Тайнопись Лермонтова?
Александр Басманов
У этой гипотезы нет пока притязаний стать абсолютной истиной. Слишком многое для этого нужно. Нужны письма, которых никогда не сыщут, так как их и не могло быть. Нужны запечатленные воспоминания, но одним по этому поводу нечего вспомнить, поскольку они ничего не знали, другим поручалось молчание, поскольку разговор на эту тему означал разглашение тайны. Знали о ней, конечно же, Лермонтов, может быть, его бабушка Арсеньева, может быть, отец, может быть, приятель Столыпин-Монго или Мартынов.
Условность предлагаемых теперь положений очевидна. Но Лермонтов дает право на объявление догадок. Во-первых, потому, что среди великих русских писателей он остается наименее изученным. Во-вторых, потому, что еще Блок, по крохам собирая жизнь автора "Демона", говорил: "Почвы для исследования Лермонтова нет - биография нищенская, остается провидеть... Когда роют клад, прежде разбирают смысл шифра. Лермонтовский клад стоит упорных трудов". Наконец, в-третьих, потому, что сам Лермонтов записал свою тайну в рисунках, тщательно запрятав ее там. Центральный факт тайны - женщина.
Самые поразительные открытия происходят часто случайно. Профессиональный художник-график Людмила Николаевна Шаталова занималась рисунками Лермонтова шесть лет, атрибутируя их, восполняя реальные прообразы, прежде чем смогла увидеть вплавленный в рисунки текст. Причем если бы она не была профессиональным графиком, но только литературоведом, она бы текста не увидела: эти извивы просматривались не более заметно, чем хамелеон а гранитной трещине или капустница на капустном листе,- лишь иногда некоторые и редкие штрихи, некоторые линии лермонтовского рисунка оказывались неоправданными, не образовывая, но скрадывая, даже извращая форму. Сами штрихи и линии возникали на листе чрезвычайно искусно, более того, они замечательно камуфлировались автором, и потому совершенно исключалось, что их нерадивость в этом карандашном или чернильном месиве, в абрисе многочисленных человечьих фигур, голов, многочисленных скакунов на галопе - порождение дилетантизма. Наоборот, только виртуоз мог так незаметно включать их в общую ткань своих рисунков. И Людмила Николаевна потеряла сон и аппетит.
Первая надпись, ею расшифрованная, оказалась "ЛЕРМАНТОВ", зашитая вертикально в штриховку по левому борту жилета, в который был облачен отец поэта, Юрий Петрович, изображенный пером на автографе стихотворения "Желание": "Зачем я не птица, не ворон степной..." - стихотворения о рыцарской Шотландии, о дальних предках Лермонтова.
Да и сам портрет, впрочем, был еще раньше атрибутирован именно Шаталовой: она руководилась в своем узнавании не только тщательным сравнением различной иконографии с рисунком на рукописи, но и содержанием рукописи. Уже там, на первых порах своей работы, ей был ясен принцип, обязательная его схема: текст - рисунок - контекст. Так объявились (помимо разгадки рисунков) еще и автобиографические, внутренние, скрытые связи "Желания", "Эпитафии", "Ангела смерти". Связи, которые до того не были замечены никем и которые теперь оказались признанными самыми высокими авторитетами.
Человеческая жизнь непредсказуема, иногда она дает странные повороты: Шаталова полностью погрузилась в Лермонтова. Ее эрудиция поражает: понятно, лермонтовед должен знать все, что известно по изучаемой биографии, понятно, он должен знать произведения и ученую литературу вокруг них. Но что вы скажете, когда убедитесь, что Шаталова наизусть знает не только все тексты Лермонтова, но и черновики их, разночтения, варианты, то есть то, как в процессе писания строился стих, как уродовался он потом (до мелкого синтаксиса) в печати, знает наизусть каждую черту в каждом из сотен рисунков, каждый лист из сотен знает в каждой тетради, каждую там помарку, кляксу, а также как верстаются на этих листах строки: обрубком или длинно, скорописью или педантично, размашисто или бисером?!
Едва переступив порог в мастерскую Шаталовой, попадаешь в мир Лермонтова: монтажи рукописей, груды фотографий, где поэтапно, пофрагментно укрупнены лермонтовские рисунки, стопы на столе книг (развернутых или заложенных) Лермонтова и о нем. "Я поражаюсь его изобретательности - иногда часами, иногда неделями приходится смотреть до боли в глазах, перевертывать то или другое изображение, чтобы увидеть, например,- волосы вот этой мужской головы составлены из монограммы "Г. С." - Григорий Столыпин,- объясняет Шаталова.- И только увидев такое, увидишь и нам просто, открыто, на поверхности, и потому часто нельзя догадаться о нем, лежит текст".
