выше культурный и промышленный подъем в стране - в особенности, интенсивное развитие металлургии.
Наконец, нужно принять во внимание большую численность русской армии и ее хорошее, в общем, вооружение (особенно артиллерии).
Все эти исторические условия, в их совокупности, создали почву для появления в России во второй половине XVIII века такого выдающегося полководца, каким был Суворов.
Советская Армия, как и советская военная наука, имеет славные воинские традиции - традиции отваги и доблести русских солдат. Советская военная наука впитала все лучшее, что дало военное искусство в прошлом, она восприняла заветы замечательных русских полководцев, наших великих предков.
Великий русский полководец, создатель собственной военной школы, учитель и воспитатель русских войск второй половины XVIII века Суворов всегда будет памятен советскому народу. Долго еще наши командиры будут вдумываться в существо суворовского гения, исследовать его методы организации боя, овладевать, как Суворов, культурой военного дела. Никогда не угаснет и память о Суворове-патриоте, всей душой преданном своей отчизне.
Советский народ увековечил память о великом русском полководце. Советское правительство учредило военный орден Суворова трех степеней.
С именем Суворова связано и воспитание будущих командиров.
22 августа 1943 года СНК СССР и ЦК ВКП(б) вынесли постановление "О неотложных мерах по восстановлению хозяйства в районах, освобожденных от немецкой оккупации". В этом постановлении предусмотрено:
"Для устройства, обучения и воспитания детей воинов Красной Армии, партизан Отечественной войны, а также детей советских и партийных работников, рабочих и колхозников, погибших от рук немецких оккупантов, организовать... девять суворовских военных училищ, типа старых кадетских корпусов, по 500 человек в каждом, всего 4500 человек со сроком обучения 7 лет, с закрытым пансионом для воспитанников".
Задача суворовских военных училищ - дать воспитанникам общее среднее образование и вместе с тем подготовить их к дальнейшей военной службе в офицерском звании. С этой целью вся система воспитания построена здесь так, чтобы воинские начала впитывались "в плоть и кровь" воспитанников.
То обстоятельство, что вновь созданным военным училищам присвоено имя великого русского полководца, имеет глубокий смысл. Оно лишний раз подчеркивает, как чтит Советская Армия суворовские военные традиции.
Личность Суворова
Вряд ли будет преувеличением сказать, что никто из выдающихся деятелей в конце XVIII века не вызывал такого жгучего интереса в Европе, как Суворов. Через два десятка лет после швейцарской эпопеи знаменитый английский поэт, Байрон отразил этот интерес в своем "Дон-Жуане":
Несоответствие с общепринятым представлением о выдающемся человеке выявлялось все больше по мере ознакомления с манерами и образом жизни Суворова. Всегда и везде он спал на покрытой простыней охапке сена, укрываясь вместо одеяла плащом. Вставал в 4 часа утра, причем слуге велено было тащить его за ногу, если он проспит. Одевался он очень быстро, неизменно соблюдая величайшую опрятность. Шубы, перчаток, сюртука он никогда не носил, всегда на нем был мундир или китель, иногда плащ; летом часто - белая холщовая рубаха.
Выпив утром несколько чашек чаю, он упражнялся около получаса в бегании или гимнастике, потом принимался за дела, а в свободное время читал или приказывал что-нибудь читать ему. Обедал в 8-9 часов утра. В пище Суворов был очень умерен, фруктов и сладкого не ел. Любил гречневую кашу, щи и тому подобную простую, здоровую пищу, которую для него умело изготовлял его повар Мишка. После обеда он спал. За обедом выпивал рюмку тминной водки и стакан вина, но крепкими напитками никогда не злоупотреблял. Он не курил, но нюхал табак.
Во всех своих привычках Суворов был необыкновенно скромен. "Я солдат, не знаю ни племени, ни роду", - сказал он однажды про себя. Не говоря уже о предметах роскоши - картинах, дорогих сервизах, нарядах, - он лишал себя даже элементарного комфорта. Ездил он всегда в самой простой таратайке или на первой попавшейся казацкой лошаденке, одевался в добротные, но грубые ткани, пользовался самой простой мебелью и т. д. Все это составляло разительный контраст с царившей в XVIII веке безумной роскошью. "Не льстись на блистание, но на пространство. Загребающий жар чужими руками после их пережжет",- писал Суворов в 1781 году Турчанинову, и эти слова могут служить его девизом.
Пуще всего он боялся изнеженности, которая, по его мнению, подобно ржавчине, разъедает волю и здоровье 264. "Чем больше удобств, тем меньше храбрости", - говаривал он. Он считал необходимым поддерживать физическую и духовную стороны человека в состоянии постоянной готовности к лишениям и опасности. Пребывание в солдатской среде укрепило эти его привычки, и, следуя им, он достигал двух целей: подавал пример другим офицерам, от которых требовал в военное время предельного напряжения сил, и тем лишний раз привлекал симпатии солдат.
Суворов дорожил каждой минутой для дела. "Трудолюбивая душа должна всегда заниматься своим ремеслом",- заметил он однажды. Поэтому Суворов редко посещал балы и вечеринки, но если попадал туда, то бывал очень оживлен, много плясал и уже в глубокой старости хвалился, что танцевал контрданс три часа кряду. Он всех заражал своей живостью.
- Что делать! Ремесло наше такое, чтобы быть всегда близ огня. А потому я и здесь от него не отвыкаю.
Он очень быстро, с одного взгляда и по нескольким ответам, составлял о человеке определенное мнение и редко менял его.
Он не раз принимал участие в рукопашных схватках, несмотря на то, что мускульная сила его была очень невелика. Вообще от природы он был слабого здоровья, и только непрестанная тренировка и стальная сила воли позволяли ему переносить непрерывное физическое и нервное напряжение войны.
Живя в Новой Ладоге, Суворов тяжело болел желудком; эта болезнь осталась у него на всю жизнь. В 1780 году он сообщал в одном письме: "Желудок мой безлекарственный ослабел. Поят меня милефоллиумом, насилу пишу". В период туртукайских боев он болел лихорадкой. В 1789 году - год Фокшан и Рымника - он вновь был тяжко болен. Дочери своей он писал об этом: "Ох, какая же у меня была горячка: так без памяти и упаду на траву, и по всему телу все пятна".
Обычно он пользовался услугами простого фельдшера-"бородобрея", который лишь в последний год его жизни был заменен настоящим врачом. Но Суворов не доверял медикам, полагая - и, может быть, не без основания,- что его неправильно лечат. За три месяца до смерти он писал Хвостову: "Мне недолго жить. Кашель меня крушит. Присмотр за мной двуличный". Во время Итальянской кампании он, как говорится, таял на глазах; сперва крепился, выглядел гораздо моложе своих семидесяти лет, но постепенно, изнуренный тяготами сражений, пререканиями с австрийцами и лишениями Швейцарского похода, совершенно обессилел, так что нередко даже засыпал за обедом 265. У него появилась резь в глазах, мучили жестокие приступы кашля, ныли старые раны и, наконец, развился смертельный недуг.
Суворов был по натуре добр - непритязательной добротой простого русского человека. Он не пропускал ни одного нищего, чтобы не оделить его милостыней. Встречая ребят, он останавливался и ласкал их. В Кончанском у него жила на полном пансионе целая команда инвалидов. Он помогал всем, кто обращался к нему. По уверению Фукса, он до конца жизни каждый год тайно высылал 10 тысяч рублей в одну из тюрем.
"Я проливал кровь потоками,- сказал он однажды, - и прихожу в ужас от этого. Но я люблю моего ближнего; я никого не сделал несчастным..."
Полководец был искренен, говоря это, и здесь нет противоречия с его беспощадностью там, где она диктовалась железным законом войны.
"Заранее учись прощать ошибки других и не прощай никогда собственных",- часто повторял Суворов.
Окружающие знали его отходчивость, доверчивость и житейскую неопытность и часто использовали их в своих интересах. Управители обкрадывали его или разоряли его своей леностью и небрежностью; адъютанты опутывали его сетью интриг, подсказывали ему пристрастное распределение наград, играли на всех его слабых струнах, благоразумно не вторгаясь только в чисто военную сферу, где, как им было известно, полководец не терпел ничьего вмешательства.
Вряд ли Суворов не замечал ухищрений и плутней, разыгрывавшихся вокруг него. Скорее всего он просто не придавал им значения, не считая их достойными того, чтобы отвлекаться ради них от военных дел.
Характерным, во всем проявлявшимся свойством его была безыскусственная простота; ни при каких обстоятельствах его не покидал подлинный демократизм 266.
Получив звание фельдмаршала, он писал де Рибасу: "Пусть мое новое звание вас не смущает. Я не переменюсь до Стикса" 267.
Одним из основных свойств натуры Суворова была глубокая, нерушимая бескорыстность. В его время на войне все искали, чем бы поживиться, все воровали направо и налево. Кондотьерские нравы господствовали во всех армиях. Французы грабили завоеванную Италию, австрийцы - Польшу. Суворов же никогда не взял ни одной вещи из бесценной добычи, которая доставалась войскам в результате его побед. Когда при взятии Турина ему принесли драгоценности бывшего сардинского короля, оставленные французами при поспешном отступлении, он отказался считать их своей военной добычей и отослал экс-королю.
Жадность и корыстолюбие в военных вызывали в Суворове отвращение; он всячески боролся с этими - надо сказать, довольно распространенными тогда - чертами. В 1770 году в Польше он приказом отдал следующее распоряжение: "Будучи в сражении, с лошадей для грабежа отнюдь не слезать".
С недобросовестным отношением к доверенным казенном суммам он боролся своеобразными методами - устанавливал коллективную ответственность офицеров или ответственность старшего начальника. Так, в октябре 1799 года генералиссимус вынес следующее решение по делу хорунжего Сухова, растратившего 838 гульденов казенных денег: "Поелику сие случилось от слабого смотрения за командою, то я... предписываю с полковых штаб- и обер-офицеров, одобривших его, Сухова, для приему денег выбором, то число денег взыскать, а буде без того (т. е. без выбора. - К. О.) был командирован, то с одного полкового командира" 268.
Будучи глубоко принципиальным человеком, Суворов выработал для себя следующий идеальный тип, образец, обрисованный им в письме к Александру Карачаю 269 (приводим в выдержках).
"...Военные добродетели суть: отважность для солдата, храбрость для офицера, мужество для генерала. Военачальник, руководствуясь порядком и устройством, владычествует с помощью неусыпности и предусмотрения.
Будь откровенен с друзьями, умерен в нужном и бескорыстен в поведении. Пламеней усердием к службе своего государя.
Люби истинную славу; отличай честолюбие от надменности и гордости.
Привыкай заранее прощать погрешности других, и не прощай никогда себе своих погрешностей.
Обучай ревностно подчиненных и подавай им пример собою.
...Будь терпелив в военных трудах: не унывай от неудач. Умей предупреждать обстоятельства ложные и сомнительные; не предавайся безвременной запальчивости.
Храни в памяти своей имена великих людей и руководствуйся ими в походах и действиях своих.
...Привыкай к деятельности неутомимой.
Управляй щастием; один миг доставляет победу".
Суворов был одним из наиболее образованных русских людей своего времени. Он изучил математику, историю, географию; владел немецким, французским, итальянским, польским, турецким, был знаком с арабским, персидским и финским языками; был основательно знаком с философией, с древней и новой литературой. Военная эрудиция его была изумительна. Он проштудировал все важнейшие военные книги, начиная с древних авторов вплоть до своих современников, изучил фортификацию.
Во всей России того времени не было, пожалуй, дру- гого человека, который бы в разгар громадной работы столь тщательно следил за периодической заграничной прессой.
Сохранился рассказ, будто однажды Суворов выразился так: "Не будь я военным, я был бы поэтом" Неизвестно в точности, была ли произнесена им эта фраза, но факт таков, что генералиссимус российских армий питал неизменный интерес к поэзии и сам постоянно порывался писать стихи. Служа Марсу, Суворов всегда был поклонником Аполлона.
Стихотворения Суворова не отличаются особыми достоинствами с точки зрения поэтической формы. Надо сказать, что он сам отлично понимал это. Когда один из современников назвал его однажды поэтом, он решительно отклонил это звание. "Истинная поэзия рождается вдохновением, - произнес он. - Я же просто складываю рифмы".
Будучи во всем последовательным, он никогда не печатал своих стихов. И все-таки стихи всегда были слабостью его исключительно волевой, сильной натуры.
В бумагах Суворова, относящихся к периоду Итальянской кампании, имеется четко переписанное стихотворение:
Суворов очень любил прибегать к стихотворной форме и в частной переписке.
Стоит привести письмо, отправленное им дочери Наташе в 1794 году из Польши:
Свойственный Суворову язвительный стиль нашел яркое отражение в его эпиграммах. Известна его эпиграмма на Потемкина, высмеивающая завоевательную политику князя Таврического, его напыщенность и презрение к людям:
Конфликт с тем же Потемкиным побудил попавшего в незаслуженную опалу Суворова написать такие строки:
На фоне спесивых екатерининских и павловских вельмож, не удостаивавших поэзию серьезным вниманием, Суворов являлся редким и отрадным исключением. Будучи глубоко образованным человеком, он с уважением относился ко всякому знанию, а поэзия была излюбленным занятием на протяжении всей его жизни.
Богатый материал для характеристики Суворова представляют его письма. Слог его был лаконичный, отрывистый, какой-то мятущийся - верное отражение его натуры. "Мой стиль не фигуральный, а натуральный, при твердости моего духа", - писал он секретарю Потемкина Попову. Непривычному читателю зачастую трудно разобраться в этих недоконченных фразах, неожиданных скачках мысли, резких переходах к совершенно другой теме. Когда состояние его духа было спокойно, он писал ровнее и систематичнее; в часы волнения бумага выдавала его настроение. Вдобавок он пользовался совершенно оригинальной пунктуацией: знаки препинания расставлялись им произвольно, часто в середине фразы неожиданно оказывался вопросительный или восклицательный знак, еще более затруднявший понимание письма.
Необходимо, впрочем, отметить, что эта черта Суворова, подобно многим другим, не вызывала в его, современниках такого удивления, какое она может вызвать в наши дни. Отрывистый, беспорядочный стиль был тогда довольно обычным явлением. Петр I тоже писал в трех строках сразу о трех предметах. Канцлер Безбородко, один из лучших стилистов своего времени, писал об одном современнике так: "Он, не потерял времени, учившися читать книги, писать по-русски, и видев Двор и город, а от сего в его обхождении великая видна перемена" и т. д.
Более специфической следует признать другую особенность писем Суворова: склонность к иносказательному выражению своей мысли. В 1792 году Безбородко, в связи с предполагавшимся назначением полководца на турецкую границу, высказывал опасение, что он будет вместо точного изложения писать загадками. Когда в апреле 1795 года Пруссия заключила перемирие с Францией, что должно было отразиться на судьбе Польши, Суворов, проживавший тогда в Варшаве, высказал свое отношение к этому факту в следующих иносказательных выражениях: "Так как крысы, мыши, кошки находятся беспрестанно в движении в сем доме, и ни на минуту не дают мне покою, посему я намереваюсь, как наискорее, переменить квартиру".
Или вот еще пример: известная фраза Суворова "Кесарь, Аннибал, Бонапарт, домашний лечебник, пригожая повариха", сказанная им в ответ на вопрос графа Растопчина, желавшего знать мнение Суворова о лучших военных сочинениях и наиболее выдающихся полководцах, толкуется комментаторами следующим образом: надо изучать подлинно великих полководцев; как лечебник бесполезен, если не угадаешь болезнь, так и теоретические трактаты не принесут пользы; модный роман ("Пригожая повариха") - название модного в то время романа М. Д. Чулкова. - К. О.) одинаково полезен с чтением современных мудрствований о военном искусстве.
Была, впрочем, веская причина, по которой его письма оказывались не всегда доступны пониманию, - опасение перлюстрации. Суворов почти всегда отправлял письма через курьеров и приказывал вручать их лично, но все эти предосторожности не давали гарантии. В царствование Екатерины перлюстрация достигла колоссальных размеров: правительство рассматривало ее как надежнейший источник информации. О взятии Хотина императрица узнала из частного письма 28 сентября 1788 года, а официальное донесение Румянцева пришло только 7 октября. Именно из опасений перлюстрации письма Суворова сплошь и рядом зашифрованы, полны намеков и условных обозначений. Сама Екатерина в переписке с Гриммом прибегала к тому, же приему.
Язык суворовских писем - своеобразный и чеканный - дышит свежестью образов, слов и оборотов. Предельно динамичный, сжатый до лаконичности, расцвеченный иносказательными намеками, острыми афоризмами и яркими метафорами, он был не только очень своеобразен, но и крайне выразителен, в нем отражалась живая мысль Суворова, его неуемная энергия, его стремительность и "быстроправие". Даже официальные донесения писаны ярким, образным слогом. Вот, например, отрывок из реляции Потемкину о штурме Измаила: "Небо облечено было облаками, и расстланный туман скрывал от неприятеля начальное наше движение". Или вот рапорт Румянцеву о штурме Праги: "От свиста ядр, от треска бомб стон и вопль раздался по всем местам в пространстве города. Ударили в набат повсеместно. Унылый звук сей, сливаясь с плачевным рыданием, наполнял воздух томным стоном". Как правило, однако, донесения Суворова были очень лаконичны. В 1794 году президент Военной коллегии Н. Салтыков писал о действиях Суворова в Польше: "Весьма гремит оный, но его донесения, по его обыкновению, весьма коротки, и больше знаем по словам Горчакова, в чем та победа состоит".
С каждым корреспондентом он умел поддерживать переписку в том стиле, какой был тому свойствен. Небезынтересно привести, например, обмен посланиями между Суворовым и принцем де Линем, последовавший после Рымникского сражения.
Де Линь прислал ему письмо, начинавшееся следующим образом: "Любезный брат Александр Филиппович, зять Карла XII, племянник Баярда, потомок де Блуаза и Монлюка" 271.
Суворов ответил: "Дядюшка, потомок Юлия Цезаря, внук Александра Македонского, правнук Иисуса Навина!" и т. д.
Суворов писал четкими, тонкими, очень мелкими буквами. "Он писал мелко, но дела его были крупные", - выразился однажды Растопчин. В письмах и бумагах его никогда не было помарок и поправок; так писал он свои приказы. Если он бывал доволен адресатом, то часто заканчивал письмо словами: "Хорошо и здравствуй".
Как и Петр I, Суворов страстно боролся с процветавшим в среде господствующих классов крепостной России "леноумием".' "Предположенное не окончить - божий гнев!" - писал он.
K слову сказать, Суворов был религиозен, но отнюдь не суеверен, чем сильно отличался от суеверного атеиста Наполеона.
Начальник суворовского штаба Ивашев констатирует: "Суворов был пылкого и нетерпеливого характера и требовал мгновенного исполнения приказаний". Впрочем, когда обстоятельства того требовали, Суворов, превозмогая свой характер, умел ждать. "Чтобы достичь, нужно быть терпеливым, как рогоносец",- сказал он однажды с горечью.
Ум Суворова не знал отдыха. Страстная любознательность сочеталась в нем с огромной жаждой деятельности. Военное дарование - только одна сторона его облика, в которой наиболее ярко отразилась его интеллектуальная и волевая мощь. Нет сомнения, что он отличился бы и на другом общественном поприще. Энгельгардт, например, называл его "тонким политиком" и, конечно, не ошибался в этом.
- Истинно не могу утолить пожара в душе моей! - воскликнул однажды Суворов, и эти замечательные слова достойны стать лучшей ему эпитафией.
Облик Суворова останется недорисованным, если еще раз не отметить его поразительной храбрости. Десятки раз он находился в смертельной опасности. Со своей тонкой шпагой он не мог оказать серьезного сопротивления неприятельским солдатам, но робость была неведома ему. Он бросался, вдохновляя бойцов, в самые опасные места, где почти невозможно было уцелеть, проявлял какую-то безрассудную смелость. Известен рассказ о маршале Тюренне, которого охватывала нервная дрожь при свисте пуль и который однажды с презрением обратился к самому себе:
- Ты дрожишь, скелет? Ты дрожал бы еще гораздо больше, если бы знал, куда я тебя поведу.
Суворов очень высоко ставил Тюренна. Но в противоположность французскому маршалу русский полководец был мужествен и духом и телом. Ни разу его не видели в бою растерявшимся, побледневшим или задрожавшим.
Бесконечные выходки и эксцентричность Суворова, особенно усилившиеся к концу его жизни, казалось бы, не соответствовали представлению о нем, как о замечательной личности.
Однажды, когда полководец особенно много "чудил", соблюдая при этом величайшую серьезность, Фукс набрался смелости и прямо спросил его о причине такого поведения.
- Это моя манера, - ответил Суворов.- Слыхал ли ты о славном комике Карлене? Он и на парижском театре играл арлекина, как будто рожден арлекином, а в частной жизни был пресериозный и строгих правил человек: ну, словом, Катон.
Этот иносказательный ответ ценен прежде всего тем, что в нем признается нарочитость причуд ("манера").
Наиболее проницательные из современников скоро поняли это. Ивашев пишет: "Все странности его были придуманные, с различными расчетами, может быть, собственно для него полезными, но ни для кого не вредными".
Ивашеву вторил К. Бестужев-Рюмин: "Русский чудо-богатырь Суворов юродствовал, чтобы иметь более независимости" 272. В книге Роберта Вильсона, английского агента при русской армии в 1812 году, говорится: "Даже эксцентрические манеры Суворова свидетельствовали о превосходстве его ума. Они вредили ему в глазах поверхностных наблюдателей, но он презрительно игнорировал усмешки людей, менее просвещенных, и упорно шел по той дороге, которую мудрость предначертала ему для достижения высокой патриотической цели".
Нет сомнения, что по самой сущности своей Суворов обладал глубоко оригинальной натурой, которой тесны были рамки условностей и предрассудков дворянского круга. Долголетнее пребывание среди солдат развило в нем новые привычки, которые с точки зрения "высшего общества" рассматривались как чудачества. В большинстве случаев подобная оригинальность резко порицалась под влиянием общепринятых правил. Однако Суворов сознательно давал простор особенностям своей натуры.
Они выделяли его из толпы других офицеров. Они создавали ему популярность в солдатской среде. Наконец, в условиях неприязни к нему правящих сфер они создавали вокруг него некую атмосферу безнаказанности, предоставляли ему хоть какую-нибудь независимость суждений и действий.
С течением времени этот последний мотив сделался преобладающим. Известность его стала очень большой. Солдаты любили его и без причуд и, конечно, не за причуды, а за его военные качества, за то, что он не бросал их зря под пули, а вел кратчайшим путем к победе, деля с ними на этом пути все опасности. Но недоброжелательство вельмож росло по мере роста его славы, и Суворову все труднее становилось отстаивать свою систему и свои принципы. В связи с этим он все чаще укрывался, как щитом, своими причудами.
- Я бывал при дворе, но не придворным, а Эзопом, Лафонтеном: шутками и звериным языком говорил правду. Подобно шуту Балакиреву, который при Петре благодетельствовал России, кривлялся я и корчился. Я пел петухом, пробуждал сонливых; я хотел бы иметь благородную гордость Цезаря, но чуждался бы его пороков.
Причуды Суворова, надеваемая им на себя маска простака и чудака - это искусная маскировка его неизменной фронды к правящим кругам. 'К этому можно добавить, что иногда Суворов пользовался своей репутацией чудака, чтобы извлечь из нее конкретную пользу. Так, желая ввести в заблуждение шпионов, он объявлял, что штурм или поход начнется, "когда пропоют петухи", а затем задолго до рассвета самолично кричал петухом. Но постепенно эту маску научились распознавать.
- Тот не хитер, кого хитрым считают, - говорил полководец, наивно радуясь, что все судят о нем, как о безвредном оригинале.
На самом же деле опытные люди разгадали его уловку. Принц де Линь именовал его Александром Диогеновичем, а Румянцев заметил:
- Вот человек, который хочет всех уверить, что он глуп, и никто не верит ему.
Оставаясь наедине с самим собою или будучи в обществе человека, которого он уважал, Суворов сбрасывал свою личину и становился простым, серьезным человеком, чуждым всяких выходок. То же случалось, когда ему приходилось представительствовать от имени русской армии при каких-либо торжественных событиях.
- Здесь я не Суворов, а фельдмаршал русский, - пояснил он однажды эту перемену. Внутренняя жизнь Суворова оставалась загадкой для окружавших его.
В 1800 году, незадолго до своей смерти, он сказал художнику, писавшему с него портрет:
- Ваша кисть изобразит видимые черты лица моего, но внутренний человек во мне скрыт. Я бывал мал, бывал велик.
Таков Суворов-человек, с чьим именем неразрывно связана слава непобедимости русского оружия.
Заключение
Не стало Суворова...
Окончилась "поэзия событий, подвигов, побед и славы", - писал Денис Давыдов, вспоминая о Суворове: "Его таинственность, происходившая от своенравных странностей, которые он постоянно употреблял наперекор условным странностям света, его предприятия, казавшиеся задуманными "очертя голову", его молниелетные переходы, его громовые победы на неожиданных ни нами, ни неприятелем точках военных действий... - все отзывалось... в России".
Поэт-воин Денис Давыдов оказался прав: отзвук громовых побед великого русского полководца был слышен в России в течение всего XIX века. Он слышен и в наше время.
В Ленинграде во время блокады, зимою 1941/42 года, воинские части, выступая на передовую линию обороны и проходя мимо Александро-Невской лавры, часто возлагали венки на могилу Суворова и клялись стойко сражаться за Родину. Именем Суворова назывались партизанские отряды. Танкисты давали это имя своим боевым машинам.
Показательно, что когда в 1918 году была издана - за подписями В. И. Ленина и Я. М. Свердлова - первая служебная книжка красноармейца, то в ней были помещены 10 суворовских афоризмов. Вот эти афоризмы:
"1. Солдату надлежит быть здоровому, храброму, твердому и правдивому.
2. Всякий воин должен понимать свой маневр.
3. Тяжело в ученьи - легко в походе; легко в ученьи - тяжело в походе.
4. Стреляй редко, да метко, штыком коли крепко.
5. Где пройдет олень, там пройдет и солдат.
6. Граждан Республики не обижай. Солдат не разбойник.
7. Три военных искусства: первое - глазомер, второе - быстрота, третье - натиск.
8. Ученье свет, неученье тьма. Дело мастера боится.
9. Послушание, обучение, дисциплина, чистота, здоровье, опрятность, бодрость, смелость, храбрость - победа!
10. Негоден тот солдат, кто отвечает: "Не могу знать", проклятое "не могу знать", от немогузнайки много-много беды" 273.
Как видим, руководители Советского государства обращались к суворовским традициям уже на заре строительства Советской Армии. В дальнейшем образ Суворова, как олицетворение мужества и воинского искусства русского народа, не раз привлекал внимание руководителей партии и правительства. В речи, произнесенной 7 ноября 1941 года на Красной площади, товарищ Сталин сказал: "Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков - Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!"
В 1942 году Президиум Верховного Совета СССР постановил учредить военный орден Суворова трех степеней.
Слава тем, кто заслужил высшую воинскую почесть - носить на груди изображение бессмертного предводителя русских армий!
Советская наука не переоценивает роль отдельных личностей. Марксизм-ленинизм учит, что хотя крупные исторические события связаны с именами талантливых деятелей, однако в осуществлении этих событий решающее значение принадлежит народным массам. Народ, производитель материальных благ, действенный участник революций, войн, всяких массовых событий, является подлинным творцом истории. Стойкость и храбрость масс, принесенные ими жертвы служат решающим фактором в каждой войне.
Однако грубой ошибкой было бы сбрасывать со счетов роль отдельных личностей, в частности, роль полководца, ибо ни одна армия не может обойтись без опытного штаба, если она не хочет обречь себя на поражение. Без умелого руководства армия будет разгромлена, даже если каждый воин в отдельности проявит чудеса храбрости.
В общей сумме факторов, оказывающих влияние на ход исторических событий, сказываются и действия выдающихся личностей. Прогрессивные деятели, имеющие опору в массах, ускоряют ход общественного развития, реакционные - тормозят его. "...Идея исторической необходимости, - указывал В. И. Ленин, - ничуть не подрывает роли личности в истории:- история вся слагается именно из действий личностей, представляющих из себя несомненно деятелей" 274.
В свете этих воззрений и следует рассматривать образ Суворова.
Советский народ никогда не забудет человека, который "положил руку на сердце русского солдата и изучил его биение" (Денис Давыдов) и в жестокий век себялюбивого, беспринципного угодничества, бесправия и унижения человеческой личности произнес гордые слова: "Доброе имя должно быть у каждого честного человека: лично я видел это доброе имя в славе своего отечества; мои успехи имели исключительной целью его благоденствие".
Образ легендарного полководца дорог нам, он вспоминается нами не с холодным почтением, а с гордостью и горячим чувством.
Мы ценим в Суворове не только непобедимого полководца, но и человека, в котором до гробовой доски бурлила неиссякаемая жизненная сила, в котором горел неугасимый интерес к живой жизни во всех ее проявлениях.
Писатель, дипломат, военный руководитель, непобедимый полководец - таков образ Суворова, одного из замечательнейших представителей русского народа.
...В текущем году исполняется 225 лет со дня рождения Суворова. Но образ его за эти долгие годы не потускнел в памяти нашего народа.
В недавней войне с фашистской Германией Советская Армия доказала, что советские воины столь же неустрашимы, как суворовские "чудо-богатыри", но еще более самоотверженны и храбры.
Как ни был велик Суворов, он не мог, разумеется, обеспечить в своих войсках столь высокий моральный уровень, каким обладает Советская Армия, не всегда мог добиться и первоклассного по тому времени технического оснащения их.
Советское полководческое искусство, основывающееся на глубоком марксистском понимании политических и стратегических закономерностей, лмеет перед собою неизмеримо большие возможности, чем имело русское военное искусство в суворовскую эпоху.
Однако оно не игнорирует военного искусства выдающихся русских полководцев. Оно преемственно заимствует у них все лучшее и, критически перерабатывая, включает в единую систему советского военного творчества.
Многое в суворовском наследии и по сей день сохранило свою актуальность и достойно глубокого изучения. Но военно-историческое наследие нужно воспринимать как нечто подлежащее критическому преломлению в свете современности. Это позволит отбросить ненужное и видоизменить полезное. Рассматриваемые в таком плане военные заветы Суворова представляют неисчерпаемый кладезь богатейших идей, развитых на практике рукою великого мастера.
Основные даты жизни и деятельности А. В. Суворова
Рождение - 1730, 13 (24) ноября
Запись в Семеновский полк - 1742, 23 октября (3 ноября)
Производство в капралы - 1747, 25 апреля (6 мая)
Начало действительной службы - 1748, 1 (12) января
Производство в подпрапорщики - 1749, 22 декабря (2 января)
Производство в сержанты - 1751, 8 (19) июня
Командировка за границу - 1752, 5 (16) марта
Производство в поручики - 1754, 25 апреля (6 мая)
Назначение в Ингерманландский полк - 1754, 10 (21) мая
Назначение обер-провиантмейстером - 1756, 17 (28) января
Назначение генерал-аудитор-лейтенантом - 1756, 28 октября (8 ноября)
Производство в премьер-майоры - 1756, октябрь
Производство в подполковники - 1758, 9 (20) октября
Назначение обер-кригскомиссаром - 1759, 31 декабря (11 января)
Назначение начальником штаба в отряде Берга - 1761, сентябрь
Производство в полковники - 1762, 26 августа (6 сентября)
Назначение командиром Суздальского пехотного полка - 1763, 6 (17) апреля
Производство в бригадиры - 1768, 22 сентября (3 октября)
Производство в генерал-майоры - 1770, 1 (12) января
Сражение под Ландскроной - 1771, 10 (21) мая
Сражение при Столовичах - 1771, 12 (23) сентября
Взятие Краковского замка - 1772, 15 (26) апреля
Назначение в первую (румянцевскую) армию - 1773, 4 (16) апреля
Первый поиск на Туртукай - 1773, 10 (21) мая
Второй поиск на Туртукай - 1773, 17 (28) июня
Женитьба на В. И. Прозоровской - 1774, 16 (27) января
Производство в генерал-поручики - 1774, март
Сражение при Козлуджи - 1774, 10 (21) июня
Приезд к Панину (начало действий против Пугачева) - 1774, 24 августа (4 сентября)
Доставка Пугачева в Симбирск - 1774, 1 (12) октября
Рождение дочери Наташи - 1775, 1 (12) августа
Назначение начальником войск на Кубани - 1778, январь
Назначение в Астрахань - 1780, 11 (22) января
Перевод в Казань - 1781, 31 декабря (11 января)
Приезд на Кубань - 1782, 19 (30) октября
Битва при Керменчике - 1783, 1 (12) октября
Рождение сына Аркадия - 1784, 4 (15) августа
Производство в генерал-аншефы - 1786, 26 октября (8 ноября)
Сражение у Кинбурна - 1787, 1 (12) октября
Битва под Очаковом - 1788, 27 июля (7 августа)
Сражение при Фокшанах - 1789, 21 июля (1 августа)
Сражение при Рымнике - 1789, 11 (22) сентября
Взятие Измаила - 1790, 11 (22) декабря
Назначение в Финляндию - 1791, 25 июня (6 июля)
Перевод в Херсон - 1792, 10 (21) ноября
Выступление в Польшу - 1794, 14 (25) августа
Штурм Праги - 1794, 24 октября (4 ноября)
Производство в генерал-фельдмаршалы - 1794, 19 (30) ноября
Отозвание из Польши - 1795, 17 (28) октября
Увольнение в отставку - 1797, 6 (17) февраля
Приезд в Кончанское - 1797, 5 (16) мая
Вызов в Вену - 1799, 6 (17) февраля
Прибытие в Вену (начало Итальянской кампании) - 1799, 14 (25) марта
Выезд в армию 1799, 24 марта (4 апреля)
Занятие Милана - 1799, 17 (28) апреля
Сражение при Треббии - 1799, 7 (18) июня
Сражение при Нови - 1799, 4 (15) августа
Выступление в Швейцарию - 1799, 28 августа (8 сентября)
Переход через Чортов мост 1799, 14 (25) сентября
Получение чина генералиссимуса - 1799, 19 (30) октября
Отъезд из армии в Петербург - 1800, 3 (14) февраля
Приезд в Петербург - 1800, 20 апреля (2 мая)
Смерть Суворова - 1800, 6 (18) мая
Погребение - 1800, 12 (24) мая
* * *
149 Существует версия, что Суворов спросил Николева: "Сколько времени мне назначено для приведения в порядок дел?" - "Четыре часа". - "Слишком много милости! Для Суворова довольно одного часа", - сказал фельдмаршал и тотчас сел в карету.
150 Имеется в виду сражение под Кинбурном.
151 Буквально - с празднества.
152 Скажем попутно несколько слов о дальнейшей судьбе Натальи Суворовой-Зубовой. В 1805 году она овдовела; скончалась она в 1844 году. С ее именем связан, между прочим, интересный эпизод. В 1812 году она проезжала с детьми через занятую французами Москву, направляясь в Петербург. Ее задержали и доставили к генералу для допроса. Узнав, что перед ними дочь Суворова, французы тотчас пропустили ее.
153 Инструкция Николеву (которого, между прочим, нередко ошибочно называют Николаевым) приведена здесь в выдержках. Полный текст ее можно найти в "Чтениях в обществе истории и древностей российских" № 4, 1862.
154 Наказание фухтелями производилось посредством ударов палашом плашмя. Шпицрутены - длинные, толстые гибкие прутья.
155 Секвестр - запрещение, налагаемое на частное имущество актом государственной власти, имеющее целью ограничить (или воспрепятствовать) распоряжение им.
156 Прошка (Прохор Дубасов) вообще был на исключительном положении. Багратион, например, здоровался с ним за руку. Суворов хотел дать ему вольную, но не успел. В 1802 году это сделал его сын Аркадий (несмотря на противодействие Варвары Ивановны).
157 По словам французского писателя Гийоманш-Дюбокажа, непринятое письмо содержало якобы разрешение переменить местожительство.
158 По преданию, в 362 году до нашей эры в середине римского форума вдруг возникла трещина, которую было невозможно заполнить. Прорицатель заявил, что, пока существует трещина, Риму угрожает страшная опасность, заполнить же эту трещину можно только высшим благом Рима. Юноша Курций со словами "Высшее благо Рима - это храбрость и оружие" бросился в полном вооружении в трещину, после чего земля тотчас сомкнулась. Такова легенда о Курции.
Яков Федорович Долгорукий был одним из приближенных Петра I. Сохранились рассказы о том, как Долгорукий мужественно возражал Петру и будто бы даже однажды разорвал указ, подписанный царем. Царь сказал о нем: "Князь Яков в сенате прямой помощник. Он судит дельно и мне не потакает. Без краснобайства режет прямо правду несмотря на лицо".
159 В 1765 г. английский поэт Макферсон выпустил двухтомный сборник поэтических произведений на героические темы, выдав их за найденные им творения древнего кельтского барда Оссиана. Впоследствии выяснилось, что Макферсон написал эти произведения на основе собранных им легенд и сказаний. Поэмы Оссиана имели громадный успех благодаря романтической окраске, богатству фантазии и волнующему лиризму.
160 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. III, Военное издательство, М., 1952, стр. 584-585.
161 Союзные договоры были подписаны: с Неаполем 17 ноября 1798 года, с Англией 17 декабря 1798 года, с Турцией 23 декабря 1798 года и с Австрией в январе 1799 года.
162 Тугут (1734-1818) - барон, премьер-министр Австрии.
163 "Архив князя Воронцова", кн. XII, М., 1877, стр. 139-140.
164 Саксонец родом, Герман поступил на русскую службу в 1769 году и вскоре отличился на Кубани. Прекрасный картограф, он не обладал дарованиями полководца. Посланный в Голландию, он был разбит при Бергене в сентябре 1799 года и попал в плен. Умер он в 1801 году. В 1791-1792 годах, когда Суворов находился в Финляндии, Герман, бывший тогда в чине генерал-майора, являлся его заместителем.
165 Стремлением Суворова подчеркнуть неизменность своих привычек и вместе с тем проявить пренебрежение к австрийскому императору следует объяснить любопытный факт, приводимый в записках графа А. И. Рибопьера ("Русский архив", кн. IV, 1877). Когда Суворов проезжал по улицам Вены, толпы народа приветствовали его возгласами: "Виват Суворов!" Фельдмаршал в ответ непрерывно восклицал: "Виват Иосиф!" Сидевший рядом с ним русский посланник встревоженно останавливал его, говоря, что в Австрии царствует сейчас Франц, а император Иосиф давно умер. Однако Суворов каждый раз отмахивался: "Помилуй бог, не упомню", - и снова принимался кричать: "Виват Иосиф!", как бы показывая, что он вовсе не намерен утруждать себя запоминанием таких "незначащих" фактов, как имя австрийского императора.
166 Кроме Тугута, членами гофкригсрата были: Дитрикштейн, Тюрпин, Ламберг, Колоредо и др. Все они были совершенно неискушенными в военном деле.
167 Учреждение, ведавшее делами политического сыска в России XVIII века. Создано в 1762 году взамен Тайной канцелярии. Упразднено в 1801 году.
168 Соотношение сил сторон дано на основании рапорта Суворова от 27 апреля 1799 года.
169 ЦГВИА, ф. 207, д. 163, л. об. 3.
170 "Марш слишком "быстрый, совершенно без всякого военного расчета", - раздраженно доносил в Вену Мелас (см. статью Н. Михневича "Суворов в оценке европейских писателей и военных" в журнале "Красный командир" № 22, 1921, стр. 27). Между тем именно этот быстрый марш, не позволявший французам закрепиться и дождаться шедших к ним подкреплений, вынудил их отступить без боя до реки Адды.
171 В. И. Ленин, Сочинения, изд. 4-е, т. 22, стр. 295.
172 Все происходившие в России события датированы по старому стилю. Пребывание Суворова за границей датируется, начиная с этого места, новым стилем.
173 "Архив князя Boронцова", кн. XII, М., 1877, стр. 230.
174 Томным - в смысле вялым, неэнергичным.
175 ЦГВИА, ф. 207, д. 163, л. об. 5.
176 Повторяем, что наступление через Ривьеру на Париж было руководящей идеей Суворова в течение всей Итальянской кампании. 18 мая он писал А К. Разумовскому, что должна быть утверждена его система ведения войны. "Сею (т. е. его системою - К. О.) мог бы нам открыться наипозже в будущую кампанию Париж" (ЦГВИА, ф. 207, д. 53, л. 3).
177 "Архив князя Воронцова", т. XXIV, М., 1880, стр 321-322.
178 Кстати, следует указать, что Суворов зорко следил за действиями Ушакова. 20 августа, в разгар приготовлений к походу во Францию, он пишет Павлу I: "Истинная нужда адмиралу Ушакову в десантных войсках; я намерен был уже непродолжительно для его отправить четыре батальона в Ливорну при генерал-майоре князе Волконском".
179 "Генералиссимус Суворов", Сборник документов и материалов, Госполитиздат, М, 1947, стр. 248.
180 "А. В Суворов", Сборник документов, т. III, Военное издательство, М., 1952, стр. 547.
181 Между прочим, были взяты в плен генералы Оливье и Руска. Они были отпущены "под пароль", в обмен на союзных генералов.
182 Мазарини (1602-1661) - кардинал, первый министр Франции.
183 Марченко, Александр Васильевич Суворов в своих рукописях, Спб., 1900, стр. 47.
184 Суворов окрестил Моро "генералом славных ретирад".
185 "Архив князя Воронцова", т. XXIV, М., I860. стр. 320.
186 "Генералиссимус Суворов", Сборник документов и материалов, Госполитиздат, М., 1947, стр. 263.
187 Мерсенер - наемник.
188 ЦГВИА, ф. 207, д. 58, л. 3.
189 "Архив князя Воронцова", т. XXIV, М., 1880, стр. 328.
190 По другим данным - 38 тысяч и 65 тысяч, (см., например, А. Боголюбов , Полководческое искусство А. В. Суворова, 1939, стр. 109-110). Но автор указывает, что введено в бой Суворовым было 45 тысяч. Сам Суворов в реляции Павлу I заявлял, что у него было 38 тысяч.
191 Суворов же отозвался о Моро так: "Он меня несколько понимает, но я его лучше".
192 "Русский архив" № 9, 1871, столбец 1446.
193 Римский-Корсаков занял позиции у Цюриха 18 августа 1799 г.
194 Диверсия - здесь в смысле военного маневра, производимого вдали от действий главных сил с целью отвлечь силы противника с главного театра военных действий.
195 "Архив князя Воронцова", кн. XXIV, М., 1880, стр. 340.
Бродфрессер - обжора.
196 "Эрцгерцог Карл при приближении нового русского корпуса, будучи на одну треть сильнее, чем этот последний, оставил за ним (корпусом. - К. О.) все пункты и холодно удалился, чтобы не возвращаться", - с возмущением констатировал Суворов 3 октября 1799 года в донесении Павлу I.
197 В то же время он зорко следил за положением корпуса Римского-Корсакова. 18 августа он писал Корсакову: "Внедрите в них (русских солдат. - К. О.) холодное ружье, чем мы здесь одним победы одержали. Влияйте то и союзным" (то есть приучите их к бою холодным оружием и приучайте к тому же союзников - австрийцев).
198 ЦГВИА, ф. 207, д. 163, лл. 33, 34.
199 Там же, л. 50.
200 При выступлении на мулов погрузили четырехдневный запас продовольствия, солдаты несли на себе трехдневный запас. Остальной провиант предполагалось получить у Готце и Корсакова.
201 Подготовляя свои войска к Швейцарскому походу, Суворов внушал: "Не нужно на гору фронтом всходить, когда боковыми сторонами оную обойти можно" (Д. Милютин, История войны 1799, изд. 2-е, т. III, Спб., 1857, стр. 490). Впоследствии Энгельс подчеркивал роль обходов в горной войне (К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения т. XI, ч. I. стр. 175).
202 К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XI, ч. I, стр. 175
203 Впоследствии Суворов доложил Павлу I, что действия Корсакова в сражении были правильны и вина целиком ложится на генерала Дурасова, который стоял со своими частями в 18 верстах и не подоспел вовремя на помощь атакованному Корсакову.
204 В битве при Муттене едва не был взят в плен сам Массена. При паническом отступлении французов он оказался в середине тесной толпы беглецов, и хотя был верхом, но не мог выбраться из нее. Русский унтер-офицер Махотин ударом кулака свалил Массену с коня, кто-то из свиты французского генерала, заметив его критическое положение, устремился ему на помощь, и хотя был убит Махотиным, но дал возможность Массене снова вскочить на лошадь и ускакать. Махотин при этом ухватил Массену за плечо, но не удержал его, в руке у него осталась только часть генеральского воротника с золотым шитьем. Этот трофей был представлен Суворову. По приказу фельдмаршала, Махотина произвели в офицеры.
205 В Муттене были оставлены больные и раненые: 600 русских и 1000 пленных французов.
206 ЦГВИА, ф. 207, д. 106, л. 2.
207 Цесарцы - австрийцы.
208 М. Хмыров, Последнее четырехлетие жизни Суворова (см. "Русский архив" № 9, 1871, стр. 1478).
209 ЦГВИА, ф. 207, д. 115, лл. 6-7.
210 То есть более способный одерживать победы, чем даже при Евгении Савойском - известном австрийском полководце (1663-1736).
211 ЦГВИА, ф. 207, д. 163, л. 89.
212 Пребывание Суворова в Праге совершенно не освещалось в нашей литературе. Кое-какие сведения о нем приведены в № 7 журнала "Славяне" за 1944 год. В честь великого полководца население Праги устроило торжества, хотя он сам уклонялся от них. Все же он присутствовал на спектакле труппы Гвардасони. Его появление было встречено овацией. Спели кантату, в ярких лучах появилась надпись: "Viva il principe Suvorov!" ("Да здравствует князь Суворов!") Багратион дал ответный бал.
По пути из Праги чехи всюду встречали Суворова с радостью. В Высоком Мыте местное стрелковое общество склонило перед ним свое знамя.
213 Лаудон (1717-1789) - австрийский генералиссимус, успешно воевавший против Пруссии.
214 Болезнь, характеризующаяся мышечными уплотнениями, причиняющими большие страдания. В настоящее время этот термин (от греческого phlyctain) применяется к глазным заболеваниям.
215 ЦГВИА, ф. 207, д. 140, л. 3.
216 Начиная отсюда, даты указаны вновь по старому стилю.
217 К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XI, ч. II, стр. 397.
218 Эшелонирование - распределение в глубину войск и тыловых учреждений на марше и при расположении на месте.
219 Необходимость бороться с густыми массами турецкой конницы способствовала раннему применению колонны как формы боевого порядка в русской армии. О колонне говорится в уставе 1755 года. Широко применял колонны Румянцев. Заслуга Суворова здесь, как и в ряде других положений, состоит в том, что он развил начинания своих предшественников, углубил их и придал им новую силу. Суворовские войска строились для боя в небольшие каре и двигались на неприятеля так, что передний и задний фасы были обращены к нему лицом, а боковые шли колонной (по три в ряд), являясь связующим звеном между передним и задним фасами. В случае атаки конницы правый и левый фасы поворачивались лицом в поле, а задний - кругом. По отражении атаки движение продолжалось в прежнем порядке.
220 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. III, Военное издательство, М., 1952, стр. 257.
221 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. II, Военное издательство, М., 1951, стр. 63.
222 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. III, Военное издательство, М., 1952, стр. 263.
223 "Военный журнал", кн. IV, 1856, стр. 72-73.
224 Там же, стр. 77.
225 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. III, Военное издательство, М., 1952, стр. 547.
226 Субсистенция - продовольствие, провиант, военные припасы.
227 ЦГВИА, ф. 26, оп. 152, д. 532, л. 118.