И Лермонтов "пошел" к исследователю: всякий рисунок читался как бы на просвет, сквозь пелену стиха, сопоставлялся с сутью других рисунков и стихов, где использованы вдруг и незаметно для нетренированного глаза те же графические приемы, ухватки, те же слова, словосочетания, те же иногда целые строки, разделенные подчас годами. Но больше всего Шаталову интересовали рисунки, читавшиеся не в переносном, а в прямом смысле,- где проступали инициалы, имена, монограммы.
Зачем он делал это? Для кого и для чего? Почему, не щадя прилежания и гениальной фантазии, сочетал в одно и неразрывное целое лица, фигуры и литеры? Кому таким образом поверял он свои тайны? Быть может, это лишь проявление щегольской культуры его эпохи, во многом строящейся на игре условностей, когда языком были не только слова, но и цвет вееров, маскарадные костюмы, расположение бархатных мушек: на виске - нездоровье, над верхней губой - поцелуй?
Маловероятно, ибо впечатление от психологической сложности поразительное: одна сторона отдает все, но отдает так замысловато, что другая и не догадывается о даре; словно маг в силу плохого знания своего ремесла совершает неправильные действия, которые не в состоянии вызвать заклинаемую силу. Или, наоборот, словно душе необходимо излиться и она не может не излиться, но тайна исповеди должна во что бы то ни было оставаться неприкосновенной. Ее нельзя открыть в стихах - она станет достоянием всех. Ее нельзя открыть на полях черновика - она может стать достоянием некоторых. Ее нужно выразить, но ее не должен знать никто.
Теперь ясны десятки криптограмм, ввитых Лермонтовым в тело своих рисунков. Здесь и "ПАЖ ЦАРЯ" на лице его свойственника и высокого придворного Философова; здесь и "МОНГО" или запрессованные в штриховую массу, ту или иную ее часть, чрезвычайно замаскированные псиные морды 1 - по ним, конечно же, непосредственно узнается Столыпин-Монго, человек, проходящий сквозь жизнь Лермонтова с младых ногтей и до гробовой доски.
Но больше всего, в самых разных персонажах и композициях проступает имя "АННА" или монограмма "А. Г. С",
Анна Григорьевна Столыпина, Annette, Адель, Анюта, младшая дочь Натальи Алексеевны Столыпиной, сестры бабушки Лермонтова, была его юношеской любовью - долгой и изнуряющей.
Анне Столыпиной, ясно, посвящена и драма "Menschen und Leidenschaften" 2 - об истории любви героя к двоюродной сестре. На автографе драмы, под словом "Посвящается" - далее имя адресата перемарано в сплошное пятно - изображение девушки под опять же сухим деревом: ее фигура по расшифровке Шаталовой буквально испещрена надписями - "АННА", "МИШЕЛЬ".
Что мы знаем о судьбе этой женщины? Знаем, что в 1833 году состоялась ее помолвка, а в 1834-м свадьба с блестящим полковником Философовым, адъютантом великого князя Михаила Павловича и потом была светская и придворная жизнь, приближение благодаря мужу ко двору и самому императору. Знаем, что живо интересовавшийся литературой Алексей Илларионович Философов одним из первых оценил талант своего нового родственника. Знаем, что, используя свое влияние на великого князя, он не раз отводил грозу от головы опального Лермонтова или добивался смягчения его участи - недаром письма старухи Арсеньевой к нему проникнуты особой теплотой. Еще известно, что в начале августа 1841 года, во время красносельских маневров, именно в присутствии дежурного генерала Философова Николай I получил донесение о гибели Лермонтова. А в 1857 году в Германии, в Карлсруэ, Философов издает запрещенного "Демона" и тем ускоряет его печатание в России. И последнее: известно, что почти разорившийся Философов скончался в Париже в 1874 году. Там же через восемнадцать лет почила и его супруга Анна Григорьевна Столыпина.
Что мы знаем об отношениях Лермонтова и этой женщины? Кроме нескольких, почти ничего не говорящих упоминаний его и ее имен в родственной переписке, ничего.