228 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. III, Военное издательство, М., 1952, стр. 256.
229 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. III, Военное издательство, М., 1952, стр. 256.
230 "Генералиссимус Суворов", Сборник документов и материалов. Госполитиздат, М., 1947, стр. 273.
231 ЦГАДА, ф. 20, д. 324, л. 208.
232 1794 год считается годом основания Одессы.
233 В долине Дора-Бальтеа, на путях, ведущих из Швейцарии в Италию.
234 Не лишне вспомнить, что в 1799 году Бонапарт не смог взять крепость Сен-Жан-д'Акр (в Сирии), хотя у него было 14 000 человек, а гарнизон крепости насчитывал только 3000 человек.
235 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. I, Военное издательство, М., 1949, стр. 686.
236 Петрушевский говорит о Суворове, что он "не имел вовсе склонности к инженерному делу"; фон Смитт пишет по поводу строительства крепостей в Финляндии в таких выражениях: "Как ни противна была Суворову данная ему задача..." и т. п.
237 В то время начальник военно-инженерных частей русской армии.
238 Себастиан Вобан (1633-1707) - известный французский экономист и военный инженер, автор книги, перевод которой приписывали (по-видимому, ошибочно) отцу А. В. Суворова. Вобан построил свыше 30 крепостей и принимал участие в 53 осадах.
239 Дошедшие до нас обширные материалы о пребывании Суворова в Финляндии (например, ЦГАДА, ф. 20, д. 324) свидетельствуют, что он буквально утопал в мелочных хлопотах и обязанностях хозяйственного порядка; переписка его пестрит такими вопросами, как постройка сараев для нужд гребной флотилии, рассмотрение смет, кляузные финансовые дела и т. п. Все это было органически чуждо Суворову, очень тяготило и раздражало его.
240 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. III, Военное издательство, М., 1952, стр. 259.
241 "Bas Rhin" ("Нижний Рейн").
242 "Русская старина" № 9, 1898, стр. 577.
243 Другое название Сардинского королевства.
244 "Архив князя Воронцова", кн. XXIV, М., 1880, стр. 324.
245 Там же, стр. 338.
246 ЦГВИА, ф. 207, д. 50, л. 1.
247 "А, В. Суворов", Сборник документов, т. III, Военное издательство, М., 1952, стр. 261.
248 ЦГВИА, ф. ВУА. д. 2827, лл. 15-18.
249 Там же, л. 23.
250 ЦГВИА, ф, 207, д. 134, л. 3.
251 ЦГВИА, ф. 20-7, д. 123, л. 3.
252 "Генералиссимус Суворов", Сборник документов и материалов, Госполитиздат, 1947, стр. 318.
253 "Вестник Европы" № 10, 1810, стр. 119
254 Суворов имеет в виду выгоды от связанных с войной транспортировок, галлионы - корабли.
255 Типо-Саиб - один из индусских правителей.
256 ЦГВИА, ф. 207, д. 136, лл. 3-4.
257 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. III, Военное издательство, М., 1952, стр. 83.
258 Уместно подчеркнуть, что Суворов чрезвычайно уважал Румянцева; в 1789 году, когда Потемкин оттеснил Румянцева на задний план, Суворов демонстративно выказывал свое почтение к Румянцеву. Вот как описывает это Л. Энгельгардт: "По прибытии светлейшего князя (Потемкина. - К. О.) в Яссы один раз он только был у фельдмаршала графа Румянцева в Жиже и изредка посылал дежурного генерала, племянника своего В. В. Энгельгардта, с приветствием. Остальные генералы из подлости и раболепства редко посещали графа, да и то самое малое число. Один только граф Александр Васильевич Суворов оказывал ему уважение; после всякого своего дела и движения, посылая курьера с донесением главнокомандующему, особенного курьера посылал с донесением к престарелому фельдмаршалу, так как бы он еще командовал армией" (Л. Энгельгардт, Записки, М., 1867, стр. 106).
259 "Фельдмаршал Кутузов", Сборник документов и материалов, Госполитиздат, М., 1947, стр. 223.
260 ЦГВИА, ф. 41, д. 585-588, л. 84.
261 "А. В. Суворов". Сборник документов, т. I, Военное издательство, М., 1949, стр. 270.
262 "Генералиссимус Суворов", Сборник документов и материалов, Госполитиздат, М., 1947, стр. 84.
263 Отдел рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина, фонд Музейный, № М 3253а/91.
264 Например, во время переездов никому из свиты не разрешалось иметь чемоданы. Небольшие баулы перевозились на повозках.
265 "Князь так слаб, что едва ходит",- писал о Суворове Андрей Горчаков 2 сентября 1799 года.
266 Вот, между прочим, одна из типичных суворовских выходок (сообщена Н. Паялиным по материалам истории Сестрорецкого завода).
Возвращаясь в 1792 году из Финляндии, Суворов должен был проехать через Сестрорецк. Администрация военного завода готовила ему торжественную встречу, между тем Суворов, переодевшись в солдатскую шинель, прибыл проселочной дорогой на чухонской таратайке в город и, пока администрация поджидала его на станции, осмотрел все мастерские.
- Помилуй бог, как штыки остры, любо сердцу, прочее все дрянь,- сказал он в штыковой мастерской.
Затем он отправился на квартиру к одному мастеровому.
- Нет ли у тебя в доме кого-нибудь больше меня? - спрашивал он хозяйку.
Видя, что она не понимает столь загадочного вопроса, он сам обегал квартиру и воскликнул:
- Раздолье! Ребят крикунов нет, - стало быть, можно есть и спать сколько душе угодно.
Поев щей, он разостлал на лавке шинель и крепко уснул. Командира завода он не принял; но тот, к своему удивлению, получил монаршее благоволение за хороший порядок на заводе.
267 То есть до смерти. Стикс - в греческой мифологии одна из рек подземного царства.
268 ЦГВИА, ф. 207, д. 163, л. об. 58.
269 Андрей Карачай - австрийский генерал (фельдмаршал-лейтенант), участник русско-турецкой войны 1787-1791 годов в Итальянской кампании. Александр - его сын, числившийся на русской службе в Фанагорийском полку; Суворов был его крестным отцом.
270 ЦГАДА, ф. 20, д. 324, л. 61.
271 Филипп (382-336 гг. до нашей эры) - македонский царь. Александр Македонский, его сын, знаменитый полководец древности (356-323 гг. до нашей эры). Баярд (Баяр) (1476-1524) - французский военачальник XVI века, воплощение рыцарских идеалов. Монлюк (1502-1577) - французский маршал, оставивший интересные мемуары ("Commentaires"),
272 "Древняя и новая Россия", т. 1, 1887, стр. 22.
273 Из приведенных афоризмов семь, а именно - 1, 4, 6, 7, 8, 9 и 10 взяты из "Науки побеждать". Афоризм 2-й взят из приказа Суворова, датированного 1799 годом; 3-й - из приказа, отданного в августе 1794 года, и 5-й - из одной заметки Суворова, сделанной В 1799 году.
274 В. И. Ленин, Сочинения, изд. 4-е, т. 1, стр. 142.
К.Осипов
Ссылка
Итальянская кампания
Итальянская кампания. Треббия, Нови
Швейцарский поход
Смерть Суворова
Полководческое искусство Суворова
Личность Суворова
Заключение
Основные даты жизни и деятельности А. В. Суворова
* * *
Ссылка
Высочайший указ поразил всех, как внезапный удар грома. Никто не думал, что победоносный фельдмаршал будет отставлен подобно неоперившемуся поручику. Враги злорадствовали, друзья незаметно отдалились от Суворова.
Сам Суворов мужественно переносил очередной поворот судьбы. Ему пришлось провести в Тульчине еще полтора месяца, и только по прибытии разрешения на выезд он покинул армию и выехал в свое имение, в Кобрино.
Весть об отъезде Суворова потрясла войска, особенно солдат. Чем острее были эти возмущения и скорбь об отставленном полководце, тем страшнее казался его образ петербургскому деспоту. Ему уж мало казалось отставки. В Кобрино помчался коллежский асессор Николев с новым высочайшим указом: Суворова непременно перевезти в его отдаленные боровичские поместья, расположенные в глуши Новгородской губернии, и "препоручить там городничему Вындомскому, а в случае надобности требовать помощи от всякого начальства"; никому из поехавших в Кобрино офицеров не разрешалось сопровождать Суворова на новое местожительство. Процедура увоза была чрезвычайно поспешна, Суворову не позволили сделать никаких распоряжений; карета стояла наготове 149.
Вблизи города Боровичи лежало захудалое суворовское поместье Кончанское. Название села происходило от слова "конец". Здесь кончались жилища расселившихся с севера карелов. Вокруг - озера, болота да леса. Вотчина - из нескольких сот душ, перебивавшихся с хлеба на квас, не знавших промыслов и ковырявших каменистую, неплодородную землю. Сюда-то и приехал в начале мая 1797 года Суворов.
Помещичий дом обветшал; Суворов чаще жил в избе, в которой имелись две комнаты, одна над другой. Всю меблировку составляли диван, несколько стульев, шкаф с книгами, на стенах - портреты Петра I, Екатерины II и несколько семейных портретов.
В одном письме, датированном 1776 годом, Суворов писал:
"Долг императорской службы столь обширен, что всякий долг собственности в нем исчезает: присяга, честность и благонравие то собою приносят". Военное призвание, в самом деле, поглощало его целиком, и для личной жизни у него не оставалось ни времени, ни душевных сил.
Вся нежность, таившаяся в сердце сурового полководца, в течение многих лет была сосредоточена на его дочери Наталье, родившейся в 1775 году. Когда ей было два года, отец с умилением писал: "Дочка вся в меня и в холод бегает босиком по грязи". В дальнейшем он всегда питал самую трогательную любовь к дочери. "Смерть моя для отечества, жизнь моя для Наташи", - писал он из Финляндии.
Разлад с женой побудил Суворова удалить дочь из дома; в 1779 году она была взята у Варвары Ивановны и отдана на воспитание во вновь учреждавшийся институт благородных девиц (Смольный), где поступила на попечение начальницы института Софьи Ивановны де Лафон. По решительному настоянию Суворова Варвара Ивановна была разлучена с дочерью навсегда.
Где бы ни был Суворов, как бы тяжело ему ни приходилось, он всегда помнил о дочери, писал ей письма, радовался ее успехам.
"Любезная Наташа, - писал он ей в 1787 году. - Ты порадовала меня письмом от 9 ноября, больше порадуешь, как на тебя наденут белое платье; и того больше, как будем жить вместе. Будь благочестива, благонравна, почитай свою матушку Софию Ивановну, или она тебе выдерет уши да посадит за сухарик с водицею... У нас были драки сильнее, нежели вы деретесь за волосы 150, а как вправду потанцовали, в боку пушечная картечь, в левой руке от пули дырочка да подо мной лошади мордочку отстрелили. Насилу часов через восемь отпустили с театру в камеру... Как же весело на Черном море, на Лимане! Везде поют лебеди, утки, кулики; по полям жаворонки, синички, лисички, в воде стерляди, осетры; пропасть!"
Весь он здесь, в этом письме, этот суровый воин, оставшийся в душе до конца жизни большим ребенком!
В другом письме, от 1788 года, он пишет:
"Милая моя Суворочка! Письмо твое от 31 генваря получил: ты меня так утешила, что я по обычаю моему от утехи заплакал. Кто-то тебя, мой друг, учит такому красному слогу, что я завидую... Куда бы я, матушка, посмотрел теперь на тебя в белом платье! Как ты растешь! Как увидимся, не забудь мне рассказать какую-нибудь приятную историю о твоих великих мужах в древности... Ай-да Суворочка. Здравствуй, душа моя, в белом платье; носи на здоровье, расти велика!"
Описывая бой под Очаковом, Суворов вновь прибегает к образному стилю, рассчитанному на уровень понимания и мышления ребенка.
"Ай да ох. Как же мы потчевались! Играли, бросали свинцовым большим горохом, да железными кеглями, в твою голову величины; у нас были такие длинные булавки, да ножницы кривые и прямые: рука не попадайся, тотчас отрежут, хоть и голову. Ну, полно с тебя, заврались! Кончилось все иллюминацией, фейерверком... С Festin 151 турки ушли далеко, ой далеко".
В 1791 году Наталья Суворова окончила институт. По свидетельству современников, она не отличалась ни красотой, ни умом и была совершенно ординарной девушкой. Однако во внимание к заслугам ее отца Екатерина назначила ее фрейлиной, поместив жить во дворце. Внимание императрицы страшно обеспокоило Суворова. Зная, сколько соблазнов таилось для молодой девушки в легкомысленной, развратной среде придворных, он решился, пренебрегая гневом Екатерины, взять ее из дворца.
Дочь Суворова Наталья Александровна ("Суворочка").
Наташа была поселена у своей тетки. Это не успокоило Суворова. Он, не переставая, посылал ей наставления и предостережения.
"Избегай людей, любящих блистать остроумием, - писал он, тоскливо следя издали за светской жизнью дочери, - по большей части эти люди извращенных нравов".
Наташа отвечала своему отцу обычно лаконичными, сухими письмами, напоминающими скорее отписки. "Милостивый Государь Батюшка! Я, слава богу, здорова. Целую ваши ручки и остаюсь навсегда ваша послушнейшая дочь, гр. Н. Суворова-Рымникская". Годы шли, и на очередь встал вопрос о замужестве Наташи. Суворов скрепя сердце готовился к этому; он чувствовал, что, выйдя замуж, дочь отдалится от него (хотя, надо сказать, Наташа и так не отличалась особой сердечностью). Но делать было нечего! Начался выбор жениха.
Снова Суворов навлекает на себя гнев многих вельмож. Он отклонил возможность породниться с знатнейшими родами - из опасения, что жених недостаточно хорош для Наташи. Он отказал молодому графу Салтыкову (сыну Н. И. Салтыкова) потому, что он "подслепый жених"; князь Трубецкой получил отказ потому, что "он пьет, и его отец пьет и в долгах, а родня строптивая"; князь Щербатов - потому, что "взрачность не мудрая, но паче непостоянен и ветрен". Симпатиями Суворова пользовался молодой граф Эльмпт - "юноша тихого портрета, больше со скрытыми достоинствами и воспитанием, лица и обращения не противного". Но этот кандидат был забракован невестой, которую Суворов - в противоположность господствовавшим обычаям - совершенно не неволил в выборе жениха.
Затянувшееся сватовство Наташи очень обеспокоило Суворова.
- И засыхает роза! - восклицал он.
Наконец, жених нашелся. Это был брат тогдашнего фаворита императрицы, Платона Зубова, граф Николай Александрович Зубов. Сватовство было поддержано самой императрицей.
В апреле 1794 года состоялось венчание. Суворова в Петербурге не было - он находился в этот момент в Варшаве. Обычно экономный, он на этот раз не поскупился: в приданое Наташе было дано 1500 душ крестьян и некоторые из пожалованных ему бриллиантовых вещей. Это была значительная часть всего его состояния.
Как и предполагал Суворов, замужество дочери охладило их отношения. Он сам пишет ей все реже и холоднее: "Любезная Наташа, за письмо твое тебя целую, здравствуй с детьми, божье благословение с вами", - вот образчик его позднейших писем к дочери. Он видел, что Наташа, занятая мужем, детьми и светской жизнью, все меньше вспоминает своего отца.
В одном из писем Хвостову, датированном октябрем 1796 года, Суворов говорит со скрытой горечью: "Наташа отдана мужу, тако с ним имеет связь; он ко мне не пишет, я к ним не пишу: божие благословение с ними... Родство и свойство мое с долгом моим: бог, государь и отечество" 152.
С отдалением дочери он стал уделять больше внимания своему второму ребенку - сыну Аркадию.
Аркадий родился в 1784 году. Суворов гораздо нежнее любил свою дочь, но сын воспринял от него значительно больше, чем серенькая, ничем не выделявшаяся Наташа. Аркадий был одарен от природы замечательными способностями и, в частности, военными. Что его отличало от отца, это унаследованная, видимо, от матери очень красивая внешность и безудержная жажда наслаждений.
До одиннадцатилетнего возраста Аркадий жил у своей матери. Затем он был назначен камер-юнкером к великому князю Константину Павловичу. B период Итальянской кампании Павел I решил, что сыну приличествует быть при отце, и отправил Аркадия в действующую армию, дав ему чин генерал-адъютанта. Во время трудного похода пятнадцатилетний Аркадий проявил смелость и отвагу. Это очень расположило к нему отца, и сын начал заполнять в сердце Суворова ту пустоту, которая образовалась с отдалением Наташи.
В письмах полководца, в которых почти не встречалось раньше имя Аркадия, все чаще появляются упоминания о нем. Мысль о сыне побуждала Суворова торопиться с упорядочением своих денежных дел.
"Мне хочется Аркадию все чисто оставить", - писал Суворов, уже охваченный смертельной болезнью.
До него дошли слухи, что не получивший систематического воспитания, вращавшийся с детских лет среди толпившейся вокруг великого князя "золотой" молодежи Аркадий заимствовал ее наклонности. Для того, чтобы отвлечь сына от кутежей и волокитства. Суворов решил женить его, несмотря на юный возраст. Он выбрал ему уже и невесту. То была дочь эрцгерцогини Курляндской. За несколько недель до смерти (17 марта 1800 года) Суворов писал: "Паче всего богоблагословенное дело - князя Аркадия! Чтобы совершилось в Петербурге... без отлагательств".
Однако он не успел осуществить свой замысел: смерть скосила его прежде, чем он наставил "на путь истинный" своего так поздно обретенного сына.
Личность Аркадия Суворова заслуживает того, чтобы посвятить ей несколько строк. Вот как описывает его П. X. Граббе, встретившийся с ним в 1809 году: "Князь Суворов был высокого роста, белокурый, примечательной силы и один из прекраснейших мужчин своего времени. С природным ясным умом, приятным голосом и метким словом, с душою, не знавшей страха ни в каком положении, с именем бессмертным в войсках и в народе, он был идолом офицера и солдата. Воспитание его было пренебрежено совершенно. Он, кажется, ничему не учился и ничего не читал. Страсть к игре и охоте занимала почти всю жизнь и вконец расстроила его состояние. Но таковы были душевная его доброта и вся высокая его природа, что невозможно было его не уважать и еще менее не полюбить его". Теми же чертами рисует Аркадия Суворова другой современник, принц Вюртембергский: "...Его знали за смельчака и человека горячего, который уцелел до сих пор только благодаря непонятному счастью... Почти невероятно, какое множество сумасбродных проказ натворил молодой Суворов в течение своей кратковременной жизни, но в каждой из них проглядывала в то же время черта его добросердечия".
Сын Суворова Аркадий Александрович.
Его недюжинные военные способности, в соединении со славным именем, обеспечивали ему карьеру; в 1809 году он уже командовал дивизией.В 1811 году, во время русско-турецкой войны, он переправлялся через небольшую речку Рымну. Неожиданно коляска его опрокинулась. Видя, что не умевший плавать кучер пошел ко дну, Аркадий бросился спасать его, но не справился с течением и утонул.
Через месяц после прибытия Суворова в Кончанское его навестила дочь Наташа со своим сыном. Это очень развлекло фельдмаршала, он повеселел, как бы забыл о своем опальном положении. Но через два месяца гости уехали, старик остался один. Жизнь его становилась все более тяжелой.
Вындомский отказался от обязанностей надзирать за Суворовым, сославшись на плохое свое здоровье. Из Петербурга повелели переложить эти обязанности на соседнего с Суворовым помещика Долгово-Сабурова. Тот также отказался, приведя какие-то веские причины. Тогда вспомнили о Николеве, безграмотном отставном чиновнике, подвернувшемся однажды под руку и так ретиво выполнившем тогда поручение по переводу Суворова из Кобрина.
Особой инструкцией на Николева возлагались обязанности:
"Всемерно стараться ведать, от кого будет он (т. е. Суворов. - К. О.) иметь посещении, с каким намерением, в чем он с посещателями, или порознь, будет упражняться, какие разговоры произнесены будут, и не произойдет ли каковых либо рассылок, от кого, куда, чрез кого, когда и за чем".
"О письменном его самого и находящихся при нем производстве наблюдать найприлежнейше".
"Когда бы он, граф Суворов, вознамерился куда-нибудь поехать в гости или на посещение кого-либо, то представлять ему учтивым образом, что, по теперешнему положению его, то делать не можно" 153.
B конце сентября Николев приехал в Кончанское. При первой встрече его с опальным фельдмаршалом произошел следующий диалог: "Я слышал, что ты пожалован чином? Правда, и служба большая! Выслужил, выслужил, продолжай этак поступать, еще наградят". Николев на это возразил, что долг верноподданного - исполнять волю царя. Суворов ответил: "Я бы этого не сделал, сказался бы больным".
Бесцеремонность нового надсмотрщика была хорошо известна Суворову, Нервы его не выдержали, и он отправил Павлу отчаянное письмо: "Сего числа приехал ко мне коллежский советник Николев. Великий монарх, сжальтесь, умилосердитесь над бедным стариком. Простите, если чем согрешил".
На этом письме император наложил резолюцию: "Оставить без ответа".
Николев следил за каждым шагом Суворова, вскрывал его корреспонденцию, наблюдал за тем, встречается ли он с кем-нибудь, "учтиво" препятствовал фельдмаршалу отлучаться даже поблизости из Кончанского. Эта мелочная опека терзала старика.
Из Петербурга приходили унылые вести: самое имя Суворова вытравляется из армии, отданной во власть Аракчеева, истекавшей кровью под фухтелями и шпицрутенами 154.
Кроме всего этого, у фельдмаршала начались денежные неприятности.
Император дал ход всем искам и денежным претензиям, которые, как из рога изобилия, посыпались на Суворова. Павел приказывал взыскивать с опального полководца по самым невероятным счетам: например, за то, что три года назад по устному распоряжению фельдмаршала израсходовали 8 тысяч рублей на провиантские нужды армии, а провиантское ведомство их не покрыло. Дошло до того, что один поляк вчинил Суворову иск за повреждения, нанесенные его имению русской артиллерией в 1794 году. Сумма претензий превысила 100 тысяч рублей, при годовом доходе Суворова в 50 тысяч. На Кобринское имение был наложен секвестр 155. Все это тем более нервировало Суворова, что он - вопреки дворянским традициям - ненавидел долги. "Не подло бедно жить, а подло должну быть", - не раз твердил он Аркадию.
Унижения, клевета и обиды волновали Суворова.
По целым дням ходил он из угла в угол, не имея живой души, с кем можно было бы поделиться своими мыслями. Смертельная тоска овладевала им. Иногда ночью, когда ему не спалось, он уходил в лес и бродил там до утра.
В домике своем он завел "птичью горницу" и нередко подолгу просиживал в обществе говорливых пернатых обитателей ее. Он вообще любил всякую "живность". При своем домике он держал четырех лошадей"за верную службу в отставке и на пенсии" (лошади уже охромели).
В иные дни он вдруг присоединялся к игравшим в бабки ребятам и проводил целые часы за этим занятием.
Неизменным спутником его был верный Прошка, беззаветно преданный своему господину. С Прошкой Суворов был всегда прост и ласков.
На одной прогулке Прошке, шедшему следом за Суворовым, взбрело на ум напроказить, и он на потеху мужикам принялся копировать Суворова. Неожиданно обернувшийся фельдмаршал застиг его в самом разгаре его усилий.
- Гум, гум, Прошенька, - кротко сказал он и как ни в чем не бывало продолжал свой путь 156.
Павел все ждал, что старый фельдмаршал принесет повинную. При всем своем сумасбродстве он понимал, какое неблагоприятное впечатление производит ссылка Суворова не только в России, но и за границей. Видя вокруг лишь покорность и поклонение, Павел не сомневался, что и старик-фельдмаршал скоро если и не присоединит прямо своего голоса к хору восхвалений, то выразит хотя бы согласие вернуться в ряды армии на вторые роли.
Но время шло, а Суворов не сдавался. Больше того: он не проявлял никаких признаков раскаяния. Случился, например, такой эпизод. В Кончанское прибыл курьер от императора; Суворов принял его в бане.
- Кому пакет?
- Фельдмаршалу графу Суворову.
- Тогда это не мне: фельдмаршал должен находиться при армии, а не в деревне 157.
"Петербургско-кончанская" баталия продолжалась.
Державин посвятил этому периоду жизни Суворова такие строки:
Смотри, как в ясный день, как в буре,Кончилось тем, что первый шаг сделал император. Стремясь добиться хоть видимости примирения с знаменитым полководцем и опереться на его авторитет, он в феврале 1798 года приказал племяннику Суворова, молодому князю Андрею Горчакову, "ехать к графу Суворову, сказать ему от меня, что если было что от него мне, я сего не помню; что может он ехать сюда, где, надеюсь, не будет повода подавать своим поведением к наималейшему недоразумению". Одновременно было дано распоряжение об отзыве из Кончанского Николева.
Суворов тверд, велик всегда!
Ступай за ним! - небес в лазуре
Еще горит его звезда.
Вряд ли существовал еще хоть один русский деятель, по отношению к которому тщеславный и самолюбивый Павел сделал бы подобный шаг. И вряд ли кто-нибудь, кроме Суворова, отказался бы от этого приглашения пойти на компромисс. Но Суворов именно так поступил; он сразу решил для себя вопрос: не идти ни на какие сделки, лучше жить в ссылке в глухой деревне, чем хотя бы косвенно одобрить "прусские затеи" императора. Все его дальнейшее поведение было подчинено этому решению.
Сперва он вообще отказался ехать в Петербург. Потом, уступая племяннику, выехал, но с необычной медлительностью, проселочными дорогами, "чтобы не растрястись". Горчаков отправился вперед. Государь с нетерпением, даже с тревогой, ждал приезда Суворова. Он потребовал, чтобы его уведомили, как только фельдмаршал появится в столице.
Суворов приехал вечером. Павел уже лег, когда ему доложили об этом. Он вышел, сказал, что принял бы Суворова тотчас, но уже поздно, и перенес аудиенцию на утро. B 9 часов Суворов с Горчаковым вошли в приемную. По дороге в Петербург старый полководец понаблюдал новое устройство армии, и все виденное только укрепило его в принятом решении.
Окинув взором расфранченных, важничавших генералов, он тотчас же приступил к обычным "шалостям": одному сказал, что у того длинный нос, другого с удивлением расспрашивал, за что он получил чин и трудно ли сражаться на паркете; с царским брадобреем, крещеным турком Кутайсовым заговорил по-турецки.
Аудиенция у императора длилась больше часа. Павел проявил небывалое терпение, десятки раз намекая, что пора бы Суворову вернуться в армию. Фельдмаршал оставался глух. В первый раз Павел опоздал на развод, все пытаясь уломать несговорчивого старика. К разводу был приглашени Суворов. Снова началось ухаживание государя за фельдмаршалом: вместо обычного учения солдат водили в штыки. Суворов почти не глядел на учение, подшучивая над окружающими и, наконец, уехал домой, несмотря на испуганные заклинания Горчакова, что прежде государя никто не смеет уходить с развода.
- Брюхо болит,- пожал плечами Суворов. Три недели, проведенные им в Петербурге, были подобны этому дню. Он издевался над новой, неудобной формой, путался шпагой в дверцах кареты, ронял с головы плоскую шляпу; на разводах он вдруг принимался читать молитву: "Да будет воля твоя".
В это время произошел характерный диалог между Суворовым и графом Растопчиным.
- Кого вы считаете самым смелым человеком? - спросил Растопчин.
- Трех смелых людей я знаю на свете: Курций, Долгорукий и староста Антон. Первый прыгнул в пропасть, Антон ходил на медведя, а Долгорукий не боялся царю говорить правду 158.
Пребывание в Петербурге становилось явно бесцельным. Бедный Горчаков выбился из сил, пытаясь сглаживать перед государем постоянные резкости Суворова. В конце концов фельдмаршал прямо попросился обратно в деревню; Павел с заметным неудовольствием дал разрешение.
Поездка в столицу имела все же положительные следствия: во-первых, с Суворова был снят надзор, во-вторых, фельдмаршал стряхнул овладевшую было им хандру. В первое время по возвращении настроение его было ровное и хорошее. Он ездил в гости к соседям. И всюду, где он появлялся, собирались толпы народа, чтобы посмотреть на знаменитого полководца.
В этот период Суворов много занимался хозяйством. Но заботами о сельском хозяйстве не ограничивались его интересы. Он много читал, требовал присылки то державинских од, то Оссиана 159, выписывал газеты и жадно следил за бушевавшей над Францией военной грозой. Суворов быстро оценил первые успехи Бонапарта и тогда же произнес свою известную фразу:
- Далеко шагает мальчик! Пора унять...
С течением времени он все более высоко ставил военный талант французского полководца. Это проявлялось даже в манере говорить о нем: сперва Суворов называл Бонапарта молокососом, затем мальчишкой, а потом "молодым человеком".
Когда тот же Растопчин спросил у него, кого он считает лучшими полководцами, Суворов, подумав, назвал Цезаря, Ганнибала и Бонапарта. А между тем Наполеон только начинал свою карьеру! Но столь высоко оценив французского полководца, Суворов жаждал сразиться с ним, твердо надеясь победить его.
Не отдавая себе ясного отчета в том, что составляло основу успехов французской армии, он констатировал беспомощность антифранцузской коалиции.
- Якобинцы побеждают потому, что у них твердая глубокая воля, - сказал он одному французскому эмигранту, - а вы, ваша братия, не умеете хотеть.
Впрочем, это не значит, что Суворов готов был изменить свои политические убеждения. Он твердо оставался на позициях монархизма, отзываясь о революции, как о ниспровержении человеческих, и божеских законов.
Живя в кончанской трущобе, он ловил каждое новое известие о борьбе на берегах Рейна и в долинах Италии. Услыхав, что французы замышляют десант в Англию, он расхохотался:
- Вот трагикомический спектакль, который никогда не будет поставлен!
В этом сказалось его убеждение в превосходстве английского флота над французским.
Даже отправляясь в Кобрино, преддверие ссылки, Суворов живо комментировал события в Западной Европе. "Бонапарте концентрируется. Гофкригс-рехт его мудро охватывает от полюса до экватора", - иронически писал он Андрею Разумовскому. Особенно негодовал он по поводу раздробления сил австрийцами, что облегчало задачу Наполеона. "Славное делает раздробление, ослабевая массу", - восклицал Суворов 160.
Мнения кончанского отшельника живо интересовали Павла: он подослал к нему генерала Прево де Люмиана, в упор поставившего вопрос о возможной войне с Францией. Суворов сообщил в кратких чертах свой план кампании: оставить два обсервационных корпуса у Страсбурга и Люксембурга, идти, сражаясь, к Парижу, не теряя времени и не разбрасывая сил в осадах. Этот смелый, чисто суворовский план был отвергнут. Павловское окружение, неспособное понять сущность суворовской стратегии, не придало должного значения и продиктованным Суворовым Прево де Люмиану принципам ведения войны против французов: "1. Ничего, кроме наступления. 2. Быстрота в походах, стремительность. 3. Не нужно методизма - хороший глазомер. 4. Полная власть командующему. 5. Неприятеля атаковать и бить в поле. 6. Не терять времени в осадах... 7. Никогда не разделять сил для охранения разных пунктов..."
Пожелтела листва, умчалось короткое лето, а с ним и бодрое настроение Суворова. Бездеятельность и одиночество угнетали его. Не к чему было приложить силы, не с кем было молвить слово в тоскливые зимние вечера. "Сам я был в гостях меньше десяти раз, прочее время препровождал я в глубоком уединении, сам друг, сам третей, или с священником",- писал в декабре 1798 года опальный фельдмаршал.
Павел исподтишка сводил счеты: снова полился дождь направленных против Суворова и немедленно удовлетворявшихся денежных претензий. :Ввиду крайнего расстройства дел Суворов определил себе на полгода всего 1600 рублей, но это, разумеется, не поправило его бюджета.
В декабре 1798 года он пишет своему родственнику и доверенному лицу Хвостову: "Вы довольно вникли в мою нищету... Вы ко мне две недели не писали. Я в бездне сумнениев".
Отношения с зятем, Н. Зубовым, вконец испортились, и тень от этого легла даже на отношения с Наташей. Все стало немило. Унылая скука вновь овладела им.
"Бездействие гнетет и томит. Душа все равно, что пламя, которое надо поддерживать и которое угасает, если не разгорается все сильнее", - писал он.
К упадку духа присоединилось физическое недомогание. Сказывались полученные им шесть ран; случались приступы частичного паралича. В декабре 1798 года он жаловался, что "левая сторона, более изувеченная, уже пять дней немеет, а больше месяца назад был без движения во всем корпусе".
Должен был наступить какой-нибудь исход.
И вдруг в начале февраля 1799 года в тишину кончанского домика ворвался звон бубенцов фельдъегерской тройки. То был генерал Толбухин с высочайшим рескриптом. Павел звал Суворова в Италию - командовать русско-австрийскими армиями,- действовавшими против французов.
Итальянская кампания
Екатерина II помогала всем крепостническим реакционным государствам, воевавшим с республиканской Францией. Она готова была послать русские войска на помощь коалиции реакционных государств, и только внезапная смерть в 1796 году помешала ей осуществить эти замыслы.
Павел I выполнил то, что было задумано Екатериной. Прежде всего он предоставил приют семи тысячам французских эмигрантов, которые были размещены на Волыни и в Подолии на полном иждивении русского правительства. В апреле 1798 года было объявлено о запрещении подданным республиканской Франции въезжать в Россию, а вслед за тем о конфискации находившихся в России французских товаров и кораблей.
Постепенное обострение отношений между русским и французским правительствами кончилось тем, что Россия вступила в составившуюся антифранцузскую коалицию (Англия, Австрия, Турция, Неаполь) 161.
В договоре с Англией участие России было прямо объяснено стремлением "действительнейшими мерами положить предел успехам французского оружия и распространению правил анархических; принудить Францию войти в прежние границы и тем восстановить в Европе прочный мир и политическое равновесие".
Русский флот во главе с Ф. Ф. Ушаковым направился в Средиземное море и занял Ионические острова. Одновременно было приказано снарядить двадцатитысячный корпус под начальством генерала Розенберга и двинуть его в Вену для присоединения к австрийской армии.
Встал вопрос: кого назначить главнокомандующим соединенными русско-австрийскими силами? Намечали принца Оранского, но он скоропостижно скончался; остальные кандидаты были известны понесенными ими от французов поражениями. Тогда глава английского правительства Питт выдвинул кандидатуру Суворова. Австрийцы поддержали это предложение и обратились к Павлу, прося послать полководца, "коего мужество и подвиги служили бы ручательством в успехе великого дела".
В Европе уже давно считали Суворова единственным полководцем, который сможет успешно вести войну против французов. Еще 25 января 1795 года гессенский надворный советник Вердье писал: "Русские только одни могут переменить нашу в немецкой земле войну. Суворова с 30 тысячами довольно; без него 60 000 мало... Фабий побеждал, удаляясь от сражения, а Суворов побеждает, наступая на неприятеля. Если бы наши немецкие войска имели начальником своим пол-Суворова, французы не прогнали бы их до Майнца... Суворовские курьеры всегда привозят известия о победах, а курьеры императорские спрашивают о позволении побеждать". Больше того: по-видимому, еще раньше предпринимались конкретные шаги. Так, О. В. Завадовский писал в ноябре 1794 года А. Р. Воронцову: "Австрийцы же, между тем, просят нелепого, чтобы мы дали 40 тысяч войска и генерала Суворова на чужую издержку, против французов... Замашка ни с которой стороны ни у месте, и Тугут 162 глупо бредит" 163. Однако то, что в 1794 году казалось бредом, сбылось в 1799 году.
Император был польщен просьбой иностранных правительств.
- Вот каковы русские - всегда пригождаются! - воскликнул он и тотчас отправил в Кончанское генерала Толбухина с рескриптом.
Тревожась, как бы старый фельдмаршал не отказался, Павел приложил к официальному рескрипту частное письмо: "Граф Александр Васильевич! Теперь нам не время рассчитываться. Виноватого бог простит. Римский император требует вас в начальники своей армии и вручает вам судьбу Австрии и Италии. Мое дело на сие согласиться, а ваше спасти их. Поспешите приездом сюда и не отнимайте у славы вашей времени, а у меня удовольствия вас видеть".
Опасение Павла было напрасным. Что значили для Суворова перенесенные обиды, когда перед ним открывалась манящая возможность снова стать во главе "чудо-богатырей" и сразиться с сильнейшей армией на свете! Уже давно он говорил:
- Я почитаю божеским наказанием, что до сей поры ни разу не встретился с Бонапартом.
Тоска, болезни, обиды - все было забыто. На другой же день он выехал в Петербург. Теперь "поясница" не мешала быстрой езде; через несколько дней Суворов был в столице.
Любопытная деталь: у главнокомандующего союзными силами не оказалось в тот момент денег на дорогу и пришлось занять 250 рублей у старосты.
Известие о прибытии Суворова в Петербург и о восстановлении его на службе вызвало живейшую радость в войсках, да и не только в войсках: толпы народа бегали за каретой Суворова. Его былая слава засияла еще ярче после кончанской ссылки.
Павел держал себя с полководцем весьма предупредительно, наградил его орденом и всячески подчеркивал свое благоволение. Придворная челядь устремилась к Суворову. В несколько дней он перешел от опалы к небывалому почету. Но Суворов не изменил себе: подобострастие придворных отскакивало от него; голова его осталась холодной, а сердце не очерствело.
В сумятице военных приготовлений фельдмаршал получил полуграмотное письмо от некой старушки Синицыной; ее сын офицер был сослан Павлом - "навечно" в Сибирь. Не найдя нигде защиты, Синицына обратилась к Суворову. Он немедленно отозвался: "Милостивая государыня! Я молиться буду богу - молись и ты - и оба молиться будем мы. С почтением пребуду ваш покорный слуга". На языке Суворова это означало, что он постарается спасти офицера. При первом удобном случае он ходатайствовал перед Павлом за человека, которого никогда не видел в глаза, и добился полного прощения его.
Для тех, кто не понимал глубокого смысла суворовских "чудачеств", его поведение в этот приезд представлялось необъяснимым: он не терял больше шляпы, не цеплялся шпагой за дверцы кареты, не заболевал во время разводов. Но все это было вполне естественно: теперь не было уже нужды в его протесте, а раздражать попусту императора он вовсе не собирался. Однако он ни в чем не отступил, и капитулировать пришлось Павлу, который заявил Суворову:
- Веди войну по-своему, как умеешь.
В устах деспотичного императора это были необычайные слова; надо полагать, они дались ему с немалым трудом, и, быть может, память о них послужила через год одной из причин новой и последней опалы полководца.
Однако, давая на словах Суворову "полную мочь", Павел в то же время готовил для него путы. Генералу Герману было доверительно сообщено императором: "Венский двор просил меня начальство над союзными войсками вверить графу Суворову. Предваряю вас, что вы должны будете во все время его командования иметь наблюдение за его предприятиями, которые могли бы повести ко вреду войск и общего дела, когда будет он слишком увлекаться своим воображением, заставляющим его иногда забывать все на свете".
K счастью, Германа вскоре перевели в Голландию, где он, командуя отборными полками (в том числе суворовскими фанагорийцами), потерпел неудачу и попал к французам в плен 164.
Суворов покинул Петербург в конце февраля. По пути в Вену он сделал остановку в Митаве, где проживал бежавший из Франции претендент на французский трон - будущий король Людовик XVIII.
Дело не обошлось без "странностей". Фельдмаршал зашел в солдатскую казарму, пообедал из одного котла с солдатами и затем поехал во дворец к королю-претенденту.
Кроме Митавы, Суворов остановился ненадолго в Вильно. Там стоял его любимый Фанагорийский полк. Старый полководец побежал по рядам, подзывал знакомых солдат, целовался и разговаривал с ними. Гренадер Кабанов выступил вперед и от имени всех солдат просил взять полк в Италию. Суворов был растроган...
14 марта, он прибыл в Вену. Начиналась Итальянская кампания.
Приезд Суворова всколыхнул всю Вену. Огромные толпы теснились перед окнами русского посольства, где остановился знаменитый полководец. Из уст в уста передавали, что в отведенных Суворову комнатах не оставлено ни одного зеркала и предметов роскоши, что в качестве постели для русского фельдмаршала привезли охапку сена, что он встает до рассвета и в 8 часов утра уже обедает. Все эти толки были верны. Суворов и в австрийской столице не изменил своих привычек, давая понять тем, кто его призвал, что во всем остается верен себе. Он знал, что в Вене его постараются лишить свободы действий, и не ошибся в этом 165.
Все военные вопросы в австрийской армии решал придворный военный совет - гофкригсрат. Даже в ту пору, когда во главе его стояли люди с громкой боевой славой - Монтекукули, Евгений Савойский, - гофкригсрат приносил больше вреда, чем пользы. Когда же распоряжаться в совете стала военная бездарность вроде барона Тугута 166, вредное влияние гофкригсрата, пытавшегося во всех мелочах управлять из Вены армиями, находившимися на расстоянии многих сотен верст, достигло исключительных размеров.
Ходить на поводу Суворов вообще не желал, тем более на австрийском. Он отказался посетить Тугута, объяснив этот отказ так: "Куда мне с ним говорить? Он моего не знает, а я его дела не ведаю". Когда к нему явились члены гофкригсрата, он отказался изложить им свой план кампании, оказав, что рассудит обо всем на месте. Тогда австрийцы привезли собственный план, предусматривавший оттеснение французов до реки Адды. Суворов перечеркнул его накрест, заявив:
- Я начну с Адды... А кончу, где богу будет угодно.
Разумеется, у него имелся уже план войны. Но Суворов всегда составлял свои планы в общих чертах, видоизменяя их в зависимости от обстановки. Было здесь и еще одно соображение, которое он высказал своим приближенным:
- Если гофкригсрат узнает мои намерения, то через несколько дней о них будут знать и французы.
Это не были необоснованные слова. Фукс, секретарь Суворова, бывший в то же время агентом Тайной экспедиции 167, писал: "Я сам нашел в бумагах у взятых в полон французских генералов подробнейшие сведения о предположениях австрийских, из Вены им сообщенные". Французские шпионы выкрали в Вене план движения корпуса Розенберга, и если бы Суворов не двигался быстрее, чем предполагалось, французы успели бы подготовиться гораздо лучше.
Опасение перед происками французских шпионов показывает, с какой серьезностью подходил Суворов к своим новым противникам.
Годы 1793-1799 были годами ошеломляющих побед французских армий. Французские солдаты несли новые идеи, лозунги свободы, равенства и братства. Воодушевленные этими идеями, взрывавшими закостенелые устои феодальных государств, французы сражались с невиданным энтузиазмом.
Правда, к концу XVIII века, во времена Директории и Бонапарта, революционные войны Франции стали превращаться в войны захватнические. Впоследствии, когда Бонапарт сделался императором, процесс превращения оборонительных войн французской республики в захватнические достиг полного завершения.
Но в 1799 году французская армия была очень сильна. Она была национально однородна, комплектовалась на началах воинской повинности. Во главе французских войск стояли талантливые военачальники, выдвинувшиеся благодаря своим дарованиям, а не вследствие знатности рода. Революция же создала и новую военную систему; армии были легки и подвижны, они не везли с собой громоздких обозов, а питались за счет местных средств. В условиях непрерывных боев, когда не было времени обучать солдат сложному маневрированию, стали часто прибегать к энергичному удару холодным оружием; вместо линейного строя применялся строй глубоких колонн и цепей. Старая тактика, осмотрительная, робко выжидающая, сменилась бешеным натиском; французы с бестрепетной храбростью, часто истомленные и голодные, предпринимали атаки, стремясь прорвать фронт либо обойти расположение неприятеля. "Ничего не сделано, пока остается хоть что-нибудь сделать", - было девизом французских командующих, и к этому присоединялся другой девиз: "Делать каждое усилие так, как будто оно последнее".
Только одна система в то время обладала такой же силой, как французская, якобинская, - то была суворовская система. В тактическом отношении Суворов уже давно комбинировал линейный строй с колоннами; что еще важнее - он противопоставил французам такую же энергию, бесстрашие, подвижность и способность к лишениям.
Питт недаром настаивал на посылке Суворова. Старая тактика обанкротилась, но в суворовской тактике были предвосхищены все главные преимущества французов.
Выполнители этой тактики, русские солдаты, были воспитаны своим полководцем так, что и у них каждое усилие производилось с максимальным напряжением сил, и они дрались всегда, по выражению Суворова, "как отчаянные... а ничего нет страшнее отчаяния". Иностранцы недаром отзывались, что русские батальоны "обладали твердостью и устойчивостью бастионов".
Предстояла тяжелая борьба, и Суворов был далек от недооценки своего противника.
Нелегкая задача его становилась еще гораздо более трудной оттого, что большую часть вверенной ему армии составляли австрийские войска, а военная система австрийцев была в корне иной. Типичные представители "методизма", австрийцы предпочитали быть битыми, но по правилам военной науки. Суворов же делал выбор в пользу "знатной виктории", хотя бы и противоречащей теории. Австрийцы избегали крупных потерь, уклоняясь от сражения, а русский полководец не признавал "ретирады" и считал, что часто кровавый бой есть кратчайший путь к миру.
В своих обращениях к солдатам он пояснял, что случилось "большое злое дело", что "бездарные и ветреные французишки" своего короля "нагло до смерти убили", и вследствие этого возникла война.
В какой-то мере он, несомненно, и сам верил в подобное объяснение причин войны и, возможно, полагал, что дело идет главным образом о борьбе с "якобинскими идеями". Австрийское же правительство стремилось "ниспровергнуть беззаконное правление" во Франции в целях сохранения феодально-консервативного режима в Австрии; при этом оно ставило перед собой непосредственно захватническую цель: завладеть рядом итальянских провинций. Суворов был неподходящим партнером в этой игре, и австрийцы в соответствии с этим определили отношение к нему.
Итальянская кампания 1799 г.
Суворовский план кампании против могущественного противника отличался исключительной глубиной и целеустремленностью и может служить прекрасным образцом стратегии великого полководца. Австрийский император ставил перед ним задачу обезопасить австрийские владения в Италии и территорию самой Австрии. Но Суворов смотрел на предстоящую кампанию иначе: как на необходимый первый этап борьбы, как на подготовку решительного удара, в результате которого военные действия должны быть перенесены к берегам Сены. Суворов имел в виду организовать в дальнейшем общее наступление на Францию и в соответствии с этой главной своей идеей проводил все мероприятия. Наступление в Италии должно было отвлечь силы неприятеля из Швейцарии и из долины Рейна и тем помочь союзникам на этих театрах войны. Исходя из этого, Суворов решил главный удар направить на Брешию - Милан: захват Милана означал перерыв сообщений между французскими армиями, действовавшими в Италии и в Швейцарии; Суворов же этим захватом устанавливал связь с рейнской и швейцарской группировками австрийцев и одновременно приближался к Савойе, через которую он намеревался совершить вторжение во Францию.
После десятидневного пребывания в Вене старый фельдмаршал выехал в действующую армию.
Войска коалиции сражались с французами в Италии, Швейцарии, Голландии и Эльзасе.
За время военных действий выявилась низкая, сравнительно с французами, боеспособность австрийцев. Не говоря уже о Бонапарте, и менее крупные французские полководцы громили австрийцев. Массена с 30 тысячами разбил в Швейцарии 70-тысячную австрийскую армию, потерявшую в результате боев 20 тысяч человек. Даже малоспособный генерал Шерер разгромил в марте 1799 года превосходившую его по численности армию австрийского фельдмаршала Меласа.
В итальянской армии насчитывалось 66 тысяч австрийцев и 17 800 русских: 14 200 человек пехоты, 2800 казаков и 800 артиллеристов (впоследствии к ним еще прибавился русский десятитысячный корпус Ребиндера). Австрийцами командовал генерал Мелас. Командирами дивизий были: Вукасович, Отт, Цопф, Фрелих, Гогенцоллерн и Кейм.