И тем не менее как раз с именем Анны Столыпиной связывает Шаталова множество из написанного Лермонтовым - почти все стихи с посвящением К * и стихотворение "Ребенку", поэмы "Ангел смерти", "Боярин Орша", "Сашка", "Демон", драмы "Menschen und Leidenschaften", "Странный человек" и "Два брата", "Княгиню Литовскую", отрывки "У граф, В. был музыкальный вечер" ("Штосс") и "Я хочу рассказать вам историю женщины, которую вы все видали, и которую никто из вас не знал...".
А что же делать, спросим мы, со всеми до знаменитости известными адресатами его лирики - Н. Ф. И., Сушковой, Варварой Лопухиной? Все это было, было, отвечает Шаталова, но было и то, что где-то за ними, за занавесом, усиленно скрываемая от посторонних, усиленно и безрезультатно изживаемая из самого себя, жила в Лермонтове та далекая ефремовская любовь. Иначе как объяснить ее инициалы, начертанные на самых различных рисунках, даже на тех, где изображена не она, совсем другая?
Но мотив Анны Столыпиной - только часть тайны. В лермонтовских рисунках - и в великолепном по экспрессии листе-обложке "Вадима", где смешались десятки сюжетов от военных сражений, конных атак до портретов и жанров, и в "Юнкерской тетради", и на полях черновиков - проступают еще две темы: отца и Столыпина-Монго. Не одна Анна, а все три фигуры и вяжутся Лермонтовым в настоящий вензель 3.
Тема отца, Юрия Петровича, может быть объяснима ефремовским Кропотовым, где, собственно, и случилось знакомство с Annette, Аделью, Анной Столыпиной, но и тут тайна: почему оказалась она там, в имении у человека, гонимого всей родней со стороны матери? Почему затем имя Ада возникнет в "Ангеле смерти" как имя возлюбленной Зораима? И кто прообраз Зораима?
Тема Столыпина-Монго - определенно отличная от темы отца, параллельная. Чем в действительности связаны Анна Столыпина и ее дальний родственник, останется, видимо, не узнанным никогда, но Лермонтов почти всегда сплетает их своей тайнописью: изображая Столыпина-Монго, он монтирует на этом изображении криптограмму "АННА", "А. Г. С"; изображая Анну, он обязательно упоминает Столыпина-Монго.
Кто он? Об Алексее Аркадьевиче Столыпине как, отчего-то принято считать, лучшем друге Лермонтова сказано было в свое время много и одновременно ничего не было сказано. Биографически эти два человека спаяны неразрывно: на два года моложе поэта, Столыпин приходился ему двоюродным дядей. Они вместе учились в юнкерской школе, вместе служили в лейб-гусарах и квартировали под одной крышей а Царском Селе. Они оба члены группы "шестнадцати" и оба в один час на Кавказе. Столыпин - секундант в обоих поединках Лермонтова и свидетель его смерти. Вот словесный портрет Монго: "Это был совершеннейший красавец: красота его, мужественная и вместе с тем отличавшаяся какой-то нежностью, была бы названа у французов "proverbiale" 4. Он был одинаково хорош и в лихом гусарском ментике, и под барашковым кивером нижегородского драгуна, и, наконец, в одеянии современного льва, которым был вполне, но а самом лучшем значении этого слова. Изумительная по красоте внешняя оболочка была достойна его души и сердца..." Столыпин-Монго, говорят, отлично ездил верхом, в точь стрелял из пистолета и шел, по рапортам, храбрейшим из офицеров.
Правда, есть и другие характеристики, в частности такая: "...он был только скромной куколкой, завернутой в кокон своего полка, и говорил довольно плохо по-французски; он хотел прослыть умным, для чего шумел и пьянствовал, а на смотрах и парадах ездил верхом по-черкесски на коротких стременах, чем навлекал на себя выговоры начальства. В сущности, это был красивый манекен мужчины с безжизненным лицом и глупым выражением глаз и уст, которые к тому же были косноязычны и нередно заикались. Он был глуп, сознавал это и скрывал свою глупость под маской пустоты и хвастовства".
Но в Столыпине-Монго отчетливо видится одна черта - существенная и очень жесткая: он умел молчать, и потому до сих пор остается абсолютно неясным вопрос о степени участия его в дуэли Лермонтова и Мартынова; ни одним словом не обмолвился красавец о своей близости к Лермонтову, не дал сослаться на себя ни одному лермонтовскому мемуаристу. Позже, в 1854 году, знал Столыпина и Лев Толстой, отметив знакомство в дневнике: "Еще переход до Фокшан, во время которого я ехал с Монго. Человек пустой, но с твердыми, хотя и ложными убеждениями", "Утром был у Столыпина, и Монго сильно не нравится мне", "Вечером был у Столыпина и вынес неприятное чувство". Толстому, наверное, по части понимания людей можно доверять.