Французов было около 90 тысяч 168; римской и неаполитанской армиями французов командовал Макдональд; во главе северо-итальянской армии стоял нелюбимый солдатами, неспособный и дряхлый генерал Шерер с 28 тысячами человек.
Суворов быстро приближался к фронту, обгоняя по пути колонны войск. То и дело он вздыхал, и его лицо выражало неудовольствие: это были не его стремительные отряды. Бесконечные обозы плелись в хвосте русских полков: многие офицеры везли с собой жен, вместо денщиков - целые штаты дворни; иные вели даже своры борзых для охоты.
С появлением Суворова все преобразилось. 28 марта он дал ордер генералу Розенбергу: "Дошло до меня сведение, что обер-офицеры нуждаются содержать свои повозки, а особливо солдаты, у коих жены при полках находятся... Рекомендую для уменьшения партикулярных обозов приказать в каждой роте иметь обер-офицерам по одной повозке с тремя лошадьми, солдатских жен оставя в роте по одной для мытья белья, излишних остановить" 169.
Медленное продвижение сменилось быстрыми маршами; за 18 дней войска сделали 520 верст, совершая иногда переходы по 60 верст в сутки. Истоптанная в предыдущих переходах обувь развалилась; многие офицеры и солдаты шли босиком. Тех, кто не выдерживал марша, везли на повозках. Суворов приказал снять введенные Павлом букли и косы, и солдаты с наслаждением подставляли южному солнцу свои головы, не обремененные более сложными парикмахерскими сооружениями.
Австрийцы должны были соблюдать такой же походный режим, но им это оказалось невмоготу. День за днем они отставали от задаваемой Суворовым нормы, а он упрямо назначал новый переход, исходя не из фактического местонахождения австрийских войск, а из того, в каком они находились бы, если бы выдерживали темп марша.
Австрийцы всячески выражали свое недовольство 170, но фельдмаршал парировал все жалобы словами: "унтеркунфт" и "бештимтзагеры" (также "нихтбештимтзагеры"). Первое слово от "Unterkunft" - удобная квартира - обозначало тяготение к комфорту и уютному уголку; второе возникло так: на вопрос Суворова, сколько австрийских батальонов присоединилось к русским, австрийский адъютант ответил: "Ich kann nicht bestimmt sagen" ("He могу точно сказать"). После этого Суворов окрестил "нихтбештимтзагерами" "немогузнаек" в австрийской армии.
Суворов, в свою очередь, был недоволен австрийским командованием, так как оно явно не могло удовлетворить предъявлявшимся им суровым военным требованиям.
Таким образом, отношения Суворова с австрийским командованием с самого начала носили напряженный характер.
В начале апреля войска, не встречая сопротивления, подошли к Вероне. Как и повсюду в Италии, веронцы делились на два лагеря: малоимущие классы населения симпатизировали республиканцам, богатые горожане, духовенство и знать сочувствовали союзникам. Вначале большинство итальянцев явно тяготело к Франции, но "безмерные грабежи французов и всяческие с их стороны насилия" охладили их пыл.
Когда разнесся слух о приближении Суворова, экзальтированные веронцы вышли ему навстречу. Люди выпрягли лошадей из его кареты и сами ввезли ее в город. Верона была украшена цветами, вечером зажгли иллюминацию.
Здесь состоялась церемония принятия Суворовым верховного командования армией. Генерал Розенберг торжественно представил ему всех русских и некоторых австрийских начальников. Суворов приветливо обошелся с известными ему командирами, обласкал молодого Милорадовича, которого знавал еще ребенком, а князя Багратиона горячо расцеловал.
Перечислив все фамилии, Розенберг умолк. Блестящая толпа русских и австрийских генералов с интересом ждала, что скажет им новый главнокомандующий. Суворов большими шагами ходил из угла в угол. Потом он начал, как бы не замечая присутствующих, произносить отрывистые слова:
- Субординация! Экзерциция! Военный шаг - аршин! В захождении - полтора! Голова хвоста не ждет! Внезапно, как снег на голову! Пуля бьет в полчеловека. Стреляй редко, да метко! Штыком коли крепко! Мы пришли бить безбожных ветреных французишков. Они воюют колоннами, и мы их бить будем колоннами! Жителей не обижай! Просящего пощады помилуй!
Затем круто остановившись, потребовал у Розенберга "два полчка пехоты и два полчка казачков". Розенберг, которому была незнакома оригинальная суворовская манера выражаться, с недоумением ответил, что вся армия подчинена своему главнокомандующему. Суворов поморщился, но тут выступил Багратион и доложил, что его отряд готов к выступлению.
- Так ступай же, князь Петр, - напутствовал его Суворов.
Через полчаса авангард под командой Багратиона уже выступал из Вероны.
Войны, которые революционная Франция вела против феодальных монархий, были прогрессивными войнами. Они "начались как национальные и были таковыми Эти войны были революционны: защита великой революции против коалиции контрреволюционных монархий" 171. Те войны, которые вел Бонапарт в период Директории существенно отличались от войн революционной Франции. Завоевывая Италию в 1796-1797 годах, армия Бонапарта стремилась в значительной мере к грабежу и обогащению. Вместо социальных реформ Бонапарт предпочитал заключать сделки с феодальными властями. Но это не сразу было понято широкими массами итальянского народа. Французским прокламациям, возвещавшим о новом социальном порядке, еще верили, и эти прокламации были часто действеннее пушек. Австрийцам нечего было противопоставить революционным лозунгам. Однако Суворов обратился к населению с воззванием, начинавшимся словами: "Восстаньте, народы Италии!" В воззвании указывалось на поборы и насилия французов, на тяжкие налоги и реквизиции. Оно соответствовало моменту - французы в это время отступали, и население повсеместно провожало их партизанскими налетами.
На следующий день после выступления Багратиона Суворов также покинул Верону и 15 апреля 172 прибыл в город Валеджио.
В распоряжении Суворова находилось в это время 55 тысяч австрийцев; русские войска еше не дошли до Валеджио. Преследования французов в сущности не велось; речь шла лишь о том, предпринимать ли немедленное новое наступление. Суворов решил дождаться сперва хотя бы части русского корпуса и приучить пока австрийцев к новым для них приемам боя. В австрийские полки были командированы русские инструкторы для обучения штыковой атаке; была разослана специальная инструкция, продиктованная Суворовым на немецком языке.
Однако Мелас и его сподвижники критиковали все распоряжения русского полководца, называли "глупостями" обучение австрийцев, возмущались преподанной им инструкцией, в которой им были непонятны и лаконичный слог Суворова и смысл его указаний. "Неприятеля везде атаковать! Что это зa стратегия?" - иронизировал один австрийский генерал. Во всем этом чувствовалась непрерывно возраставшая неприязнь и попросту зависть к Суворову. Даже барон Тугут, очень недружелюбно относившийся к Суворову, понимал это. В одном доверительном письме он сообщал: "Меня уверяют, что в нашем военном совете распространена такая зависть к русскому полководцу, что она повлияла на множество лиц в армии".
Положение Суворова делалось с каждым днем все более сложным. В его войсках австрийцы составляли 80 процентов. Он не обладал терпением и ловкостью, чтобы сглаживать острые углы, и при своей болезненной впечатлительности остро воспринимал каждое проявление недоброжелательности со стороны австрийцев.
Суворов разъяснил Меласу свой план действия, сводившийся к тому, чтобы энергично нажимать на французские армии, оставив заслоны против крепостей. Мелас подчинился ему.
Тем временем к Валеджио подошли 11 тысяч русских, и 19 апреля началось общее наступление.
Оставив заслоны против крепостей Мантуя и Пескьерро и отрядив небольшие части для демонстрации и для угрозы французским флангам, Суворов с главными силами (29 тысяч австрийцев и 11 тысяч русских) двинулся вглубь Италии, к Милану.
Французы поспешно отступали, бросая артиллерию и портя дороги, в крепостях они оставляли незначительные гарнизоны. Первым таким пунктом была Брешия, где заперлись 1260 французов. Понимая, насколько важно одержать первую победу, чтобы поднять моральный дух войск, Суворов назначил 15 тысяч человек для штурма Брешии, но комендант, видя безнадежность сопротивления, сдался.
Наступление продолжалось с неослабевающей быстротой. Австрийцы с непривычки сотнями валились с ног, проклиная свою судьбу и русского полководца. После перехода через одну реку под проливным дождем ропот охватил все слои австрийской армии, и сам Мелас присоединился нему. Железный характер Суворова не изменил ему. Меласу было отправлено письмо: "До моего сведения дошли жалобы на то, что пехота промочила ноги, - начиналось это письмо; заканчивалось же оно следующими словами: - У кого здоровье плохо, тот пусть остается позади..." Австрийцы смирились, но после этого инцидента Суворову стало еще яснее, что нужно вести борьбу на два фронта: сражаться с французами и преодолевать скрытное сопротивление австрийского командования.
25 апреля войска подошли к реке Адде, важной естественной преграде на пути к Милану, и Суворов увидел, что французы намерены оборонять ее.
Несмотря на сравнительную малочисленность своих сил, Шерер решил использовать крутизну берегов и ширину реки Адды, чтобы задержать здесь противника вплоть до прибытия подкреплений. Однако он не сумел организовать оборону, разбросав свои силы на протяжении 100 километров; они стояли редкой цепочкой и нигде не могли оказать серьезного сопротивления.
Суворов предпринял активные действия сразу в нескольких пунктах на широком фронте. Это был совершенно новый по тому времени тактический прием, возвышавшийся над тогдашним уровнем военного искусства. Местом переправы для главной атаки он избрал Сен-Джервазио, приказав наводить здесь мосты. Однако, чтобы дезориентировать французов, он велел наводить мосты еще в двух пунктах: у Лоди и у Лекко, отстоявших один от другого на 50 километров.
Мост у Сен-Джервазио был вскоре готов, несмотря на проливной дождь, мешавший работе. Однако переправу пришлось отложить: у Лекко отряд Багратиона встретил неожиданно крупные силы французов и попал в затруднительное положение. Город дважды переходил из рук в руки. Месяц спустя Суворов писал об этом бое: "При Лекко чуть было мою печонку не проглотили", - характеризуя этой фразой пережитые им волнения. После упорного боя французы были отбиты, а переброска туда Шерером резервов еще более обнажила его позиции в центре, у Сен-Джервазио.
В 5 часов утра следующего дня началась переправа. В самый момент ее было получено от лазутчиков известие, что Шерер смещен и на его место назначен один из известнейших и образованнейших французских генералов, тридцатипятилетний Моро. Суворов улыбнулся, когда ему донесли об этом.
- Мало славы было бы разбить шарлатана,- громко произнес он, - лавры, которые мы похитим у Моро, будут лучше цвести и зеленеть.
Моро немедленно начал стягивать свои разбросанные войска, но было уже поздно. Французам нужны были сутки на перегруппировку, но этих суток Суворов им не дал. Донской атаман Денисов с казачьими сотнями и венгерскими гусарами быстро переправился через реку, обеспечив развертывание пехоты. Французы храбро дрались, но в это время у них в тылу загремела канонада: Мелас взял предмостные укрепления через Адду.
В сражении на Адде русские полки почти не принимали участия: будучи уверен в успехе благодаря численному превосходству, Суворов желал, сберечь цвет своей армии; к тому же ему хотелось посмотреть, чего стоят австрийцы. Впрочем, для преодоления упорной обороны противника у Лекко пришлось двинуть отряд под командой Багратиона, а дивизии Фрелиха и Кейма дрались очень вяло, что и позволило французам избежать полного окружения.
Суворов, по-видимому, лично появлялся в бою, и его присутствие чрезвычайно оживляющим образом действовало на австрийцев. "Здесь при мне и немцы хорошо воюют", - говорил сам Суворов.
Оказавшись между двух огней, французы начали поспешно отступать. Однако момент для отступления был уже упущен. Одна французская дивизия под командой генерала Серрюрье была окружена и сложила оружие. Потери французов составили около двух с половиной тысяч человек. Путь на Милан был открыт.
Суворов с обычной приветливостью обошелся с пленными: 250 офицеров были отпущены им во Францию под честное слово, что они не примут более участия в войне. Генералу Серрюрье Суворов вернул шпагу, язвительно заметив, что не может лишить шпаги того, кто так искусно владеет ею. (Серрюрье не выставил на занятой им позиции даже постов наблюдения: он понадеялся на то, что русские не будут наступать на этом участке, так как берег здесь был очень крутой и спускать понтоны было весьма трудно.)
Серрюрье пытался оправдываться, пустившись в доказательства чрезмерной рискованности суворовской атаки.
- Что же делать, - притворно вздохнул фельдмаршал, - мы, русские, уж так воюем: не штыком, так кулаком. Я еще из лучших.
29 апреля состоялся торжественный въезд Суворова в Милан.
Обе армии получили щедрые награды. Австрийцы начали было подумывать, что с их чудаковатым главнокомандующим можно ужиться. Мелас на Миланской площади захотел даже облобызать победоносного вождя, но потерял равновесие и к своему конфузу свалился с лошади.
Кажется, только один человек был недоволен положением дел - сам Суворов. Форсирование Адды при двойном численном перевесе не было в его глазах настоящей победой.
Главное же, победа не была использована. Чуть ли не впервые в жизни он отказался от преследования разбитого противника. Он сделал это потому, что русских войск в его армии было мало, австрийцы же были утомлены сражением на Адде. У них не было еще нужной закалки; "выучить мне своих неколи было", - с сожалением писал по этому поводу Суворов русскому послу в Вене А. К. Разумовскому. Впрочем, Суворов признавал, что австрийцы "подтянулись". Князю Эстергази он заявил: "Передайте императору, что я войсками его величества очень доволен. Они дерутся почти так же хорошо, как русские". Князю было не очень приятно слышать это "почти".
Австрийцы под шумок принялись вводить в Милане свои порядки, и старый фельдмаршал с горечью видел, что совершаются действия, не вызывавшие в нем никакого сочувствия. Фельдмаршал Мелас именем австрийского правительства обезоружил национальную миланскую гвардию, запретил ношение мундира уничтоженной Цизальпинской республики, ввел снова в обращение банкноты венского банка - словом, выказывал твердое намерение целиком восстановить старые феодальные порядки и вновь присоединить к Австрии отторгнутую от нее по Кампо-Формийскому договору 1797 года Ломбардию.
Такие действия австрийцев вызвали резкое недовольство населения. Между тем популярность Суворова не ослабевала. Он уважал национальные обычаи, да и личное поведение его нравилось миланцам: он интересовался городом, с уважением отнесся к памятникам искусства и к духовенству. Вообще в этот период он как бы даже щеголял религиозностью. Это не помешало ему, впрочем, при встрече с одним католическим священником сперва смиренно поцеловать ему руку, а потом велеть дать ему пятьдесят палок, так как местное население выражало свое недовольство этим священником.
Итак, можно было подводить первые итоги: за десять дней Суворов прошел с боями 125 верст, выиграл сражение, завоевал Ломбардию. "Русский Аннибал избавляет Италию с такою же скоростию, как наказывал карфагенский", - метко выразился П. В. Завадовский 173.
Желание гофкригсрата - дойти в конце кампании до реки Адды - уже исполнилось. Барон Тугут недаром писал: "Нам могут всегда поставить в упрек, что до прибытия Суворова мы испытывали лишь поражения, а с ним имели только успех". Но Суворов мечтал о походе на Париж, и основным условием для осуществления этого похода было не достигнутое еще уничтожение французских армий в Италии.
Перед ним был торопливо отступавший Моро; из Средней Италии приближалась свежая сорокатысячная армия Макдональда; в тылу остались сильные французские крепости. Против кого направить главные силы? Гофкригсрат назойливо слал инструкции с требованием во что бы то ни стало взять крепости. Вопреки этому Суворов, проведя два дня в Милане, выступил навстречу полевой армии противника. Однако он вынужден был отделить больше половины войск для осадных действий, и под его начальством имелось только 36 тысяч человек.
Зато половину их составляли русские дивизии, которых так нетерпеливо ждал фельдмаршал и которые отстали отчасти из-за позднего выступления из России, отчасти из-за нераспорядительности австрийского интендантства. ("Задние российские войска еще к нам не поспели, - сообщил Суворов, - но еще и тут мешает провиант по томным 174 здешним обычаям".)
Суворов принял решение воспрепятствовать соединению Макдональда с Моро, обрушившись на первого из них, как на наиболее опасного. Во исполнение этого плана войска двинулись к реке По, в направлении на Пьяченцу.
Вo время марша к По обнаружилось обстоятельство, многократно сказывавшееся потом в этой, кампании, - слабость разведки. Несмотря на преимущество в коннице, союзники не умели наладить правильной рекогносцировки, что отчасти объяснялось незнакомством казаков со страной и ненадежной позицией населения. Изо дня в день приходили самые разноречивые слухи о передвижениях французов. Сообщили, что они оставили важную крепость Тортону; фельдмаршал двинул туда войска, но в Тортоне оказались французы. Затем выяснилось, что Макдональд вообще не выступал из Средней Италии, а Моро между, тем искусным маршем занял сильную позицию на линии Валенца-Алессандрия, грозя тылу союзников в случае их движения против Макдональда; Суворов изменил план и повернул на Моро. Ему донесли, что Валенца очищена; он послал для занятия ее Розенберга, но известие оказалось ложным.
Одолевавшие Суворова трудности усугубились еще тем, что некоторые русские генералы стали проявлять непослушание; между тем французы были не такие противники, с которыми можно было безнаказанно позволить себе опрометчивые действия. Узнав, что Валенца занята французами, Суворов приказал Розенбергу срочно отходить. "Жребий Валенции предоставим будущему времени... наивозможнейше спешить денно и нощно". Но в отряде Розенберга находился только что прибывший молодой великий князь Константин Павлович. Он упрекнул Розенберга в трусости; тот не стерпел, устремился к Валенце, занял деревню Бассиньяно, но тут был встречен превосходящими силами французов. Завязавшееся сражение развивалось сперва удачно для русских, но Розенберг, учитывая численный перевес противника, приказал отступать. Отступление приняло беспорядочный характер. Отряд Розенберга потерял 1250 человек и два орудия.
Поведение Розенберга было преступной ошибкой. Суворов негодовал. Он двинул почти все свои войска на помощь Розенбергу и одновременно еще раз предписал ему как можно скорее отойти к назначенному пункту; на этом приказе он собственноручно сделал пометку: "Не теряя ни минуты, немедленно сие исполнить. Или под военный суд".
Павел I прислал великого князя Константина и вскоре вслед за тем Аркадия Суворова, чтобы "учились побеждать врагов". С великим князем приехал Дерфельден, имевший поручение заменить Суворова в случае его смерти и ставший правой рукой главнокомандующего. В записках генерал-адъютанта Комаровского, проживавшего тогда в Вене, содержится следующее любопытное воспоминание: "Лишь только граф Суворов приехал к армии, как начались победы; всякий день бюллетень объявлял о каком-нибудь выигрышном сражении, так что граф Дерфельден сказал мне: "Надобно просить великого князя ехать поскорее к армии, а то мы ничего не застанем; я знаю графа Суворова, теперь уже он не остановится".
После неудачного дела при Бассиньяно Суворов вызвал к себе великого князя. Когда тот приехал, фельдмаршал встретил его с низкими поклонами, затем уединился с ним в кабинете; князь вышел оттуда с красным лицом и заплаканными глазами и тотчас уехал; больше он не пытался вмешиваться в распоряжения главнокомандующего. Суворов проводил его с теми же низкими поклонами, но, проходя мимо офицеров его свиты, обругал их мальчишками.
В письме Багратиону от 2 мая Суворов указывает, как на одну из причин неудачи, на то, что Розенберг отдал приказ об отступлении вопреки мнению командиров частей. "Среди лутчего дела малочислием вздумалось Розенбергу бить сбор, как будто у частных начальников глаз нет; то все испортило", - раздраженно писал он. И далее он замечает, что отряд Розенберга еще дешево отделался: "Вежливые французы сделали золотой мост, по которому оставалось переправлять Розенбергу сот пять" 175.
Через неделю после Бассиньяно произошло новое столкновение с французами, на этот раз по инициативе Моро, который, в свою очередь, не имел точных сведений и хотел выяснить обстановку. Дивизия австрийских войск была атакована близ Маренго; неподалеку проходил русский авангард под начальством Багратиона, двигавшийся, во исполнение общего плана, от Нови к Кельбио. Багратион бросился на выстрелы, пристроился к флангам австрийцев и помог отразить неприятеля. При этом был изрублен эскадрон французских гусар и некоторое количество их пехоты. Однако успех не был развит, и если Бассиньяно могло печальнее кончиться для русских, то под Маренго дешево отделались французы. Суворов не присутствовал на месте боя. Прискакав туда уже по окончании схватки и ознакомившись с происшедшим, он с досадой заметил:
- Упустили неприятеля!
Убедившись, что перед ним главные силы союзников, Моро решил отойти в Генуэзскую Ривьеру. Суворов не последовал прямо за ним; он свернул к столице Пьемонта - Турину. Этим он рассчитывал отрезать Моро от возможных подкреплений из Швейцарии и Савойи, поднять восстание во всем Пьемонте и обеспечить себе опорный пункт для наступления на Ривьеру 176. Помимо того, в Турине находились огромные военные запасы.
27 мая союзные войска вступили в Турин. Французский гарнизон под командой решительного Фьорелли заперся в цитадели и начал обстреливать город. Суворов пристыдил Фьорелли, передал, что не зазорно, если несколько сот человек уступят целой армии, и в заключение пригрозил, если будет продолжаться бесцельный обстрел мирного населения, вывести на городскую эспланаду под огонь цитадели французских пленных. После коротких переговоров французы прекратили бомбардировку.
Занятие Турина вполне отвечало желаниям Австрии, и фельдмаршал надеялся этим актом улучшить свои отношения с союзниками. Но случилось обратное. Суворов объявил восстановленным Сардинское королевство, что вовсе не отвечало планам австрийского правительства, алчность которого пробуждалась по мере военных успехов. Фельдмаршалу было в резкой форме сообщено, что его компетенция - только военные вопросы, а устроение завоеванных областей принадлежит австрийцам.
Суворов оказался в таком же положении, как в Польше в 1794 году, но на этот раз его разочарование было еще острее. Итак, все, что он совершает, имеет своим результатом удовлетворение аппетита австрийцев. В первую минуту у него мелькнула даже мысль возвратиться в Россию. Около этого времени он пишет в Вену Разумовскому: "Во мне здесь нужды нет, и я ныне же желаю домой". Но потом он смирился. Жаловаться Павлу было бесполезно; Суворов изливал душу в письмах к Разумовскому, указывал, что распущенная австрийцами пьемонтская народная армия могла бы составить 40 тысяч человек, что Вена вновь диктует ему "Методические" планы кампании, и т. д. Одно из писем заканчивается буквально стоном: "Спасителя ради, не мешайте мне". С этого времени в отношениях Суворова с австрийцами наступило резкое ухудшение.
В письме к А. Г. Розенбергу от 2 июня 1799 года находим такие строки: "...Слава и честь вверенного мне войска для меня священнее, и все замыслы Тугута не вовлекут меня в расставленные им сети".
Далее в этом письме Суворов напоминает о том, что принц Кобургский находился у него "в полном послушании" и благодаря этому были достигнуты победы при Фокшанах и Рымнике. И если уж ныне он призван командовать австрийскими армиями, то следует подчинить ему и эрцгерцога Карла "отнюдь не из амбиции, которой я 70 лет чужд, но по поводу общего блага и моей зрелой практики".
Письмо это очень интересно. Объединение в руках Суворова командования австрийскими армиями в Италии я Швейцарии имело бы громадное значение и, в частности, предотвратило бы неудачу в Швейцарии. Видимо, Суворов страстно желал осуществления этого плана. "Иначе, по силе моей (т. е. несмотря на мою силу. - К. О.) долго или навсегда я мертвой капитал", - восклицал он в этом же письме 177.
Суворов прервал наступательные действия впредь до прибытия подкреплений и провел несколько недель в Турине, укрепляя дисциплину в войсках.
Он хотел, чтобы репутация русского солдата была на высоте. Однажды к фельдмаршалу явился немец офицер с пакетом от адмирала Ф. Ф. Ушакова. В разговоре он употребил выражение: "Господин адмирал фон Ушаков".
- Возьми себе свое "фон"! - вскричал с гневом Суворов. - Раздавай его, кому хочешь. А победителя турецкого флота, потрясшего Дарданеллы, называй Федор Федорович Ушаков 178.
Приблизительно в это же время ему довелось узнать, что один из его офицеров не умеет писать по-русски.
- Стыдно, - покачал он головой, - но пусть он пишет по-французски, лишь бы думал по-русски.
Вообще национальное чувство в Суворове было исключительно сильно. Он неоднократно цитировал слова Петра I: "Природа произвела Россию только одну. Она соперницы не имеет".
Особенно же высокого мнения был Суворов о русской военной силе. "Российское оружие - оружие Зевса", - писал он.
Итальянская кампания. Треббия, Нови
Наконец, подошли подкрепления: пятнадцатитысячный австрийский корпус генерала Бельгарда. Суворов вручил ему предписание, начинавшееся словами: "Деятельность есть вернейшее из всех достоинств воинских". Багратиону было приказано обучить вновь пришедших "таинству побиения неприятеля холодным ружьем". Начальникам отрядов Суворов дал характерное указание: "Известия суть троеобразные: первые - справедливые, вторые - сомнительные, третьи - ложные. В рапортовании оных означивать свою мысль и осторожную догадку, совет и намерение, не оставляя доносить и о ложных, ибо они иногда обращаются в справедливые, токмо что в рапортовании оных их ясно различать".
Наступала пора новых боевых действий. Показания разведчиков и перехваченные письма свидетельствовали, что Макдональд переправляет свою армию морем в Геную, чтобы оттуда двинуться на Турин; поэтому Суворов отложил наступление на Генуэзскую Ривьеру. Но оказалось, что армия Макдональда движется к Модене, угрожая австрийскому корпусу, осаждавшему Мантую.
Выдвинув пятнадцатитысячный заслон против Моро, Суворов устремился навстречу Макдональду, приказав генералу Краю, осаждавшему Мантую, оставить там незначительный отряд и со всеми частями спешить к нему на соединение. В ответ на это Край прислал копию распоряжения гофкригсрата, запрещавшего ему снимать хотя бы одного солдата из-под Мантуи. Это было похоже на удар грома среди ясного неба; в самую критическую минуту Суворов оказался, несмотря на численное превосходство союзников, слабее Макдональда.
Стиснув зубы, прочитал фельдмаршал ответ Края. Теперь поздно было пререкаться: Макдональд после блестящего марша, пройдя за неделю 230 верст, перевалив при этом через горный хребет и выдержав сражение; обрушился на австрийцев. Оттеснив их, он шел на соединение с Моро (соединение их намечалось в Тортоне). Все достигнутые Суворовым результаты повисли на волоске.
Присутствие духа ни на один миг не покинуло Суворова. В 10 часов вечера 15 июня он выступил из Алессандрии. Войска были утомлены только что проделанным форсированным переходом из Турина, когда за сутки было сделано 50 верст по размытым дорогам (этот переход удостоился даже специального благодарственного приказа фельдмаршала), но теперь нужна была не меньшая быстрота. Утром 17 июня Суворов с главными силами прибыл в Страделлу. Полки расположились на отдых. Вдруг прискакал на взмыленной лошади курьер: узнав о движении Суворова, Макдональд решил уничтожить до его прибытия авангард союзников - пятитысячный австрийский отряд генерала Отта. Бой был в полном разгаре, и Отт сообщал, что дела его плохи. Гибель авангарда могла привести в замешательство всю армию. Надо было спешить. Выслав вперед Меласа с трехтысячным отрядом, фельдмаршал через несколько часов поднял и остальные войска.
Солдаты были истомлены невиданными переходами последней недели. Раскаленное солнце палило землю. Люди мечтали о глотке воды, о минутном отдыхе под тенью хотя бы одинокого деревца.
Суворов помнил одно: надо спешить! Неизменно бодрый, он в сопровождении ординарца разъезжал между колоннами, прося, требуя:
- Скорее! Скорее!
Вот когда подверглась суровому испытанию его теория, что для солдата нет невозможного. Но испытание было выдержано. Солдаты не шли, а бежали. Словно исступление овладело всеми. Те, кто не выдерживал этого безумного бега в пятидесятиградусную жару, падали, отползали в сторону от дороги, потом, отдышавшись, продолжали бежать.
Суворов то обгонял колонны, то снова останавливался, пропуская их мимо себя и находя для каждой роты ободряющее приветствие. Он обязал солдат выучить двенадцать французских слов и приказал шедшим во главе рот офицерам громко твердить эти слова: чтобы лучше слышать, солдаты вынуждены были подтягиваться к головному офицеру.
Примчался новый гонец - войска Отта еле держатся у Сан-Джиовано.
Отряду Отта и в самом деле приходилось очень нелегко; и то, что он оказывал столь упорное сопротивление превосходящим силам французов, должно быть поставлено ему в заслугу.
Оценив обстановку, Суворов принял новое решение: передав командование великому князю, он взял четыре казачьих полка и два полка австрийских драгун и поскакал с ними вперед. Его сопровождал Багратион.
Около 4 часов дня высланная Макдональдом дивизия польских волонтеров под начальством Домбровского обошла австрийцев. В этот решительный момент примчался Суворов "с ураганом коней и пыли и лесом копий". Одного взгляда на поле битвы было ему достаточно, чтобы оценить обстановку; четыре казачьих и драгунских полка ударили на поляков, два казачьих - на противоположный фланг французов.
Вот как описывает историк Н. Орлов последовавшие события: "В первый раз войска Макдональда увидели наших донцов... Между тем как австрийские драгуны опрокидывают неприятельскую кавалерию, казаки облетают левый фланг Домбровского, с криком и визгом бросаются врассыпную на польскую пехоту и приводят ее в совершенное замешательство. Около четырех часов подошла и пехота авангарда. По приказанию Суворова два гренадерских батальона направлены на подкрепление левого фланга Отта; остальные начали постепенно пристраиваться вправо, в промежутке между австрийской пехотой и казаками. Тогда Суворов приказал всем войскам произвести общую атаку... Пехота, взяв ружья на руку, двинулась с барабанным боем и музыкой. Суворов разъезжал по фронту и повторял:
- Вперед! Вперед! Коли, руби!"
Цель атаки сводилась к тому, чтобы задержать противника, выиграть время, пока подойдут главные силы. Эта цель была достигнута. Поляки были опрокинуты, французы, впервые увидевшие русских донцов, подались назад.
Через час стали прибывать отдельными группами pуcские полки. Суворов приказал Багратиону немедленно атаковать ими. Тот просил повременить хоть час, указывая, что в ротах нет еще и по 40 человек, но Суворов не согласился с ним: он помнил, что теперь все дело в том, чтобы не выпускать инициативы и тем сорвать общую атаку противника, отразить которую было бы при данном соотношении сил невозможно.
Начался встречный бой, в который постепенно, по мере прибытия, вливались русские войска. В течение всего дня численный перевес оставался на стороне неприятеля: 19 тысяч против 12-15 тысяч. Однако к 9 часам вечера Макдональд был отброшен и отошел на семь верст, до речки Треббии. Битва утихла.
Своим изумительным переходом - 80 верст за 36 часов - и немедленным решительным вступлением в бой Суворов разрушил планы Макдональда.Однако тот решил дать утром новый бой: он рассчитывал, что двигавшийся на соединение с ним Моро подойдет к Треббии и армия союзников окажется между двух огней. Через сутки к нему должны были подойти подкрепления - дивизии Оливье и Монришара. Он намеревался дождаться их и 19 июня атаковать Суворова.
Но русский полководец предупредил его - 18 июня он сам атаковал французов.
Наступление было назначено на 7 часов, но полное изнеможение солдат заставило Суворова отложить его до 10 часов.
Задуманный им план сражения заключался в нанесении удара против левого фланга французов, где Суворов гениально усмотрел решающий участок позиции. Опрокидывая левый фланг, Суворов прижимал французов к реке По и отрезал их от Моро.
Таким образом, несмотря на численный перевес неприятеля, Суворов и здесь преследовал решительную цель: уничтожить армию Макдональда.
На этом участке протяженностью в три километра по фронту атаку должна была вести 21 тысяча человек, в то время как второстепенный участок протяжением в шесть километров был поручен Отту с шестью тысячами человек.
В диспозиции к бою имелись чисто суворовские слова: "Не употреблять команды "Стой!" Это не на ученьи, а в сраженьи. Атака, руби, коли, ура, барабаны, музыка" 179. В приказе Суворова имелось такое предписание: "если неприятель будет сдаваться, то его щадить; только приказывать бросать оружие". Даже перед отчаянным боем с храбрым противником Суворова не покинула присущая ему гуманность.
Сочетая, как всегда, смелость замысла с осторожностью и предусмотрительностью в выполнении, Суворов выслал отряд занять пункт Боббио, чтобы преградить противнику путь вдоль реки Треббии (на север). Это распоряжение является образцом полководческого предвидения, так как никаких данных о намерении французов предпринять подобное движение Суворов не имел.
Итак, все приготовления были сделаны.
Бой начался атакой казачьей лавы. После жестокой рубки противник, потеряв 600 человек, отступил. Но подошедшие французские части удержали фронт. Положение французов облегчалось пересеченным характером местности, затруднявшим наступательные действия союзников. Единственным открытым местом было русло реки Треббии, которая совершенно обмелела, так что вода была только по щиколотку. В этом русле происходило много жарких схваток.
В середине дня к Макдональду неожиданно подошли ожидавшиеся им только на другой день подкрепления. Теперь французов стало в полтора раза больше, чем союзников. На своем левом фланге французы сосредоточили 16 батальонов против 11 русских. Тем не менее Багратион сбил их с позиции и заставил податься назад. Если бы подоспел резерв, противник был бы разгромлен. Но Мелас, начавший бой только в 5 часов вечера, удержал, вопреки приказу Суворова, резервную дивизию Фрейлиха у себя; и хотя к вечеру французы отступили на всех пунктах, они нигде не потеряли боеспособности.
Суворов оставил в силе прежнюю диспозицию. Двойственность его положения на посту главнокомандующего не позволила ему сменить Меласа, и он ограничился подтверждением ему приказания немедленно выслать резервную дивизию.
Ночью русский отряд под начальством Розенберга перешел Треббию и атаковал арьергард противника. Истребив несколько сот французов и освободив бывших там русских пленных, отряд вернулся без потерь.
На следующий день Макдональд первым начал атаку, пытаясь охватить фланги союзников. Он ждал, что в тылу у них с часу на час появится Моро. Искусным распределением сил он достиг того, что на всех участках его войска имели численное преимущество.
Багратион стремительно ударил на обходившую правое русское крыло дивизию Домбровского и разгромил ее. Поляки, потерявшие почти 60% своего состава (3 000 из 5 000), отступили за Треббию и больше не принимали участия в сражении.
Но пока войска Багратиона дрались с поляками, французские дивизии Виктора и Руска ворвались в образовавшийся разрыв в русском расположении и, пользуясь четверным превосходством сил, ехали теснить русские полки (дивизию Швейковского). Окруженные со всех сторон, не знавшие никогда "ретирады" солдаты дрались отчаянно Московский гренадерский полк, зажатый противником в кольцо, повернул третью шеренгу кругом и отстреливался во все стороны. Французы ничего не могли сделать с ним, и в конце концов полк пробился из окружения. Солдаты медленно отступали, но то и дело, увлекаемые примером какого-нибудь, смельчака, кидались в штыки. Трудно было понять, какая сторона является отступающей в этом вихре ярости и самоотверженного мужества.
Французы были достойными противниками. Презирая смерть, они бросались в атаки, шаг за шагом продвигаясь вперед. Командовавший правым русским флангом Розенберг явился доложить, что дальнейшее сопротивление невозможно. В ответ Суворов указал на громадный камень, подле которого он прилег:
- Попробуйте сдвинуть этот камень. Не можете? Так же невозможно отступление.
Возвратившиеся части Багратиона ослабили остроту положения, но неравенство сил было чересчур заметным. Багратион лично прискакал с рапортом о необходимости отхода.
- Нехорошо, князь Петр, - тихо сказал Суворов.
Встав на ноги, он потребовал лошадь и поскакал на правый фланг, одновременно приказав направить туда единственную резервную батарею. Навстречу ему валила отстреливающаяся, но уже расстроенная толпа солдат. Фельдмаршал поскакал вместе с ними.
- Шибче!.. Шибче!.. - кричал он. - Заманивай их... бегом...
Потом он вдруг остановился и зычно крикнул:
- Стой!
Он остановил войска возле вызванной им из резерва и скрытой в кустах батареи и приказал открыть картечный огонь по наседавшим французам. Тотчас вслед за этим Суворов, выхватив шпагу, повернул солдат и повел их в атаку. С соседнего участка были сняты три батальона и казачий полк и посланы на помощь Багратиону. Атака была так стремительна, что французы в донесениях о бое указывали, что русские восстановили положение с помощью подоспевших резервов. На самом же деле это были только что отступавшие части.
Суворов поскакал вдоль линии фронта, ободряя бойцов. Следивший за ним его секретарь и биограф Фукс с удивлением наблюдал, что стоило где-нибудь показаться белой рубахе полководца, как русские войска начинали одолевать противника. Стоявший подле Фукса Дерфельден с улыбкой заметил:
- Я эту картину видел не раз. Этот старик какой-то живой талисман. Достаточно развозить его по войскам, чтобы победа была обеспечена.
Дело заключалось, конечно, не в каких-то особых волшебных свойствах Суворова, а в его изумительных качествах полководца: в умении мгновенно ориентироваться в самой сложной обстановке боя, определить слабое место у противника и нацелить туда удар.
Натиск французов разбился о стойкость и искусство сопротивления. Одна из их лучших частей 5-я полубригада отличившаяся в ста сражениях, обратилась в бегство, пораженная ужасом.
Мелас снова ничего не понял в обстановке и, вопреки приказу Суворова, выслал только половину резерва, продержав другую половину весь день в бездействии.
Ночь застала обе армии на прежних позициях. В этот момент Суворов получил известие, что в близком тылу у него появились передовые разъезды Моро. Над армией нависла угроза окружения, но это не смутило непреклонного полководца. Он решил на другой день, в четвертый раз, возобновить сражение, разбить Макдональда и тогда обратиться всеми силами против Моро.
Принимая это решение, он руководствовался своим обычным принципом: бить врага по частям, и сперва того, кто более опасен.
Однако войска Макдональда были уже разбиты. На собранном им ночью военном совете выяснились огромные людские потери, расстройство полков, отсутствие снарядов. Все это - даже в еще большей степени - имело место в войсках коалиции, но преодолевалось железным упорством фельдмаршала.
Не получив сведений о движении Моро, Макдональд в 12 часов ночи начал отступление. На берегах были оставлены бивачные костры, чтобы создать видимость нахождения армии.
В 5 часов утра казачьи разъезды доставили весть об отходе противника. Немедленно началось преследование. Шедшая в арьергарде дивизия Виктора была атакована и разбита; при этом была взята в плен знаменитая 17-я полубригада, считавшаяся гордостью французской армии. Войска Макдональда катились к Тоскане, не представляя уже серьезной военной силы.
Преследование велось "по-суворовски". В 1796 году полководец приказал огласить в полках дивизии Волконского "Замечания по тактическому обучению войск". В этом небольшом, но очень содержательном документе можно найти высказывание, в котором содержалось требование об энергичном, неутомимом преследовании неприятеля. "Сбить неприятеля с места и томное преследование важного не значит. Это надобно оставить неискусным, но сильная погоня, не давать время одуматься неприятелю, пользоваться победою, его (неприятеля. - К. О.) искоренить, пресекать путь его бега - по корпусам сие легче; но ежели при частях армии искусные начальники, то самое тоже" 180.
Трехдневное сражение вырвало из рядов противника около шести тысяч человек; во время отступления французы потеряли еще около 12 тысяч, в том числе 4 генералов и 502 офицера 181. Потери русских, согласно донесению Суворова Павлу I, составили 680 убитых и 2100 раненых. Потери австрийцев - 350 убитых, 1 900 раненых и 500 без вести пропавших.
Так окончилась битва при Треббии.
Даже иностранные исследователи, склонные с лупой в руках отыскивать какие-нибудь погрешности в действиях Суворова, восхищаются его поведением в этом сражении.
По выражению Моро, марш к Треббии "является верхом военного искусства". Сам Макдональд был такого же мнения. В 1807 году на приеме в Тюильри он указал русскому посланнику на увивавшуюся за Наполеоном толпу и промолвил:
- Не видать бы этой челяди Тюильрийского дворца, если бы у вас нашелся другой Суворов, - намекая этим, очевидно, на то, что если бы после смерти Суворова в русской армии нашелся другой, равный ему полководец, то Наполеон был бы разбит.
Несколько лет спустя Макдональд сказал русскому послу графу П. Толстому: "Император Наполеон не дозволяет себе порицать кампанию Суворова в Италии, но он не любит говорить о ней. Я был очень молод во время сражения при Треббии. Эта неудача могла бы иметь пагубное влияние на мою карьеру, меня спасло лишь то, что победителем моим был Суворов".
Император Павел ничего не понимал в военном искусстве, но прислал Суворову осыпанный бриллиантами свой портрет и милостивый рескрипт, в котором выражал благодарность за "прославление его царствования" и заявил: "Бейте французов, а мы будем бить вам в ладоши".
Австрийцы же остались недовольны. Черная зависть окончательно возобладала в их отношении к Суворову.
Австрийский император прислал Суворову двусмысленный рескрипт, содержавший намек на то, что главную причину суворовских побед составляло столь часто испытанное им счастье.
Полководец был жестоко уязвлен этим.
Русскому послу в Вене он с горечью писал: "Счастье, - говорит римский император... - Ослиная в армии голова тоже говорила мне - слепое счастье!" А тем, кто находился подле него, Суворов насмешливо сказал:
- Беда без фортуны, но горе без таланта.
Суворов не раз задумывался над вопросом о пресловутом "счастье" и давал четкий ответ на него. "Большое дарование в военном человеке есть счастье, - написал однажды Суворов знаменательные слова, - Мазарин 182 о выхваляемом ему военачальнике спрашивал на конце всегда: счастлив ли он?" 183
Счастье не случайность, счастье - это закономерный результат усилий, одухотворенных талантом, дарованием. Такова была глубокая философия русского полководца.
Суворов с главными силами преследовал французов 30 верст, но, убедившись, что догнать их не удастся, остановил войска, дал им однодневный отдых и, предоставив преследование отряду Отта, повернул обратно, против Моро.
Из перехваченных писем он выяснил, что главный противник его обезврежен: "Армия Макдональда более чем разбита, - резюмировал он итоги Треббии в письме к Краю. - Моро делает попытку против графа Бельгарда на Бормиде; я пойду встретить его так же, как встречал Макдональда".
Наступление Моро началось 17 июня, но он двигался медленно, желая сложными маневрами привлечь внимание Суворова и задержать его под Алессандрией. Однако этими хитростями он обманул лишь самого себя, опоздав прибыть к Треббии. Узнав о начавшемся генеральном сражении, он отказался от мысли разгромить корпус Бельгарда, оставил там только часть сил, а с остальными поспешил на помощь Макдональду. Известие о результатах сражения при Треббии побудило его приостановить свой марш и возвратиться в Ривьеру. Однако, желая облегчить положение Макдональда, он до 25 июня оставался возле Бормиды и распустил слух, будто намерен идти оттуда к Турину.
Но Суворов и сам считал теперь более целесообразным обратиться против Моро. Однако, несмотря на усиленные переходы, ему не удалось нагнать его 184. Тогда он снова поставил вопрос о наступлении на Ривьеру; в ней он видел этап на пути к Парижу. В мыслях его уже созревал грандиозный план похода на французскую столицу.
20 июня фельдмаршал пишет русскому послу в Вене А. К. Разумовскому: "...Стыдно мне было бы, чтоб остатки Италии в сию кампанию не опорожнить от французов. Потом и театр во Франции не был бы тяжел: мы бы там нашли великую часть к нам благосклонных" 185.
Здесь обращают на себя внимание слова о "благосклонной" части населения. Видимо, Суворов хорошо изучил политическую обстановку во Франции и, намечая маршрут похода на Париж, сообразовался с настроениями жителей.
Вместе с тем намеченный Суворовым маршрут был и самым удобным с точки зрения рельефа местности. В обоснование предлагаемого им маршрута Суворов приводил веские доводы: "Идти в Геную прямо через Нови, Акви и пр., а далее из Генуи через Савону, Финале, Лоано к Ницце значило бы начать продолжительную и трудную горную войну. Многочисленные отроги горного хребта, параллельно упирающиеся в берег моря, доставляют неприятелю ряд позиций, из которых пришлось бы беспрестанно выбивать его. Опыт войны 1765 года достаточно это показывает. По моему мнению, для наступательного действия против Ривьеры должно со всею силою наступать через Тендский проход к Ницце, принудить неприятеля оставить всю Ривьеру, а еще лучше отрезать ему самое отступление" 186.
Наконец, при выборе этого маршрута Суворов, по-видимому, учитывал возможность координированных действий с русской эскадрой Ушакова, действовавшей в Средиземном море.
Фельдмаршал нервничал, страдал от мысли, что ему не удастся реализовать свой замысел. Поход на Париж и занятие французской столицы означало победоносное завершение войны и сулило громкую славу русскому оружию.
Опасения полководца оказались не напрасными. Неожиданно в рескрипте австрийского императора от 12 июня ему предписывалось "совершенно отказаться от всяких предприятий дальних и неверных", а в рескрипте от 10 июля приказывалось "без всякого дальнейшего отлагательства предпринять и окончить осаду Мантуи". Все планы Суворова, направленные к тому, чтобы стратегически использовать победу у Треббии, категорически отвергались. "Также не могу никак дозволить, - писал император Франц, - чтобы какие-либо войска мои, впредь до особого моего предписания, употреблены были к освобождению Рима и Неаполя".
Уже не Репнин, не Потемкин, а ненавистные полководцу "бештимтзагеры" сковывали его по рукам и ногам. Сознание своего бессилия угнетало его. Письма его полны негодования.
"Гофкригсрат вяжет меня из всех четырех узлов. Если бы я знал, то из Вены уехал бы домой. Две кампании гофкригсрата стоили мне месяца, но если он загенералиссимствует, то мне волю или вольность - у меня горячка, и труды и переписка с скептиками, с бештимтзагерами, интриги - я прошу отзыва мне... Я не мерсенер 187, не наемник, не из хлеба повинуюсь, не из титулов, не из амбиции, не из вредного эгоизма - оставлю армию с победами и знаю, что без меня их перебьют... Деликатность здесь не у места. Где оскорбляется слава русского оружия, там потребны твердость духа и настоятельность".
Сплошь и рядом распоряжения гофкригсрата приобретали просто курьезный характер. Осада туринской цитадели привела в конце концов к ее сдаче, а как раз в это время пришло предписание из Вены отложить осаду до взятия Генуи.
- Чего глупее, - пожал плечами Суворов. Разумовскому он написал, что "боязливость неотделима от напуганного кабинета" 188.
Суворов нервничал, раздражался. Здоровье его, расшатанное тяготами войны, окончательно подрывалось вечным напряжением, бесконечными неприятностями с австрийцами, которых он называл "гадкими проекторами". В одном письме от 25 июня он с возмущением воскликнул: "Честнее и прибыльнее воевать против французов, нежели против меня и общего блага" 189.
Развязность Вены переходила всякие границы. Было предписано, чтобы обо всех распоряжениях Суворова тотчас извещался Мелас и чтобы ни одно предприятие русского полководца, "имеющее важное значение", не осуществлялось без предварительного одобрения австрийского императора.
Мелас дошел до того, что провокационно рекомендовал освобождаемым французским военнопленным не идти на Геную, чтобы не быть ограбленными русскими солдатами. Суворов с негодованием доносил об этом Павлу I. И было от чего негодовать: десятки лет он боролся с мародерством, его солдаты были гораздо дисциплинированнее и гораздо менее корыстолюбивы, чем австрийские, - и вдруг на них возводится такой поклеп.
Потеряв всякое терпение, вне себя от гнева, Суворов послал в первых числах июля прошение об отставке. "Робость венского кабинета, зависть ко мне, как чужестранцу, интриги частных двуличных начальников... безвластие мое в производстве операций... принуждают меня просить об отзыве моем, ежели сие не переменится".
Павел предпринял некоторые шаги, но настолько нерешительно, что почти ничто не изменилось.
Тон предписаний Суворову из Вены становился все более резким, почти угрожающим. В рескрипте от 3 августа император Франц прямо говорил, что фельдмаршал отдан в его распоряжение, "а потому несомненно надеюсь, что вы будете в точности исполнять предписания мои".
Так в бесцельных и вызывающих раздражение пререканиях приходилось Суворову тратить драгоценное время. И только два обстоятельства несколько улучшили его настроение: из России прибыла десятитысячная дивизия Ребиндера, и 28 июля сдалась Мантуя.
Победителям сдалось в плен 5 генералов и 10 тысяч солдат и офицеров. В крепости оказалось 300 исправных орудий. Потери осаждавших были ничтожны.
В Петербурге и Вене падение Мантуи было воспринято как завоевание Италии. Павел возвел Суворова в княжеское достоинство в ознаменование заслуг его в "минувшую войну". Австрийцы втайне разрабатывали план переброски русских корпусов из Италии, где все казалось законченным, в Швейцарию, где Массена громил австрийские войска.
Суворов совершенно иначе оценивал положение. "Мантуя с самого начала главная цель, - писал он Разумовскому,-но драгоценность ее не стоила потеряния лучшего времени кампании". Падение Мантуи радовало его главным образом тем, что оно освобождало тридцатитысячный осадный корпус генерала Края. Но он предвидел, что противник, обессиленный, но не добитый, причинит еще немало хлопот. Так оно и случилось.
Вынужденное бездействие Суворова было широко использовано французами. Макдональд перебрался через горы к Генуе и Соединился там с Моро. Из Франции прибыл с подкреплениями новый главнокомандующий - генерал Жубер, кумир солдат, человек, которого Бонапарт охарактеризовал "гренадером по храбрости и великим полководцем по военным познаниям". Моро передал ему командование над армией, но, подавив оскорбленное самолюбие, предложил себя в качестве советника. Жубер, связанный с Моро узами личной дружбы, охотно принял его сотрудничество.
Хотя французская армия насчитывала всего 45 тысяч человек, Жубер решил перейти в наступление. Непосредственной целью своей он поставил освобождение Мантуи, о капитуляции которой во Франции еще не знали.
Его выступление совпало с лихорадочными усилиями Суворова сломить, наконец, саботаж австрийцев и начать движение на Ривьеру. О том, как дорого давались русскому полководцу эти переговоры и чернильная война со своими союзниками, можно судить по следующему отрывку из одного письма Суворова к Меласу: "Заклинаю ваше превосходительство приверженностью вашею к его императорскому величеству; заклинаю собственным усердием вашим к общему благу. Употребите всю свою власть, все силы свои, чтобы окончить непременно в течение десяти дней приготовления к предположенному наступлению на Ривьеру Генуэзскую. Поспешность есть теперь величайшая заслуга; медленность - грех непростительный".
Наступление французов положило конец этим затяжным переговорам.
По приказанию Суворова передовые войска не препятствовали продвижению противника; фельдмаршал хотел выманить французов из гор на равнину и подавить их тогда своей многочисленной конницей и артиллерией. Больше того: по приказу Суворова войска оставили город Нови.
2 августа 1799 года он издал приказ: "Аванпосты... должны стараться получить: верные сведения о неприятеле... перед превосходными силами отступать, ибо никакого от армии подкрепления ожидать не должны, так как цель наша - выманить неприятеля на равнину".
Опасаясь довериться непроверенным сообщениям, Суворов расположил свои войска так, чтобы они легко могли быть придвинуты к любому пункту, где появится армия Жубера.
К 14 августа противники настолько сблизились, что столкновение сделалось неизбежным. Французские силы исчислялись в 35 тысяч человек, силы союзников - в 45-50 тысяч 190. Получив от своей разведки сведения о крупном перевесе сил союзников, Жубер, дотоле не сомневавшийся в успехе, сильно пал духом. Он созвал военный совет; почти все советовали вернуться в Геную. Однако такой исход казался французскому главнокомандующему позорным, да притом отступать на глазах у сильного неприятеля было рискованно. Он отложил решение до утра, а на рассвете получил донесение, что союзники начали атаку.
Диспозиция Суворова к сражению при Нови не сохранилась.
Военные авторитеты расходятся по вопросу о том, в чем заключался план фельдмаршала. Большинство полагает, что он хотел направить главный удар против левого фланга французов; иные же находят, что атака левого фланга носила демонстративный характер. Трудно было вообще предвидеть, как будут действовать французы; позиции их, укрытые от Суворова, расположенные на пересеченной оврагами и виноградниками местности, были очень удобны для обороны.
Суворов, видимо, надеялся, что Жубер увлечется преследованием австрийцев (которым была поручена атака левого фланга) и спустится на равнину. Возможно, что расчет его оправдался бы, но когда при первых выстрелах Жубер примчался в цепь, чтобы изучить картину атаки, шальная пуля поразила его...
"Наступайте! Всегда наступайте!" - успел только прошептать он.
Смерть его скрыли от солдат. Начальствование над армией принял Моро; приказав Сен-Сиру усилить левый фланг бригадой Колли, он отразил атаку австрийцев, но категорически запретил преследование.
- Моро понимает меня, старика, и я радуюсь, что имею дело с умным военачальником,- отозвался Суворов о своем противнике.
Теперь его план определился: отвлечь еще больше неприятельских сил от центра на левый фланги, пользуясь этим, прорвать центр, взяв город Нови. Атака Нови поручалась русским войскам под начальством Багратиона и Милорадовича.
Генерал Край возобновил наступление на левый фланг неприятеля и настойчиво требовал, чтобы Багратион также повел войска. Но Багратион, посвященный, очевидно, в замысел главнокомандующего, медлил, ссылаясь на отсутствие предписания. Край несколько раз посылал к Суворову, но ординарцы не могли передать его требования: завернувшись в плащ, фельдмаршал делал вид, что спит, и адъютанты не разрешали будить его. В 9 часов утра Край был вторично отбит. Только тогда, решив, что французы перетянули достаточно сил на левый фланг, Суворов отдал приказ об атаке Нови.
Багратион отлично знал местность, потому что дважды стоял здесь. Пользуясь каждым прикрытием, он, несмотря на жаркий огонь, довел войска до города, но тут каменная стена, не поддававшаяся снарядам легких русских орудий, остановила атаку. Тогда Багратион обошел Нови с запада, но был встречен в упор картечью, за которой последовала контратака французов.
Русские батальоны под прикрытием казаков были отведены обратно.
Вторая атака также была отбита.
Суворов придал частям Багратиона подоспевший с необыкновенной скоростью отряд Дерфельдена и отряд Милорадовича и приказал атаковать в третий раз.
Стояла невыносимая жара. Легко раненные умирали от изнурения.
"Солдаты, как бы ослепленные исступленной храбростью, под смертоносным огнем орудий, казалось, не замечали преимущества позиции неприятельской; они презирали неминуемую смерть, и не было возможности удержать их", - доносил в своей реляции Суворов.
Это была самая упорная битва, какую ему приходилось давать. Даже при Треббии не было того нечеловеческого ожесточения и упорства, которое проявляли здесь обе стороны. Командующий гарнизоном Нови Гардан выказал настоящий образец активной обороны, чередуя смертоносный обстрел с короткими контратаками. Республиканские солдаты дрались с поразительным мужеством. Моро появлялся в самых опасных местах. Под ним убило лошадь; пуля пробила полу его мундира.
Суворов все время был в огне. Смерть витала вокруг его седой головы. Он провожал в бой каждую колонну, направлял удары, потом пристраивался к откатывавшимся от неприступных стен Нови батальонам и направлял их снова в атаку.
- Назад, ребята, хорошенько их! - восклицал он, и на звук его голоса измученные люди, с пересохшими от зноя губами, облитые потом и кровью, тотчас выстраивались в боевой порядок и устремлялись к Нови. - Не задерживайся, иди шибко, бей штыком, колоти прикладом...
Все было напрасно. Моро перетянул войска не из центра, а со своего правого фланга. Выгоды французской позиции предоставляли французам решающее преимущество.
На Суворова было страшно смотреть. Не то, чтобы он опасался поражения, но тщетность атак его "чудо-богатырей", сражавшихся под его личным руководством, была для него оскорбительна, почти позорна. Он выходил из себя, кричал, что не переживет этого дня. Прибывавшие с донесениями офицеры, видя его в таком состоянии, вскакивали на коней и галопом неслись к своим частям; прискакав, они бросали только два слова: "Атаковать! Победить!" - и напряжение полководца передавалось всей армии.
Третья атака, подобно двум предыдущим, была отбита. Солдаты отзывались о своих противниках со смесью удивления и уважения. Был час дня. Бой затих по всей линии. Изнемогавшие от жажды, утомленные до предела сил люди искали какого-нибудь укрытия от палящих лучей солнца.
Суворов, сидя в разбитой для него палатке, размышлял над результатами девятичасового сражения. Мужество французов и выгода их позиции позволили им отбить все атаки. Но истекшая фаза сражения показала, что Моро ввел уже в дело все свои силы. У Суворова же оставались еще крупные резервы: отряды Меласа и Розенберга. Он приберегал их для решительной минуты, и теперь эта минута приблизилась.
Меласу было приказано атаковать правое крыло французов. В 4 часа пополудни начался одновременный штурм по всему фронту. Со стороны союзников сражалось 46 тысяч человек. На этот раз соотношение сил было в пользу союзников. Мелас первый одержал успех над ослабленным французским флангом и стал продвигаться в тыл Нови. Прискакавший Сен-Сир героическими усилиями задержал австрийцев, но это могло помочь лишь отступлению французской армии: войска Багратиона и Дерфельдена ворвались, наконец, в Нови.
"Таким образом продолжалось 16 часов сражение упорнейшее, кровопролитнейшее и в летописях мира, по выгодному положению неприятеля, единственное", - восклицал Суворов в реляции Павлу I.
В 6 часов вечера французы начали отступать, но было уже поздно. Сказалась ошибка Моро, который под впечатлением успешных действий своих войск в первой половине дня не воспользовался наступившей передышкой, чтобы отвести свою армию. Теперь оказалось невозможным сохранить порядок в отступлении. Левое крыло французов отошло на деревню Пастурану, но туда уже надвигались от Нови русские. Отступавшие столпились в узких улочках деревни. В это время небольшой австрийский отряд занял соседнюю возвышенность и открыл огонь по противнику. Французы бросились врассыпную, ища спасения кто где мог. Генерал Груши с одним батальоном пробовал обороняться, но был изранен и взят в плен. Только части Сен-Сира отступили в относительном порядке. Остальные полки бежали, бросая оружие, укрываясь в кустарниках и глубоких оврагах. Спустившаяся темнота предотвратила полное истребление беглецов.
План сражения при Нови.
Суворов дал отдых своим истомленным войскам, возложив преследование на свежий корпус Розенберга. В руки союзников попала вся неприятельская артиллерия, большая часть обоза и 4 знамени. Французы потеряли во время сражения 6 500 человек, при отступлении еще 4 тысячи были взяты в плен, и множество солдат рассеялось по окрестностям. Французская армия уменьшилась почти вдвое. Потери союзников составили 1 250 человек убитыми и 4 700 ранеными.
Много лет спустя кто-то однажды спросил у Моро его мнение о Суворове при Нови.
- Что же можно сказать о генерале, - ответил Моро, - который обладает стойкостью выше человеческой, который погибнет сам и уложит свою армию до последнего солдата, прежде чем отступит на один шаг? 191
Суворов по окончании битвы приехал на отведенную ему квартиру и, увидя Фукса, пришедшего к нему писать реляцию, встретил его таким экспромтом:
Конец - и слава бою!Союзники почти не преследовали Моро, который привел в порядок остатки своих войск и снова занял проходы в Апеннинах. Принцип Суворова - вести неуклонное преследование, так как "недорубленный лес опять вырастает", в этот раз не был соблюден. Австрийские военные исследователи нагромоздили по этому поводу целый ворох обвинений против русского полководца, но в действительности именно австрийцы явились прямыми виновниками инертности преследования. На следующий день после сражения Мелас объявил Суворову, что армия обеспечена, хлебом только на два дня. Достать продовольствие в Апеннинах было невозможно, идти на Ривьеру с двухдневным запасом - тем более. Кроме того, австрийцы заявили, что нет мулов для перевозки продуктов.
Ты будь моей трубою.
Исполненный негодования, Суворов приказал срочно добыть м-улов и продовольствие и оповестил, что дальнейшее наступление откладывается на несколько дней. Австрийскому генералу Кленау он предписал двигаться к Генуе вдоль морского берега. Взятие Генуи не должно было представить особого труда: английский флот блокировал ее, жители роптали на французов.
Но Суворов недооценил подозрительность и жадность австрийцев. Мелас предположил, что Суворов хочет овладеть Генуей для России, и в этом смысле послал донесение Тугуту. Гофкригсрат повелел Кленау прекратить продвижение и ничего не предпринимать впредь до новых инструкций из Вены. Одновременно гофкригсрат отдал еще ряд директив по армии. Извещая обо всем этом Суворова, Мелас с откровенным цинизмом писал: "Так как означенное высочайшее повеление должно быть исполнено безотлагательно, то я прямо уже сообщил о нем по принадлежности и сделал надлежащие распоряжения". Так Мелас сообщал главнокомандующему о важных распоряжениях по армии. Дальше идти было некуда.
Еще на другой день после Нови Суворов, узнав о необходимости прервать преследование, писал Растопчину: "После кровопролитного боя мы одержали победу, но мне все не мило. Повеления, поминутно присылаемые из гофкригсрата, расстраивают мое здоровье. Я здесь не могу продолжать службу".
Последующие действия австрийцев окончательно вывели Суворова из себя. Он отправил в Петербург копию упомянутого сообщения Меласа, желчно жаловался, что "хотят операциями править за тысячу верст, не знают, что всякая минута на месте заставляет оные переменять", и твердо заявлял, что должен будет "вскоре в каком ни на есть хуторе или гробе убежище искать".
Графу Растопчину Суворов писал: "Политика, критика, Тугут, Директория, Лондон, Потсдам - боже сохрани!" 192
На этот раз Павел понял нелепость и недопустимость создавшегося положения. Он приказал объявить в Вене, что если там не изменят своего отношения к Суворову, то фельдмаршалу будет предоставлено право действовать, не считаясь с желаниями австрийцев.
А каковы будут эти действия, в том не было секрета. Суворов готовил поход на Париж!
Он провел блестящую кампанию: в течение четырех месяцев Италия была очищена от французов. Не нужно забывать, что французам для завоевания той же Италии понадобились незадолго перед тем четыре кампании, хотя их противниками выступали австрийцы, то есть гораздо более слабая армия, нежели та, с которой пришлось сражаться Суворову.
Достойным продолжением этой замечательной кампании и вместе с тем завершением всей войны должно было явиться взятие французской столицы. Уже был намечен маршрут похода: Генуя - Ницца - Париж. Уже начались приготовления. В июле 1799 года Суворов составил несколько вариантов плана вторжения во Францию через Генуэзскую Ривьеру. Определена была и численность войск для этой цели (42 тысячи человек). Уже в Петербурге ждали известий об успехах русского оружия на полях Франции.
Но в дело вмешались австрийцы, сорвали грандиозный замысел Суворова и заставили его вместо того двинуться на второстепенный театр войны.
Австрийское правительство, не желавшее допустить занятия Парижа Суворовым (так как это чрезмерно повысило бы политическое влияние и авторитет России), действовало явно при поддержке Англии.
Недоброжелательство по отношению к фельдмаршалу и решительное сопротивление задуманному им плану похода на Париж было одним из звеньев в общей цепи начавшихся интриг против России. Больше того, теперь пребывание русской армии в Италии было для австрийцев явно нежелательно. Они хотели остаться один на один с итальянским народом, чтобы без помехи эксплуатировать его. Отсюда возник план переброски Суворова в Швейцарию.
По этому плану австрийская шестидесятитысячная армия эрцгерцога Карла переводилась на Рейн, где со стороны французов действовали только незначительные отряды. Суворов же должен был примкнуть к находившемуся в Швейцарии русскому двадцатисемитысячному корпусу Римского-Корсакова 193 и один противостоять восьмидесятитысячной армии Массены, изрядно потрепавшего уже австрийцев.
Этот хитроумный план был во многих отношениях выгоден австрийцам. Италия предоставлялась в полное распоряжение Австрии; австрийские войска уводились на спокойный театр войны; грозному Массене подставлялись русские войска: кто бы из них ни победил, оба ослабеют, и Австрия так или иначе извлечет из этого пользу.
Австрийцы без особого труда получили согласие Павла на этот план.
Следует иметь в виду, что, по мысли Суворова, не ему надлежало идти в Швейцарию, а оттуда должны были прислать ему сильные подкрепления, чтобы усилить его перед походом во Францию.
20 августа Суворов писал графу П. А. Толстому: "Намерение мое было, взимая от Корсакова 10 000, по окончании утвердить границу и изготовить вступление всеми силами во Францию через Дофине, где верно до Лиона нам уже яко преданы были". На следующий день (21 августа) он пишет о том же Ф. В. Растопчину: "Докончить с Италией начисто, закрыть ее границу диверсиею 194 но и целой операциею на Лион... Иначе здешняя австрийская армия с бештимтзагером пойдет под унтеркунфт, откуда будут ее гнать до Кампоформио (в октябре 1797 года в местечке Кампоформио австрийцы вынуждены были подписать с Наполеоном позорный мир. - К. О.), да и найдет ли кто их генералов, чтоб не был мерсенер и бродфрессер?" 195
Все было так, как предвидел Суворов. Только на этот раз постыдный мир с Францией был подписан австрийцами не в Камноформио, а в Люневиле (в феврале 1801 года).
Понимая, что с Суворовым договориться будет невозможно, австрийцы поставили его перед совершившимся фактом: извещая Суворова о новом распределении сил, гофкригсрат присовокупил, что ему надлежит торопиться, потому что эрцгерцог уже начал выводить из Швейцарии свои войска.
Суворов был потрясен. Не говоря о политической стороне замысла, он ясно видел чисто военные трудности. Надо было хоть приготовиться к новой кампании, обзавестись необходимым для горной войны снаряжением: горными орудиями, понтонами, амуницией; русские войска не были обучены для военных действий в горах; никто из командиров не знал местности. Да и время года было неблагоприятно для похода: в сентябре в Альпах уже холодно и нередко случаются снежные бури.
"Сия сова не с ума ли сошла, или никогда его не имела", - с негодованием писал он о Тугуте.
Новому посланнику в Вене Колычеву он слал одно за другим возражения против немедленной переброски его армии в Швейцарию.
"Барон Тугут, как не Марсов сын, может ли постигнуть?.. Тугуту не быть, или обнажить его хламиды несмыслия и предательства. Коварные замыслы Тугута все более обнаруживаются".
Он пытался даже воздействовать непосредственно на эрцгерцога Карла. "Я уверен, - писал он ему, - что ваше высочество, по вашей ревности к общему благу, не поспешите исполнением такого повеления" (то есть о немедленном выводе войск).
Но все было напрасно. Правда, эрцгерцог оставил временно в Швейцарии 20 тысяч человек под начальством генерала Готце, но и при этом у Массены оказывалось двойное превосходство сил. "Хотя в свете ничего не боюсь, - писал Суворов, - скажу: в опасности от Массены мало пособят мои войска отсюда, и поздно". Надо было спешить на помощь Римскому-Корсакову. Скрепя сердце он отдал распоряжение о подготовке к походу.
"В сентябре... последовал поход Суворова, в котором, по образному и сильному выражению этого старика-солдата, "русский штык прорвался сквозь Альпы", - писал Ф. Энгельс.
Швейцарский поход
В военной истории человечества мало можно найти столь драматических эпизодов, как Швейцарский поход Суворова. Все соединялось здесь против русской армии: ледяная стужа; непроходимые горы и бездонные пропасти; энергичный, многочисленный враг; отсутствие припасов, одежды и патронов; незнание местности и непривычка к горным условиям; наконец, изменническая политика Австрии...
И, несмотря на это, отряд Суворова не погиб, а вышел из окружения; полководец перенес все тяготы наравне со своими солдатами, а солдаты проявили такую исполинскую мощь духа, такую стойкость, что их героический марш поразил всю Европу.
Противник русских в Швейцарии, один из любимых наполеоновских маршалов Массена впоследствии с завистью говорил, что отдал бы все свои победы за один Швейцарский поход Суворова.
Когда все старания фельдмаршала отложить поход оказались тщетными, было приступлено к срочному составлению плана новой кампании.
Корпус Римского-Корсакова (24 тысячи) был расположен подле Цюриха, вдоль реки Лимата; корпус Готце (10,5 тысячи) по реке Линте и у Валленштадтского озера; в Саргансе и дальше до Диссентиса стояли австрийские отряды Елачича и Линкена (11,5 тысячи). Ввиду ухода главных сил эрцгерцога Карла 196 все эти войска в совокупности (45 тысяч человек) составляли лишь немногим более половины французской армии. Недаром Суворов накануне выступления в Швейцарию писал Д. Хвостову: "Мне надобно туда верных 100 000". Однако предполагаемое прибытие Суворова с двадцатью тысячами русских солдат до некоторой степени уравновесило бы численность войск противников, а качество солдат и ореол полководца создавали шансы на успешность борьбы.
Из Италии в Швейцарию имелось несколько путей.
Суворов мог идти в долину Верхнего Рейна на соединение с Линкеном, далее - через Хур и Саргане - соединиться с Елачичем и Готце. Протяжение пути до соединения с Готце (от города Таверно) равнялось почти 180 километрам.
Другой вариант пути предусматривал движение через Сен-Готардское ущелье в долину реки Рейсы, к городу Альтдорфу, оттуда к Швицу - на соединение с Римским-Корсаковым и к Гларису - на соединение с Готце. Этот вариант был выгоден тем, что нужно было пройти только около 150 километров (от Таверно до Швица), главное же, заняв Швиц, Суворов выходил на фланг и в тыл главных сил Массены.
Правда, кружное движение на Хур было легче по местным условиям и неприятель мог встретиться здесь в менее значительных силах, но Суворов опасался, что, пока он будет совершать, этот марш, Массена разобьет корпуса Корсакова и Готце, да и по всему складу его военного дарования ему больше по душе приходился второй, энергичный вариант. "Истинное правило военного искусства, - писал он Готце, - прямо напасть на противника, с самой чувствительной для него стороны, а не сходиться робко, пробираясь окольными дорогами, через что самая атака делается многосложною, тогда как дело может быть решено только прямым смелым наступлением". Что касается трудностей пути, то Суворов не смущался этим: его вера в русских солдат была безгранична, и он был убежден, что они преодолеют все трудности, что еще раз "невозможное" станет для них возможным. К тому же было известно, что через Сен-Готард недавно прошли французские войска, правда, хорошо снаряженные для высокогорного перехода; но недостаток снаряжения в своей армии Суворов надеялся возместить качествами русских солдат.
Это была нелегкая задача, однако австрийцы еще более осложнили ее. Суворов был настолько озабочен полным незнакомством с условиями нового театра войны, что послал набросанный им план на консультацию Готце и в то же время потребовал прикомандирования к нему нескольких офицеров австрийского генерального штаба, хорошо знающих местность. К нему прибыло девять офицеров во главе с подполковником Вейротером. Ответ Готце был получен Суворовым уже после выступления. Австрийский генерал соглашался с диспозицией похода, но рекомендовал внести в нее ряд поправок: место соединения он выносил от Глариса к Эйнзидельну и Швицу, куда намеревался продвинуть свои войска, подтянув туда же 5 тысяч человек из корпуса Римского-Корсакова и отряды Линкена и Елачича. Полагаясь на опыт Готце в Швейцарии, Суворов принял его коррективы и поручил Вейротеру составить окончательную диспозицию.
Новый вариант плана чрезвычайно увеличивал трудности: своевременное соединение отдельных колонн, разобщенно движущихся из далеко отстоящих друг от друга точек, было трудно исполнимо по условиям местности; кроме того, этот замысел как бы предполагал полное бездействие сильного противника, на виду у которого должны были происходить все передвижения.
Втягивая все силы в предприятие, Суворов рисковал тем, что при неблагоприятном исходе частное поражение могло перерасти в общее.
Но принятый им план был наиболее действенным, чтобы отвести угрозу, нависшую над Корсаковым и Готце. Иначе пришлось бы очистить без боя швейцарскую территорию, а это никак не вязалось с традициями Суворова.
Избирая маршрут на Сен-Готард и Муттен, Суворов преследовал цель скорейшего начала боевых действий путем создания угрозы выхода во фланг и тыл неприятеля. Тем самым он надеялся отвлечь Массену от наступления на корпуса Римского-Корсакова и Готце. Выиграв, таким образом, время, Суворов рассчитывал атаковать французов из разных пунктов, одновременно введя в бой все силы, имевшиеся у союзников в Швейцарии. Иначе говоря, недостаток расположения союзных войск (их разбросанность) Суворов хотел превратить в преимущество.
Как бы ни был рискован и трудно выполним план кампании, решимость полководца и доблесть солдат могли преодолеть трудности плана. Исход швейцарского похода мог быть совсем иным, если бы не дальнейшая цепь неожиданностей.
Австрийцы снабдили Суворова неправильной информацией о расположении французов и об их численности: Готце сообщил, что у Массены 60 тысяч человек, а на деле их было 84 тысячи.
Что еще хуже, весь план, как вскоре выяснилось, был построен на грубейшем незнании топографии края, Готце указывал, что из Альтдорфа в кантон Швиц идет вдоль Люцернского озера "пешеходная тропинка"; в соответствии с этим в разработанной Вейротером диспозиции говорилось: "Колонна выступает из Альтдорфа до Швица и идет в тот же вечер 14 миль далее". Между тем никакого сухопутного сообщения между Альтдорфом и Швицем не существовало. Здесь был тупик. Сообщение поддерживалось исключительно через Люцернское озеро, на котором полностью господствовала французская флотилия. Это превращало весь план в бесплодную и опасную затею.
Со стороны австрийцев, уже долгое время воевавших в Швейцарии, столь грубая ошибка приобретала откровенно изменнический характер. Недаром барон Гримм несколько позже писал русскому послу в Лондоне Воронцову: "Я не знаю, чем все это кончится, что с нами будет, но я спрашиваю: сколько французская Директория платит за все это и кому именно?"
И все-таки, вопреки сомнительному стратегическому плану, вопреки заложенной в нем грубой ошибке, суворовские "чудо-богатыри" восторжествовали бы и над врагом, и над коварным союзником, и над альпийскими безднами. Изучение кратковременного, но столь насыщенного событиями Швейцарского похода дает достаточно оснований для такого вывода. И если этого не случилось, если поставленные перед походом цели не удалось осуществить, - в этом повинны неблагоприятные факторы, новые беды, в изобилии выпавшие на долю русских войск.
Пресловутое суворовское "счастье" решительно покинуло на этот раз измученного, преданного союзниками и собственным императором полководца. В этом была своя глубокая закономерность. Война 1799 года вряд ли могла закончиться полным поражением Франции. Суворовский гений и изумительные боевые качества воодушевленных им солдат могли еще не однажды склонять на свою сторону военную фортуну. Но за плечами Суворова стояли монархические Россия и Австрия, стоял тяжкий реакционный режим, который должен был в конечном счете проявить свое бессилие перед идеями французской буржуазной революции и теми экономическими изменениями, которые она несла. Правда, это уже не был период расцвета революции. Задушив ее, наполеоновское правительство постаралось сохранить только те результаты революции, которые были выгодны крупной буржуазии. Но все же обездоленным массам мерещился прежний лозунг: "Мир хижинам, война дворцам!"
В этом была сила республиканских армий. Только когда французские знамена окончательно перестали быть средоточием общих надежд и Франция в глазах всего света из источника нового социального порядка превратилась в очевидное ярмо для других наций, когда зарвавшийся завоеватель возмечтал покорить могучий русский народ,- только тогда созрели предпосылки для поражения Наполеона.
К тому же в 1799 году борьба развертывалась на отдаленных театрах войны; она еще не грозила сердцу России, ее национальной самостоятельности.
Поэтому удивительно не то, что Суворов не осуществил оккупацию Парижа. Удивительно то, что он так успешно сражался против республиканцев, начальствуя над солдатами, которыми не двигали их собственные классовые идеи или интересы, которые были в своей отчизне бесправными и закрепощенными и в которых он сумел все же разжечь такое чувство патриотической гордости и воинской доблести, что их стойкость оказывалась выше стойкости их противников.
Из числа французских крепостей, продолжавших оказывать в Италии сопротивление, наиболее сильной была Тортона. Поражение французов под Нови лишило гарнизон этой крепости почти всякой надежды на освобождение. Тем не менее, Тортона не сдавались. Осада принимала затяжной характер, и Суворов в нетерпении начал приготовления к штурму 197. Тогда комендант крепости предложил заключить перемирие на двадцать дней, с условием, что, если до конца этого срока французская армия не явится на выручку Тортоны, крепость капитулирует на почетных условиях. Суворов рассчитал, что пробитие брешей в толстых казематированных постройках крепости отнимет тоже немалый срок, и, дабы избежать потерь, принял 22 августа предложенные условия.
Выяснив неизбежность Швейцарского похода, Суворов не счел возможным терять время под Тортоной.
За три дня до истечения срока перемирия, 8 сентября, русские войска двинулись к Сен-Готарду. Но в тот же день под Тортоной показались колонны французов, шедшие на выручку крепости. Формально фронт в Италии держала уже исключительно австрийская армия. Однако Суворов решил, невзирая на проявленное в Швейцарии эрцгерцогом Карлом вероломство, оказать поддержку австрийским войскам под Тортоной и приказал повернуть, обратно. Увидев возвратившиеся русские корпуса, Моро снова отступил в горы. Тортона в назначенный день сдалась австрийцам, но русские потеряли несколько дней. Вместо 8 сентября они выступили 11, а эти три дня как нельзя лучше сумел использовать в Швейцарии Массена.
Французский главнокомандующий всячески стремился разбить Римского-Корсакова и Готце до появления Суворова. Фельдмаршал с обычной проницательностью догадывался о замыслах Массена. Он убедился уже, что имеет дело с необычайно решительным противником, использующим каждый благоприятный шанс (командирами дивизий у Массена были столь же энергичные генералы - Сульт, Мортье и др.), и поэтому отлично уяснял себе, какой опасности подвергаются союзные войска в Швейцарии.
Выступая в Швейцарию, он, послал ордер генералу Римскому-Корсакову. Предупреждая, что Массена постарается разбить порознь корпуса Корсакова и Готце, Суворов настаивал поэтому на скорейшем соединении этих отрядов 198.
В последние дни Суворов послал Корсакову еще два письма, предписывая не предпринимать боевых действий без полной уверенности в успехе 199. Однако эти письма пришли слишком поздно: Корсаков и Готце были уже разбиты.
Возвращение к Тортоне отняло три дня. Суворов решил возместить их быстротой марша. За пять суток его войска прошли 150 верст и прибыли в город Таверно, у подножия Швейцарских Альп. По договоренности с Меласом, русские должны были получить здесь двенадцатидневный запас продовольствия и 1430 мулов, на которых предстояло везти в горах вьюки и артиллерию. Ни того ни другого австрийцы не приготовили.
Суворов пришел в неистовство. "Нет лошаков, нет лошадей, а есть Тугут, и горы, и пропасти, - писал он Растопчину и с злой иронией добавлял: - Но я не живописец". Он разослал курьеров к Меласу, к Павлу, к австрийскому императору, возмущался "двусмысленными постыдными обнадеживаниями" своих союзников, негодовал, что "Тугут везде, а Готце нигде". У него все сильнее крепла мысль, которую он через полгода высказал Фуксу:
- Меня выгнали в Швейцарию, чтобы там истребить.
До него тоже доходили слухи о подкупе. В одном письме Суворова встречаются очень многозначительные слова: "Французы брешут, что мне здесь не быть: они подкупят в Вене". Письмо это было отправлено из Италии незадолго перед выступлением в Швейцарию.
Но мысль об отмене похода не приходила ему в голову. Он использовал все возможности и через четыре дня раздобыл у австрийцев несколько сот мулов. Вместо недостававших мулов под вьюки были употреблены степные казацкие лошади, и 21 сентября поход возобновился.
Еще пять дней - с 15 по 20 сентября - пропали даром. Как показали события, эта потеря привела к непоправимым последствиям: Массена успел привести в исполнение свой замысел.
Швейцарский поход Суворова.
20 сентября Суворов издал по войскам "Правила для горной войны", в которых содержались указания об особенностях горной тактики и четко определялся порядок и характер марша в горных условиях.
Этими "правилами" рекомендовалось вести тщательную разведку местности, в случае нападения неприятеля на походе организовать круговую оборону, посылать впереди основной колонны сильный авангард, распределять артиллерию вдоль всей колонны. Особенно подчеркивалось значение захвата высот и обходов.
Можно без преувеличения сказать, что Суворов впервые разработал тактику горной войны и продемонстрировал возможность действий в горах крупными силами.
Одна колонна - под начальством Дерфельдена - направилась прямо на Сен-Готард; другая колонна - под командой Розенберга - пошла на Диссентис, в обход Сен-Готарда.
Суворов находился при корпусе Дерфельдена. Он ехал на каурой казачьей кобыле, укрытый от ледяного ветра только тонким синим плащом, почему-то прозванным среди солдат "родительским". Рядом с ним ехал шестидесятипятилетний швейцарец Антонио Гамма. Фельдмаршал останавливался в Таверно в его доме и так обворожил старика, что тот покинул семью и отправился вместе с ним. Суворов недаром применил свои чары: во время злополучной кампании Гамма оказал крупные услуги в качестве проводника и переводчика.
Погода все время стояла скверная. "Дождь лил ливмя, резкий ветер с гор прохватывал насквозь", - описывает путь один из участников. То и дело приходилось перебираться через потоки по пояс в холодной воде. Французская пехота была снабжена специальной обувью на железных шипах, но австрийцы, конечно, не заготовили такой обуви для русских. Солдаты, не привыкшие к горным дорогам и обремененные тяжелой кладью, выбивались из сил 200. В три дня было пройдено 75 верст, но люди и Животные были утомлены, как будто они проделали гораздо более длинный путь.
Близ деревни Айроло находились передовые отряды противника. Французов было всего 9 тысяч - вдвое меньше, чем русских, но выгоды позиции и знание местности давали им огромное преимущество.
Солдаты с некоторым смущением глядели на обступившие их угрюмые горы, на каменистые кручи и глубокие ущелья, в которых гремели горные потоки.
Фронтальная атака Сен-Готарда была необычайно трудным предприятием. Однако ждать результатов предпринятого Розенбергом глубокого обхода Суворов не мог. Он опасался, что, предоставленный самому себе, Розенберг потерпит неудачу.
Утром 24 сентября Суворов повел войска на лобовой штурм Сен-Готарда. Войска были разделены на три колонны, две из которых предназначались для неглубоких, "частных" обходов. Карабкаясь по крутым, почти отвесным скалам, колонна Багратиона обошла левый фланг французов. Те, отступив, заняли еще более сильную позицию. Укрываясь в оврагах, прячась за скалами, они почти на выбор поражали медленно взбиравшихся по кручам солдат. Две атаки русских были отбиты с огромными для них потерями. Хотя было только 4 часа дня, но мрачные горы стали покрываться ночной мглой. Оставаться на ночь, не определив своего положения, не имея известий о Розенберге и об ушедшем в новый поход Багратионе, было невозможно. Суворов приказал штурмовать Сен-Готард в третий раз.
Войска снова пошли навстречу летевшим отовсюду пулям, но в этот момент на смежных вершинах показались цепи обошедшего французов отряда Багратиона. Противник поспешно отступил. Сен-Готард был занят.
Отряд Розенберга, преодолев колоссальные трудности, благополучно проделал обходное движение, но тут начальник отряда совершил крупную ошибку: вместо того, чтобы немедленно завладеть в тылу у французов деревней Урзерн, что обрекло бы на капитуляцию оборонявшие Сен-Готард части, Розенберг промедлил и дал возможность французам уйти.
Все же боевой дебют русских солдат в горной войне оказался удачным: в течение одного дня они выбили гораздо лучше оснащенного противника с позиции исключительной силы.
Казалось, теперь войскам открывалась дорога к Люцернскому озеру. Суворов так и полагал и в 11 часов вечера послал Корсакову и Готце записки: "Несмотря на задержку, на следующий день рассчитываю быть у Альтдорфа". Однако командующий французской дивизией Лекурб предупредил его, осуществив неожиданный дерзкий маневр. Сбросив в реку артиллерию, он двинулся через дикий хребет Бертцберг, без дорог перевалил через горы в 8 тысяч футов высотой и к утру спустился к деревне Гешенен, снова став на пути Суворова.
На следующий день после взятия Сен-Готарда корпуса Дерфельдена и Розенберга соединились и совместно продолжали движение к Альтдорфу. В расстоянии одной версты от деревни Урзерн дорогу преграждали громадные отвесные утесы. Сквозь эту естественную стену пробито было отверстие, носившее название Урзернской дыры; оно имело 80 шагов длины и было настолько узко, что два человека с кладью не могли разойтись в нем. Затем дорога круто огибала гору и через несколько сот шагов обрывалась на берегу Рейсы, Река неслась здесь неистовым пенистым потоком, наполняя окрестности гулом. Над нею, на высоте 75 футов, была перекинута легкая арка, дрожавшая от рева реки и обдаваемая водяными брызгами. Это и был знаменитый Чортов мост.
Самая смелая фантазия не могла придумать более недоступной позиции. Лекурб был настолько убежден в невозможности для русских прорваться здесь, что даже не стал разрушать Чортов мост, который мог пригодиться ему самому. Он разместил отряд у выхода из Урзернской дыры, поставив в отверстии пушку, а два батальона сконцентрировал за Чортовым мостом, где они, укрытые за камнями, почти невидимые для противника, держали под обстрелом узкую тропинку и арку моста.
Авангард русских войск под командой Милорадовича втянулся в Урзернскую дыру и был встречен смертоносным ливнем пуль и картечи. Суворов снова прибег к неизбежным обходам 201. Карабкаясь по скалам на головокружительной высоте, 300 человек под командой полковника Трубникова зашли в тыл защитникам Урзерн-следователей. По мере приближения к Люцернскому озеру ландшафт быстро менялся. Горы как бы раздвигались; узкая котловина сменилась широкой долиной; появились луга и пашни; снеговые вершины скрылись за зеленой кроной лесов. Дивная альпийская панорама предстала перед взорами солдат. Под ногами раскинулся живописный Альтдорф. За 6 дней русская армия прошла 90 верст (от Таверно до Альтдорфа), были форсированы Сен-Готард и Чортов мост! Армия забыла перенесенные лишения. Казалось, уже недалеко до соединения с остальными силами.
Но тут открылась ужасная истина - тотчас вслед за Альтдорфом кончалась Сен-Готардская дорога. Дальше сообщение поддерживалось через озеро, но на этом озере крейсировали французские суда. Сухопутной же дороги к Швицу вдоль озера не было, существовали только две тропинки через снеговой хребет Росшток, ведшие в Муттенскую долину, откуда имелось сообщение со Швицем. Однако по этим тропинкам не рисковали ходить даже опытные швейцарские охотники.
Об австрийском отряде Линкена ничего не было слышно; среди жителей циркулировали слухи о происшедшем будто бы накануне сражении, из которого французы вышли победителями. Между тем армия Суворова уже несколько дней питалась впроголодь, потому что вьюки с продовольствием отстали. Легкие отряды Лекурба захватили часть обоза, а в Альтдорфе удалось раздобыть очень немного продовольствия. Наконец, главные силы Лекурба (6 тысяч человек), сосредоточенные близ Фирвальдштетского озера, на фланге у Суворова, ждали удобной минуты, чтобы снова обрушиться на него.
Отрезанная от базы, лишенная продовольствия, с жалкими остатками боевых припасов, с истомленными, наполовину больными людьми армия была в критическом положении.
В момент прибытия в Альтдорф Суворов был совсем болен. Его терзал жестокий кашель, непрерывно лихорадило, слабость во всем теле достигла предела. Но в этом обессиленном теле, в котором, казалось, еле теплилась жизнь, осталась та же несокрушимая, стальная воля героя.
Мысль об отступлении не приходила Суворову в голову. Им руководило лишь одно соображение: он опаздывал уже на сутки к назначенному по диспозиции сроку соединения в Швице, и это опоздание может повести к разгрому Корсакова и Готце. Поэтому, не дав отдохнуть измученным войскам, он на другое же утро выступил из Альтдорфа. Если бы Суворову было известно, что Массена уже успел разбить оба корпуса союзников, он, вероятно, принял бы какое-либо другое решение и предоставил бы отдых своей многострадальной армии. Но точных сведений не было, кроме темных, противоречивых толков. И верный своему долгу главнокомандующего, он решил любой ценой пробиться к ждавшим его корпусам.
Руководствуясь этим, Суворов решил совершить невиданный переход. Он избрал путь через Росшток. Только глубокая уверенность в своих солдатах могла продиктовать это, казавшееся безрассудным, решение. "Где прошел олень, пройдет и солдат",- говорил Суворов.
В 5 часов утра авангард князя Багратиона начал подъем. Тропинка делалась все круче, потом почти совсем исчезла. Солдаты взбирались поодиночке, цепляясь за колючий кустарник. Из-под ног сыпались осколки шифера и скользкая глина. Затем потянулась полоса рыхлого снега, в котором люди вязли по колено. Артиллерию и зарядные ящики всю дорогу подтаскивали на руках. Лошади и мулы то и дело срывались в пропасть, увлекая с собой драгоценные тюки с продовольствием и боеприпасами. Путь армии был усеян трупами людей и животных.
"Каждый неверный шаг стоил жизни, - свидетельствует исследователь этого изумительного перехода Д. Милютин. - Часто темные облака, проносясь по скатам горы, охватывали колонну густым туманом, обдавали холодною влагою до того, что войска были измочены, как проливным дождем. Погруженные в сырую мглу, они продолжают лезть ощупью, не видя ничего ни сверху, ни снизу. Выбившись из сил, на время приостановятся, отдохнут - и снова начинают карабкаться".
Энгельс писал, что Суворову во время этого перехода "пришлось вести свою армию по пастушьим тропинкам, где можно было итти только в колонне по одному, в то время как по его пятам следовал сам Лекурб, лучший французский генерал в горной войне!" 202
Расстояние между Альтдорфом и деревней Муттен равно 16 верстам. Через 12 часов после начала этого страшного перехода авангард русских войск перевалил через хребет. Прогнав беспечно стоявший сторожевой отряд французов, он вошел в деревню Муттен. В это время хвост армии еще находился в Альтдорфе, так как по тропинке можно было пробираться только гуськом.
Наступившая ночь была ужасна для тех, кто был застигнут ею на склонах горы. Каждый остался до утра на том месте, где его застала темнота. Не было укрытия от ветра и снега; люди не в силах были держаться израненными, обмороженными руками за ненадежную опору. Многие срывались и находили смерть на острых камнях пропасти.
Лекурб пытался атаковать в Альтдорфе русский арьергард, но был отбит и более не возобновлял попыток.
Суворов тотчас выслал из Муттена разведку. Посланные вернулись с роковой вестью: и Корсаков и Готце разбиты и отступили; Муттенская долина окружена подавляющими силами Массены.
Суворов с неподвижным лицом выслушал это сообщение.
- Готце! - воскликнул он. - Да они уже привыкли, их всегда били. Но Корсаков, Корсаков - тридцать тысяч и такая победа равным числом неприятеля!
Поражение Римского-Корсакова произошло 25 сентября, в день, когда Суворов штурмовал Чортов мост. Вынужденная задержка в Таверно позволила французам подготовить удар. Массена и Мортье обрушились на русских. Корсаков и помощник его генерал Дурасов проявили полнейшую растерянность 203. Только стойкость солдат, по собственному разумению исправлявших ошибки командования, предотвратила полный разгром. Все же в цюрихском сражении корпус Корсакова потерял половину своего состава убитыми и пленными, 26 орудий, 9 знамен и почти весь обоз. Уцелевшие войска откатились к Рейну.
В тот же день французы под начальством Сульта нанесли при Везене страшное поражение корпусу Готце. Австрийцы бежали в совершенной панике. Готце был убит. Отряд Линкена самовольно оставил без боя Гларис и пошел к Верхнему Рейну.
Таким образом, ко дню прихода Суворова в Муттенскую долину в Швейцарии не осталось ни одного полка коалиции, который мог бы оказать ему военную или продовольственную помощь. А помощь эта была бы очень кстати.
"В продовольствии, - рассказывает один участник похода, - чувствовался большой недостаток; сухари от ненастной погоды размокли и сгнили; местные селения были бедны и ограблены французами; мы копали в долинах какие-то коренья и ели...
Мяса было так бедно, что необходимость заставляла употреблять в пищу такие части, на которые бы в другое время и смотреть было отвратительно. Даже и самая кожа рогатой скотины не была изъята из сего употребления: ее нарезывали небольшими кусками, опаливали на огне, шерсть, обернувши на шомполе, и, таким образом, ели полусырую".
Шестнадцать тысяч изнуренных людей, без хлеба, без патронов, стояли лицом к лицу перед восьмидесятитысячной свежей армией, союзником которой являлись непроходимые горы и холод. Борьба казалась безнадежной.
В том, что для русской армии нет выхода, что она должна будет сдаться, Массена не сомневался. Выезжая из Цюриха к Муттену, он хвалился, что через, несколько дней привезет фельдмаршала.
Но мысль о сдаче ни разу не мелькнула у больного семидесятилетнего старика, который, сидя в казацком седле, делил с солдатами все невзгоды.
Первой мыслью Суворова было устремиться на Швиц, где можно было раздобыть продовольствие. Но благоразумие взяло верх: рано или поздно его немногочисленная армия была бы уничтожена сытыми, обеспеченными боевыми припасами дивизиями Массены. Тогда он решил двигаться на Гларис, где надеялся соединиться с Линкеном и дать отдых войскам, которым предстояли новые неимоверные трудности. Надо было поднять их дух, влить в них, от генерала до последнего солдата, волю к борьбе. С этой целью Суворов созвал на 29 сентября военный совет.
Фрагмент диорамы "Альпийский поход Суворова". Работа военных художников студии имени М. Б. Грекова - А. И. Интезарова, П. Т. Мальцева, Ф. П. Усыпенко.
Состоявший в армии Суворова австрийский генерал Ауфенберг не был приглашен на совет. Этим Суворов, по-видимому, хотел подчеркнуть, что не считает австрийцев равноправными, достойными союзниками. Кроме того, он, очевидно, опасался, что присутствие Ауфенберга плохо отразится на соблюдении военной тайны.
Явившийся первым Багратион застал Суворова в необычайном волнении. Одетый в фельдмаршальский мундир, при всех орденах и регалиях, он ходил быстрыми шагами по комнате и, не замечая Багратиона, бросал отрывистые слова:
- Парады... Разводы... Больше к себе уважение... Обернется - шапки долой... Помилуй господи... Да, и это нужно - да во-время. А нужнее то - знать вести войну... Уметь бить... А битому быть немудрено! Погубить столько тысяч... И каких... В один день... Помилуй господи...