И еще одна небольшая деталь. Уже в нашем веке была найдена старинная рукопись, быть может, сыгравшая для Лермонтова почти такую же страшную роль, как для Пушкина пресловутый "Диплом ордена рогоносцев". Рукопись - "Рецепт. Как составлять жизненный эликсир" - лежит в Литературном музее. Но важна не она сама, а приписка, сделанная внизу корявыми печатными буквами:
Однако нам известно, что и Пушкин, получив роковую и гнусную бумагу, грешил на Геккерена.
Идея тайного и трагического треугольника чрезвычайно смела. Все это только догадки. Совпадут ли они когда-нибудь с истиной или окончательно истают, разойдясь с нею? Знать пока нельзя. Но то, что в лермонтовских рисунках сказано больше, чем изображено, то, что это не только "рисунки поэта", то, что он точно и верно говорил в них о своих даже мельчайших движениях души, то, что они сложнее, чем просто графическое повторение сюжета близлежащего стиха, что они хитрее, нежели представляются первому взгляду, что Лермонтов словно пригвожден к ним в своем творчестве,- теперь, после прочтения хотя и ничтожной частицы его тайнописи, очевидно.
Метод Шаталовой оказался очень эффективным, и многие филологи, включая и крупнейшего лермонтоведа Виктора Андрониковича Мануйлова, считают ее находки за подлинное открытие. В таких высоких оценках речь идет не о том, что выстраивается удивительно красивая, стройная концепция, не о том, что судьба Лермонтова поддастся вскоре полной разгадке (тут могут быть, даже обязательно есть - иначе настоящий поиск немыслим - ошибки, уход на ложные тропы, тут, с другой стороны, можно выйти и на старую, проторенную дорогу). Речь о другом. Что ключ к этой разгадке где-то рядом, что как в той детской игре - уже "тепло", и кажется, и верится, что до "горячо" лишь один шаг, что безымянные чернильные облики и росчерки могут когда-нибудь окончательно проясниться и стать хорошо ведомыми фигурами лермонтовского окружения.
Только тогда действительно мы многое узнаем: они примкнут, эти фигуры, друг к другу, звено к звену, образовывая цепь судьбы гения. В этом был смысл шифра. В этом - и смысл постижения его.
* * *
1 А. А Столыпин получил от Лермонтова прозвище Монго, так как никогда не расставался со своим любимым ньюфаундлендом Монго. Имя это за ним закрепилось навсегда.
2 "Люди и страсти" (нем).
3 От польского venzel — узел.
4 Ставшая пословицей (фр.).
Александр Басманов
У этой гипотезы нет пока притязаний стать абсолютной истиной. Слишком многое для этого нужно. Нужны письма, которых никогда не сыщут, так как их и не могло быть. Нужны запечатленные воспоминания, но одним по этому поводу нечего вспомнить, поскольку они ничего не знали, другим поручалось молчание, поскольку разговор на эту тему означал разглашение тайны. Знали о ней, конечно же, Лермонтов, может быть, его бабушка Арсеньева, может быть, отец, может быть, приятель Столыпин-Монго или Мартынов.
Условность предлагаемых теперь положений очевидна. Но Лермонтов дает право на объявление догадок. Во-первых, потому, что среди великих русских писателей он остается наименее изученным. Во-вторых, потому, что еще Блок, по крохам собирая жизнь автора "Демона", говорил: "Почвы для исследования Лермонтова нет - биография нищенская, остается провидеть... Когда роют клад, прежде разбирают смысл шифра. Лермонтовский клад стоит упорных трудов". Наконец, в-третьих, потому, что сам Лермонтов записал свою тайну в рисунках, тщательно запрятав ее там. Центральный факт тайны - женщина.
В ней было все, что увлекает душу,Теперь покой нарушен.
Волнует мысли и мешает сну.
Но я, друзья, покой ваш не нарушу
И на портрет накину пелену...