Багратион тихо вышел, оставив фельдмаршала в тревожном раздумье.
Когда собрались все приглашенные, Суворов заговорил. Голос его звенел от сдерживаемого волнения, энергичная речь электризовала слушателей. Он сделал краткий обзор Итальянской кампании, перечислил все предательские происки австрийцев, обрисовал старания удалить его из Италии. Он осудил преждевременное выступление из Швейцарии эрцгерцога Карла, приведшее к поражению Корсакова, и с горечью упомянул о роковой потере пяти дней в Таверно.
- Теперь мы среди гор,- подвел он итоги,- окружены неприятелем, превосходным в силах. Что предпринять нам? Идти назад - постыдно; никогда еще не отступал я. Идти вперед, к Швицу - невозможно: у Мacсены свыше шестидесяти тысяч, у нас же нет и двадцати. К тому же мы без провианта, без патронов, без артиллерии. Помощи нам ждать не от кого... Мы на краю гибели... Одна остается надежда: на бога да на храбрость и самоотвержение моих войск. Мы русские! Мы все одолеем!
На следующий день был отдан приказ по войскам о выступлении в дальнейший поход.
Багратион выступил с авангардом в направлении на Гларис. За ним следовала дивизия Швейковского. Корпус Розенберга оставался в Муттене удерживать приближавшегося со стороны Швица неприятеля.
Переход Суворова через хребет Паникс. С картины художника Коцебу.
Массена обладал крупным превосходством в силах. Но произведенный им натиск не увенчался успехом. Полки Апшеронский (Милорадовича) и Азовский (Ребиндера) совместно с казаками Грекова опрокинули французов и гнали их на расстоянии четырех верст. С утреннею зарею Массена опять повел атаку - и снова неудачно. Безостановочно преследуемые русской пехотой, французы в беспорядке отхлынули обратно и устремились на мост через протекавшую поблизости от Муттена речку Муотту. Мост оказался забитым бежавшими французскими солдатами, всадниками, зарядными ящиками и орудиями. Возникла ужасная давка, в результате которой боковое ограждение было сломано, и люди десятками падали в реку. Казаки преследовали беглецов до самого Швица. Это была редкая в военной истории победа изможденных войск над гораздо более многочисленными, свежими силами противника. Она показала, что суворовской армии было незнакомо уныние и что боевой дух ее оставался непоколебимым.
Во время этого поразительного боя было взято в плен много французов. Среди них был, между прочим, генерал Лекурб, командовавший французами у Сен-Готарда и Чортова моста. Несмотря на тяжелое положение русской армии, пленные французы, разделив поневоле все дальнейшие мытарства русских, были выведены Суворовым из Швейцарии и обменены на пленных, находившихся в руках французов. Отпуская Лекурба, фельдмаршал, всегда уважавший в противнике храбрость, спросил:
- У вас есть жена?
- Есть,- отвечал Лекурб.
- Тогда передайте ей эту розу, - и, сорвав цветок, он протянул его французскому генералу.
Лекурб до конца жизни хранил этот дар Суворова 204.
Задача арьергарда была, таким образом, блестяще выполнена, и он смог следовать за ушедшей к Гларису армией. Желая оторваться от противника, Розенберг прибег к хитрости: он послал магистрату Швица распоряжение приготовить на 2 октября продовольствие для 12 тысяч русских, которые якобы войдут в город. Массена, разумеется, тотчас узнал об этом и весь день ожидал приближения русских, в то время как Розенберг тихо снялся с бивака и пошел к Гларису 205.
После панического отступления Линкена Гларис был занят французской дивизией Молитора. Отряд Багратиона храбро атаковал французов, но условия местности и здесь представляли огромные выгоды для обороны. Ночь застала русских у подножия укрепленной горы; они лежали в снегу, не имея даже хвороста, чтобы разжечь костры. В это время подошли главные силы. Прибывший с ними Суворов отыскал Багратиона и стал убеждать его сделать еще усилие. Багратион взял егерский полк и четыре батальона гренадер и, пользуясь густым туманом, пошел в обход неприятельского расположения. Добравшись по скалам в кромешной тьме до противника, солдаты бросились в штыки. Многие в темноте срывались с кручи и гибли на дне ущелья. В это время дивизия Швейковского возобновила фронтальнуюатаку. Комбинированный удар принудил французов отступить; с помощью прибывших подкреплений они оттеснили было русские войска, но те снова обратили их в бегство. Некоторые пункты по шести раз переходили из рук в руки.
В конце концов Гларис остался за русскими. Там нашлись кое-какие запасы продовольствия, и войска впервые за много дней получили горячую пищу. Через три дня, 4 октября, подошел арьергард Розенберга, Измученная, но все еще грозная армия могла двигаться дальше. Но куда?
Первоначальный план - соединиться в Гларисе с Линкеном и пройти затем к Саргансу, где расположились остатки корпуса Готце, оказывался несостоятельным: Линкена и след простыл, а на пути в Саргане стояла армия Массены. В иных условиях Суворов не задумался бы напасть на Массену, но у русских совершенно иссякли патроны, войска были голодны и оборваны. Генерал Ребиндер ходил в ботфортах без подошв, обернув ступни ног кусками сукна, чтобы хоть немного предохранить ноги от холода и острых камней; солдаты не имели и этого.
Вновь созванный военный совет постановил уклониться от дальнейших боев и, стремясь лишь к сохранению армии, повернуть на юг, в долину Рейна, на Иланц. Там, соединившись с Корсаковым и стянув артиллерию, можно было возобновить кампанию.
Оставив в Гларисе на великодушие французов тяжело больных, армия Суворова в ночь на 5 октября начала свой последний переход в Альпах.
Путь, предстоявший русским войскам, был еще труднее, чем все прежние переходы. Надо было перебраться через снеговой хребет Рингенкопф (Паникс). Узкая тропинка, кружившая по краям отвесной кручи, сделалась совсем непроходимой из-за неожиданно выпавшего в горах снега. Этот внезапный снегопад явился тяжелым завершением тех невзгод, которые преследовали армию во все время Швейцарского похода.
Пока Багратион прикрывал под Гларисом движение главных сил, выдерживая без патронов и без снарядов ожесточенные атаки французов, авангард Милорадовича начал страшный подъем на Паникс. Теперь нечего было и думать перетащить артиллерию; оставшиеся 25 орудий были сброшены в пропасть либо зарыты в землю. Около 300 вьюков с продовольствием пропало из-за невозможности удержать скользивших по обледенелому снегу мулов и лошадей.
"Горы, которые мы переходили всплошь, то спускаясь, то поднимаясь, - писал Я. И. Старков, один из участников этого последнего перехода суворовской армии, - были ужасно высоки, обрывисты, с глубокими пропастями... Сырой, густой туман обнимал нас. Дождь и снег сыпьмя осыпали, и холодный, резкий ветер валил с ног... Но двигались быстро, бодро и без малейшего ропота. Александр Васильевич был на своей старой лошади верхом, на казачьем седле; в синем плаще старом, ветротленном; у форменной шляпы поля были опущены".
Памятник сподвижникам Суворова в Швейцарии, у Чортова моста. Открыт 14 сентября 1898 года.
Чем выше, тем труднее было идти; местами приходилось ползти на четвереньках по обледенелой, гладкой коре. Все проводники разбежались, и войска шли, проваливаясь часто в снежные сугробы. Вьюга заметала все следы, так что каждому человеку приходилось самому искать точку опоры. Срываемые бурей камни с грохотом неслись в бездну, увлекая нередко людей. Каждый неверный шаг стоил жизни. Споткнуться - значило умереть.
Суворов с горевшими от лихорадки глазами ехал среди солдат, дрожа от порывов ветра в своем легком плаще.
- Ничего, ничего,- повторял он,- русак не трусак, пройдем.
Два казака вели под уздцы его лошадь. По словам очевидца, фельдмаршал порывался пойти пешком, но его телохранители молча придерживали его в седле, иногда с хладнокровием говоря: "Сиди!" - и Суворов покорно подчинялся им.
Так взобрались на вершину Паникса.
Ни одна тропинка не вела вниз - только крутые, обледенелые обрывы. Передние, попробовавшие спуститься, почти все погибли. Не было ничего, за что можно было бы удержаться при падении, - ни деревца, ни кустика, ни даже выступающего утеса.
Стояла такая стужа, что руки и ноги не повиновались; много солдат замерзло.
Тогда кому-то пришла в голову мысль сесть на край пропасти и покатиться в мрачную бездну. Тысячи людей последовали этому примеру. Прижимая к телу ружья, солдаты и офицеры неслись в пропасть. Уцелевших лошадей таким же манером сталкивали вниз. "Сие обстоятельство,- говорит участник похода Грязев, - действительно зависело от случая: иные оставались безвредны, но многие ломали себе шеи и ноги и оставались тут без внимания со всем багажом своим".
К полудню 7 октября армия, перебравшись таким путем через хребет, собралась в деревне Паникc, а вечером прибыла в Иланц. Из 20 тысяч человек, выступивших в Швейцарию, в Иланц пришли 15 тысяч: 10 тысяч боеспособных пехотинцев и казачьи части.
Учитывая невероятные трудности похода, надо признать потери в 5 тысяч человек не очень большими, особенно, если вспомнить, что французы понесли больший урон.
Швейцарский поход был закончен.
- Орлы русские облетели орлов римских, - с гордостью произнес Суворов, оглядывая оборванных исхудалых, но попрежнему бодрых солдат.
В своей брошюре "По и Рейн" Энгельс охарактеризовал переход через Панике как самый выдающийся из всех современных альпийских переходов.
В донесении Павлу I Суворов писал о швейцарском походе:
"Я был отрезан и окружен, ночь и день мы били противника с фронта и тыла, захватывали у него его орудия которые приходилось сбрасывать в пропасть за недостатком перевозочных средств, и он понес потери в четыре раза больше, чем мы. Мы прорвались повсюду, как победители".
Следует отдать должное предусмотрительности Суворова; избрав смелый вариант похода, он все время обеспечивает себе возможность отхода в долину Верхнего Рейна, если бы обстоятельства сложились неблагоприятно. Сперва Розенберг идет вправо, затем Суворов посылает Ауфенберга на соединение с Линкеном. И в конце концов фельдмаршал увел туда свои войска, причем противник не смог серьезно помешать ему.
Беспримерные дни этого похода были грозным испытанием и для полководца и для русской армии. Испытание это было выдержано блестяще. Эта кампания показала, что сила духа русского солдата, его энергия и упорство так велики, что он способен одолеть самые невероятные препятствия: физические лишения, суровую природу и сильнейших врагов.
Смерть Суворова
В часы, когда Суворов, ежась от стужи, пробирался над провалами Паникса, его мысль неустанно работала над планом новой кампании. Прямо с Паникса он отправил эстафету эрцгерцогу Карлу о том, что готовснова предпринять наступление, если австрийцы поддержат его войсками, продовольствием и боевым снаряжением. Несколько дней спустя он послал эрцгерцогу конкретный план наступления, но, не дождавшись ответа, резко изменил свои намерения. До него дошли сведения о чрезвычайном обострении отношений между Веной и Петербургом: Павел сообразил, наконец, к чему привела русскую армию двуличная политика ее союзников; были запрещены молебны об австрийских победах, курьерам к Суворову приказано ездить, не заезжая в Вену, и т. п. Суворову император прямо писал: "Главное - возвращение ваше в Россию и сохранение ее границ".
Быть может, острое чувство горечи от безрезультатности Швейцарского похода побудило бы фельдмаршала все-таки возобновить военные действия, чтобы вытеснить французов из Швейцарии. Он составил в октябре записку на этот счет. Записка осталась неоконченной, но смысл ее ясен: надо сперва занять позиции, на которых стояли войска Корсакова и Готце, а затем предпринять наступление 206. Обязательным условием для этого он считал активное участие армии эрцгерцога Карла.
Но его переговоры с австрийцами приняли весьма неблагоприятный оборот. Эрцгерцог не желал в точности сообщить, какое количество солдат он выставит в помощь Суворову, и вообще так повел дело, что созванный фельдмаршалом военный совет единогласно решил: "Кроме предательства ни на какую помощь от цесарцев 207 нет надежды; чего ради наступательную операцию не производить".
30 октября 1799 года суворовская армия соединилась с остатками корпуса Римского-Корсакова. Войска расположились на отдых близ Боденского озера. Австрийцы прилагали все усилия, чтобы договориться о новой кампании. Однако Суворов отклонил предложение о свидании с эрцгерцогом, пояснив графу Толстому, что "юный эрцгерцог Карл хочет меня обволшебить своим демосфенством"; переписка же обоих главнокомандующих от раза к разу приобретала все более раздраженный тон.
По поводу одного замечания эрцгерцога о военном искусстве Суворов отозвался: "Суворов разрушил современную военную теорию, потому правила искусства принадлежат ему". Иногда он допускал в письмах к эрцгерцогу явно обидные, даже оскорбительные выражения.
Антагонизм между русским и австрийским генералитетом достиг высшей точки. Дошло до того, что на балу у Аркадия Суворова великий князь Константин выгнал явившуюся группу австрийских офицеров. Поведение фельдмаршала отражало в этом смысле господствовавшие в армии настроения.
Происшедшие события кое-чему научили даже Павла. Бесцеремонное хозяйничанье австрийцев в Италии, приведшее к восстанию в Турине, начатые Веной тайные переговоры с Францией о заключении сепаратного мира, преждевременный уход эрцгерцога из Швейцарии - все это в конце концов пересилило желание Павла прослыть "спасителем Европы". В октябре он в решительных выражениях известил императора Франца о разрыве союза между Россией и Австрией.
Суворову было предписано начать приготовления к обратному походу в Россию. Чтобы не зависеть при этом от Австрии, ему предписывалось занять деньги у баварского курфюрста и оплачивать отныне все услуги австрийцев.
К прекращению войны Суворов отнесся двойственно: с одной стороны, он был доволен, что русская армия не будет больше таскать из огня каштаны для Австрии и Англии; но вместе с тем он жалел, что героическая кампания 1799 года кончается ничем, что неприятелю не нанесен решительный удар. С обычной своей прозорливостью он предвидел, что французы, которых он вытеснил из Италии, вновь распространятся далеко за пределы своих границ.
- Я бил французов, но не добил. Париж - мой пункт. Беда Европе! - говорил он 208.
Эту идею Суворов развивает неоднократно. 15 ноября он сообщает Растопчину о выступлении войск на родину и присовокупляет, что императору Павлу "колико утешно было бы знать нас под кровлею уже в стороне Лиона, если бы подьячество и мантуанский педантизм не помешали" 209 (т. е. интриги и осада Мантуи).
26 ноября русские войска выступили в обратный путь, но под влиянием Англии император Франц прислал Суворову отчаянный рескрипт, убеждая повременить с уводом армии и обещая неограниченную поддержку в случае возобновления войны. Суворов ответил австрийскому посланцу:
- Я пришел в назначенный день к месту соединения и увидел себя оставленным; вместо того, чтобы найти армию в хорошем порядке и в положении выгодном, я совсем не нашел ее... Над таким старым солдатом, как я, можно посмеяться только один раз; но он был бы слишком глуп, если бы позволил сделать это с собою в другой раз.
Австрийский генерал граф Эстергази, тщетно растративший все свое красноречие в попытках переубедить Суворова, воскликнул, уезжая:
- Что за человек! Он столько умен и сведущ, сколько велик как полководец. Я ничего не могу у него добиться.
Австрийскому императору Суворов ответил, что не может остановить войска без нового повеления, и в заключение дал австрийцам совет:
- Если хотите воевать с Францией, воюйте хорошо, ибо плохая война - смертельный яд... Первая великая война с Францией должна быть также и последней.
Впрочем, он не обманывался насчет того, как будут сражаться австрийцы. С обычной проницательностью он писал, предвидя события 1800 года: "Они храбры, я их испытал и оставлю армию победительнее Евгеньевой 210, но без меня их же побьют".
В письме Растопчину, писанном в это время, Суворов подчеркивал, что, несмотря на интриги Тугута, он старался сохранить с австрийцами хорошие отношения. Главный упрек его по адресу австрийцев все тот же: что они помешали ему закончить кампанию взятием Парижа. "Ответ мой на все козни есть тот: я сердился, что недоразумение было мне препоною гулять давно во Франции, как гулял в Италии" 211.
Одновременно с резким ухудшением отношений между Россией и Австрией обострились и отношения с Англией (в связи с поражением посланного Павлом I семнадцатитысячного отряда генерала Германа; этот отряд должен был действовать совместно с англичанами в Голландии, и Павел считал, что разгром его произошел отчасти по вине англичан).
Немалое влияние оказал и происшедший во Франции переворот (9 ноября 1799 г.), в результате которого власть перешла к Бонапарту, объявившему себя первым консулом.
Под влиянием всего этого Павел резко изменил курс своей внешней политики.
Он вступил в переговоры с Бонапартом, видя в нем "восстановителя порядка", и порвал с Англией.
В начале января 1800 года Суворов получил собственноручное письмо императора, в котором объявлялось, что "обстоятельства требуют возвращения армии в свои границы..."
26 января армия двумя колоннами вступила в Россию.
Сохранились сведения, что, вернувшись из Швейцарии, Суворов очень тревожился о том, как будет воспринято безрезультатное окончание похода, не умалит ли оно его полувековой военной славы. Но опасения его были напрасными. Было ясно до очевидности, в чем крылась действительная причина неудачных результатов похода, а проявленные им самим и всей армией необыкновенные стойкость и мужество только укрепили за Суворовым и его войсками мировую славу.
Павел присвоил Суворову чин генералиссимуса всех российских военных сил и посылал ему необычайно дружеские письма. "Извините меня, что я взял на себя преподать вам совет...", "Приятно мне будет, если вы, введя в пределы российские войска, не медля ни мало, приедете ко мне на совет и на любовь", "Сохраните российских воинов, из коих одни везде побеждали, оттого что были с вами, а других победили, оттого что не были с вами", - такими фразами пересыпаны письма императора Суворову в этот период.
Русское общество восхищалось подвигами престарелого полководца, который, как писал Шишков,
Не в латах, на коне, как греческий герой,Армия получила щедрые награды: почти все офицеры были награждены орденами и крупными денежными премиями; унтер-офицеры были произведены в офицеры, а нижним чинам, героям Нови и Паникса, была выдана чисто "царская" награда: каждый из них получил... по 2 рубля!
Не со щитом златым, украшенным всех паче, -
С нагайкою в руках и на казацкой кляче
В едино лето взял полдюжины он Трой.
Европейские государства соперничали в выражении внимания и восхищения Суворову. Австрийский император - не без больших, правда, дебатов в гофкригсрате - прислал ему большой крест Марии-Терезии; баварский курфюрст, саксонский курфюрст, сардинский король осыпали его наградами. Курляндская принцесса была помолвлена с Аркадием Суворовым. В общем хоре восхвалений слышались и голоса англичан, хотя было много оснований усомниться в их искренности. Лорд Нельсон в письмах уверял Суворова: "в Европе нет человека, который бы любил вас так, как я".
Русский посол в Лондоне Воронцов уведомлял, что в Англии имя Суворова "произносится не иначе, как с энтузиазмом".
Лорд Гренвиль заметил: "Именно так следовало бы вести войну повсюду", и, касаясь полученных сведений о новых происках Австрии, добавил: "а не парализовать политическими интригами храбрую армию, которая горит желанием помериться с врагом".
В этом звонком хоре слышались, правда, и другие голоса. Массена напечатал хвастливую реляцию, в которой силился изобразить русскую армию уничтоженной им; во Франции выпускались пасквили и памфлеты против старого полководца. Суворов опубликовал веское опровержение реляции Массены, а пасквили читал с удовольствием и справлялся, нельзя ли переиздать эти "бранные бумажки".
Все признавали Суворова великим полководцем, отмечая, что он не был побежден ни в одном крупном сражении; что под Рымником он с 25 тысячами человек победил до 100 тысяч, под Козлуджи с 8 тысячами разбил 40 тысяч, а под Треббией с 22 тысячами победил 33 тысячи.
В юношеских мечтах своих Суворов видел такую славу. Но она пришла очень поздно: он чувствовал уже холодное дыхание смерти, воспоминания его хранили тяжкий груз обид и несправедливостей, которым он не раз подвергался в своей жизни.
Все же он был в это время жизнерадостен и подвижен. Январь 1800 года он провел в Праге 212. В последний раз ему удалось превозмочь болезнь, и он часами играл в жмурки, в фанты, в жгуты, внося в эти игры мальчишеский задор. Но под личиной веселья он таил тяжелые предчувствия. Однажды он заставил отвезти себя к гробнице Лаудона 213, долго стоял там и, глядя на длинную латинскую эпитафию, в задумчивости промолвил:
- Зачем это? Когда меня похоронят, пусть напишут просто: "Здесь лежит Суворов".
Ко дню выступления русских войск из Чехии в Россию он почувствовал себя нездоровым. В Кракове он сдал командование Розенбергу и поехал вперед. Прощание с войсками было тяжелым. Полководец не мог произнести ни одного слова из-за подступивших к горлу рыданий. Солдаты безмолвствовали, понимая, что в последний раз видят Суворова.
Он еще был жив, но имя его уже стало достоянием легенд. Идя в поход, солдаты пели:
Число мало, но в устройстве,Новобранцы, приходя в полк, жадно слушали бесконечные рассказы ветеранов о любимом полководце.
И великий генерал.
Как равняться вам в геройстве,
Коль Суворов приказал.
Казаки, карабинеры,
Гренадеры и стрелки,
Всякий на свои манеры
Вьют Суворову венки.
Справедливость в то время солдаты видели редко, и потому такой искренностью дышали слова их песни:
С предводителем такимДвенадцать лет спустя, когда русскому народу пришлось отстаивать свою национальную независимость в борьбе против Наполеона, русская армия, возглавляемая Кутузовым, вдохновлялась памятью о великом его учителе - Суворове, его заветами и боевыми традициями.
Воевать всегда хотим.
А сам полководец, слабея с каждым днем, медленно приближался к Петербургу. Ему было известно, что для встречи его выработан торжественный церемониал: придворные кареты будут высланы в Нарву, въезд в столицу будет ознаменован пушечной пальбой и колокольным звоном, в Зимнем дворне приготовляются апартаменты для него. Все это тешило старика, поддерживало его дух, который, как всегда, был главной опорой его против болезни.
Тем не менее пришлось отсрочить приезд в Петербург. Суворову стало хуже, и его совсем больного привезли в Кобрино. Император немедленно отправил к нему лейб-медика Вейкарта. Суворов лечился по-обычному неохотно.
- Мне надобны деревенская изба, молитва, баня, кашица да квас,- говорил он полушутя, полусерьезно, - ведь я солдат.
- Вы генералиссимус,- возражал Вейкарт.
- Так, да солдат с меня пример берет...
В глубине души он не верил уже в свое выздоровление. Однажды, когда его поздравили со званием генералиссимуса, он тихо сказал:
- Велик чин! Он меня придавит! Не долго мне жить...
Немного погодя, когда в состоянии его здоровья наступило некоторое _ улучшение, он сообщил Фуксу: "Тихими шагами возвращаюсь я опять с другого света, куда увлекала меня неумолимая фликтена 214 с величайшими мучениями".
Болезнь Суворова, которую он называл фликтеной, развилась на почве перенапряжения и полного истощения всех сил организма. Словно все раны и лишения трудной семидесятилетней жизни давали себя знать. Сказывалось и то, что полководец всегда при всех своих недомоганиях был предоставлен только себе. Отчасти он сам был виноват в этом, но еще больше те, кто мог и должен был заботиться о его здоровье, но не проявлял к этому никакого желания. Теперь, на склоне своих дней, Суворов понял, в числе многих других, и эту горькую истину. В марте он писал Хвостову: "Надлежит мне высочайшая милость, чтоб для соблюдений моей жизни и крепости присвоены мне были навсегда штаб-лекарь хороший с помощником, к ним фельдшер и аптечка. И ныне бы я не умирал, есть ли бы прежде и всегда из них кто при мне находился: но все были при их должностях". Сетования старого полководца были не напрасны: лечили его, повидимому, не очень хорошо. Седьмого марта он писал из Кобрина Растопчину: "Уже по болезни я не столько смертен (т. е. не угрожает смертельный исход. - К. О.), но по несносному от ее страданию и необходимому мучению от врачебства" 215.
Дошедшие до предела нервность и раздражительность делали Суворова нелегким пациентом. Вейкарт с трудом переносил его вспышки и резкие замечания. Единственно, что поддерживало больного, - это известия о приготовлении к триумфальной встрече его. И вот тут дворянская Россия нанесла прославившему ее полководцу последний безжалостный удар.
20 марта 216 император Павел отдал повеление: "Вопреки высочайше изданного устава, генералиссимус князь Суворов имел при корпусе своем, по старому обычаю, непременного дежурного генерала, что и дается на замечание всей армии". В тот же день Суворову был отправлен рескрипт: "Господин генералиссимус, князь Италийский, граф Суворов-Рымникский! Дошло до сведения моего, что во время командования вами войсками моими за границею имели вы при себе генерала, коего называли дежурным, вопреки всех моих установлений и высочайшего устава; то и, удивляясь оному, повелеваю вам уведомить меня, что вас понудило сие сделать".
Суворов получил этот рескрипт по дороге в Петербург; незадолго перед этим Вейкарт разрешил ему выехать, хотя и с соблюдением предосторожностей; лошади медленно влекли дормез, где на перине лежал больной полководец. Новая, нежданная опала потрясла его, В нем ослабел импульс к жизни, болезнь начала заметно прогрессировать.
В то время как первая опала подготовлялась императором исподволь и многими предугадывалась, теперешняя была совершенно неожиданна. До последнего момента Павел ничем не проявлял своих намерений. Его письма больному генералиссимусу полны заботливости и внимания. Последнее из этих писем датировано 29 февраля; в нем император выражает надежды, что посланный им лейб-медик сумеет поставить на ноги Суворова. Затем наступил трехнедельный перерыв, и 20 марта - внезапный рескрипт. Больше того: даже столь проницательный и ловкий придворный, как Растопчин, все время оставался в неведении о назревавшей перемене в отношении Павла к тому, про кого он еще недавно сказал:
- Я произвел его в генералиссимусы; это много для другого, а ему мало: ему быть ангелом.
16 марта Растопчин отправил Суворову свое очередное письмо:
"Желал бы я весьма, чтобы ваше сиятельство были сами очевидным свидетелем радости нашей при получении известия о выздоровлении вашем". Даже этот верный подголосок Павла не подозревал того, что произойдет через три дня.
Повод к новой немилости был так же ничтожен, как и в 1797 году, но, как и тогда, причина лежала глубже. Осыпая наградами и комплиментами прославлявшего его полководца, Павел втайне питал к нему прежнее недоверие и неприязнь. Один характерный факт ярко иллюстрирует это: даровав Суворову княжеский титул, император не разрешил именовать его "светлостью". 22 ноября 1799 года Павел I дал повеление генералу от инфантерии Беклешеву: "Быв известен, что многие ошибаются в титуле генералиссимуса князя Италийского, называя его светлостию, хотя никогда нами оным не был пожалован, то повелеваю вам взять ваши меры, дабы никому не были даваемы титла, нами не утвержденные".
Суворов остался "сиятельством", хотя при возведении в княжеское достоинство Безбородко и Лопухина было добавлено: "с титулом светлости". С окончанием войны упорное недоброжелательство к Суворову, не сдерживаемое более обстоятельствами момента, вспыхнуло с прежней силой. Павел ни одной минуты не думал, что генералиссимус сделается теперь покорным проводником его взглядов и его системы. Командуя войсками, Суворов, конечно, расстроил бы всю, с таким трудом создававшуюся Павлом, военную организацию. Этого император не мог допустить. Он предпочитал вызвать изумление Европы и скрытое возмущение всей страны, чем поступиться прусской муштровкой.
Тот факт, что корпуса Римского-Корсакова и Германа, в которых незыблемо соблюдался устав Павла I, были наголову разбиты, а полки Суворова, не выполнявшие этого устава и вообще обученные совершенно по-другому, одержали блистательные победы, еще больше раздражал императора.
Через несколько дней после указа об опале Суворова император издал следующий приказ, относившийся к вернувшейся из похода суворовской армии:
"...Во всех частях сделано упущение; даже и обыкновенный шаг ни мало не сходен с предписанным уставом".
Один историк справедливо вспомнил по поводу этого последнего приказа упрек русскому корпусу в Мобеже в 1814 году насчет недостаточно четкого шага и ответ М. Воронцова, что это тот самый шаг, которым русская армия дошла до Парижа.
Раз было принято решение, нетрудно было найти предлог. Собственно говоря, таких предлогов всегда было более чем достаточно: австрийцы всячески порочили полководца, обвиняя его в нелояльном к ним отношении, а недруги Суворова из среды павловского окружения постоянно восстанавливали против него императора, приписывая ему почти все военные и политические неудачи.
Наконец, даже в суворовской армии имелись клевреты государя, старательно подбиравшие все факты, могущие служить во вред полководцу. К числу их нужно прежде всего отнести агента Тайной экспедиции Фукса. В августе 1799 года племянник Суворова князь Андрей Горчаков писал из Италии Хвостову: "Если бы вы поговорили с генерал-прокурором, что находящийся здесь г. Фукс вдруг теперь зачал себе задавать тоны, теряя уважение к фельдмаршалу и к его приказаниям, выискивает разные привадки и таковые, что государь, получа от него какие-нибудь ложные клеветы, может приттить в гнев". Таким образом, со всех сторон вокруг полководца плелась паутина интриг.
И если из массы верных и вовсе неверных фактов, которые исподтишка вменялись в "вину" Суворову, было выделено назначение дежурного генерала, то с таким же успехом можно было придраться и по любому другому поводу.
Суворов, несмотря на его частые расхождения с образом действий правительства, подымавшиеся до высот серьезной принципиальной оппозиции против опруссачивания армии, оставался приверженцем монархического режима. Но он мечтал об ином, о просвещенном и гуманном режиме.
- При споре, какой образ правления лучше, надобно помнить, что руль важен, а важнее рука, которая им управляет, - произнес он однажды.
Фукс рассказывает весьма любопытный эпизод. Одного унтер-офицера, совершившего военный подвиг, Суворов представил к производству в офицеры. Из Петербурга пришел отказ с указанием, что унтер не является дворянином и не выслужил срочных лет. Суворов был весь день мрачен и вечером со вздохом сказал:
- Дарование в человеке есть бриллиант в коре; надобно показать его блеск. Талант, из толпы выхваченный, преимуществует перед многими другими. Он всем обязан не случаю, не старшинству, не породе, а самому себе... О, родимая Россия! Сколько из унтеров возлелеяла ты героев!
Порядки той монархии, которую Суворов видел перед собой, знамена которой он покрывалславой, феодально-чиновничьей монархии Екатерины и тем более Павла, вызывали в нем резкий протест, но самую сущность монархии как системы, как политического и социального строя он не подвергал сомнению. И новую немилость императора он воспринял как тяжкий, незаслуженный, но непреоборимый удар.
20 апреля, в глухую полночь, Суворов медленно въехал в Петербург. Никто не встретил его. Для официальных кругов не было больше увенчанного лаврами великого полководца; они видели в нем только нарушителя императорского указа. Павел I, запретивший полководцу въехать днем, чтобы не произошло стихийной овации, запретил даже писать в газетах об его прибытии.
Карета с больным генералиссимусом добралась до Крюкова канала, где помещался дом Хвостова. Суворов с трудом дошел до своей комнаты и в полном изнеможении упал на постель. В это время доложили о приезде курьера от императора. Больной оживился, велел позвать его. Вошел Долгоруков и сухо сообщил, что генералиссимусу князю Суворову воспрещается посещать императорский дворец.
С этого дня началась последняя битва Суворова с неуклонно приближавшейся к нему смертью. Он изредка еще вставал, пробовал заниматься турецким языком, беседовал о военных и политических делах, причем ни разу не. выражал жалоб по поводу своей опалы. Но память изменяла ему: он с трудом припоминал имена побежденных им генералов, сбивался в изложении Итальянской кампании (хотя ясно помнил турецкие войны), часто не узнавал окружающих. Разум его угасал. От слабости он иногда терял сознание.
Через два дня после прибытия Суворова в Петербург император распорядился отобрать у него адъютантов. Лишь немногие осмелились посетить умирающего героя. Время от времени наезжали с официальными поручениями посланцы от Павла: понимая, что дни полководца сочтены, он проявил к нему скупое, лицемерное участие. Однажды император прислал Багратиона справиться о здоровье полководца. Суворов долго всматривался в своего любимца, видимо не узнавая его, потом взгляд его загорелся, он проговорил несколько слов, но застонал от боли и впал в бредовое состояние.
Жизнь медленно, словно нехотя, покидала истерзанное тело. Неукротимый дух все еще не хотел признать себя побежденным. Приезжавший врач, тогдашняя знаменитость, Гриф поражался этой живучести. Как-то Горчаков сказал умирающему, что до него есть дело. С Суворовым произошла мгновенная перемена.
- Дело? Я готов, - произнес он окрепшим голосом.
Но оказалось попросту, что один генерал желал получить пожалованный Суворов снова в унынии откинулся на подушки. По целым часам он лежал со сжатыми челюстями и закрытыми глазами, точно пробегая мысленным взором всю свою трудную жизнь.
Смерть подступала все ближе. На старых, давно затянувшихся ранах открылись язвы; началась гангрена. Суворов метался в тревожном бреду. С уст его срывались боевые приказы. И здесь не покидали его призраки последней кампании. В забытьи, при последних вспышках сознания, он исправлял ошибки австрийцев, совершал поход на Геную. В исступленном усилии он прошептал:
- Генуя... Сражение... Вперед...
Это были последние слова Суворова. Он еще судорожно дышал, ведя свою последнюю борьбу. Во втором часу по полудни 6 мая 1800 года его дыхание прервалось на полувздохе...
Весть о кончине Суворова произвела огромное впечатление. Толпы народа теснились перед домом Хвостова; многие плакали.
Державин посвятил Суворову прочувственное стихотворение "Снигирь":
Что ты заводишь песню военну,И он же выразил общее мнение в смелых строках:
Флейте подобно, милый Снигирь?
С кем мы пойдем войной на Геенну?
Кто теперь вождь наш, кто богатырь?
Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?
Северны громы в гробе лежат.
Кто перед ратью будет, пылая,
Ездить на кляче, есть сухари;
В стуже и в зное мечь закаляя,
Спать на соломе, бдеть до зари;
Тысячи воинств, стен и затворов
С горстью Россиян все побеждать?
Всторжествовал - и усмехнулсяВ армии воцарилась глубокая скорбь.
Внутри дуаш своей тиран,
Что гром его не промахнулся,
Что им удар последний дан
Непобедимому герою,
Который в тысячах боях
Боролся твердой с ним душою
И презирал угрозы страх.
Особенно велико было горе старых "чудо-богатырей" - фанагорийцев, апшеронцев, суздальцев, проделавших вместе с Суворовым легендарные походы.
Но приходилось таиться: дворянско-крепостническая павловская Россия мстила полководцу даже после его смерти. В официальном правительственном органе "Петербургских ведомостях" не было ни единым словом упомянуто ни о смерти, ни о похоронах генералиссимуса.
Павел приказал похоронить тело Суворова в Александро-Невской лавре. Похороны были назначены на 11 мая; император перенес их на 12 мая.
Толпы народа провожали останки полководца; почти все население Петербурга собралось здесь. Это не были праздные зеваки; по свидетельству очевидцев, на всех лицах была написана неподдельная скорбь. И тем ярче бросалось в глаза, что в грандиозной торжественной процессии не участвовали ни придворные, ни сановники.
Воинские почести повелено было отдать рангом ниже: как фельдмаршалу, а не как генералиссимусу. В погребальной церемонии участвовали только армейские части. Гвардия назначена не была будто бы вследствие усталости после недавнего парада.
В десятом часу утра гроб с останками великого русского полководца был вынесен из дома, водружен на катафалк и медленно двинулся посреди расставленных шеренгами батальонов и плотных масс народа.
Последний переход Суворова... Лица солдат как бы окаменели...
На катафалке, на бархатных подушках, разложены ордена умершего полководца: Андрея Первозванного, Георгия I, II и III степеней, Владимира I степени, Иоанна Иерусалимского; прусские: Черного орла, Красного орла и "За доблесть"; австрийский - Марии-Терезии; баварские: Золотого льва и Губерта; сардинские: Благовещения, Маврикия и Лазаря; польские: Белого орла, святого Станислава; французские: Кармельской богородицы, святого Лазаря...
...Отгремели артиллерийские и ружейные салюты. Над прахом Суворова легла тяжелая каменная плита. Суворов - герой, столько раз бесстрашно глядевший в глаза смерти, Суворов - человек своего века и своей страны - окончил свой жизненный путь.
Полководческое искусство Суворова
Материалы, касающиеся истории моей военной деятельности, так тесно связаны с историей моей жизни вообще, писал Суворов одному из своих биографов, служившему в его войсках, графу Цукато, что оригинальный человек и оригинальный воин не могут быть отделены друг от друга, если образ того или другого должен сохранить свой действительный оттенок.
Этим замечанием Суворова необходимо руководствоваться при оценке его как полководца. В европейской истории не было более полного и цельного типа военного человека, чем Суворов. "Все его личные качества, свойства, понятия, привычки, потребности, - говорит один историк, - все было тщательно выработано им самим и применено именно к потребностям военного дела, которое с детских лет играло первенствующую роль в его жизни и руководило им".
В области военного искусства Суворов далеко oпередил свою эпоху. Связанный ревнивой опекой завистливых, неспособных начальников; не имевший возможности вести кампании так, как ему хотелось бы; стоявший всю жизнь, по его собственному выражению, "между двумя батареями: военной и дипломатической", - Суворов тем не менее проявил во всем блеске свой военный гений.
В деятельности Суворова отчетливо проявилась глубокая народность русского военного искусства.
Как уже отмечалось русская армия времен Суворова отличалась от подавляющего большинства других армий тем, что была в основном однородна по своему национальному составу. Она рекрутировалась в своей массе из великорусского крестьянства; наемных войск в ней не было вовсе. Во всех прочих армиях иноземные войска играли огромную, иногда решающую роль. В армии прусского короля Фридриха II в 1768 году из 160 тысяч человек было 90 тысяч иностранцев.
Преимуществом русской армии являлось и то, что она пополнялась путем рекрутских наборов (впервые введенных Петром I), а не посредством принудительной вербовки, как в большинстве западноевропейских стран. Правда, и рекрутская система имела ряд отрицательных сторон - хотя бы то, что в ней с исключительной резкостью проявлялось социальное неравенство, но все-таки это был гораздо более организованный и надежный метод комплектования армии, чем насильственная вербовка.
Национально однородная армия была, конечно, несравненно выше в моральном отношении, чем армия, ядром которой являлись иноземные наемники.
Весь ход истории России способствовал тому, что идея защиты отечества проникла до самых глубоких недр русского народа, вынужденного постоянно отражать нападения внешних врагов. Это исторически сложившееся патриотическое самосознание, наряду с однородным национальным составом солдат и с более прогрессивным способом комплектования, давало русской армии XVIII столетия огромные преимущества. Но они пока еще были потенциальными, их нужно было реализовать.
Суворов прямой продолжатель новаторов русского военного искусства: Петра I и Румянцева. Он усмотрел в своей армии богатырские возможности, таившиеся под спудом всевозможных неустройств и непорядков. Всем помехам он объявил решительную борьбу. А дремлющим силам, скрытым возможностям Суворов искусно дал выход - создал свою военную школу, обучил и воспитал войска, равных которым по боевым качествам в то время не существовало.
Особенности русской армии, как армии, проникнутой национальным духом великого народа, позволили Суворову коренным образом пересмотреть общепринятые для того времени взгляды на теорию и практику военного искусства. В чем заключались эти взгляды?
Характер армий, с которыми приходилось иметь дело западноевропейским полководцам, определил и характер их военного искусства. Ограниченные боевые качества этих армий обусловили ограниченность стратегических целей и робость тактических методов. Преобладание в армии наемных солдат делало чрезвычайно важным вопрос о финансовых ресурсах государства и толкало к естественному выводу, что затяжная война неминуемо приведет к капитуляции той страны, финансовые возможности которой более ограничены. Отсюда проистекал вывод о том, что достаточно вести войну на истощение, не стремясь к уничтожению неприятельской армии.
Магазинное снабжение (то есть система питания войск исключительно при помощи подвозимого войскам провианта из армейских складов, без использования продовольственных ресурсов местного населения) крайне обостряло вопрос о коммуникациях. А это, в свою очередь определяло стремление полководцев посредством сложных маневров "давить" на коммуникации неприятеля, потому что в большинстве случаев достаточно было одной угрозы нарушить снабжение армии, чтобы неприятель отступил. По той же причине полководцы почти никогда не рисковали далеко углубляться в территорию врага.
Неуверенность в личном составе армии, боязнь дезертирства (из-за отсутствия моральных стимулов у наемных солдат) побуждали избегать рискованных боевых действий, подвергавших суровым испытаниям стойкость солдат.
По мере усовершенствования огнестрельного оружия крепла мысль о том, что именно посредством его легче всего достичь победы и что штыковой бой уже потерял значение. Оформилась линейная тактика, то есть построение войск в две-три линии (без резервов), что позволяло вводить в действие большинство наличных огневых средств - пушки и ружья. В то же время такой боевой порядок давал возможность держать под неослабным надзором солдат, стойкость которых в наемной армии не внушала уверенности.
Главное же, в чем наиболее отчетливо проявлялись воззрения "методической" школы военного дела, был вопрос о сражении. В соответствии со всей системой взглядов этой школы решения стратегических задач следовало добиваться, не прибегая к сражению.
"Без веских причин никогда не начинайте боя", - говорил Фридрих II.
Даже решаясь на крупное сражение, Фридрих оставался верен канонам линейной тактики. К этому его принуждал и характер его армии. А между тем в середине XVIII века достоинства этой тактики уже по меньшей мере равнялись ее недостаткам, так как она лишала армию возможности маневрировать на поле боя. По выражению Энгельса, линейная тактика связывала "армию в целом, как смирительная рубашка" 217.
Особенностью линейного боевого порядка было то, что все отдельные воинские части тесно примыкали одна к другой своими флангами и наступление велось сразу всеми линиями, в условиях строгого равнения солдат по фронту. При подобном боевом порядке войска равномерно размещались тонкой, длинной линией.
Такая растянутость, наряду с необходимостью соблюдать непрерывность и целостность боевого порядка, позволяла вести сражение только на ровной местности и только днем. Помимо того, отсюда вытекала невозможность осуществлять маневр отдельными частями войск: наступление приходилось вести тольковсем фронтом.
Короче говоря, линейная тактика XVIII столетия неизбежно приводила к малой гибкости и малой подвижности войск, к невозможности маневра подразделениями.
Но западноевропейские государства, в особенности Пруссия, крепко держались за этот боевой порядок, потому что он в наибольшей степени обеспечивал контроль над солдатской массой.
Иначе обстояло дело в России. В противоположность наемным солдатам, солдаты русской национальной армии верили, что они сражаются за родину. Поэтому они служили с гораздо большим чувством ответственности, проявляя инициативу, личный почин, неизменно выказывая храбрость и готовность к лишениям.
Это делало возможным применение другой военной системы и другой стратегии, образцы которой дал уже Петр I. В период Семилетней войны заветы Петра были восприняты и успешно развиты рядом русских военачальников (в первую очередь Румянцевым и Салтыковым), тонко учитывавших и хорошо умевших использовать перечисленные выше особенности русской армии.
Под их руководством русские войска сражались не только в линейных боевых порядках, но и в батальонных колоннах, применялся иногда и рассыпной строй. Разнообразие боевых порядков и более высокий моральный уровень русских войск давали возможность вести бой в любой местности (в лесу, в населенных пунктах) притом как днем, так и ночью; это давало также возможность часто применять штыковой бой и, наконец, предоставляло русским военачальникам гораздо большую свободу маневра. Такая армия позволяла командовавшему ею военачальнику ставить гораздо более широкие стратегические цели и осуществлять их гораздо более решительными и действенными способами.
Передовые умы в тогдашней России уясняли себе, что для русской национальной армии закостенелые формы линейной тактики не годятся, что ей открыты такие возможности, которыми не располагает ни одна наемная армия.
Суворов тщательно изучил современное ему военное искусство, связанное с линейными боевыми порядками, и пришел к убеждению, что оно безнадежно устарело. Уже в самом начале своей полководческой деятельности он разрабатывает совершенно новые принципы военного искусства, основанные на особенностях и преимуществах русской армии. Так, например, Суворов считал, что надо активно искать противника, принудить его к сражению, разбить решительным ударом, нанесенным со всей возможной силой, и неотступным преследованием добиться его полного разгрома. Таковы были основные положения суворовской стратегии. Такая стратегия была возможна лишь при наличии у военачальника полной уверенности в своей армии.
Основываясь на своей стратегической системе, Суворов пришел к совершенно новой оценке многих, казалось бы прочно установившихся взглядов на тактическое искусство, на вопросы воинского обучения и воспитания и т. д.
Суворов подверг линейную тактику решительной переоценке, ибо его стратегия требовала максимальной маневренности войск. Правда, уже в XVIII столетии кое-где в Европе делались робкие попытки перейти к рассыпному строю. Но дальше несмелых экспериментов дело не шло. Больше других сделал в этом отношении выдающийся русский полководец Румянцев, с успехом применявший рассыпной строй в Семилетней войне. Но и Румянцев все же основывал боевой порядок на каре. И только Суворов, не пренебрегая, когда было нужно, ни рассыпным строем, ни каре, ни линией, решительно стал строить войска в колонны, эшелонируя 218 их в глубину и выделяя часть сил в резерв 219.
Далее совсем по-иному предстал вопрос о роли в бою солдат и офицеров и в связи с этим о задачах воспитания войск.
Фридрих II считал, что нужно избегать рукопашного боя, так как "там решает дело рядовой", а как раз на рядового он и не мог положиться. Совершая марш через лес, поле с высокой рожью или по другой местности, где можно легко укрыться, прусские военачальники заранее оцепляли такие районы пикетами из надежных команд и частей, но тем не менее дезертирство из прусской армии было необычайно велико. Невысоки были тактические качества и прусских офицеров, главная заслуга которых заключалась в том, чтобы, не рассуждая, с тупой исполнительностью повиноваться приказам.
В суворовских войсках, где основой всего была не мертвящая палочная муштра, а разумная дисциплина ("душа наша, мать родная святая дисциплина", - говорили суворовские солдаты), дело обстояло иначе. Здесь можно было положиться на каждого солдата, на каждого офицера, и потому можно было всячески использовать их индивидуальные боевые качества, - иными словами, всемерно развивать их инициативу. Поэтому Суворов объявил беспощадную борьбу "немогузнайству", прививал сообразительность и самостоятельность всем своим подчиненным, начиная с рядового и кончая генералом. На поле боя он требовал от всех воинских чинов умения разбираться в обстановке и действовать сообразно с ней, ставя на первый план не столько успех своей части, сколько осуществление общего замысла боя. При этом он указывал на разумное применение частной инициативы на поле боя в целях лучшего выполнения отданного приказа.
"Я велю вправо, (а) должно влево - меня не слушать. Я велел вперед, ты видишь (что нельзя)... не иди вперед", - столь категорически формулировал Суворов это требование.
"Меня не слушать" - не колебало дисциплину, а усиливало ее требованием инициативы исполнителей. Ибо вся масса мобилизовывалась на сознательное, инициативное, в соответствии со складывающейся обстановкой исполнение приказа Суворова - разбить живую силу врага.
В соответствии со всей стратегической концепцией Суворова огромное значение для него приобрел темп передвижения войск. "Расчет времени есть главное правило ведения войны", - подчеркивал Суворов в плане войны с Турцией 220. В большинстве европейских армий длительные форсированные марши приводили обычно к деморализации войск. Иногда войска отказывались идти в бой после такого марша, ссылаясь на усталость. Им не хватало силы духа, чтобы преодолеть усталость и лишения, связанные с ускоренными переходами. Суворовская армия совершала изумительные по темпам переходы, полностью сохраняя свою высокую боеспособность.
Для иллюстрации приведем некоторые данные. Незадолго до лейтенского сражения (1757) Фридрих II сделал один из самых быстрых своих маршей: 287 верст были пройдены за 16 дней, что дает среднюю суточную скорость в 18 верст. В 1812 году главные силы наполеоновской армии прошли от Немана до Двины 350 верст за 5 недель, войска Даву покрыли расстояние от Вислы до Витебска 650 верст за 8 недель - это составляет средние суточные скорости 10-12 верст.
А вот переходы Суворова. В 1794 году на пути к Крупчицам пройдено 270 верст за 9 переходов без дневок; немедленно после победы при Крупчицах войска совершают тридцативерстный переход к Бресту и с хода штурмуют этот город. Под Фокшанами 50 верст было пройдено за 28 часов, под Треббией - 80 верст за 36 часов, под Рымником - около 100 верст за двое суток, причем идти приходилось по размытой дороге, под проливным дождем.
При тогдашних "нормах" требовалось большое мужество даже для того, чтобы решиться на подобные переходы. Но Суворов знал, что русская армия может совершать такие переходы, ибо ее высокий моральный дух он подкреплял отличной подготовкой и образцовой организацией маршей.
Обычно суворовская армия, пройдя 7 верст, получала час отдыха; еще 7 верст - привал на четыре часа, с обедом; еще 7 верст - час отдыха и затем еще 7 верст. На каждые 7 верст полагалось немногим менее двух часов. Время движения было тщательно рассчитано. Так, в Италии Суворов поднимал войска ночью, пока не пекло солнце. Котлы для варки пищи посылались под охраной вперед, так что люди были всегда обеспечены горячей пищей в момент прибытия на место. Часто во время маршей Суворов сам появлялся среди солдат и подбадривал их, того же он требовал от полковых и батальонных командиров.
Однако быстрота передвижения важна постольку, поскольку она позволяет нанести внезапный и сокрушительный удар противнику. Какие же средства имелись для этого в распоряжении полководца в XVIII столетии?
Почти все авторитеты сходились на том, что речь может идти практически только об огневом воздействии на неприятеля. Фридрих II требовал от солдат возможно более частой стрельбы залпами, причем считал прицеливание необязательным. От такой стрельбы было много шуму, рассчитанного на моральный эффект, но очень мало вреда для неприятеля. Суворов уже в 1770 году, на заре своей деятельности, написал в одном приказе: "Рассудить можно, что какой неприятель бы то ни был, усмотря, хотя самый по виду жестокий, но мало действительный огонь, не чувствуя себе вреда, тем паче ободряется и из робкого становится смелым". В 1787 году великий полководец в тактических указаниях гарнизону Кинбурна дал такую инструкцию: "Пехоте стрелять реже, но весьма цельно, каждому своего противника". Суворов, естественно, признавал только прицельный огонь; он считал его средством подготовки штыкового удара, средством ближнего боя в сочетании со штыком.
В приказе по войскам Кубанского корпуса (1788) эта мысль выражена в присущей Суворову чеканной формулировке: "Пехотные огни открывают победу" 221.
Огромная заслуга Суворова заключается в том, что он сумел обучить русскую армию технике боя холодным оружием. В рукопашном бою каждый отвечал за себя. Палка капрала, которую в шеренгах всегда чувствовали над собой немецкие вербованные солдаты, была во время штыковой схватки бессильна. Здесь побеждала твердая рука и еще более - твердое сердце самого солдата. Способность к штыковому бою являлась нравственным мерилом армии. Это и привлекало Суворова. Он знал, что русские "чудо-богатыри" - несравненные мастера штыкового удара, а наемная армия неспособна к нему. Приучая солдат к штыковому бою, он развивал в них стремление сойтись с врагом грудь с грудью, уничтожить его либо взять в плен.
Суворова не раз упрекали в том, что он чересчур рискует, идет напролом. "Критики" великого полководца договаривались до вывода, что-де Суворову просто везет и его победы - плод счастливого случая. Эти вздорные обвинения не заслуживают серьезного возражения. Их стоит коснуться лишь в той степени, в какой они помогут увидеть отличительные черты военного гения, непонятные для рутинеров.
Построение войск тонкой линией, которая легко подвергается прорыву и охвату, оставляет большое место влиянию случая. Но при построении войск глубокими боевыми порядками и при гораздо более дальновидном планировании боя в целом роль случая неизмеримо уменьшилась. Сам Суворов по этому поводу иронизировал: "Беда без фортуны, горе без таланта".
Наполеон говорил, что риск есть неотъемлемый элемент полководческого искусства. Иными словами, как раз в вопросе о границах риска, о его оправданности и своевременности ярче всего проявляется талант военачальника. По сравнению с другими полководцами XVII-XVIII столетий Суворов был гораздо более склонен к риску. Но это было признаком его превосходства и вытекало опять-таки из знания русской армии и гордой уверенности в ней.
Изучение истории русского народа и личные боевые наблюдения Суворова убедили его в том, что русские войска своими военными способностями превосходят все другие армии. Если считать, что сила армии складывается из морального духа, полководческого искусства, выучки, численности и вооружения, то во всяком случае в первых трех слагаемых выпестованная Суворовым армия имела бесспорное превосходство над прочими.
Таким образом, "риск" Суворова был оправданным риском, в котором дальновидный расчет сочетался с необходимой в военном деле смелостью. Иного риска, безрассудной отваги полководец не признавал. В продиктованном им плане войны с Турцией имеется показательное высказывание: "Если позволит время года и все препятствия будут преодолены, нужно покончить с самим Константинополем... Строго соблюдайте правила нанесения мощных ударов по турецким войскам, чтобы ослабить их насколько возможно, и не бросайтесь на столицу с риском, как это сделал Юлий Цезарь при Алезии" 222.
Великий русский полководец всегда был неукротимым, воинствующим новатором, прокладывавшим новые, неизведанные пути в военном искусстве. Он ясно отдавал себе отчет, что победить систему Фридриха II очень трудно, если действовать в ее пределах. Гораздо целесообразнее было опрокинуть ее целиком. Суворов, словно буйный ветер, ворвался в область, где внешне все как будто было скрупулезно исчислено и выверено Фридрихом, и все смешал, все поднял на воздух. Именно так, исходя из принципиально новых позиций, можно было бить тогдашние европейские армии.
В Суворове-полководце сочетались обширный просвещенный ум, военный гений, могучая воля, уменье воспитывать массы солдат, влиять на них и увлекать за собой.
Одно из замечательных отличительных качеств Суворова как полководца состояло в том, что он никогда не был склонен во что бы то ни стало придерживаться до конца заранее определенной, даже хорошо построенной схемы хода сражения. Он всегда подчеркивал вред такого схематического, лишенного гибкости руководства сражением. В 1799 году он писал императору Павлу: "Начало моих операций будет и должно зависеть единственно от обстоятельств времени... От единого иногда мгновения разрешается жребий сражения".
Этот взгляд Суворова, сохраняющий всю свою значимость и поныне, был тем более ценен, что Суворов высказывался так в эпоху кабинетного, бумажного творчества (к которому особенно были склонны генералы в Австрии и Пруссии). "Ни одной баталии в кабинете выиграть не можно, и теория без практики мертва", - говорил Суворов. "Я гляжу на предметы только в целом, - говорил он также. - Вихрь случая переменяет наши заранее обдуманные планы".
Глубина, оригинальность и сила его военных воззрений состояли в том, что они не вытекали из незыблемых, застывших "вечных принципов" военного искусства", а исходили из учета реальных условий и возможностей.
Как известно, Суворов с особым презрением и ненавистью относился к австрийскому и прусскому "методизму". Слово "методизм" употреблялось Суворовым в смысле "шаблон". Именно пресловутый немецкий шаблон вызывал столь горячую неприязнь и осуждение со стороны великого русского полководца.
Необходимо подчеркнуть, что постоянное внимание Суворова ко всем колебаниям в ходе сражения, постоянная готовность реагировать на них и изменить приемы боя отнюдь не отражались на планировании предстоящих сражений. Суворов не походил на тех военачальников, которые подготовляют только первый этап боя и мало задумываются над последующим его развитием. Тщательно изучая и анализируя общую обстановку, он старался предугадать течение боя, предугадать контрманевры врага, чтобы заранее парализовать их. Поэтому тактические уловки врага редко заставали его врасплох.
Вот один пример тому. Совершая марш к Треббии, Суворов выслал отряд к Боббио, чтобы воспрепятствовать движению французов вдоль реки Треббии на север. Генерал Моро действительно направил в Боббио трехтысячный отряд Лапоипа для установления связи с Макдональдом. Выдвигая свой заслон, Суворов не имел никаких сведений об этом, но он хотел обезопасить себя от всяких случайностей, предвидя возможные шаги противника. Отсутствие связи между двумя французскими армиями сыграло крупную роль в исходе сражения. Мысль Суворова опережала события боя.
Замыслы великого русского полководца были всегда крайне реалистичны. "Кажется, предполагаю, может быть - не должны быть в военном плане. Гипотезе не должно жертвовать войсками" 223, - наставлял он.
Столь же поразительно - особенно для XVIII века - и другое высказывание Суворова: "Всякая война различна. Здесь масса в одном месте, а там - гром" 224.
В своей полководческой деятельности Суворов дал образцы разнообразия военных методов, образцы гибкости тактики. Он был одинаково велик, руководя сражением в открытом поле и штурмом сильнейших крепостей.
В составлении планов боя Суворов проявлял неистощимую изобретательность. Под Рымником он вел атакующие части уступами, с захождением войск правым флангом; под Нови он последовательно совершает нажим на различные пункты неприятельской позиции и, когда все резервы французов были введены в дело, осуществляет с помощью свежих сил одновременный прорыв с охватом обоих флангов; на Адде он прорывает центр неприятельского расположения и выходит в тыл противника и т. д.
Военное искусство Суворова не терпело никакого шаблона. Оно было всегда оригинально. Он обладал даром выделять в обстановке каждого боя то конкретное и своеобразное, что в ней имелось, и соответственно этому строить свою тактику.
Он применялся к местности, к национальным особенностям неприятельской армии, к ее вооружению. С турками он сражался иначе, чем с поляками, с французами иначе, чем с турками.
В сражении при Ландскроне он, видя прочность неприятельской позиции, но интуитивно угадывая эффект немедленной атаки, бросает несколько сот казаков в бессмысленную, казалось бы, атаку, которая, однако, приводит к блестящим результатам (этот короткий бой является иллюстрацией к суворовскому тезису: "удивить - победить"). Под Рымником он велит кавалерии атаковать турецкие окопы, опять-таки стремясь "удивить" неприятеля, выбить его из равновесия. Под Треббией он прибыл в разгар боя, буквально с первого взгляда оценил обстановку, задержал французов конницей и затем, не позволяя им оправиться и задавить своей численностью, непрерывно теснил их, дав блестящий образец встречного боя.
Больше того: Суворов применялся даже к личности командующего неприятельской армией, к его темпераменту и военной тактике. Он был подобен тем шахматистам, которые строят план партии всякий раз по-иному в зависимости от стиля игры партнера.
Полководческое искусство Суворова является классическим образцом использования военной психологии.
Для многогранности тактического мастерства Суворова характерно широкое применение ночных атак. Этот вид боя был в руках Суворова грозным оружием не только потому, что здесь особенно сказывались дисциплинированность и стойкость войск, но и потому, что мало и редко кто решался на ночной бой. Полководец сам понимал это. "В денной операции мы искусны. Достигли мы ныне до ночной атаки... Хотя сюрприз, или нечаянное нападение у нас по быстроте нашей и в день, но ночью и с половиною силы оно еще полезнее. Тут неприятель вернее лишается своих обозов, артиллерии и лагеря, спасение его легче, но наступающий день и далее победу довершит" 225.
Будучи убежденным противником всякой догмы, всякого слепо принимаемого на веру правила, Суворов, естественно, требовал того же и от своих подчиненных. В противоположность господствовавшим в его время порядкам (особенно распространенным в Пруссии), лишавшим командиров частей всякой самостоятельности, Суворов настойчиво требовал от офицеров широкой инициативы. "Местный в его близости по обстоятельствам лучше судит, чем отдаленный, - заявил он однажды. - Он проникает в ежечасные перемены их течения и направляет свои поступки по правилам воинским".
Характерны в этом смысле его комментарии к неудачному сражению отряда генерала Розенберга с французами. Неудачу Суворов приписывал тому, что Розенберг принял решение отступать, не учтя мнения "частных начальников".
Не только командиры - все бойцы должны быть осведомлены в общих чертах о сущности предстоящего боя: "Каждый воин должен понимать свой маневр".
И здесь нужно вспомнить историческую обстановку, в которой жил и действовал Суворов ("Солдат есть простой механизм, артикулом предусмотренный", - гласила, например, формула Павла I, перефразировавшая соответствующие положения Фридриха II), чтобы оценить позицию Суворова в этом вопросе.
Главную долю ответственности Суворов возлагал на командиров. Он требовал от командира, чтобы тот всегда служил образцом воинской доблести для подчиненных. Командир, учил Суворов, должен подавать солдатам личный пример храбрости, хладнокровия, выносливости. Сам Суворов представлял в этом отношении, пожалуй, неповторимую в мировой военной истории фигуру. При его слабом здоровье преодолеть трудности изнурительных походов и отчаянных сражений было очень нелегко. Последнюю же кампанию, проделанную им на шестьдесят девятом году жизни в неимоверно тяжелых условиях, он перенес с обычной безропотностью и стойкостью.
Суворов не терпел ссылок на всякого рода объективные причины. В диспозиции к Рымникскому сражению он, приказывая патрульным отрядам тревожить неприятеля, добавляет: "как бы темна ночь ни была". Этими характерными словами он словно заранее исключает излюбленные ссылки австрийцев на те или другие внешние препятствия.
По мнению Суворова, только наступательными действиями достигается в конечном счете победа над врагом. Нужно во что бы то ни стало захватить и удержать в своих руках инициативу, последовательно наносить врагу удары, не давая ему опомниться. "Быстрое, неослабное и безостановочное нанесение неприятелю удара за ударом приводит его в замешательство, лишает его всех способов оправляться".
Правда, иногда военная необходимость вынуждает придерживаться оборонительной тактики. Но тогда никак нельзя, чтобы оборона носила пассивный характер. При первой же возможности нужно начать контрнаступление и развивать его, не теряя ни часа времени, ибо "деньги дороги, люди дороже, а время дороже всего".
Поэтому одним из важнейших условий победы Суворов считал быстроту: "Неприятель думает, что мы за сто, за двести верст, а ты, удвоив шаг богатырский, нагрянь быстро, внезапно. Неприятель поет, гуляет, ждет тебя с чистого поля, а ты из-за гор крутых, из лесов дремучих налети на него, как снег на голову".
К быстроте и внезапности - "чтобы оставалось в запасе нечто нечаянности" - Суворов стремился в продолжение всей своей славной военной деятельности.
Суворов никогда не медлил с решительными действиями. Он полагал, что быстрый, решительный удар, предпринятый хотя бы без точного знания всей обстановки, имеет все же шансы на успех. Но для этого он должен наноситься с предельной силой. Отсюда - другое суворовское правило, требовавшее энергии атаки, предельного напряжения удара.
Особенностью его ударов было умение придать им всесокрушающую силу. Суворов считал, что своевременно предпринятое мощное усилие приносит гораздо больше плодов, чем ряд последовательных менее интенсивных ударов; тем самым оно оказывается гораздо более "экономичным", требующим в конечном счете значительно меньше усилий.
- Надо уметь бить, а не царапать, - многократно повторял Суворов.
Итак, в основе суворовской стратегии лежало стремление наступать, сохранять в своих руках инициативу. Однако было бы глубокой ошибкой представлять дело так, будто Суворов всегда и во что бы то ни стало устремлялся вперед. Он сам сделал на этот счет ряд совершенно недвусмысленных заявлений. Меласу, назвавшему его однажды полуиронически "генералом Вперед", он ответил: "Полно, папаша Мелас, "вперед" - мое любимое правило, но я и назад оглядываюсь".
В составленном Суворовым в 1792 году "Плане оборонительной и наступательной войны в Финляндии (на случай войны со Швецией)" имеются такие замечательные строки:
"Внедрился бы где неприятель в нашу землю - это ложный стыд: он отдаляет свою субсистенцию 226 и сам пришел к побиению соединением на него корпусов".
Это высказывание сделано как бы специально для наступивших через двадцать лет (в 1812 году) событий.
Лучшим доказательством того, что Суворов не признавал "наступления во что бы то ни стало", могут служить его действия в 1794 и 1799 годах. Взяв стремительным ударом Брест, он провел там почти целый месяц, и только когда к нему подошли подкрепления и когда победа при Мацейовицах обеспечила его левый фланг, прикрыть который он ранее не мог ввиду недостатка сил, он выступил к Варшаве и через 18 дней занял польскую столицу. В 1799 году, во время Швейцарского похода, Суворов, узнав о поражении Корсакова, прежде всего стремится соединиться с ним, чтобы "поправить испорченное", но, соединившись, он не предполагает немедленно наступать, а решает отойти на зимние квартиры. "Ежели бог благоволит соединиться с Корсаковым, - пишет он Павлу I, - то уже о наступательных операциях мыслить не должно: неприятель втрое сильнее, в каких бы ни было квартирах нас поколотить может, ежели эрцгерцог Карл всеми его силами совокупно с нами содействовать не будет, в чем ни малейшего упования не предвидится" 227.
Это ли не классический образчик здравой оценки положения! И как не похоже оно на измышления дворянско-буржуазной историографии о постоянном якобы неосмотрительном стремлении "генерала Вперед" наступать во что бы то ни стало.
Если у Суворова было меньше сил, чем у противника (что имело место на протяжении почти всей его деятельности), он нимало не смущался этим обстоятельством. Неравенство сил никогда не заставляло его отказываться от активных наступательных действий. Некоторые иностранцы, силясь опорочить военную репутацию Суворова, упрекали его в приверженности к фронтальным атакам, усматривал в этом примитивность его замыслов. Они упускали из виду, что при наличии у противника численного превосходства Суворов не мог разбрасывать свои силы на осуществление сложных маневров. Самая правильная тактика в этом случае была именно та, которую он избрал, - держать свои силы максимально сосредоточенными и атаковать ими противника в уязвимом месте (по большей части он атаковал центр неприятельской армии).
"Потребно... единодушное, совокупное и единовременное содействие... войск", - указывал Суворов. И в другом месте: "Лучше содержать соединенные войска, а не побочные другие какие-либо".
Но если соотношение сил было более благоприятно, то, не нарушая принципа сосредоточения, Суворов охотно проводил сложный маневр. Так поступил он под Аддой, так поступил он в сражении при Нови. В этом сражении он даже заранее "запланировал" отступление австрийских войск с целью выманить неприятеля на равнину.
Во время Швейцарского похода Суворов построил план на движении русско-австрийских войск по внешне операционным линиям. В то время это было совершенно новое слово в военном искусстве.
Если войска противника располагались несколькими отдельными группами, Суворов, как правило, бил их по частям, поодиночке, искусно сосредоточивая силы против каждой группы (Рымник, Столовичи, Треббия).
Для полководческого искусства Суворова крайне характерно отсутствие боязни окружения. В XVIII веке окружение было жупелом, пугавшим всех полководцев. "Тогдашний генерал не решился бы даже с большими силами войти в промежуток двух отдельных батальонов, чтобы не попасть между двух огней", - замечает Ф. Смитт в работе "Суворов и падение Польши".
Суворов давал этому вопросу иное разрешение. "Идешь бить неприятеля, снимай коммуникации. Если же быть перипатетиком (в смысле сторонника осторожных полумер. - К. О.), то лучше не быть солдатом".
В 1798 году Суворов, находясь в ссылке, изложил в нескольких тезисах план военных действий против французов. Там имеется следующий чрезвычайно характерный пункт: "Никогда не разделять сил для охранения разных пунктов. Если неприятель их обошел - тем лучше: он подходит для того, чтобы быть разбитым".
Это - повторение и дальнейшее развитие мысли, выраженной за б лет перед тем в плане войны в Финляндии.
Суворовское решение одного из самых сложных вопросов военной науки, вопроса о том, какого образа действия придерживаться в случае угрозы окружения, может считаться классическим.
В конце прошлого века известный русский военный теоретик генерал Драгомиров кратко выразил суворовскую точку зрения в словах: "Для хорошего солдата нет ни тыла, ни флангов, а везде фронт, откуда неприятель".
Это была смелая тактика, как и все смелое, целеустремленное военное творчество Суворова. Но суворовский риск был всегда оправдан. Это был риск уверенного в себе и в своих войсках полководца, основанный на всестороннем изучении обстановки.
В эпоху, когда, следуя примеру Фридриха II, все государства заботились лишь о муштровке солдат; в стране, где солдаты были вдвойне бесправны: как нижние чины и как крепостные, - Суворов неустанно пробуждал в русском солдате "живую душу", развивая в нем чувство любви к родине, чувство национальной и личной гордости.
И за это, а также за его личное бесстрашие и простоту обращения его боготворила армия, видевшая в нем не только полководца, но и старшего боевого товарища.
Очень характерно для Суворова, что он умел всегда выделить среди тысяч солдат и офицеров наиболее даровитых, наиболее многообещающих. А раз выделив, он решительно и настойчиво выдвигал избранного.
В дворянско-крепостнической России делать это было нелегко. Много раз Суворов натыкался на глухую стену классовых ограничений.
Сколько мог, он выдвигал достойных, умаляя даже собственные заслуги, чтобы подчеркнуть заслуги других. В 1770 году он сообщает, что умолчал о личном своем участии в одном бою, "не желая нимало отнимать от достойных, искусных и храбрых команды моей офицеров заслуженной славы и хвалы".
Через все полководческое искусство Суворова красной нитью проходит его национальная сущность. Это было русское военное искусство, и сам Суворов, как никто другой, был русским полководцем и русским человеком. "Горжусь, что я - россиянин", - часто говорил он, и в его устах это не было пустой фразой.
В тяжелые дни Швейцарского похода, когда по вине австрийцев суворовский корпус очутился в критическом положении и, казалось, не было ни одного шанса на спасение, Суворов не потерял присутствия духа. Откинув самую мысль о капитуляции, он изложил на военном совете свой план выхода из окружения, не скрыл невероятных трудностей, но выразил уверенность в преодолении их:
"Мы - русские! Мы все одолеем", - сказал он, и в этих немногих словах заключались и гордость и вера в русскую армию.
Русскому солдату была близка и понятна и личность Суворова - его простота, храбрость, прямодушие, независимость, и сущность его военного искусства, целеустремленного, активного, чуждого кабинетных мудрствований, и все его военное учение, основанное на здравом смысле, имеющее целью (и, как убедились солдаты, достигающее этой цели) бить врага с наибольшими результатами и наименьшими потерями. А раз так, солдаты охотно и легко воспринимали это учение.
Имея под начальством великолепную русскую армию, Суворов с непреклонной последовательностью осуществлял свою установку: нанести врагу столь сокрушительный удар, чтобы он не мог оправиться, чтобы он не отступал, а бежал в панике, и больше того: чтобы он даже в бегстве не находил спасения.
"Кто против меня - тот мертв", - так формулировал Суворов это простое, великое правило.
"Ежели где покушение неприятельское примечено будет, употребить всю возможность оное обратить в собственный его вред и совершенную гибель", - говорится в суворовской директиве, датированной 1788 годом.
Но даже если приходилось отступать, суворовские войска наносили неприятелю столь сокрушительные удары, что преследующие в панике откатывались вспять, неся громадные потери. Так случилось во время марша русской армии из Муттенской долины к Гларису, когда русский арьергард наголову разбил во много раз превосходившие силы французов и гнал их на протяжении многих верст.
Когда же отступать приходилось неприятелю, суворовские войска вели преследование с неослабной энергией. Энергии преследования, развитию достигнутого успеха Суворов придавал громадное значение. "Самым ложным правилом является убеждение, что после поражения врага все закончено, в то время, как нужно стремиться к более крупным успехам", - заявлял он в плане войны с Турцией 228.
Полководческое искусство Суворова характерно своей целеустремленностью. Временные неудачи не смущали Суворова, частные успехи не соблазняли его. Он видел перед собою одну цель: полный разгром вражеских сил, и все его действия были направлены к достижению этой цели.
Суворов стремился к согласованным действиям. От командиров он требовал всегда самого тесного взаимодействия, немедленного подкрепления друг друга в тяжелую минуту, охраны позиций соседней части с такой же энергией, как и собственных.
Чрезвычайно характерна для суворовского военного творчества система его взглядов на роль и применение резервов. Линейная тактика не знала резервов. Выделение части войска в резерв составляет громадную заслугу Суворова. Он выделял всегда в резерв от одной восьмой до одной четвертой всех наличных сил. Назначением резерва было нанести решающий удар в критический момент. Суворов никогда не распылял резервов, не тратил их по частям для затыкания дыр. Он держал их в кулаке и дожидался минуты, когда обе стороны будут настолько утомлены боем, что появление свежих крупных сил сыграет решающую роль. А до тех пор, полагал он, русские войска должны продержаться, как бы трудно им ни приходилось.
Так поступил он в сражении при Кинбурне: даже когда его отряд был на грани поражения, он не тронул накапливавшихся у него резервов и к вечеру, введя их разом в бой, добился полной победы.
Так же поступил он в битве у Нови: только на исходе дня он двинул весь свой, на этот раз исключительно мощный, резерв, не ослабленный частичными "заимствованиями" для облегчения положения на том или другом участке.
Конечно, если введенные в бой части безусловно не могли восстановить положение, Суворов подкреплял их резервом (так поступил он во время штурма Измаила); Но, как общее правило, он видел в резерве последнюю гирю, бросаемую на чашу колеблющихся весов, гибкое маневренное орудие окончательной победы.
В плане войны с Турцией Суворов выдвинул мысль об обязательности выделения и тактического, и стратегического резерва. Он указывал, что "часто наши предыдущие победы оставались безрезультатными из-за недостатка людей" 229.
"Воюют не числом, а умением", - повторял Суворов.
Это значило, что командиры должны предвидеть возможные маневры противника, уметь навязывать ему свою волю, уметь быстро ориентироваться в обстановке; бойцы же должны отлично владеть техникой штыкового боя, окапывания, штурма, быть меткими стрелками и умелыми разведчиками.
Но умение - это только половина успеха. Не менее важна моральная сила армии, ее дух. Наполеон определял сравнительное значение морального духа войск и их материальной, физической силы как 3 : 1 . В этом отношении он следовал за Суворовым, придававшим моральному фактору огромное значение.
При помощи своего необычайного влияния на войска Суворов добивался от них всего, чего только может добиться пользующийся полным доверием полководец. Сила морального духа войск преодолевала все. Дух войск, их нравственная стойкость торжествовали над трудностями и невзгодами. Когда раздавался сигнал к атаке, больные подымались со своих коек и становились в ряды, раненые продолжали сражаться, пока в них теплилась хоть искра жизни.
Суворовские ветераны внушали новобранцам святое правило бойца - строжайшее соблюдение дисциплины.
В тактических указаниях гарнизону Кинбурна Суворов писал: "Субординация или послушание - мать дисциплины или военному искусству".
В понимании Суворова дисциплина - это прежде всего четкий воинский порядок. Каждый должен быть на своем месте и делать свое дело - в этом залог успеха.
За два месяца до смерти, 7 марта 1800 года, Суворов писал Гримму: "Вот моя тактика: храбрость, мужество, проницательность, предусмотрительность, порядок, мера, правило, глазомер, быстрота, натиск, гуманность, умиротворение..."
Эта обобщенная характеристика суворовского военного творчества, сделанная им самим, чрезвычайно интересна. Вопреки утверждениям многих иностранных историков, изображавших русского полководца чем-то вроде кулачного бойца, всегда ломящегося напролом, Суворов, как это видно из цитированных строк, придавал первостепенное значение таким качествам, как проницательность, предусмотрительность, порядок, мера, правило.
Более известна, так сказать, сокращенная формула суворовского полководческого искусства: глазомер, быстрота и натиск. Под глазомером Суворов понимал способность быстро ориентироваться в обстановке и принять правильные решения. Верный своему правилу бить врага до полного его разгрома, Суворов говорил: "Глазомер: оттеснен враг - неудача; отрезан, окружен, рассеян - удача".
Раскрывая понятие "быстрота", Суворов еще раз подчеркивает, что надо стремиться нанести смертельный удар по живой силе врага; именно к этому должны быть направлены основные усилия. "Быстрота: атаковать неприятеля, где бы он ни встретился, вся земля не стоит даже одной капли бесполезно пролитой крови; почему: где тревога - туда и дорога; где ура - туда и пора; голова хвоста не ждет" (то есть при стремительном нападении авангард должен атаковать, не дожидаясь подхода всех сил. - К. О.).
И, наконец, в понятии "натиск" Суворов выдвигает на первый план взаимную поддержку в бою: "Сам погибай, а товарища выручай".
Разумеется, обе приведенные лаконические характеристики суворовских военных методов дают лишь самое общее представление о сущности этих методов. Уложить в несколько строк итог размышлений и полувекового опыта гениального полководца невозможно.
Огромное большинство историков, писавших о деятельности Суворова, допускало одну и ту же ошибку: высокое искусство этого полководца рассматривалось односторонне, зачастую прямо предвзято. "Суворов - гений наступательной войны", - такова формула, на все лады твердившаяся и перепевавшаяся в продолжение добрых полутора веков.
Разумеется, в основе своей это высказывание справедливо. Суворов ставил во главу угла активность, инициативность, стремительность; именно в этом плане дал он наиболее замечательные образцы вождения войск.
Но если определять Суворова только как мастера наступательных действий, то получится одностороннее освещение военного творчества великого русского полководца, а следовательно, и умаление его.
В действительности Суворов был чрезвычайно предусмотрительным и осторожным военачальником, который в случае надобности считал отнюдь не зазорной и оборону и даже отступление, лишь бы они не повлекли за собой пассивности и не помешали впоследствии перейти к наступательным действиям.
Для характеристики этой стороны дела чрезвычайно важно осветить отношение Суворова к военно-инженерному делу. Сторонники характеризованных выше взглядов заявляли, что Суворов к военно-инженерному делу относился пренебрежительно, крепостям значения не придавал, признавая только полевую войну, а если ему приходилось иметь дело с неприятельской крепостью, то он брал ее "с налета", не тратя времени на осаду.
Все это - в корне неверно.
Если бросить даже беглый взгляд на пройденный Суворовым почти полувековой служебный путь, то легко заметить, что всегда, когда в этом встречалась надобность, - и притом довольно часто, - Суворов прибегал к возведению оборонительных сооружений. Можно констатировать и второе обстоятельство: как руководитель этих фортификационных работ Суворов неизменно проявлял всестороннее высокое искусство, под стать тому, которым он отличался в маневренной войне.
В апреле 1778 года Суворов сменил Прозоровского на посту командующего войсками в Крыму и на Кубани. Обстановка была довольно тревожная; турецкое правительство явно надеялось снова восстановить свое влияние в Крыму, который по условиям Кучук-Кайнарджийского мира (1774 г.) был объявлен независимым от Турции. И в Крыму, и на Кубани энергично действовали турецкие агенты, и можно было ожидать вооруженного выступления.
Суворов в кратчайший срок выработал план обороны Крыма. Осмотрев побережье, он лично выбрал места для батарей и укреплений, указав и типы последних.
Вся система крымской обороны была запроектирована из 29 укреплений, включая сюда и реорганизованные, но имевшиеся ранее укрепленные пункты, и заново созданные по приказу Суворова (у Кашкоя, Аргина, Булзыка, Алушты, Шумы, Инкермана, Бахчисарая, Ядринска, Козлова и др.).
Помимо этой линии укреплений, Суворов протянул вдоль побережья цепочку наблюдательных постов и наметил места для стоянок немногочисленных судов, имевшихся в его распоряжении.
В течение всего лета у Крымских берегов крейсировал турецкий флот; в сентябре он достиг 170 вымпелов. Но туркам не удалось обнаружить на побережье ни одного незащищенного пункта, где они могли бы совершить высадку, и весь их флот бесславно вернулся в Константинополь.
Система воздвигнутых на побережье укреплений принесла пользу и в другом отношении: в значительной мере именно она сорвала назревавшее в Крыму восстание татар, которых к этому подстрекала Турция. "Осаждение крепостями здешнего края воспрепятствовало мятежу", - сообщал Суворов Румянцеву.
Почти одновременно с крымской возводилась оборонительная линия и на Кубани. Здесь укрепления строились в боевых условиях, часто под огнем горцев. Все пункты для сооружения укреплений Суворов избрал лично и лично (а после отъезда в Крым - письменно) руководил работами.
В июне 1778 года кубанская оборонительная линия простиралась на 540 верст - от Тамани до Ставрополя.
Тут надо коснуться одного важного вопроса: может возникнуть мысль, что Суворов придерживался в этом случае кордонной системы, в соответствии с которой предлагалось занимать войсками возможно большее число пунктов на границе и притом удлинять свою укрепленную линию с целью охвата неприятеля.
Но в действительности, несмотря на элементы внешнего сходства, Суворов действовал совершенно не в духе кордонной системы: вместо тонкого линейного построения своих войск он практиковал глубокое их расположение. Он не распылял свои силы, а держал их собранными в кулак: в сильных резервах, откуда всегда мог бросить их в любой пункт.
Этому принципу Суворов остался верен до конца. Во время Швейцарского похода он стремился занимать отрядами все горные пути и тропинки, но подчеркивал, что задача этих отрядов только наблюдать, а не оборонять; и если так поступать, то "удерживаются в совокупности большие силы".
Австрийскому генералу Краю Суворов прямо указал в 1799 году, что порок кордонной системы - в желании во что бы то ни стало удержать любой пункт. "Ни одного поста не должно считать крепостью, нет стыда уступить пост превосходному в числе неприятелю", - противопоставил Суворов свою точку зрения. "В том и состоит военное искусство, чтобы во-время отступить без потери", - конечно, отступить лишь затем, чтобы собраться с силами и затем нанести решительный удар.
И далее: "Уступленный пост можно снова занять; а потеря людей невозвратима" 230.
Таким образом, воззрения Суворова были принципиально противоположны принципам кордонной системы.
Спустя девять лет после командования войсками в Крыму и на Кубани Суворову вновь пришлось заняться сооружением оборонительных укреплений. В начале августа 1787 года он был назначен командующим Херсоно-Кинбурнским районом; 13-го числа того же месяца Турция объявила России войну.
В течение месяца Суворов создал цепь редутов на левом берегу Днепра и на прилегающем к Перекопу участке Черноморского побережья. В качестве опорных пунктов он наметил (и соответственно укрепил их более сильно) Кинбурн, Херсон, Глубокую Пристань и Збурьевск.
Кинбурнская крепость, окруженная легким ретраншементом и палисадом и снабженная несколькими батареями, очень стесняла действия турок; в конце концов турки решили взять ее штурмом, но, как известно, этот штурм закончился для них полным поражением.
В следующий раз Суворову пришлось обратиться к фортификации в начале 1791 года, когда он, вследствие размолвки с Потемкиным, был откомандирован из действующей армии. Ему было дано поручение укрепить границу со Швецией (в Финляндии). Правда, в августе 1790 г. со Швецией был заключен мир, но король Густав III относился к России с явной враждебностью, и положение не могло считаться прочным.
В Финляндии имелось тогда шесть крепостей: Выборгская, Фридрихсгамская, Давыдовская (около Киви-Ярви, недалеко от Фридрихсгама), Вильманстрандская, Нейшлотская и Кексгольмская. К концу 1792 года эти крепости были капитально отремонтированы и, кроме того, были построены новые сильные укрепления: Роченсальм, Кюмень-Город и др.
Любопытно, что Суворов, строя оборонительные сооружения, стремился строить их не только хорошо, но и дешево. С этой целью он производил разведки хорошей глины и известняка, строил кирпичные заводы, рационализировал обжиг извести и т. п.
В августе 1791 года Суворов представил проект постройки каналов между Нейшлотом и Вильманстрандом. С присущей ему точностью и дальновидностью он определил стратегическое значение этих каналов. "Между Нейшлота и Вильманстранда водою все суда проходящие должны при Пумалазунде шведской таможне платить пошлину, в военное же время между обеих сих крепостей водяная коммуникация должна пресечься, или с большою опасностью пробиваться под пушками, во избежание чего на весьма удобных местах прожектированы три небольших канала, посредством которых имеет быть всегда свободная коммуникация, не касаясь шведской границы" 231.
Проект Суворова был одобрен. На строительство каналов было отпущено 6 тысяч рублей (впоследствии ассигновали еще 2200 рублей).
Работы велись под непосредственным наблюдением Суворова.
Упомянем в заключение еще об одном этапе военно-инженерной деятельности Суворова.
Из Финляндии он был переведен на юг, для "устроения" здесь войсковых частей и руководства фортификационными работами. С помощью даровитого инженера Деволанта Суворов быстро привел в порядок крепостную систему. В июне 1793 года он лично закончил Тираспольскую крепость, которой, наряду с Овидиопольской крепостью, придавал решающее значение в обороне Нижнего Днестра. Несмотря на трудности, вытекавшие из малой населенности края, первая очередь всех работ в Тирасполе была закончена к концу 1795 года. Несколько позднее были закончены работы в Овидиопольской крепости.
Наряду с работами в Поднестровье Суворов укреплял побережье Черного моря. В 1793 году поведение турецкого правительства, подстрекаемого Францией, стало настолько вызывающим, что ожидали новую войну. С целью создания базы для гребной флотилии решено было укрепить бухту около селения Гаджибей (древняя греческая колония Одессос) 232. Суворов совместно с Деволантом и командующим гребной флотилией вице-адмиралом де Рибасом разработал проект оборонительных, а также портовых сооружений. К возведению их приступили в июне 1793 года, причем Суворов принимал энергичное участие в руководстве работами. Закончены эти работы были в 1797 году.
Одновременно Суворов заботился об укреплении Севастополя. Рапортом от 25 февраля 1793 года он доносил Екатерине II о принятых в Севастополе мерах.
Сказанное выше хотя и дает представление о военно-инженерной деятельности Суворова и высоком умении, проявленном им в этой области, однако далеко не исчерпывает характеристики этой стороны деятельности Суворова. Вот почему необходимо вкратце остановиться еще на четырех моментах: 1) какую роль отводил Суворов крепостям в своей практической полководческой деятельности, 2) какими методами пользовался он при овладении неприятельскими крепостями, 3) какое отражение нашла эта сторона военного искусства в суворовской системе обучения войск, 4) какое внимание он придавал другим видам технического оснащения и умения (например, умению переправляться через реки).
По первому из этих вопросов наибольший материал может дать Итальянская кампания, потому что нигде не было большего количества крепостей. В начале кампании противник (французы) занимал 9 крепостей в Ломбардии, 6 крепостей у северных отрогов Апеннин, 15 крепостей в Пьемонте, 8 в горах, 2 пограничные (на реке Минчио) и еще ряд мелких. Хотя часть крепостей французы очистили сами в целях усиления своей полевой армии, но в руках противника оставалось еще весьма большое число их, причем некоторые являлись первоклассными крепостями (например, Мантуя с десятитысячным гарнизоном). Следует иметь в виду, что в эту эпоху при господствовавшей магазинной системе снабжения роль крепостей на коммуникациях была особенно велика, и Суворов это понимал и учитывал.
Уже в апреле 1799 года русско-австрийские силы в Италии были разделены фактически на полевую армию (во главе с самим Суворовым) и осадную армию (во главе с австрийским генералом Краем). Отчасти это решение было вызвано настойчивым желанием Вены, но бесспорно, что, если бы русский полководец считал такое разделение вовсе нецелесообразным, он не допустил бы его осуществления.
После сражения при Треббии, вернее, в последней егофазе, Суворов приказал Краю занять своими войсками в тылу Макдональда крепости Модену, Реджио и Парму, тем самым лишний раз выказав свою дальновидность и предусмотрительность, ибо вскоре неприятель со свежими силами возобновил активные действия, и Суворову очень пригодились бы названные три крепости (к сожалению, Край не выполнил приказания во-время).
А вот еще пример. Суворов торопится в Швейцарию, чтобы спасти корпус Римского-Корсакова. Уже во время марша он узнает, что Моро решил воспользоваться его уходом и двинулся на выручку блокированной австрийцами крепости Тортона. Суворов тотчас останавливает свою армию, посылает обратно корпуса Розенберга и Дерфельдена и тем срывает планы Моро; Тортона капитулировала. Совершенно очевидно, что Суворов так не поступил бы, если бы не считал чрезвычайно важным захват данной крепости.
Однако, придавая большое значение ликвидации неприятельских крепостей, Суворов далеко не все их использовал в своих целях. Стремясь свести к минимуму утечку сил из полевой армии, он оставлял гарнизоны не во всех крепостях (некоторые он приказывал взрывать), да и самые гарнизоны назначал очень небольшие. Тем самым он возлагал на них функции чисто пассивной обороны, оставляя зато больше возможностей для полевой армии. По большей части гарнизон назначался из нескольких сот человек (в Милан - батальон, в Пьяченцу - 6 рот, в Пичигетону - батальон и т. п.), и только в Турин было назначено 8 тысяч человек, да в Мантую - 5 тысяч человек.
Таким образом, общее уменьшение численности полевой армии не было особенно велико (примерно 15 процентов). Количество же опорных пунктов было очень большим. Пункты эти выбирались чрезвычайно умело: достаточно указать на то, что Суворов дважды требовал серьезного укрепления форта Бард 233, а годом позже этот форт своим упорным сопротивлением едва не сорвал всего наполеоновского замысла (уже после блестящего перехода Наполеона через Альпы).
Военные историки, приписывающие Суворову "скептическое" отношение к роли крепостей, ссылаются на одно высказывание, найденное в его заметках: "Нет земли на севере, которая бы так усеяна была крепостями, как Италия; и нет опять земли, которая бы, по истории, была так часто завоевана". Но при внимательном рассмотрении всех фактов очевидно, что полководец хотел этими словами лишь подчеркнуть, что нельзя слишком полагаться на крепости, что нельзя заведомо обречь себя на пассивность. А то, что овладение крепостью (если оно сочетается с активными действиями полевой армии и позволит в дальнейшем создать еще одну точку опоры в общем развитии наступательных действий) является в этих условиях весьма положительным фактором, это вытекает из многих заявлений Суворова.
Так, в связи со взятием Пескьеры он писал 29 апреля императору Павлу: "Сим завоеванием мы господа на озере ди-Гардо и над коммуникациями..."; по поводу ёТортоны: "Маркиз Шателер овладел крепостью Тортоной, ключом Пиемонта"; в мае Суворов доносит австрийскому императору о взятии крепости Иврея в таких выражениях: "Крепость сия обеспечивает для нас долину Аостскую" и т. д. и т. п.
Нельзя упускать из виду и того, что, завоевывая крепости, Суворов захватывал большие запасы оружия и продовольствия, что также было очень важно. В одном Турине было захвачено 959 пушек, 60 тысяч ружей и т. д. Наличие военной добычи еще больше стимулировало боевые действия, направленные к овладению крепостями.
Касаясь второго из поставленных выше вопросов, следует дать на него такой ответ: Суворов никогда не был сторонником пассивных "блокад", рассчитанных на то, чтобы взять крепость измором; он требовал активной осады, с обязательным прикрытием осадного корпуса "обсервационными" войсками, т. е. наступательно действующей полевой армией.
Практика всегда подтверждала такой метод действий. Так, Мантую австрийцы безрезультатно блокировали 2,5 месяца, а 13 дней активной осады решили ее судьбу.
В руководстве Суворова осадными действиями видны свойственные ему черты высокого мастерства. Во время осады Турина (в мае 1799 года) он лично намечает пункты для постройки батарей, номенклатуру шанцевого инструмента, характер целей, по которым надо будет стрелять, количество штурмовых лестниц и фашин - словом, входит во все мелочи.
Непонимание суворовского военного искусства, в частности взгляд на Суворова только как на "генерала Вперед", приводило к тому, что Суворова часто обвиняли в стремлении штурмовать во что бы то ни стало и в связи с этим в чрезмерном растрачивании живой силы. Это, конечно, абсолютно неправильно; как бы смело ни были задуманы суворовские штурмы, они на самом деле были гораздо менее рискованны, чем казалось, потому что Суворов, как правило, очень тщательно подготовлял их.
В начале своей военной деятельности (1768-1772) Суворов иногда нарушал это правило и потерпел ряд неудач (при попытках овладения Краковским замком и Ландскронской цитаделью). Зато в дальнейшем он никогда не начинал штурма без того, чтобы основательным образом не подготовить его. Штурмы Измаила и Праги являются блестящими иллюстрациями этого 234.
Обратимся к третьему вопросу, касающемуся обучения войск. "Едва ли не главною заслугою Суворова в области отечественного инженерного искусства являлось постоянное его стремление обучать подведомственные войска постройке крепостей и способам атаки и обороны всяких верков как полевых, так и долговременных", - справедливо замечает Г. Тимченко-Рубан. В системе суворовского обучения войск эти цели были отражены самым широким образом.
Солдаты учились быстро окапываться, строить палисады, рыть волчьи ямы и пр. В 1774 году в специальном приказе об обучении солдат Суворов писал: "Хотя бы и странно казалось, однако не худо пехотного солдата приучать несколько к ношению фашин для наполнения неприятельского рва, или лестницы для приставления к стене и влезания на оную... Также около какого города по завладении ретраншементом часто случаетца, что, не ходя тотчас в дальнейшую атаку, должно пехоте за ретраншементом врытца... Для сего предварительно раздаваемы бывают лопатки, и сие обучение примерно показывать можно" 235.
Для обучения использовался каждый удобный момент. В 1794 году, вынужденно задержавшись в Бресте, Суворов ежедневно проводил занятия: "насыпались правильные земляные укрепления, вооружались пушками и получали по нескольку рот в гарнизон; укрепления эти ночью штурмовались". Аналогичное обучение происходило в период кампании 1799 года.
Подводя итоги Итальянской кампании, Суворов однажды заметил: "Важнее всего... что у нас не было исторгнуто ни одно, слабейшее даже, укрепление".
И, наконец, последний вопрос, не лишний для характеристики того значения, которое придавал Суворов инженерному делу: вопрос о форсировании водных преград.
Суворов всегда возил с собою понтоны и так называемые летучие мосты; часто их везли при авангарде. В 1799 году, идя навстречу Макдональду, фельдмаршал приказывал: "Понтоны должны идти за армией". Если обстановка того требовала, он форсировал реки, жертвуя соображениями безопасности и удобства, стремясь обмануть врага и поразить его внезапностью (например, переправа через реку Адду). Но если такой необходимости не возникало, Суворов строил прочные мосты, снабжал их тет-де-понами (предмостными укреплениями) и вообще широко и умело использовал инженерную технику.
Сказанное выше подтверждается не только полководческой практикой Суворова, но также мнением ряда современников. Тем не менее, ссылаясь на высказывания самого Суворова, ряд историков 236 придерживается противоположного мнения. На первый взгляд это и действительно может показаться так. Сколько раз цитировались, например, такие заявления Суворова, как: "Баталия мне лучше, чем лопата извести и пирамида кирпича", "Бога ради, избавьте меня от крепостей, лучше бы я грамоте не знал", "Напомните Турчанинову 237, что я не инженер, а полевой солдат, не Тучков, а знают меня Суворовым и зовут Рымникским, а не Вобаном" 238, и т. п.
В чем здесь дело?
Прежде всего необходимо разобраться, при каких обстоятельствах эти заявления были сделаны: первое из них встречается в одном письме из Финляндии (1792), то есть сделано в период, когда Суворов не мог не рассматривать самую посылку его в Финляндию как оскорбительную к нему немилость 239; следующие два письма относятся к 1793-1794 годам, то есть относятся опять-таки ко времени, когда Суворов был измучен придирками к нему (по свидетельству современников, никогда он не был таким нервным и раздражительным, как в эту пору) и, конечно, стремился переменить род деятельности.
Нельзя забывать также, что высказывания Суворова, носящие личный характер, вообще требуют критического отношения. Суворов часто писал и говорил не то, что думал. Достаточно вспомнить, что он в своей автобиографии, представленной в момент присуждения ему графского достоинства, неверно вывел свою родословную от якобы шведского корня; что он преувеличенно расхваливал некоторых военачальников, называя себя их учеником (например, Вейсмана); что он в разное время осуждал демонстрации, разведку, ружейную стрельбу, самый принцип обороны, а на деле часто сам прибегал к демонстрации, всегда тщательно (нередко лично) организовывал разведку, всемерно заботился об огневой мощи своей армии и в случае необходимости отказывался от стремительного натиска, ограничиваясь осторожными, зачастую оборонительными действиями.
Почему он так поступал, с какой целью, выражаясь современным термином, "дезинформировал", и тем самым дезориентировал современников? В этой книге не место для анализа причин этого. Следует лишь отметить, что указанное обстоятельство не прошло вовсе незамеченным. Так, полковник генерального штаба Астафьев, произнося в 1857 году в селе Кончанском речь, предварительно одобренную обширным комитетом, заявил: "Великое искусство полководца состоит в умении скрывать себя (быть непонятным для современников), и в этом отношении Суворов доходит до совершенства".
Наконец, нужно учесть, что ряд современников, хорошо знавших Суворова, в своих отзывах и характеристиках решительно расходятся с вышеприведенными высказываниями полководца. Так, П. А. Румянцев, на глазах которого протекала почти вся военная деятельность Суворова, называл Суворова знатоком инженерного искусства, а биограф великого полководца Фукс писал, что "из всех отраслей военного искусства любил князь Александр Васильевич инженерную науку..."; по утверждению того же Фукса, Суворов называл эту науку "для военного человека столь нужной и полезной".
Таким образом, собственные высказывания Суворова, давшие ряду историков (а за ними и широкому кругу читателей) повод считать, что великий русский полководец недооценивал роль крепостей, презирал фортификацию и т. д., должны быть восприняты очень осторожно и никак не могут изменить основного вывода, вытекающего из анализа всей его полководческой деятельности.
Вместе с тем это не меняет того факта, что Суворов всегда отдавал предпочтение наступательным действиям, что он стремился не выпускать из рук инициативу и решать кампанию посредством сражения в открытом поле. Преследуя цель уничтожения живой силы врага, он, дабы не ослаблять темпа наступления, проходил мимо занятых неприятелем крепостей, блокируя их; но при этом он никогда не увлекался и, разбив полевую армию неприятеля, ставил своей целью взятие обложенных крепостей.
Характерно в этом смысле указание полководца в продиктованном им плане войны с Турцией (в ноябре 1793 года). В случае, если русские осадят турецкую крепость и турки попытаются атаковать осадный корпус, нужно пойти навстречу полевым войскам турок, разбить их и затем продолжать осаду. "Такой способ действий должен быть всегда соблюдаем нашими войсками и, насколько возможно, они должны следовать правилу разбить врага в поле прежде, чем предпринимать осаду", - наставлял Суворов 240.
Сам он умел в кратчайший срок создать сеть опорных пунктов, позволявших даже с незначительными силами противостоять крупным силам неприятеля.
Короче говоря, сохраняя бесспорный приоритет за наступательностью и маневренностью, Суворов, однако, сочетал этот принцип с умением искусно и активно обороняться и столь же искусно преодолевать неприятельскую оборонительную систему.
Оба начала - активная оборона и наступление - гармонически слились в широком и смелом военном искусстве Суворова.
Чрезвычайный интерес представляют политические воззрения Суворова.
Его внутриполитические, а особенно внешнеполитические взгляды рисуют его как человека с обширным кругозором, независимого во мнениях, удивительно глубоко для той эпохи понимавшего общественное и политическое значение событий.
В ноябре 1792 года Суворов был назначен командующим сухопутными силами Екатеринославщины, Крыма и вновь присоединенного Очаковского района. Едва прибыв на место, он начинает собирать политическую информацию. В декабре он пишет русскому генеральному консулу в Яссах И. Северину: "Прошу о происшествиях в стороне вашего пребывания, как сие по пункту пределов здешних потребно, не оставлять меня своими извещениями в Херсон".
Начатая с И. Севериным переписка регулярно поддерживалась. Суворов не только получал от него информацию, но и комментировал события в Дунайских княжествах, в тактичной форме инструктируя своего корреспондента.
Одновременно он зорко следил за положением в Европе, выписывая и читая обширную заграничную периодическую прессу. "Я держал газеты немецкие: гамбургские, венские, берлинские, эрлангер; французские: "Баренн" 241, "Курье де Лондр"; варшавские польские; с.-петербургские или московские русские, французский малый журнал "Анциклопедик Дебулион", немецкий гамбургский политический журнал..." - писал полководец в 1791 г., прося выписать ему еще новый журнал.
Благодаря этому он был хорошо осведомлен о положении дел в крупнейших европейских государствах и, анализируя это положение, делал острые, проницательные выводы.
По поводу самого злободневного тогда вопроса - отношений с Францией - Суворов имел совершенно определенное мнение.
В 1795 году он сказал польскому королю Понятовскому: "Мы не можем избежать войны с Францией" 242.
Исходя из этого убеждения, Суворов полагал, что войну с Францией нужно начать поскорее, ибо иначе французы станут на Висле, вольют в свою армию польские силы и к тому же около 100 тысяч пруссаков. "России, выходит, иметь до полумиллиона", - резюмировал он.
Разумеется, политический анализ Суворова был неизменно односторонним. Ему недоставало понимания социальной сущности событий. Победы якобинцев он объяснял наличием у них твердой воли - и только. Могучей силы якобинских идей он не мог понять, потому что не сочувствовал этим идеям. Но в то же время он чувствовал необходимость противопоставить хоть что-нибудь идеям революционной Франции.
В идейном багаже реакционной России или Австрии он не мог почерпнуть нужного ему и, разъясняя солдатам малопонятную им кампанию в далекой Италии, выводил причину войны из того, что французы своего короля "нагло до смерти убили".
Однако несколько позже он чутьем проницательного политика нашел мотив, который действительно мог в значительной степени подвести идейную базу под действия русско-австрийских войск в Италии. Как уже говорилось выше, армия Директории в конце девяностых годов резко отличалась от армий, выставлявшихся Францией в период кульминационного развития буржуазной революции. Это уже не была прежняя армия обороняющейся нации. Все отчетливее проявлялись корыстные, агрессивные намерения буржуазной Директории. Кампании Бонапарта в 1796-1797 годах достаточно убедительно свидетельствовали об этом. Народы Италии, страдавшие под тяжкой дланью австрийских угнетателей и потому осторожно приветствовавшие французов, скоро разочаровались: им так и не удалось добиться национальной независимости.
Именно это обстоятельство - неудовлетворенное стремление жителей итальянских государств к национальной автономии - решил использовать Суворов. Заняв Турин, он объявил о восстановлении Сардинского королевства, передал ранее изгнанному французами королю Карлу-Эммануилу все драгоценности, награбленные в Пьемонте 243 французами и отбитые у них русскими, восстановил пьемонтскую армию и должностных лиц во главе с популярным среди пьемонтцев премьер-министром Сент-Андре. После того он объявил добровольный набор в пьемонтские полки (которые должны были действовать в составе русской армии), и очарованные пьемонтцы толпами шли под знамена генерала Суворова.
Все это были действия дальновидного, тонкого политика. Но австрийское правительство отменило все его решения. Управление Пьемонтом было передано в руки австрийских властей; королю и Сент-Андре запрещено было вернуться в Турин.
После этого пьемонтцы, охотно шедшие на зов Суворова, тотчас разбежались, и полководец лишился сильного вспомогательного отряда. Он не раз сожалел об этом. Спустя короткий срок он писал А. К. Разумовскому: "...О боже, колико бы нам Пьемонтская армия полезною была; ее после можно было распустить, ежели не нужна" 244.
Разрабатывая план вторжения во Францию, Суворов, как известно, избрал маршрут: Ницца - Савойя - Лион - Париж. Это было сделано не только с учетом рельефа местности, но и в силу политических соображений: в этих местах,- являвшихся очагами крупного контрреволюционного восстания в 1793 году, значительные круги населения относились враждебно к французскому правительству, и наступающая армия продвигалась бы в благоприятных условиях. 20 августа 1799 года Суворов писал графу П. А. Толстому: "Намеренье мое было... из готовить вступление всеми силами во Францию через Дофине, где верно до Лиона нам уже яко преданы были". И вслед за этим - опять сожаление относительно событий в Сардинии: "А ныне нечто остыли поступками Вен ского кабинета с королем Сардинским" 245.
Не только в отношении Пьемонта проявилась эта острая мысль привлечь к себе симпатии населения путем предоставления ему национальной автономии и само управления. Тот же план имел Суворов и в отношении Швейцарии. В мае 1799 года он писал П. А. Толстому, резко критикуя бездеятельность эрцгерцога Карла: "Над лежало ему давно завоевать Швейцарию и с помощью тамошних храбрых народов, даровав им вольность, учинить себя господином Рейна" 246.
Суворов, конечно, понимал вольность отнюдь не в том смысле, как ее понимают революционеры. Под вольностью он понимал национальную автономию, но эта последняя была в его глазах не самоцелью, а средством для обеспечения сочувственного отношения жителей к армии. Но самая постановка этого вопроса в столь решительной форме достаточно характеризует широту политических взглядов великого полководца.
В продиктованном Суворовым плане войны с Турцией (1793 г.) имеются настойчивые указания на необходимость привлечения к борьбе с турками балканских народов. Суворов советует снабдить эти народы оружием и поручить им вести военные действия в глубине турецкого расположения (на Балканах). Эти действия следует начать не ранее перехода русских войск через Балканы. Суворов обнаруживает превосходное знание возможных союзников России. "Можно было бы использовать Махмуда Скутарийского, который до сего времени дорожил лишь своей независимостью, если возбудить в нем честолюбие, - пишет он, и далее: - Али-паша Эпирский, в котором таятся искры недовольства против Порты, может быть легче всего возбужден на восстание" 247.
Еще более интересны с этой точки зрения суждения Суворова об истинной роли правительств Англии и Австрии в европейской войне 1799 года.
В 1799 году на долю Суворова выпала неблагодарная в историческом смысле роль защитника интересов реакционных правительств. Воспитанный в духе представлений своей эпохи, он не мог понять превосходства нового общественного строя, предвестием которого явилась французская буржуазная революция. Но он прекрасно понимал косность старого порядка, алчность и корыстолюбие союзников России, их неискренность и вероломство.
"В течение нынешней кампании Венский кабинет... обнаруживает на каждом шагу корыстолюбивые свои предположения к обширным завоеваниям", - писал он Павлу I в августе 1799 года 248. А через три дня в специальном донесении Суворов опровергал измышления австрийцев о том, что они якобы потеряли во время Итальянской кампании 80 тысяч человек. Он указывал, что в действительности австрийская армия потеряла 4157 человек убитыми, 3355 пленными и 10 016 ранеными, что вовсе немного, если учесть потери французов и достигнутые результаты 249.
Эту мысль о громадных выгодах, полученных Австрией от Итальянской кампании, Суворов развивал и в письме к Растопчину от 20 января 1800 года. Австрия вернула все ранее утраченное, писал он, получила Пьемонт и Романью. "Война ей там как ничего не стоит; войски к победам приучены". В этих условиях австрийцы, естественно, добивались удаления русских из Италии.
Суворов допускал, что австрийское правительство затеет новую экспедицию в Голландию.
"...По примеру Италии, впредь Нидерланды. Чего же лучше для продолжения войны, могшей уже верно кончиться" 250.
От проницательного ума генералиссимуса не укрылось, что союзники России умышленно затягивают воину. Но с какой целью? На это дает ответ письмо Суворова Растопчину. "Нет сомнения,- замечает полководец, - что сей хитрый министр (Тугут. - К. О.) имеет в виду ослабление войск наших" 251.
Итак, Суворов правильно определил и причины затягивания войны Австрией. Но еще интереснее его высказывания о другом союзнике - об Англии.
В марте 1800 года генералиссимус писал Гримму: "Ясно, что никто столько не выигрывал от затягивания войны, как Англия" 252.
В оценке Суворовым политической ситуации эта мысль была одной из руководящих. Характерно в этом отношении замечание суворовского биографа Фукса. Вращавшийся, благодаря близости к полководцу, в авторитетных кругах, он слышал много толков и, очевидно, под влиянием их писал спустя 10 лет после смерти Суворова:
"Англия же следовала своей, со времен Вильгельма III по днесь не пременяющейся политической системе, которой скорое и решительное окончание военных действий миром было бы противно. Основанием политики ее было всегда то, чтобы возжигать непрестанно на твердой земле пламя войны и единовластие своему на Океане порабощать Державы всего мира" 253.
Таким образом, даже в окружении Суворова отлично уясняли действительную роль Англии в войне. Но каковы же были мотивы подобного поведения Англии? Об этом Суворов сказал в уже цитированном письме к Растопчину от 20 января 1800 года. Говоря о стремлении Австрии затянуть войну, он продолжал:
"Английское намерение это больше докажет. Один прошлый год от галлионов 254 имеют б миллионов и от Типо-Саиба 255 7 миллионов фунтов стерлингов. Господа морей - им должно их утвердить на десятки лет изнуреньем воюющих держав, паче Франции, и хотя бы тогда дать ей паки короля. Вот система Лондона и Вены..."
Блестящий политический анализ: Англии надобно затягивание войны, так как оно означает изнурение континентальных держав и плюс к этому непосредственные финансовые выгоды; когда же английское правительство сочтет нужным, оно постарается положить конец военным действиям, а в обессиленной Франции - главной своей сопернице - возродит королевскую власть. События полностью подтвердили этот прогноз.
Небезынтересно привести еще одну выдержку из писем Суворова. 27 января 1800 года он писал Растопчину: "Любезные герои Готдема (goddamn - употребительное английское восклицание, в смысле "черт возьми". - К. О.) воюют для корыстей; они как вечно целы на их природных островах" 256.
Полководец подчеркивал здесь, что англичане могут спокойно вести войну, не испытывая особых неудобств от нее. Десант в Англию он считал неосуществимым и, учитывая тогдашнее состояние техники, вероятно, был прав в этом.
Из сказанного, думается, ясно видно, как глубоко и верно судил Суворов о политическом положении.
Суворов входил во все детали жизни армии. Много внимания уделял он качеству пищи солдат, следил, чтобы пища бойца была хорошо приготовлена, давалась своевременно и в горячем виде.
Не только во время похода, но и во время сражения войска должны быть обеспечены горячей пищей: С этой целью Суворов приказывал подтягивать к полю битвы повозки с котлами. При Крупчицах (1794) горячая пища была доставлена войскам через час по окончании сражения. Во время Итальянской кампании Суворов в одном приказе предписывал: "Котлы и прочие легкие обозы чтобы были не в дальнем расстоянии при сближении к неприятелю; по разбитии же его чтоб можно было каши варить".
Если происходила задержка, он сам часто не ел, пока не накормят солдат. Так же поступил он, когда осенью 1794 года, во время войны с Польшей, интендантство задержало присылку теплой одежды для солдат. 64-летний Суворов мерз в летнем кителе и надел суконную куртку только после доставки войскам зимнего обмундирования.
Его постоянные жалобы в Петербург на недобросовестность интендантов навлекали на него град злобных, клеветнических нападок. Это не останавливало его.
- Кого бы я на себя ни подвиг, мне солдат дороже себя, - выразился он однажды.
Столь же важной, как и заботу о питании, Суворов считал заботу о здоровье бойцов.
Сохранился интересный приказ его, датированный 8 августа 1793 года: "Правила медицинским чинам". Это - подробная, вполне конкретная инструкция о методах лечения и предотвращения болезней и о соблюдении правил санитарии и гигиены. Характерно, что Суворов обращается с этим приказом непосредственно к медицинскому персоналу частей.
"...Причины умножающихся болезней ведать непременно, а выискивать оные не в лазаретах между больными, но между здоровыми... исследовать их пищу, питье, строение казарм и землянок, пространство и тесноту, чистоту, поварскую посуду, все содержание, разные изнурения. О чем вам доносить полковому или другому командиру, а в другой раз уже в главное дежурство".
Суворов подчеркивает необходимость мероприятий, предотвращающих заболевания. Он поручает медицинскому персоналу ставить перед строевыми начальниками вопросы об устранении замеченных недостатков. Если же те не примут должных мер, то Суворов велит через их головы обращаться в высшую инстанцию.
Руководя строительством укреплений в Финляндии, Суворов опять-таки уделяет очень большое внимание вопросам санитарии и медицины. В марте 1792 года он пишет Турчанинову, что израсходовал 1462 рубля насодержание больных, хотя в смете подобный расход не предусмотрен. В связи с этим он просит покрыть означенную сумму и в дальнейшем ассигновать еще 2000 рублей 257.
Заботясь о здоровье солдат, Суворов не забывал и того, что могут найтись такие, кто попытается, симулируя болезнь, отлынивать от службы. В приказе имеется специальное указание, как определять симуляцию. Далее говорится:
"...Ленивцев выписывать из числа больных насильно и доносить о их производстве начальству".
В приказе по войскам Крымского и Кубанского корпусов (1778) Суворов предлагал "полковым, батальонным и их команд лекарям и подлекарям иметь ежевременное попечение о соблюдении паче здоровых всегдашним образом в касающемся до них содержании каждого вообще до их пищи и питья".
Однако, предписывая медицинским работникам следить за здоровьем "каждого вообще" солдата, Суворов главную ответственность за физическое состояние войск возлагал на командиров. Многие приказы, отданные им в 1792 году в Херсоне, начинаются так:
"Небрежением здоровья подчиненных, полковых и ротных командиров умерло (там-то, столько-то)".
Иными словами, здесь прямо указана основная причина смертности: недостаточная заботливость командиров.
В "Науке побеждать" говорится:
"Солдат дорог, береги здоровье... Кто не бережет людей - офицеру арест, унтер-офицеру и ефрейтору - палочки, да и самому палочки, кто себя не бережет".
Стремясь предотвратить заболевания и ликвидировать симуляцию, Суворов одновременно осуществлял целую систему мероприятий по улучшению госпитального дела. Он требовал строгого соблюдения порядка и лечебного режима в госпиталях.
Входя, как обычно, во все детали, он предписывал следить, чтоб в палатках не было сквозняков и чтобы люди во время сна были хорошо укрыты.
Особенно большое значение Суворов придавал соблюдению чистоты. "Наблюдать весьма чистоту в белье неленостным вымыванием оного", - писал он в своих приказах.
Не забывал он и возможных неудобств в одежде, стесняющих свободу движений солдата. "Обуви и мундирам быть не весьма тесным, дабы в обуви постилки употребляться могли".
С полным основанием, не доверяя тогдашней фармакологии, Суворов рекомендовал народные, проверенные опытом средства, дававшие отличные результаты. Так, он рекомендовал смачивать раны кислым квасом.
Таким образом, Суворов разработал и энергично осуществлял целую систему мероприятий, направленных к сохранению здоровья солдат и офицеров. Результаты этой системы не замедлили сказаться. Заболеваемость и смертность резко упали. Нормальное число больных в полку, которое Суворов считал допустимым, составляло 1 -1,5 процента от всего состава. Если эта цифра заметно повышалась, он учинял следствие для выявления причин повышения. Большая часть больных выздоравливала.
"У меня в полку умирало редко в год до полудюжины", - писал Суворов уже на склоне лет.
Так заботился великий полководец о здоровье русских солдат.
Вместе с тем Суворов беспощадно боролся со всеми проявлениями мародерства. Он не устает подчеркивать в приказах недопустимость причинения обид (не вызванных военной необходимостью) мирным жителям. В 1793 году, узнав, что в Молдавии арнауты грабят население, Суворов приказал наказать виновных, принять строгие меры к неповторению подобного и "удовольствовать обиженных".
Выше мы приводили его приказ, изданный в 1794 году в Польше. Насколько восприняли лозунг охраны мирных жителей боевые соратники Суворова, видно из приказа генерал-поручика П. С. Потемкина (от 22 августа 1794 года):
"...Пребывающих спокойно (обывателей. - К. О.) щадить и нимало не обидеть, дабы не ожесточить сердца народа и притом не заслужить порочного названия грабителей".
Колоссальная фигура Суворова не возникла на пустом месте. Не касаясь здесь западноевропейских военных деятелей, влияние которых на Суворова было очень невелико, отметим, что у непосредственно предшествовавших ему русских полководцев он находил неисчерпаемый кладезь идей и практических мероприятий, к тому же проверенных опытом.
Таков прежде всего Петр I, "первый полководец своего века", как именовал его Суворов. Петр прочно утвердил национальные основы устройства русской военной силы, внедряя строгую, но разумную дисциплину, требовал ответственного, инициативного поведения во время боя. "Не держаться устава, яко слепой стены... но действовать с разумением". Петровский "Устав воинский" был тщательно изучен Суворовым, и следы его отчетливо видны в суворовских наставлениях и инструкциях.
Выше приходилось уже касаться роли реформ Г. А. Потемкина в предпринятом Суворовым преобразовании армии. Не мог не оказать на него воздействия и проницательный, прекрасно понимавший специфику русской армии и умевший завоевать популярность среди солдат П. С. Салтыков. Но наибольшее влияние имел на него тот, под чьим начальством он начал свой боевой путь и совместно с которым прослужил под русскими знаменами 40 лет, - П. А. Румянцев.
Именно Румянцев впервые ввел построение мелкими "кареями" (каре), которое Суворов с блестящим успехом применял против турок. Небольшие батальонные и даже ротные каре, не окружавшие себя более рогатками, отличались большой маневренностью и легко переходили от обороны к наступлению. Румянцев сократил обоз, упорядочил разведку, усилил и организовал кавалерию. Он упростил ружейные приемы и приучал войска к маршам в колоннах, к четким перестроениям. "Для восприятия в потребном случае супротивных мер против своего неприятеля есть в том одна из главных должностей военачальника, чтобы стараться узнать его положение, силы и способы к действиям", - писал Румянцев; Он был провозвестником активной, решительной тактики: "С малым числом разбить великие силы - тут есть искусство и сугубая слава", или: "Я того мнения был и буду, что нападающий до самого конца все думает выиграть, а обороняющийся оставляет в себе страх соразмерно сделанному на него стремлению".
Выработанный в 1770 году Румянцевым "Обряд службы", введенный впоследствии во всех полках, содержал в себе целый ряд новаторских и прогрессивных положений. Еще более ценной является написанная Румянцевым в 1777 году "Мысль о состоянии армии", где имеются высказывания о необходимости тактического обучения, о важности соблюдения чистоты, о постановке врачебного дела и т. д.
Деятельность Румянцева дала богатые плоды. В начале 70-х годов XVIII века, когда военное искусство Суворова только формировалось, один из румянцевских выучеников С. Р. Воронцов выпустил "Инструкцию ротным командирам", свидетельствующую о том, что передовое офицерство жадно впитывало наставления Румянцева. Воронцов подчеркивал, что надо уважать рядовых, "дабы честь, заслуженную полком... каждый солдат на себя переносил".
Особенно ценно было то, что Румянцев являлся не только теоретиком, но и практиком: его блестящие победы при Ларге и Кагуле были осуществлением его воззрений 258.
И все же, отмечая предшественников Суворова, отдавая должное их заслугам и влиянию их на формирование взглядов Суворова, следует признать, что ни в ком из них не было такой ослепительной яркости военного дарования, такой необычной власти над солдатской массой; никто из них не подверг такой всесторонней и глубокой ревизии всю систему военного дела; никто из них не сумел создать такую мощную армию, как это сделал Суворов.
Значение Суворова для русского военного искусства не исчерпывается победами, одержанными им при жизни.
В продолжение своей многолетней военной деятельности он воспитывал первоклассные по тому времени кадры высших офицеров. Лучшая часть этих кадров, помимо воинских доблестей, была так же, как и Суворов, предана своему отечеству. Суворовская школа полководцев заняла крупнейшее место в истории Отечественной войны 1812 года. В этой справедливой, народной войне руководящую роль сыграли именно полководцы, прошедшие военную школу под руководством Суворова: Багратион, Милорадович, Платов, Раевский и др. Да и сам Кутузов, при всей самостоятельности своего военного дарования, сформировался как полководец под несомненным влиянием Суворова.
Полководческая деятельность Кутузова - это как бы развитие знаменитого суворовского тезиса: "воюют не числом, а умением". Многому научившись у Суворова, Кутузов во многом углубил его воззрения.
В соответствии со сложной международной обстановкой Кутузов, осуществляя военное руководство, тщательно согласовывал его с внешнеполитическим и внутриполитическим положением России. Примеры тому: сложная, тонкая система ведения войны в 1811 году и умение придать могучую силу действиям партизанских отрядов в 1812 году.
Всюду и всегда Кутузов не только полководец, но и политик, дипломат, государственный муж.
Полководческое искусство Кутузова корнями своими уходило в сокровищницу идей и заветов, оставленных Петром I, Румянцевым и особенно Суворовым. Кутузов до конца дней своих чтил Суворова как творца побед русского оружия. В дни преследования наполеоновской армии в одном из приказов Кутузова говорилось: "Итак, мы будем преследовать неутомимо. Настанет зима, вьюги и морозы; вам ли бояться их - дети Севера? Добрые солдаты отличаются твердостью и терпением, старые служивые дадут пример молодым. Пусть всякий помнит Суворова: он научил сносить и голод, и холод, когда дело шло о победе и о славе русского народа" 259.
Как и Суворов, Кутузов всегда был образцом человечного, товарищеского отношения к солдату. Популярность Кутузова в армии и в народе объяснялась, помимо его собственных огромных заслуг, также и тем, что имя его было овеяно славой как одного из ближайших сподвижников Суворова.
Провозглашенные Суворовым принципы сказались не только на действиях его непосредственных учеников, но и наложили чрезвычайно сильный отпечаток на все дальнейшее развитие русского военного искусства.
"Мое правило: в мире готовиться к войне, а в войне - к миру", - писал Суворов И. П. Салтыкову 260, подчеркивая роль военного обучения. На протяжении своей долгой деятельности он постоянно возвращался к этой мысли, не уставал твердить о ней, "внедрял" ее в умы своим подчиненным и начальникам.
На последней странице "Полкового учреждения" мы находим такие строки: "Не надлежит мыслить, что слепая храбрость дает над неприятелем победу, но единственно смешанное с оною военное искусство".
В приказе об обучении солдат, написанном спустя пять лет, в июне 1770 года, эта же мысль выражена в такой форме: "Хотя храбрость, бодрость и мужество всюду и при всех случаях потребны, токмо тщетны они, ежели не будут истекать от искусства, которое возрастает от испытаниев при внушениях и затверждениях каждому должности его" 261.
Талант воспитателя Суворов проявил с первых же шагов своей военной деятельности. По свидетельству современников, находившиеся под его командой части всегда отличались дисциплинированностью, отличным знанием боевых приемов. Изучать только то (но зато все), что понадобится в бою и в походе, и притом в условиях, возможно ближе напоминающих военную обстановку, - таковы были первые правила суворовской системы воспитания и обучения войск.
К обучению войск Суворов относился столь же серьезно, как и к ведению боевых действий, потому что, по его глубокому убеждению, военная подготовка как рядового, так и командного состава во многом предопределяет результат сражения.
- Войско необученное, что сабля неотточенная, - часто повторял он.
Обучение преследовало цель приучить все рода войск действовать в любых условиях. Например: "Кавалерия в грязи, болотах, оврагах, рвах, на возвышенностях, в низинах и даже на наклонных земляных сходнях рубит".
Приступая к обучению войск, Суворов прежде всего стремился выработать в них выносливость, привычку к длительному физическому напряжению. Следуя принятому им правилу подавать во всем личный пример, "учить показом, а не рассказом", он построил соответствующим образом весь уклад своей жизни. Он не терпел в военном человеке изнеженности и "оспалости" (вялости) ; по его убеждению, они надламывают дух воина в трудный период, понижают его боевую стойкость. В 1771 году Суворов писал генералу Веймарну в одном шифрованном донесении: "Чего найти достойнее, праводушнее, умнее Штакельберга? Только у него на морозе, на дожде, на ветре, на жару болит грудь" 262.
Поразительно, что человек столь слабого здоровья, каким был Суворов, мог перенести в продолжение пятидесяти лет непрерывное физическое и нервное напряжение войны. Это был превосходный результат систематической тренировки, спартанского режима и неослабного волевого самоконтроля.
Широко известно, какое большое внимание в обучении войск отводил Суворов маршам. Грязь, дождь, разлившиеся реки, жара - ничто не могло служить препятствием. Во время этих маршей войска получали закалку. Но тут был еще и расчет тонкого знатока солдатской психологии: во время этих маршей развивался своеобразный дух соревнования; втягиваемые единым ритмом, худшие Начинали равняться по лучшим, стремились сравняться с ними и убеждались, что это они могут сделать. Суворов имел все основания полагать, что то же самое произойдет и в бою, - и там выработанная привычка равняться по лучшим даст себя знать.
Суворовские наставления построены на учете очень многих факторов, которые далеко не всегда оцениваются во всем объеме. Взять, например, вопрос о штыковой атаке как важнейшем тактическом приеме суворовских войск. К разработке этого приема Суворова побудили следующие причины: недостаточная эффективность огня в то время и национальные свойства русских солдат как лучших выполнителей штыкового (и сабельного) удара. Кроме того, большая подвижность суворовских войск и неналаженность бесперебойного обеспечения их боеприпасами очень затрудняли своевременное пополнение боевого комплекта (50 выстрелов на стрелка).
Однако и на обучение солдат стрельбе обращалось самое серьезное внимание. Известен целый ряд высказываний Суворова относительно первостепенной важности этой стороны военного обучения. В 1770 году он писал: "Что же говорится по неискусству подлого и большей частью робкого духа: "пуля виноватого найдет", то сие могло быть в нашем прежнем нерегулярстве, когда мы по-татарскому сражались, куча против кучи, и задние не имели места целить дулы, вверх пускали беглый огонь. Рассудить можно, что какой неприятель бы то ни был, усмотри, хотя самый по виду жестокий, но мало действительный огонь, не чувствуя себе вреда, тем паче ободряется и из робкого становится смелым"'.
Это замечательное высказывание достаточно убедительно выражает взгляд Суворова на огневые действия.
В письме Н. Зубову от 26 мая 1788 года, содержащем наставления о тактике против турецких войск, находим такие замечания: "Пулю беречь... Пугательная стрельба противника паче ободряет" 263.
Придавая столь большое значение меткой стрельбе, Суворов, естественно, ставил в центр внимания и обучение стрельбе.
В системе суворовского обучения войск большое внимание уделялось и вопросам обороны. Однако характерной чертой такого рода "экзерциций" было то, что они проходили под знаком преодоления укреплений, а не обороны за крепостными валами. Но, обучая штурму, Суворов в равной мере обучал и обороне. И недаром в 1799 году небольшая крепость Чева, занятая гарнизоном из 350 русских, отразила все атаки французов, которых было в 10 раз больше и во главе которых стоял будущий маршал Груши.
Красной нитью во всем воспитании войск проходило требование быть смелым, не отступать перед врагом, как бы силен он ни был. Суворов не уставал внушать бойцам простое и вместе с тем великое правило. Оно сводилось к тому, что только смерть или тяжелое ранение могут остановить русского воина во время боя. Вперед! Всегда вперед! Атака должна вестись с беззаветной отвагой, не должно быть и мысли о возможности попятного движения - в этом залог успеха.
Даже если враг имел крупное превосходство в силах, если он наседал со всех сторон, Суворов требовал активного устремления вперед. "Бей, но не отбивайся",- внушал он. Суворов приучал войска в каждом сражений биться отчаянно, до смерти. "Атака ночью будет с храбростью и фурией российских солдат",- писал Суворов в диспозиции туртукайского боя, и это не были просто слова. Иностранные наблюдатели, присутствовавшие при атаках суворовских солдат, до конца дней своих не могли забыть впечатления от всесокрушающей силы их натиска.
Другое правило, которое так же настойчиво прививал Суворов солдатам,- это взаимная поддержка в бою, на походе. Товарищеская солидарность, боевое содружество - к этому он приучал войска с первого дня принятия начальства над ними.
И, наконец, Суворов требовал от всех, независимо от чина и звания, самоотверженного, беззаветного служения русским знаменам. "Собственностью своею во всякое время жертвовать (ставлю) правилом высочайшей службы", писал он в тактическом указании гарнизону Кинбурна. Он воспитывал в войске постоянную готовность к подвигу, - больше того, стремление к подвигу, жажду подвига.
Привыкшее к зуботычинам и дворянскому пренебрежительному отношению офицеров "солдатство" увидело перед собой командира, исполненного заботой о подчиненных, пекущегося о питании и лечении бойцов, делящего наравне с "нижними чинами" все труды и опасности и требующего взамен лишь внимательного изучения солдатского дела и верного служения родине.
Таким представляется в общих чертах образ Суворова как военного воспитателя и педагога. И тут нужно подчеркнуть главную особенность воззрений Суворова в этой области: мысль о том, что военное обучение, военное воспитание есть прямое дело командования, есть его первейшая обязанность.
Суворов был глубоко убежден в ложности и порочности распространенного тогда мнения, что командир части должен ведать только вопросами, относящимися непосредственно к вождению войск в бой, а их подготовкой и проверкой боеспособности занимаются инспекторские органы. Воспитание войск органически связано с вождением в бой; оно есть неразрывный элемент военной системы - такова была точка зрения Суворова. При этом он считал желательным, чтобы командир части лично занимался обучением войск, не передоверяя целиком этого дела офицерам. В "Примечании для экзерцирования", посланном Суворовым Веймарну в 1771 году, есть такое место: "Четвертого гренадерского полку люди бодры, мужественны, да не храбры; что тому притчина? Они на себе ненадежны, полковник сам ленитца учить, а только верит другим".
Требование Суворова, чтобы командир полка непосредственно ведал обучением солдат, было особенно актуально и прогрессивно в ту эпоху, когда обучение принимало сплошь и рядом уродливые формы. Недаром в 1773 году Суворов, сообщая И. П. Салтыкову о прибытии Копорской рекрутской команды, писал: "Ладно весьма, что будет в полку", но выражал опасение, что ее там испортят. "Только бы ее там поберегли от палок и чудес",- восклицал он.
Как реформатор русской армии, а также как стратег и тактик, Суворов имел предшественников, чьи реформы он углубил и развил. Главным из них был Румянцев.
П. А. Румянцев разослал в 1770 году по подведомственной ему армии новую инструкцию, названную им "Обряд службы". Эта инструкция предусматривала правила быстрого перестроения, упрощала ружейные приемы, вводила иной способ конной атаки (аллюр вскачь, с саблями наголо) и т. д. Офицерам предписывалось постоянно упражнять войска, учить их только тому, что нужно на войне. Вскоре эта инструкция была введена во всей российской армии.
Не довольствуясь "Обрядом службы", Румянцев дополнил его "Наставлением батарейным командирам".
Предписывалось стрелять по врагу с средних и близких дистанций, не опасаясь его приближения, но стремясь причинить ему наибольший урон. Предусмотрен был порядок движения артиллерии на походе: за каждым орудием - его зарядный ящик. Характерны последние строки "Наставления", показывающие, как развивал и поощрял Румянцев в своих подчиненных инициативу:
"Впрочем, в подробное о сей полезности описание я не вхожу более, а отдаю на собственное примечание гг. офицеров, яко на искусных артиллеристов".
Большим преобразованиям подверглась и кавалерия.
Но главное, о чем заботился Румянцев, это чтобы военную службу считали не тяжкой повинностью, а почетной, трудной обязанностью.
- Высшее развитие воинского долга, - говорил Румянцев,- это строгая, но сознательная дисциплина, не за страх только, а за совесть, которая является душою службы.
Опираясь на труды и опыт своих предшественников, используя все лучшее из их наследства, Суворов и построил свою превосходную военно-воспитательную и организационную систему.
Каковы были исторические обстоятельства, способствовавшие появлению этого замечательного полководца в крепостнической России?
В русском крепостном крестьянстве, из среды которого вербовались рекруты, жила любовь к своей родной земле: Века борьбы за национальную независимость культивировали в массе русского народа национально-патриотическое чувство.
Высокие боевые качества русских солдат приобретали особую силу в связи с тем, что в часто воевавшей армии накоплялся большой военный опыт.
Далее, сказался отмеченный выше культурный и промышленный подъем в стране - в особенности, интенсивное развитие металлургии.
Наконец, нужно принять во внимание большую численность русской армии и ее хорошее, в общем, вооружение (особенно артиллерии).
Все эти исторические условия, в их совокупности, создали почву для появления в России во второй половине XVIII века такого выдающегося полководца, каким был Суворов.
Советская Армия, как и советская военная наука, имеет славные воинские традиции - традиции отваги и доблести русских солдат. Советская военная наука впитала все лучшее, что дало военное искусство в прошлом, она восприняла заветы замечательных русских полководцев, наших великих предков.
Великий русский полководец, создатель собственной военной школы, учитель и воспитатель русских войск второй половины XVIII века Суворов всегда будет памятен советскому народу. Долго еще наши командиры будут вдумываться в существо суворовского гения, исследовать его методы организации боя, овладевать, как Суворов, культурой военного дела. Никогда не угаснет и память о Суворове-патриоте, всей душой преданном своей отчизне.
Советский народ увековечил память о великом русском полководце. Советское правительство учредило военный орден Суворова трех степеней.
С именем Суворова связано и воспитание будущих командиров.
22 августа 1943 года СНК СССР и ЦК ВКП(б) вынесли постановление "О неотложных мерах по восстановлению хозяйства в районах, освобожденных от немецкой оккупации". В этом постановлении предусмотрено:
"Для устройства, обучения и воспитания детей воинов Красной Армии, партизан Отечественной войны, а также детей советских и партийных работников, рабочих и колхозников, погибших от рук немецких оккупантов, организовать... девять суворовских военных училищ, типа старых кадетских корпусов, по 500 человек в каждом, всего 4500 человек со сроком обучения 7 лет, с закрытым пансионом для воспитанников".
Задача суворовских военных училищ - дать воспитанникам общее среднее образование и вместе с тем подготовить их к дальнейшей военной службе в офицерском звании. С этой целью вся система воспитания построена здесь так, чтобы воинские начала впитывались "в плоть и кровь" воспитанников.
То обстоятельство, что вновь созданным военным училищам присвоено имя великого русского полководца, имеет глубокий смысл. Оно лишний раз подчеркивает, как чтит Советская Армия суворовские военные традиции.
Личность Суворова
Вряд ли будет преувеличением сказать, что никто из выдающихся деятелей в конце XVIII века не вызывал такого жгучего интереса в Европе, как Суворов. Через два десятка лет после швейцарской эпопеи знаменитый английский поэт, Байрон отразил этот интерес в своем "Дон-Жуане":
Молясь, остря, весь преданный причудам,Суворов был ниже среднего роста, сухощав, немного сутуловат. Лицо его отличалось чрезвычайной выразительностью; к старости на лице Суворова было очень много морщин. Лоб - высокий, глаза - большие, голубые, искрившиеся умом и энергией. Рот небольшой, приятных очертаний; по обе стороны рта шли глубокие вертикальные складки. Редкие седые волосы, по обычаям того времени, заплетались на затылке в маленькую косичку, а на лбу взбивались хохолком. Вся фигура, взгляд, слова, движения - все отличалось живостью и проворством; не было той солидности и важности, которые его современники привыкли считать обязательным признаком крупного деятеля.
То ловкий шут, то демон, то герой,
Суворов был необъяснимым чудом.
Несоответствие с общепринятым представлением о выдающемся человеке выявлялось все больше по мере ознакомления с манерами и образом жизни Суворова. Всегда и везде он спал на покрытой простыней охапке сена, укрываясь вместо одеяла плащом. Вставал в 4 часа утра, причем слуге велено было тащить его за ногу, если он проспит. Одевался он очень быстро, неизменно соблюдая величайшую опрятность. Шубы, перчаток, сюртука он никогда не носил, всегда на нем был мундир или китель, иногда плащ; летом часто - белая холщовая рубаха.
Выпив утром несколько чашек чаю, он упражнялся около получаса в бегании или гимнастике, потом принимался за дела, а в свободное время читал или приказывал что-нибудь читать ему. Обедал в 8-9 часов утра. В пище Суворов был очень умерен, фруктов и сладкого не ел. Любил гречневую кашу, щи и тому подобную простую, здоровую пищу, которую для него умело изготовлял его повар Мишка. После обеда он спал. За обедом выпивал рюмку тминной водки и стакан вина, но крепкими напитками никогда не злоупотреблял. Он не курил, но нюхал табак.
Во всех своих привычках Суворов был необыкновенно скромен. "Я солдат, не знаю ни племени, ни роду", - сказал он однажды про себя. Не говоря уже о предметах роскоши - картинах, дорогих сервизах, нарядах, - он лишал себя даже элементарного комфорта. Ездил он всегда в самой простой таратайке или на первой попавшейся казацкой лошаденке, одевался в добротные, но грубые ткани, пользовался самой простой мебелью и т. д. Все это составляло разительный контраст с царившей в XVIII веке безумной роскошью. "Не льстись на блистание, но на пространство. Загребающий жар чужими руками после их пережжет",- писал Суворов в 1781 году Турчанинову, и эти слова могут служить его девизом.
Пуще всего он боялся изнеженности, которая, по его мнению, подобно ржавчине, разъедает волю и здоровье 264. "Чем больше удобств, тем меньше храбрости", - говаривал он. Он считал необходимым поддерживать физическую и духовную стороны человека в состоянии постоянной готовности к лишениям и опасности. Пребывание в солдатской среде укрепило эти его привычки, и, следуя им, он достигал двух целей: подавал пример другим офицерам, от которых требовал в военное время предельного напряжения сил, и тем лишний раз привлекал симпатии солдат.
Суворов дорожил каждой минутой для дела. "Трудолюбивая душа должна всегда заниматься своим ремеслом",- заметил он однажды. Поэтому Суворов редко посещал балы и вечеринки, но если попадал туда, то бывал очень оживлен, много плясал и уже в глубокой старости хвалился, что танцевал контрданс три часа кряду. Он всех заражал своей живостью.
- Что делать! Ремесло наше такое, чтобы быть всегда близ огня. А потому я и здесь от него не отвыкаю.
Он очень быстро, с одного взгляда и по нескольким ответам, составлял о человеке определенное мнение и редко менял его.
Он не раз принимал участие в рукопашных схватках, несмотря на то, что мускульная сила его была очень невелика. Вообще от природы он был слабого здоровья, и только непрестанная тренировка и стальная сила воли позволяли ему переносить непрерывное физическое и нервное напряжение войны.
Живя в Новой Ладоге, Суворов тяжело болел желудком; эта болезнь осталась у него на всю жизнь. В 1780 году он сообщал в одном письме: "Желудок мой безлекарственный ослабел. Поят меня милефоллиумом, насилу пишу". В период туртукайских боев он болел лихорадкой. В 1789 году - год Фокшан и Рымника - он вновь был тяжко болен. Дочери своей он писал об этом: "Ох, какая же у меня была горячка: так без памяти и упаду на траву, и по всему телу все пятна".
Обычно он пользовался услугами простого фельдшера-"бородобрея", который лишь в последний год его жизни был заменен настоящим врачом. Но Суворов не доверял медикам, полагая - и, может быть, не без основания,- что его неправильно лечат. За три месяца до смерти он писал Хвостову: "Мне недолго жить. Кашель меня крушит. Присмотр за мной двуличный". Во время Итальянской кампании он, как говорится, таял на глазах; сперва крепился, выглядел гораздо моложе своих семидесяти лет, но постепенно, изнуренный тяготами сражений, пререканиями с австрийцами и лишениями Швейцарского похода, совершенно обессилел, так что нередко даже засыпал за обедом 265. У него появилась резь в глазах, мучили жестокие приступы кашля, ныли старые раны и, наконец, развился смертельный недуг.
Суворов был по натуре добр - непритязательной добротой простого русского человека. Он не пропускал ни одного нищего, чтобы не оделить его милостыней. Встречая ребят, он останавливался и ласкал их. В Кончанском у него жила на полном пансионе целая команда инвалидов. Он помогал всем, кто обращался к нему. По уверению Фукса, он до конца жизни каждый год тайно высылал 10 тысяч рублей в одну из тюрем.
"Я проливал кровь потоками,- сказал он однажды, - и прихожу в ужас от этого. Но я люблю моего ближнего; я никого не сделал несчастным..."
Полководец был искренен, говоря это, и здесь нет противоречия с его беспощадностью там, где она диктовалась железным законом войны.
"Заранее учись прощать ошибки других и не прощай никогда собственных",- часто повторял Суворов.
Окружающие знали его отходчивость, доверчивость и житейскую неопытность и часто использовали их в своих интересах. Управители обкрадывали его или разоряли его своей леностью и небрежностью; адъютанты опутывали его сетью интриг, подсказывали ему пристрастное распределение наград, играли на всех его слабых струнах, благоразумно не вторгаясь только в чисто военную сферу, где, как им было известно, полководец не терпел ничьего вмешательства.
Вряд ли Суворов не замечал ухищрений и плутней, разыгрывавшихся вокруг него. Скорее всего он просто не придавал им значения, не считая их достойными того, чтобы отвлекаться ради них от военных дел.
Характерным, во всем проявлявшимся свойством его была безыскусственная простота; ни при каких обстоятельствах его не покидал подлинный демократизм 266.
Получив звание фельдмаршала, он писал де Рибасу: "Пусть мое новое звание вас не смущает. Я не переменюсь до Стикса" 267.
Одним из основных свойств натуры Суворова была глубокая, нерушимая бескорыстность. В его время на войне все искали, чем бы поживиться, все воровали направо и налево. Кондотьерские нравы господствовали во всех армиях. Французы грабили завоеванную Италию, австрийцы - Польшу. Суворов же никогда не взял ни одной вещи из бесценной добычи, которая доставалась войскам в результате его побед. Когда при взятии Турина ему принесли драгоценности бывшего сардинского короля, оставленные французами при поспешном отступлении, он отказался считать их своей военной добычей и отослал экс-королю.
Жадность и корыстолюбие в военных вызывали в Суворове отвращение; он всячески боролся с этими - надо сказать, довольно распространенными тогда - чертами. В 1770 году в Польше он приказом отдал следующее распоряжение: "Будучи в сражении, с лошадей для грабежа отнюдь не слезать".
С недобросовестным отношением к доверенным казенном суммам он боролся своеобразными методами - устанавливал коллективную ответственность офицеров или ответственность старшего начальника. Так, в октябре 1799 года генералиссимус вынес следующее решение по делу хорунжего Сухова, растратившего 838 гульденов казенных денег: "Поелику сие случилось от слабого смотрения за командою, то я... предписываю с полковых штаб- и обер-офицеров, одобривших его, Сухова, для приему денег выбором, то число денег взыскать, а буде без того (т. е. без выбора. - К. О.) был командирован, то с одного полкового командира" 268.
Будучи глубоко принципиальным человеком, Суворов выработал для себя следующий идеальный тип, образец, обрисованный им в письме к Александру Карачаю 269 (приводим в выдержках).
"...Военные добродетели суть: отважность для солдата, храбрость для офицера, мужество для генерала. Военачальник, руководствуясь порядком и устройством, владычествует с помощью неусыпности и предусмотрения.
Будь откровенен с друзьями, умерен в нужном и бескорыстен в поведении. Пламеней усердием к службе своего государя.
Люби истинную славу; отличай честолюбие от надменности и гордости.
Привыкай заранее прощать погрешности других, и не прощай никогда себе своих погрешностей.
Обучай ревностно подчиненных и подавай им пример собою.
...Будь терпелив в военных трудах: не унывай от неудач. Умей предупреждать обстоятельства ложные и сомнительные; не предавайся безвременной запальчивости.
Храни в памяти своей имена великих людей и руководствуйся ими в походах и действиях своих.
...Привыкай к деятельности неутомимой.
Управляй щастием; один миг доставляет победу".
Суворов был одним из наиболее образованных русских людей своего времени. Он изучил математику, историю, географию; владел немецким, французским, итальянским, польским, турецким, был знаком с арабским, персидским и финским языками; был основательно знаком с философией, с древней и новой литературой. Военная эрудиция его была изумительна. Он проштудировал все важнейшие военные книги, начиная с древних авторов вплоть до своих современников, изучил фортификацию.
Во всей России того времени не было, пожалуй, дру- гого человека, который бы в разгар громадной работы столь тщательно следил за периодической заграничной прессой.
Сохранился рассказ, будто однажды Суворов выразился так: "Не будь я военным, я был бы поэтом" Неизвестно в точности, была ли произнесена им эта фраза, но факт таков, что генералиссимус российских армий питал неизменный интерес к поэзии и сам постоянно порывался писать стихи. Служа Марсу, Суворов всегда был поклонником Аполлона.
Стихотворения Суворова не отличаются особыми достоинствами с точки зрения поэтической формы. Надо сказать, что он сам отлично понимал это. Когда один из современников назвал его однажды поэтом, он решительно отклонил это звание. "Истинная поэзия рождается вдохновением, - произнес он. - Я же просто складываю рифмы".
Будучи во всем последовательным, он никогда не печатал своих стихов. И все-таки стихи всегда были слабостью его исключительно волевой, сильной натуры.
В бумагах Суворова, относящихся к периоду Итальянской кампании, имеется четко переписанное стихотворение:
ЭпиграммаНа этом листе рукою полководца сделана пометка: "Сии стихи неизвестно кем писаны, но прекрасны".
На пламенном шару остановилось время,
И изумленное ко славе вопиет:
Кто муж сей, с кем в родство
Вошло венчанных племя?
От славы вдруг ответ:
Се вождь союзных сил,
Решитель злых раздоров,
Се росс! Се мой герой!
Бессмертный то Суворов!
Суворов очень любил прибегать к стихотворной форме и в частной переписке.
Стоит привести письмо, отправленное им дочери Наташе в 1794 году из Польши:
Нам дали небесаВ том же году он послал ей очень любопытное письмо, в котором касался злободневного тогда вопроса о выборе жениха:
24 часа.
Потачки не даю моей судьбине,
А жертвую оным моей монархине.
И чтоб окончить вдруг,
Сплю и ем, когда досуг.
Уведомляю сим тебя, моя Наташа:В октябре 1791 года он послал Турчанинову такие стихи:
Косцюшко злой в руках: Ура! Взяла наша!
Я всем здоров: только немножко лих
На тебя, что презрен избранный мной жених.
Коль велика дочерняя любовь к отцу,
Послушай старика, дай руку молодцу.
А впрочем никаких не хочешь слышать (в) здоров.
Нежнейший твой отец, граф Рымникский-Суворов.
Загадчику угад отдайте самому,Пристрастие Суворова к стихам проявлялось не только в личной, но и в официальной переписке. Не говоря уже о его подчиненных, он и австрийским генералам во время Итальянской кампании неоднократно давал указания в стихах на немецком или французском языке. Иногда он сообщал в стихотворной форме о данных им cражениях. Такие стихи иной раз были пропитаны тонким сарказмом. Достаточно напомнить стишок: "Я на камушке сижу, на Очаков я гляжу", приведший Потемкина в ярость.
Узнаете, сколь мудр или сколь глуп родился,
Под завесок какой намекою он скрылся,
Какие качества судьба дала ему 270.
Свойственный Суворову язвительный стиль нашел яркое отражение в его эпиграммах. Известна его эпиграмма на Потемкина, высмеивающая завоевательную политику князя Таврического, его напыщенность и презрение к людям:
Одной рукой он в шахматы играет,Эта эпиграмма является, кстати, пародией на державинские "Хоры", сочиненные по случаю устроенного Потемкиным праздника в 1791 году.
Другой рукою он народы покоряет,
Одной ногой разит он друга и врага,
Другою топчет он вселенны берега.
Конфликт с тем же Потемкиным побудил попавшего в незаслуженную опалу Суворова написать такие строки:
Стремись, моя душа, в восторге к небесам,Склонность Суворова к поэзии неоднократно использовалась окружающими. Его управляющий, плут Терентий Черкасов, отправлял ему доклады, составленные в стихах. Занятие поэзией само по себе обеспечивало симпатии Суворова. Летописец фельдмаршала Фукс рассказывает, что на одном обеде молодой офицер, желая очутиться поближе к Суворову, сел не по чину. Такое нарушение "табели о рангах" весьма не понравилось фельдмаршалу, и он гневно обрушился на офицера, упрекая его в зазнайстве, в непочтении к старшим и т. п. Желая выручить провинившегося, кто-то заявил Суворову, что это - поэт, желавший поближе видеть командующего, чтобы воспеть его. Услышав, что перед ним поэт, Суворов сразу смягчился и обласкал офицера, заявив, что к поэтам надо быть снисходительным.
Или препобеждай от козней стыд и срам.
На фоне спесивых екатерининских и павловских вельмож, не удостаивавших поэзию серьезным вниманием, Суворов являлся редким и отрадным исключением. Будучи глубоко образованным человеком, он с уважением относился ко всякому знанию, а поэзия была излюбленным занятием на протяжении всей его жизни.
Богатый материал для характеристики Суворова представляют его письма. Слог его был лаконичный, отрывистый, какой-то мятущийся - верное отражение его натуры. "Мой стиль не фигуральный, а натуральный, при твердости моего духа", - писал он секретарю Потемкина Попову. Непривычному читателю зачастую трудно разобраться в этих недоконченных фразах, неожиданных скачках мысли, резких переходах к совершенно другой теме. Когда состояние его духа было спокойно, он писал ровнее и систематичнее; в часы волнения бумага выдавала его настроение. Вдобавок он пользовался совершенно оригинальной пунктуацией: знаки препинания расставлялись им произвольно, часто в середине фразы неожиданно оказывался вопросительный или восклицательный знак, еще более затруднявший понимание письма.
Необходимо, впрочем, отметить, что эта черта Суворова, подобно многим другим, не вызывала в его, современниках такого удивления, какое она может вызвать в наши дни. Отрывистый, беспорядочный стиль был тогда довольно обычным явлением. Петр I тоже писал в трех строках сразу о трех предметах. Канцлер Безбородко, один из лучших стилистов своего времени, писал об одном современнике так: "Он, не потерял времени, учившися читать книги, писать по-русски, и видев Двор и город, а от сего в его обхождении великая видна перемена" и т. д.
Более специфической следует признать другую особенность писем Суворова: склонность к иносказательному выражению своей мысли. В 1792 году Безбородко, в связи с предполагавшимся назначением полководца на турецкую границу, высказывал опасение, что он будет вместо точного изложения писать загадками. Когда в апреле 1795 года Пруссия заключила перемирие с Францией, что должно было отразиться на судьбе Польши, Суворов, проживавший тогда в Варшаве, высказал свое отношение к этому факту в следующих иносказательных выражениях: "Так как крысы, мыши, кошки находятся беспрестанно в движении в сем доме, и ни на минуту не дают мне покою, посему я намереваюсь, как наискорее, переменить квартиру".
Или вот еще пример: известная фраза Суворова "Кесарь, Аннибал, Бонапарт, домашний лечебник, пригожая повариха", сказанная им в ответ на вопрос графа Растопчина, желавшего знать мнение Суворова о лучших военных сочинениях и наиболее выдающихся полководцах, толкуется комментаторами следующим образом: надо изучать подлинно великих полководцев; как лечебник бесполезен, если не угадаешь болезнь, так и теоретические трактаты не принесут пользы; модный роман ("Пригожая повариха") - название модного в то время романа М. Д. Чулкова. - К. О.) одинаково полезен с чтением современных мудрствований о военном искусстве.
Была, впрочем, веская причина, по которой его письма оказывались не всегда доступны пониманию, - опасение перлюстрации. Суворов почти всегда отправлял письма через курьеров и приказывал вручать их лично, но все эти предосторожности не давали гарантии. В царствование Екатерины перлюстрация достигла колоссальных размеров: правительство рассматривало ее как надежнейший источник информации. О взятии Хотина императрица узнала из частного письма 28 сентября 1788 года, а официальное донесение Румянцева пришло только 7 октября. Именно из опасений перлюстрации письма Суворова сплошь и рядом зашифрованы, полны намеков и условных обозначений. Сама Екатерина в переписке с Гриммом прибегала к тому, же приему.
Язык суворовских писем - своеобразный и чеканный - дышит свежестью образов, слов и оборотов. Предельно динамичный, сжатый до лаконичности, расцвеченный иносказательными намеками, острыми афоризмами и яркими метафорами, он был не только очень своеобразен, но и крайне выразителен, в нем отражалась живая мысль Суворова, его неуемная энергия, его стремительность и "быстроправие". Даже официальные донесения писаны ярким, образным слогом. Вот, например, отрывок из реляции Потемкину о штурме Измаила: "Небо облечено было облаками, и расстланный туман скрывал от неприятеля начальное наше движение". Или вот рапорт Румянцеву о штурме Праги: "От свиста ядр, от треска бомб стон и вопль раздался по всем местам в пространстве города. Ударили в набат повсеместно. Унылый звук сей, сливаясь с плачевным рыданием, наполнял воздух томным стоном". Как правило, однако, донесения Суворова были очень лаконичны. В 1794 году президент Военной коллегии Н. Салтыков писал о действиях Суворова в Польше: "Весьма гремит оный, но его донесения, по его обыкновению, весьма коротки, и больше знаем по словам Горчакова, в чем та победа состоит".
С каждым корреспондентом он умел поддерживать переписку в том стиле, какой был тому свойствен. Небезынтересно привести, например, обмен посланиями между Суворовым и принцем де Линем, последовавший после Рымникского сражения.
Де Линь прислал ему письмо, начинавшееся следующим образом: "Любезный брат Александр Филиппович, зять Карла XII, племянник Баярда, потомок де Блуаза и Монлюка" 271.
Суворов ответил: "Дядюшка, потомок Юлия Цезаря, внук Александра Македонского, правнук Иисуса Навина!" и т. д.
Суворов писал четкими, тонкими, очень мелкими буквами. "Он писал мелко, но дела его были крупные", - выразился однажды Растопчин. В письмах и бумагах его никогда не было помарок и поправок; так писал он свои приказы. Если он бывал доволен адресатом, то часто заканчивал письмо словами: "Хорошо и здравствуй".
Как и Петр I, Суворов страстно боролся с процветавшим в среде господствующих классов крепостной России "леноумием".' "Предположенное не окончить - божий гнев!" - писал он.
K слову сказать, Суворов был религиозен, но отнюдь не суеверен, чем сильно отличался от суеверного атеиста Наполеона.
Начальник суворовского штаба Ивашев констатирует: "Суворов был пылкого и нетерпеливого характера и требовал мгновенного исполнения приказаний". Впрочем, когда обстоятельства того требовали, Суворов, превозмогая свой характер, умел ждать. "Чтобы достичь, нужно быть терпеливым, как рогоносец",- сказал он однажды с горечью.
Ум Суворова не знал отдыха. Страстная любознательность сочеталась в нем с огромной жаждой деятельности. Военное дарование - только одна сторона его облика, в которой наиболее ярко отразилась его интеллектуальная и волевая мощь. Нет сомнения, что он отличился бы и на другом общественном поприще. Энгельгардт, например, называл его "тонким политиком" и, конечно, не ошибался в этом.
- Истинно не могу утолить пожара в душе моей! - воскликнул однажды Суворов, и эти замечательные слова достойны стать лучшей ему эпитафией.
Облик Суворова останется недорисованным, если еще раз не отметить его поразительной храбрости. Десятки раз он находился в смертельной опасности. Со своей тонкой шпагой он не мог оказать серьезного сопротивления неприятельским солдатам, но робость была неведома ему. Он бросался, вдохновляя бойцов, в самые опасные места, где почти невозможно было уцелеть, проявлял какую-то безрассудную смелость. Известен рассказ о маршале Тюренне, которого охватывала нервная дрожь при свисте пуль и который однажды с презрением обратился к самому себе:
- Ты дрожишь, скелет? Ты дрожал бы еще гораздо больше, если бы знал, куда я тебя поведу.
Суворов очень высоко ставил Тюренна. Но в противоположность французскому маршалу русский полководец был мужествен и духом и телом. Ни разу его не видели в бою растерявшимся, побледневшим или задрожавшим.
Бесконечные выходки и эксцентричность Суворова, особенно усилившиеся к концу его жизни, казалось бы, не соответствовали представлению о нем, как о замечательной личности.
Однажды, когда полководец особенно много "чудил", соблюдая при этом величайшую серьезность, Фукс набрался смелости и прямо спросил его о причине такого поведения.
- Это моя манера, - ответил Суворов.- Слыхал ли ты о славном комике Карлене? Он и на парижском театре играл арлекина, как будто рожден арлекином, а в частной жизни был пресериозный и строгих правил человек: ну, словом, Катон.
Этот иносказательный ответ ценен прежде всего тем, что в нем признается нарочитость причуд ("манера").
Наиболее проницательные из современников скоро поняли это. Ивашев пишет: "Все странности его были придуманные, с различными расчетами, может быть, собственно для него полезными, но ни для кого не вредными".
Ивашеву вторил К. Бестужев-Рюмин: "Русский чудо-богатырь Суворов юродствовал, чтобы иметь более независимости" 272. В книге Роберта Вильсона, английского агента при русской армии в 1812 году, говорится: "Даже эксцентрические манеры Суворова свидетельствовали о превосходстве его ума. Они вредили ему в глазах поверхностных наблюдателей, но он презрительно игнорировал усмешки людей, менее просвещенных, и упорно шел по той дороге, которую мудрость предначертала ему для достижения высокой патриотической цели".
Нет сомнения, что по самой сущности своей Суворов обладал глубоко оригинальной натурой, которой тесны были рамки условностей и предрассудков дворянского круга. Долголетнее пребывание среди солдат развило в нем новые привычки, которые с точки зрения "высшего общества" рассматривались как чудачества. В большинстве случаев подобная оригинальность резко порицалась под влиянием общепринятых правил. Однако Суворов сознательно давал простор особенностям своей натуры.
Они выделяли его из толпы других офицеров. Они создавали ему популярность в солдатской среде. Наконец, в условиях неприязни к нему правящих сфер они создавали вокруг него некую атмосферу безнаказанности, предоставляли ему хоть какую-нибудь независимость суждений и действий.
С течением времени этот последний мотив сделался преобладающим. Известность его стала очень большой. Солдаты любили его и без причуд и, конечно, не за причуды, а за его военные качества, за то, что он не бросал их зря под пули, а вел кратчайшим путем к победе, деля с ними на этом пути все опасности. Но недоброжелательство вельмож росло по мере роста его славы, и Суворову все труднее становилось отстаивать свою систему и свои принципы. В связи с этим он все чаще укрывался, как щитом, своими причудами.
- Я бывал при дворе, но не придворным, а Эзопом, Лафонтеном: шутками и звериным языком говорил правду. Подобно шуту Балакиреву, который при Петре благодетельствовал России, кривлялся я и корчился. Я пел петухом, пробуждал сонливых; я хотел бы иметь благородную гордость Цезаря, но чуждался бы его пороков.
Причуды Суворова, надеваемая им на себя маска простака и чудака - это искусная маскировка его неизменной фронды к правящим кругам. 'К этому можно добавить, что иногда Суворов пользовался своей репутацией чудака, чтобы извлечь из нее конкретную пользу. Так, желая ввести в заблуждение шпионов, он объявлял, что штурм или поход начнется, "когда пропоют петухи", а затем задолго до рассвета самолично кричал петухом. Но постепенно эту маску научились распознавать.
- Тот не хитер, кого хитрым считают, - говорил полководец, наивно радуясь, что все судят о нем, как о безвредном оригинале.
На самом же деле опытные люди разгадали его уловку. Принц де Линь именовал его Александром Диогеновичем, а Румянцев заметил:
- Вот человек, который хочет всех уверить, что он глуп, и никто не верит ему.
Оставаясь наедине с самим собою или будучи в обществе человека, которого он уважал, Суворов сбрасывал свою личину и становился простым, серьезным человеком, чуждым всяких выходок. То же случалось, когда ему приходилось представительствовать от имени русской армии при каких-либо торжественных событиях.
- Здесь я не Суворов, а фельдмаршал русский, - пояснил он однажды эту перемену. Внутренняя жизнь Суворова оставалась загадкой для окружавших его.
В 1800 году, незадолго до своей смерти, он сказал художнику, писавшему с него портрет:
- Ваша кисть изобразит видимые черты лица моего, но внутренний человек во мне скрыт. Я бывал мал, бывал велик.
Таков Суворов-человек, с чьим именем неразрывно связана слава непобедимости русского оружия.
Заключение
Не стало Суворова...
Окончилась "поэзия событий, подвигов, побед и славы", - писал Денис Давыдов, вспоминая о Суворове: "Его таинственность, происходившая от своенравных странностей, которые он постоянно употреблял наперекор условным странностям света, его предприятия, казавшиеся задуманными "очертя голову", его молниелетные переходы, его громовые победы на неожиданных ни нами, ни неприятелем точках военных действий... - все отзывалось... в России".
Поэт-воин Денис Давыдов оказался прав: отзвук громовых побед великого русского полководца был слышен в России в течение всего XIX века. Он слышен и в наше время.
В Ленинграде во время блокады, зимою 1941/42 года, воинские части, выступая на передовую линию обороны и проходя мимо Александро-Невской лавры, часто возлагали венки на могилу Суворова и клялись стойко сражаться за Родину. Именем Суворова назывались партизанские отряды. Танкисты давали это имя своим боевым машинам.
Показательно, что когда в 1918 году была издана - за подписями В. И. Ленина и Я. М. Свердлова - первая служебная книжка красноармейца, то в ней были помещены 10 суворовских афоризмов. Вот эти афоризмы:
"1. Солдату надлежит быть здоровому, храброму, твердому и правдивому.
2. Всякий воин должен понимать свой маневр.
3. Тяжело в ученьи - легко в походе; легко в ученьи - тяжело в походе.
4. Стреляй редко, да метко, штыком коли крепко.
5. Где пройдет олень, там пройдет и солдат.
6. Граждан Республики не обижай. Солдат не разбойник.
7. Три военных искусства: первое - глазомер, второе - быстрота, третье - натиск.
8. Ученье свет, неученье тьма. Дело мастера боится.
9. Послушание, обучение, дисциплина, чистота, здоровье, опрятность, бодрость, смелость, храбрость - победа!
10. Негоден тот солдат, кто отвечает: "Не могу знать", проклятое "не могу знать", от немогузнайки много-много беды" 273.
Как видим, руководители Советского государства обращались к суворовским традициям уже на заре строительства Советской Армии. В дальнейшем образ Суворова, как олицетворение мужества и воинского искусства русского народа, не раз привлекал внимание руководителей партии и правительства. В речи, произнесенной 7 ноября 1941 года на Красной площади, товарищ Сталин сказал: "Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков - Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!"
В 1942 году Президиум Верховного Совета СССР постановил учредить военный орден Суворова трех степеней.
Слава тем, кто заслужил высшую воинскую почесть - носить на груди изображение бессмертного предводителя русских армий!
Советская наука не переоценивает роль отдельных личностей. Марксизм-ленинизм учит, что хотя крупные исторические события связаны с именами талантливых деятелей, однако в осуществлении этих событий решающее значение принадлежит народным массам. Народ, производитель материальных благ, действенный участник революций, войн, всяких массовых событий, является подлинным творцом истории. Стойкость и храбрость масс, принесенные ими жертвы служат решающим фактором в каждой войне.
Однако грубой ошибкой было бы сбрасывать со счетов роль отдельных личностей, в частности, роль полководца, ибо ни одна армия не может обойтись без опытного штаба, если она не хочет обречь себя на поражение. Без умелого руководства армия будет разгромлена, даже если каждый воин в отдельности проявит чудеса храбрости.
В общей сумме факторов, оказывающих влияние на ход исторических событий, сказываются и действия выдающихся личностей. Прогрессивные деятели, имеющие опору в массах, ускоряют ход общественного развития, реакционные - тормозят его. "...Идея исторической необходимости, - указывал В. И. Ленин, - ничуть не подрывает роли личности в истории:- история вся слагается именно из действий личностей, представляющих из себя несомненно деятелей" 274.
В свете этих воззрений и следует рассматривать образ Суворова.
Советский народ никогда не забудет человека, который "положил руку на сердце русского солдата и изучил его биение" (Денис Давыдов) и в жестокий век себялюбивого, беспринципного угодничества, бесправия и унижения человеческой личности произнес гордые слова: "Доброе имя должно быть у каждого честного человека: лично я видел это доброе имя в славе своего отечества; мои успехи имели исключительной целью его благоденствие".
Образ легендарного полководца дорог нам, он вспоминается нами не с холодным почтением, а с гордостью и горячим чувством.
Мы ценим в Суворове не только непобедимого полководца, но и человека, в котором до гробовой доски бурлила неиссякаемая жизненная сила, в котором горел неугасимый интерес к живой жизни во всех ее проявлениях.
Писатель, дипломат, военный руководитель, непобедимый полководец - таков образ Суворова, одного из замечательнейших представителей русского народа.
...В текущем году исполняется 225 лет со дня рождения Суворова. Но образ его за эти долгие годы не потускнел в памяти нашего народа.
В недавней войне с фашистской Германией Советская Армия доказала, что советские воины столь же неустрашимы, как суворовские "чудо-богатыри", но еще более самоотверженны и храбры.
Как ни был велик Суворов, он не мог, разумеется, обеспечить в своих войсках столь высокий моральный уровень, каким обладает Советская Армия, не всегда мог добиться и первоклассного по тому времени технического оснащения их.
Советское полководческое искусство, основывающееся на глубоком марксистском понимании политических и стратегических закономерностей, лмеет перед собою неизмеримо большие возможности, чем имело русское военное искусство в суворовскую эпоху.
Однако оно не игнорирует военного искусства выдающихся русских полководцев. Оно преемственно заимствует у них все лучшее и, критически перерабатывая, включает в единую систему советского военного творчества.
Многое в суворовском наследии и по сей день сохранило свою актуальность и достойно глубокого изучения. Но военно-историческое наследие нужно воспринимать как нечто подлежащее критическому преломлению в свете современности. Это позволит отбросить ненужное и видоизменить полезное. Рассматриваемые в таком плане военные заветы Суворова представляют неисчерпаемый кладезь богатейших идей, развитых на практике рукою великого мастера.
Основные даты жизни и деятельности А. В. Суворова
Рождение - 1730, 13 (24) ноября
Запись в Семеновский полк - 1742, 23 октября (3 ноября)
Производство в капралы - 1747, 25 апреля (6 мая)
Начало действительной службы - 1748, 1 (12) января
Производство в подпрапорщики - 1749, 22 декабря (2 января)
Производство в сержанты - 1751, 8 (19) июня
Командировка за границу - 1752, 5 (16) марта
Производство в поручики - 1754, 25 апреля (6 мая)
Назначение в Ингерманландский полк - 1754, 10 (21) мая
Назначение обер-провиантмейстером - 1756, 17 (28) января
Назначение генерал-аудитор-лейтенантом - 1756, 28 октября (8 ноября)
Производство в премьер-майоры - 1756, октябрь
Производство в подполковники - 1758, 9 (20) октября
Назначение обер-кригскомиссаром - 1759, 31 декабря (11 января)
Назначение начальником штаба в отряде Берга - 1761, сентябрь
Производство в полковники - 1762, 26 августа (6 сентября)
Назначение командиром Суздальского пехотного полка - 1763, 6 (17) апреля
Производство в бригадиры - 1768, 22 сентября (3 октября)
Производство в генерал-майоры - 1770, 1 (12) января
Сражение под Ландскроной - 1771, 10 (21) мая
Сражение при Столовичах - 1771, 12 (23) сентября
Взятие Краковского замка - 1772, 15 (26) апреля
Назначение в первую (румянцевскую) армию - 1773, 4 (16) апреля
Первый поиск на Туртукай - 1773, 10 (21) мая
Второй поиск на Туртукай - 1773, 17 (28) июня
Женитьба на В. И. Прозоровской - 1774, 16 (27) января
Производство в генерал-поручики - 1774, март
Сражение при Козлуджи - 1774, 10 (21) июня
Приезд к Панину (начало действий против Пугачева) - 1774, 24 августа (4 сентября)
Доставка Пугачева в Симбирск - 1774, 1 (12) октября
Рождение дочери Наташи - 1775, 1 (12) августа
Назначение начальником войск на Кубани - 1778, январь
Назначение в Астрахань - 1780, 11 (22) января
Перевод в Казань - 1781, 31 декабря (11 января)
Приезд на Кубань - 1782, 19 (30) октября
Битва при Керменчике - 1783, 1 (12) октября
Рождение сына Аркадия - 1784, 4 (15) августа
Производство в генерал-аншефы - 1786, 26 октября (8 ноября)
Сражение у Кинбурна - 1787, 1 (12) октября
Битва под Очаковом - 1788, 27 июля (7 августа)
Сражение при Фокшанах - 1789, 21 июля (1 августа)
Сражение при Рымнике - 1789, 11 (22) сентября
Взятие Измаила - 1790, 11 (22) декабря
Назначение в Финляндию - 1791, 25 июня (6 июля)
Перевод в Херсон - 1792, 10 (21) ноября
Выступление в Польшу - 1794, 14 (25) августа
Штурм Праги - 1794, 24 октября (4 ноября)
Производство в генерал-фельдмаршалы - 1794, 19 (30) ноября
Отозвание из Польши - 1795, 17 (28) октября
Увольнение в отставку - 1797, 6 (17) февраля
Приезд в Кончанское - 1797, 5 (16) мая
Вызов в Вену - 1799, 6 (17) февраля
Прибытие в Вену (начало Итальянской кампании) - 1799, 14 (25) марта
Выезд в армию 1799, 24 марта (4 апреля)
Занятие Милана - 1799, 17 (28) апреля
Сражение при Треббии - 1799, 7 (18) июня
Сражение при Нови - 1799, 4 (15) августа
Выступление в Швейцарию - 1799, 28 августа (8 сентября)
Переход через Чортов мост 1799, 14 (25) сентября
Получение чина генералиссимуса - 1799, 19 (30) октября
Отъезд из армии в Петербург - 1800, 3 (14) февраля
Приезд в Петербург - 1800, 20 апреля (2 мая)
Смерть Суворова - 1800, 6 (18) мая
Погребение - 1800, 12 (24) мая
* * *
149 Существует версия, что Суворов спросил Николева: "Сколько времени мне назначено для приведения в порядок дел?" - "Четыре часа". - "Слишком много милости! Для Суворова довольно одного часа", - сказал фельдмаршал и тотчас сел в карету.
150 Имеется в виду сражение под Кинбурном.
151 Буквально - с празднества.
152 Скажем попутно несколько слов о дальнейшей судьбе Натальи Суворовой-Зубовой. В 1805 году она овдовела; скончалась она в 1844 году. С ее именем связан, между прочим, интересный эпизод. В 1812 году она проезжала с детьми через занятую французами Москву, направляясь в Петербург. Ее задержали и доставили к генералу для допроса. Узнав, что перед ними дочь Суворова, французы тотчас пропустили ее.
153 Инструкция Николеву (которого, между прочим, нередко ошибочно называют Николаевым) приведена здесь в выдержках. Полный текст ее можно найти в "Чтениях в обществе истории и древностей российских" № 4, 1862.
154 Наказание фухтелями производилось посредством ударов палашом плашмя. Шпицрутены - длинные, толстые гибкие прутья.
155 Секвестр - запрещение, налагаемое на частное имущество актом государственной власти, имеющее целью ограничить (или воспрепятствовать) распоряжение им.
156 Прошка (Прохор Дубасов) вообще был на исключительном положении. Багратион, например, здоровался с ним за руку. Суворов хотел дать ему вольную, но не успел. В 1802 году это сделал его сын Аркадий (несмотря на противодействие Варвары Ивановны).
157 По словам французского писателя Гийоманш-Дюбокажа, непринятое письмо содержало якобы разрешение переменить местожительство.
158 По преданию, в 362 году до нашей эры в середине римского форума вдруг возникла трещина, которую было невозможно заполнить. Прорицатель заявил, что, пока существует трещина, Риму угрожает страшная опасность, заполнить же эту трещину можно только высшим благом Рима. Юноша Курций со словами "Высшее благо Рима - это храбрость и оружие" бросился в полном вооружении в трещину, после чего земля тотчас сомкнулась. Такова легенда о Курции.
Яков Федорович Долгорукий был одним из приближенных Петра I. Сохранились рассказы о том, как Долгорукий мужественно возражал Петру и будто бы даже однажды разорвал указ, подписанный царем. Царь сказал о нем: "Князь Яков в сенате прямой помощник. Он судит дельно и мне не потакает. Без краснобайства режет прямо правду несмотря на лицо".
159 В 1765 г. английский поэт Макферсон выпустил двухтомный сборник поэтических произведений на героические темы, выдав их за найденные им творения древнего кельтского барда Оссиана. Впоследствии выяснилось, что Макферсон написал эти произведения на основе собранных им легенд и сказаний. Поэмы Оссиана имели громадный успех благодаря романтической окраске, богатству фантазии и волнующему лиризму.
160 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. III, Военное издательство, М., 1952, стр. 584-585.
161 Союзные договоры были подписаны: с Неаполем 17 ноября 1798 года, с Англией 17 декабря 1798 года, с Турцией 23 декабря 1798 года и с Австрией в январе 1799 года.
162 Тугут (1734-1818) - барон, премьер-министр Австрии.
163 "Архив князя Воронцова", кн. XII, М., 1877, стр. 139-140.
164 Саксонец родом, Герман поступил на русскую службу в 1769 году и вскоре отличился на Кубани. Прекрасный картограф, он не обладал дарованиями полководца. Посланный в Голландию, он был разбит при Бергене в сентябре 1799 года и попал в плен. Умер он в 1801 году. В 1791-1792 годах, когда Суворов находился в Финляндии, Герман, бывший тогда в чине генерал-майора, являлся его заместителем.
165 Стремлением Суворова подчеркнуть неизменность своих привычек и вместе с тем проявить пренебрежение к австрийскому императору следует объяснить любопытный факт, приводимый в записках графа А. И. Рибопьера ("Русский архив", кн. IV, 1877). Когда Суворов проезжал по улицам Вены, толпы народа приветствовали его возгласами: "Виват Суворов!" Фельдмаршал в ответ непрерывно восклицал: "Виват Иосиф!" Сидевший рядом с ним русский посланник встревоженно останавливал его, говоря, что в Австрии царствует сейчас Франц, а император Иосиф давно умер. Однако Суворов каждый раз отмахивался: "Помилуй бог, не упомню", - и снова принимался кричать: "Виват Иосиф!", как бы показывая, что он вовсе не намерен утруждать себя запоминанием таких "незначащих" фактов, как имя австрийского императора.
166 Кроме Тугута, членами гофкригсрата были: Дитрикштейн, Тюрпин, Ламберг, Колоредо и др. Все они были совершенно неискушенными в военном деле.
167 Учреждение, ведавшее делами политического сыска в России XVIII века. Создано в 1762 году взамен Тайной канцелярии. Упразднено в 1801 году.
168 Соотношение сил сторон дано на основании рапорта Суворова от 27 апреля 1799 года.
169 ЦГВИА, ф. 207, д. 163, л. об. 3.
170 "Марш слишком "быстрый, совершенно без всякого военного расчета", - раздраженно доносил в Вену Мелас (см. статью Н. Михневича "Суворов в оценке европейских писателей и военных" в журнале "Красный командир" № 22, 1921, стр. 27). Между тем именно этот быстрый марш, не позволявший французам закрепиться и дождаться шедших к ним подкреплений, вынудил их отступить без боя до реки Адды.
171 В. И. Ленин, Сочинения, изд. 4-е, т. 22, стр. 295.
172 Все происходившие в России события датированы по старому стилю. Пребывание Суворова за границей датируется, начиная с этого места, новым стилем.
173 "Архив князя Boронцова", кн. XII, М., 1877, стр. 230.
174 Томным - в смысле вялым, неэнергичным.
175 ЦГВИА, ф. 207, д. 163, л. об. 5.
176 Повторяем, что наступление через Ривьеру на Париж было руководящей идеей Суворова в течение всей Итальянской кампании. 18 мая он писал А К. Разумовскому, что должна быть утверждена его система ведения войны. "Сею (т. е. его системою - К. О.) мог бы нам открыться наипозже в будущую кампанию Париж" (ЦГВИА, ф. 207, д. 53, л. 3).
177 "Архив князя Воронцова", т. XXIV, М., 1880, стр 321-322.
178 Кстати, следует указать, что Суворов зорко следил за действиями Ушакова. 20 августа, в разгар приготовлений к походу во Францию, он пишет Павлу I: "Истинная нужда адмиралу Ушакову в десантных войсках; я намерен был уже непродолжительно для его отправить четыре батальона в Ливорну при генерал-майоре князе Волконском".
179 "Генералиссимус Суворов", Сборник документов и материалов, Госполитиздат, М, 1947, стр. 248.
180 "А. В Суворов", Сборник документов, т. III, Военное издательство, М., 1952, стр. 547.
181 Между прочим, были взяты в плен генералы Оливье и Руска. Они были отпущены "под пароль", в обмен на союзных генералов.
182 Мазарини (1602-1661) - кардинал, первый министр Франции.
183 Марченко, Александр Васильевич Суворов в своих рукописях, Спб., 1900, стр. 47.
184 Суворов окрестил Моро "генералом славных ретирад".
185 "Архив князя Воронцова", т. XXIV, М., I860. стр. 320.
186 "Генералиссимус Суворов", Сборник документов и материалов, Госполитиздат, М., 1947, стр. 263.
187 Мерсенер - наемник.
188 ЦГВИА, ф. 207, д. 58, л. 3.
189 "Архив князя Воронцова", т. XXIV, М., 1880, стр. 328.
190 По другим данным - 38 тысяч и 65 тысяч, (см., например, А. Боголюбов , Полководческое искусство А. В. Суворова, 1939, стр. 109-110). Но автор указывает, что введено в бой Суворовым было 45 тысяч. Сам Суворов в реляции Павлу I заявлял, что у него было 38 тысяч.
191 Суворов же отозвался о Моро так: "Он меня несколько понимает, но я его лучше".
192 "Русский архив" № 9, 1871, столбец 1446.
193 Римский-Корсаков занял позиции у Цюриха 18 августа 1799 г.
194 Диверсия - здесь в смысле военного маневра, производимого вдали от действий главных сил с целью отвлечь силы противника с главного театра военных действий.
195 "Архив князя Воронцова", кн. XXIV, М., 1880, стр. 340.
Бродфрессер - обжора.
196 "Эрцгерцог Карл при приближении нового русского корпуса, будучи на одну треть сильнее, чем этот последний, оставил за ним (корпусом. - К. О.) все пункты и холодно удалился, чтобы не возвращаться", - с возмущением констатировал Суворов 3 октября 1799 года в донесении Павлу I.
197 В то же время он зорко следил за положением корпуса Римского-Корсакова. 18 августа он писал Корсакову: "Внедрите в них (русских солдат. - К. О.) холодное ружье, чем мы здесь одним победы одержали. Влияйте то и союзным" (то есть приучите их к бою холодным оружием и приучайте к тому же союзников - австрийцев).
198 ЦГВИА, ф. 207, д. 163, лл. 33, 34.
199 Там же, л. 50.
200 При выступлении на мулов погрузили четырехдневный запас продовольствия, солдаты несли на себе трехдневный запас. Остальной провиант предполагалось получить у Готце и Корсакова.
201 Подготовляя свои войска к Швейцарскому походу, Суворов внушал: "Не нужно на гору фронтом всходить, когда боковыми сторонами оную обойти можно" (Д. Милютин, История войны 1799, изд. 2-е, т. III, Спб., 1857, стр. 490). Впоследствии Энгельс подчеркивал роль обходов в горной войне (К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения т. XI, ч. I. стр. 175).
202 К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XI, ч. I, стр. 175
203 Впоследствии Суворов доложил Павлу I, что действия Корсакова в сражении были правильны и вина целиком ложится на генерала Дурасова, который стоял со своими частями в 18 верстах и не подоспел вовремя на помощь атакованному Корсакову.
204 В битве при Муттене едва не был взят в плен сам Массена. При паническом отступлении французов он оказался в середине тесной толпы беглецов, и хотя был верхом, но не мог выбраться из нее. Русский унтер-офицер Махотин ударом кулака свалил Массену с коня, кто-то из свиты французского генерала, заметив его критическое положение, устремился ему на помощь, и хотя был убит Махотиным, но дал возможность Массене снова вскочить на лошадь и ускакать. Махотин при этом ухватил Массену за плечо, но не удержал его, в руке у него осталась только часть генеральского воротника с золотым шитьем. Этот трофей был представлен Суворову. По приказу фельдмаршала, Махотина произвели в офицеры.
205 В Муттене были оставлены больные и раненые: 600 русских и 1000 пленных французов.
206 ЦГВИА, ф. 207, д. 106, л. 2.
207 Цесарцы - австрийцы.
208 М. Хмыров, Последнее четырехлетие жизни Суворова (см. "Русский архив" № 9, 1871, стр. 1478).
209 ЦГВИА, ф. 207, д. 115, лл. 6-7.
210 То есть более способный одерживать победы, чем даже при Евгении Савойском - известном австрийском полководце (1663-1736).
211 ЦГВИА, ф. 207, д. 163, л. 89.
212 Пребывание Суворова в Праге совершенно не освещалось в нашей литературе. Кое-какие сведения о нем приведены в № 7 журнала "Славяне" за 1944 год. В честь великого полководца население Праги устроило торжества, хотя он сам уклонялся от них. Все же он присутствовал на спектакле труппы Гвардасони. Его появление было встречено овацией. Спели кантату, в ярких лучах появилась надпись: "Viva il principe Suvorov!" ("Да здравствует князь Суворов!") Багратион дал ответный бал.
По пути из Праги чехи всюду встречали Суворова с радостью. В Высоком Мыте местное стрелковое общество склонило перед ним свое знамя.
213 Лаудон (1717-1789) - австрийский генералиссимус, успешно воевавший против Пруссии.
214 Болезнь, характеризующаяся мышечными уплотнениями, причиняющими большие страдания. В настоящее время этот термин (от греческого phlyctain) применяется к глазным заболеваниям.
215 ЦГВИА, ф. 207, д. 140, л. 3.
216 Начиная отсюда, даты указаны вновь по старому стилю.
217 К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XI, ч. II, стр. 397.
218 Эшелонирование - распределение в глубину войск и тыловых учреждений на марше и при расположении на месте.
219 Необходимость бороться с густыми массами турецкой конницы способствовала раннему применению колонны как формы боевого порядка в русской армии. О колонне говорится в уставе 1755 года. Широко применял колонны Румянцев. Заслуга Суворова здесь, как и в ряде других положений, состоит в том, что он развил начинания своих предшественников, углубил их и придал им новую силу. Суворовские войска строились для боя в небольшие каре и двигались на неприятеля так, что передний и задний фасы были обращены к нему лицом, а боковые шли колонной (по три в ряд), являясь связующим звеном между передним и задним фасами. В случае атаки конницы правый и левый фасы поворачивались лицом в поле, а задний - кругом. По отражении атаки движение продолжалось в прежнем порядке.
220 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. III, Военное издательство, М., 1952, стр. 257.
221 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. II, Военное издательство, М., 1951, стр. 63.
222 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. III, Военное издательство, М., 1952, стр. 263.
223 "Военный журнал", кн. IV, 1856, стр. 72-73.
224 Там же, стр. 77.
225 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. III, Военное издательство, М., 1952, стр. 547.
226 Субсистенция - продовольствие, провиант, военные припасы.
227 ЦГВИА, ф. 26, оп. 152, д. 532, л. 118.
228 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. III, Военное издательство, М., 1952, стр. 256.
229 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. III, Военное издательство, М., 1952, стр. 256.
230 "Генералиссимус Суворов", Сборник документов и материалов. Госполитиздат, М., 1947, стр. 273.
231 ЦГАДА, ф. 20, д. 324, л. 208.
232 1794 год считается годом основания Одессы.
233 В долине Дора-Бальтеа, на путях, ведущих из Швейцарии в Италию.
234 Не лишне вспомнить, что в 1799 году Бонапарт не смог взять крепость Сен-Жан-д'Акр (в Сирии), хотя у него было 14 000 человек, а гарнизон крепости насчитывал только 3000 человек.
235 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. I, Военное издательство, М., 1949, стр. 686.
236 Петрушевский говорит о Суворове, что он "не имел вовсе склонности к инженерному делу"; фон Смитт пишет по поводу строительства крепостей в Финляндии в таких выражениях: "Как ни противна была Суворову данная ему задача..." и т. п.
237 В то время начальник военно-инженерных частей русской армии.
238 Себастиан Вобан (1633-1707) - известный французский экономист и военный инженер, автор книги, перевод которой приписывали (по-видимому, ошибочно) отцу А. В. Суворова. Вобан построил свыше 30 крепостей и принимал участие в 53 осадах.
239 Дошедшие до нас обширные материалы о пребывании Суворова в Финляндии (например, ЦГАДА, ф. 20, д. 324) свидетельствуют, что он буквально утопал в мелочных хлопотах и обязанностях хозяйственного порядка; переписка его пестрит такими вопросами, как постройка сараев для нужд гребной флотилии, рассмотрение смет, кляузные финансовые дела и т. п. Все это было органически чуждо Суворову, очень тяготило и раздражало его.
240 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. III, Военное издательство, М., 1952, стр. 259.
241 "Bas Rhin" ("Нижний Рейн").
242 "Русская старина" № 9, 1898, стр. 577.
243 Другое название Сардинского королевства.
244 "Архив князя Воронцова", кн. XXIV, М., 1880, стр. 324.
245 Там же, стр. 338.
246 ЦГВИА, ф. 207, д. 50, л. 1.
247 "А, В. Суворов", Сборник документов, т. III, Военное издательство, М., 1952, стр. 261.
248 ЦГВИА, ф. ВУА. д. 2827, лл. 15-18.
249 Там же, л. 23.
250 ЦГВИА, ф, 207, д. 134, л. 3.
251 ЦГВИА, ф. 20-7, д. 123, л. 3.
252 "Генералиссимус Суворов", Сборник документов и материалов, Госполитиздат, 1947, стр. 318.
253 "Вестник Европы" № 10, 1810, стр. 119
254 Суворов имеет в виду выгоды от связанных с войной транспортировок, галлионы - корабли.
255 Типо-Саиб - один из индусских правителей.
256 ЦГВИА, ф. 207, д. 136, лл. 3-4.
257 "А. В. Суворов", Сборник документов, т. III, Военное издательство, М., 1952, стр. 83.
258 Уместно подчеркнуть, что Суворов чрезвычайно уважал Румянцева; в 1789 году, когда Потемкин оттеснил Румянцева на задний план, Суворов демонстративно выказывал свое почтение к Румянцеву. Вот как описывает это Л. Энгельгардт: "По прибытии светлейшего князя (Потемкина. - К. О.) в Яссы один раз он только был у фельдмаршала графа Румянцева в Жиже и изредка посылал дежурного генерала, племянника своего В. В. Энгельгардта, с приветствием. Остальные генералы из подлости и раболепства редко посещали графа, да и то самое малое число. Один только граф Александр Васильевич Суворов оказывал ему уважение; после всякого своего дела и движения, посылая курьера с донесением главнокомандующему, особенного курьера посылал с донесением к престарелому фельдмаршалу, так как бы он еще командовал армией" (Л. Энгельгардт, Записки, М., 1867, стр. 106).
259 "Фельдмаршал Кутузов", Сборник документов и материалов, Госполитиздат, М., 1947, стр. 223.
260 ЦГВИА, ф. 41, д. 585-588, л. 84.
261 "А. В. Суворов". Сборник документов, т. I, Военное издательство, М., 1949, стр. 270.
262 "Генералиссимус Суворов", Сборник документов и материалов, Госполитиздат, М., 1947, стр. 84.
263 Отдел рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина, фонд Музейный, № М 3253а/91.
264 Например, во время переездов никому из свиты не разрешалось иметь чемоданы. Небольшие баулы перевозились на повозках.
265 "Князь так слаб, что едва ходит",- писал о Суворове Андрей Горчаков 2 сентября 1799 года.
266 Вот, между прочим, одна из типичных суворовских выходок (сообщена Н. Паялиным по материалам истории Сестрорецкого завода).
Возвращаясь в 1792 году из Финляндии, Суворов должен был проехать через Сестрорецк. Администрация военного завода готовила ему торжественную встречу, между тем Суворов, переодевшись в солдатскую шинель, прибыл проселочной дорогой на чухонской таратайке в город и, пока администрация поджидала его на станции, осмотрел все мастерские.
- Помилуй бог, как штыки остры, любо сердцу, прочее все дрянь,- сказал он в штыковой мастерской.
Затем он отправился на квартиру к одному мастеровому.
- Нет ли у тебя в доме кого-нибудь больше меня? - спрашивал он хозяйку.
Видя, что она не понимает столь загадочного вопроса, он сам обегал квартиру и воскликнул:
- Раздолье! Ребят крикунов нет, - стало быть, можно есть и спать сколько душе угодно.
Поев щей, он разостлал на лавке шинель и крепко уснул. Командира завода он не принял; но тот, к своему удивлению, получил монаршее благоволение за хороший порядок на заводе.
267 То есть до смерти. Стикс - в греческой мифологии одна из рек подземного царства.
268 ЦГВИА, ф. 207, д. 163, л. об. 58.
269 Андрей Карачай - австрийский генерал (фельдмаршал-лейтенант), участник русско-турецкой войны 1787-1791 годов в Итальянской кампании. Александр - его сын, числившийся на русской службе в Фанагорийском полку; Суворов был его крестным отцом.
270 ЦГАДА, ф. 20, д. 324, л. 61.
271 Филипп (382-336 гг. до нашей эры) - македонский царь. Александр Македонский, его сын, знаменитый полководец древности (356-323 гг. до нашей эры). Баярд (Баяр) (1476-1524) - французский военачальник XVI века, воплощение рыцарских идеалов. Монлюк (1502-1577) - французский маршал, оставивший интересные мемуары ("Commentaires"),
272 "Древняя и новая Россия", т. 1, 1887, стр. 22.
273 Из приведенных афоризмов семь, а именно - 1, 4, 6, 7, 8, 9 и 10 взяты из "Науки побеждать". Афоризм 2-й взят из приказа Суворова, датированного 1799 годом; 3-й - из приказа, отданного в августе 1794 года, и 5-й - из одной заметки Суворова, сделанной В 1799 году.
274 В. И. Ленин, Сочинения, изд. 4-е, т. 1, стр. 142.