Самые поразительные открытия происходят часто случайно. Профессиональный художник-график Людмила Николаевна Шаталова занималась рисунками Лермонтова шесть лет, атрибутируя их, восполняя реальные прообразы, прежде чем смогла увидеть вплавленный в рисунки текст. Причем если бы она не была профессиональным графиком, но только литературоведом, она бы текста не увидела: эти извивы просматривались не более заметно, чем хамелеон а гранитной трещине или капустница на капустном листе,- лишь иногда некоторые и редкие штрихи, некоторые линии лермонтовского рисунка оказывались неоправданными, не образовывая, но скрадывая, даже извращая форму. Сами штрихи и линии возникали на листе чрезвычайно искусно, более того, они замечательно камуфлировались автором, и потому совершенно исключалось, что их нерадивость в этом карандашном или чернильном месиве, в абрисе многочисленных человечьих фигур, голов, многочисленных скакунов на галопе - порождение дилетантизма. Наоборот, только виртуоз мог так незаметно включать их в общую ткань своих рисунков. И Людмила Николаевна потеряла сон и аппетит.
Первая надпись, ею расшифрованная, оказалась "ЛЕРМАНТОВ", зашитая вертикально в штриховку по левому борту жилета, в который был облачен отец поэта, Юрий Петрович, изображенный пером на автографе стихотворения "Желание": "Зачем я не птица, не ворон степной..." - стихотворения о рыцарской Шотландии, о дальних предках Лермонтова.
Да и сам портрет, впрочем, был еще раньше атрибутирован именно Шаталовой: она руководилась в своем узнавании не только тщательным сравнением различной иконографии с рисунком на рукописи, но и содержанием рукописи. Уже там, на первых порах своей работы, ей был ясен принцип, обязательная его схема: текст - рисунок - контекст. Так объявились (помимо разгадки рисунков) еще и автобиографические, внутренние, скрытые связи "Желания", "Эпитафии", "Ангела смерти". Связи, которые до того не были замечены никем и которые теперь оказались признанными самыми высокими авторитетами.
Человеческая жизнь непредсказуема, иногда она дает странные повороты: Шаталова полностью погрузилась в Лермонтова. Ее эрудиция поражает: понятно, лермонтовед должен знать все, что известно по изучаемой биографии, понятно, он должен знать произведения и ученую литературу вокруг них. Но что вы скажете, когда убедитесь, что Шаталова наизусть знает не только все тексты Лермонтова, но и черновики их, разночтения, варианты, то есть то, как в процессе писания строился стих, как уродовался он потом (до мелкого синтаксиса) в печати, знает наизусть каждую черту в каждом из сотен рисунков, каждый лист из сотен знает в каждой тетради, каждую там помарку, кляксу, а также как верстаются на этих листах строки: обрубком или длинно, скорописью или педантично, размашисто или бисером?!
Едва переступив порог в мастерскую Шаталовой, попадаешь в мир Лермонтова: монтажи рукописей, груды фотографий, где поэтапно, пофрагментно укрупнены лермонтовские рисунки, стопы на столе книг (развернутых или заложенных) Лермонтова и о нем. "Я поражаюсь его изобретательности - иногда часами, иногда неделями приходится смотреть до боли в глазах, перевертывать то или другое изображение, чтобы увидеть, например,- волосы вот этой мужской головы составлены из монограммы "Г. С." - Григорий Столыпин,- объясняет Шаталова.- И только увидев такое, увидишь и нам просто, открыто, на поверхности, и потому часто нельзя догадаться о нем, лежит текст".
И Лермонтов "пошел" к исследователю: всякий рисунок читался как бы на просвет, сквозь пелену стиха, сопоставлялся с сутью других рисунков и стихов, где использованы вдруг и незаметно для нетренированного глаза те же графические приемы, ухватки, те же слова, словосочетания, те же иногда целые строки, разделенные подчас годами. Но больше всего Шаталову интересовали рисунки, читавшиеся не в переносном, а в прямом смысле,- где проступали инициалы, имена, монограммы.
Зачем он делал это? Для кого и для чего? Почему, не щадя прилежания и гениальной фантазии, сочетал в одно и неразрывное целое лица, фигуры и литеры? Кому таким образом поверял он свои тайны? Быть может, это лишь проявление щегольской культуры его эпохи, во многом строящейся на игре условностей, когда языком были не только слова, но и цвет вееров, маскарадные костюмы, расположение бархатных мушек: на виске - нездоровье, над верхней губой - поцелуй?
Маловероятно, ибо впечатление от психологической сложности поразительное: одна сторона отдает все, но отдает так замысловато, что другая и не догадывается о даре; словно маг в силу плохого знания своего ремесла совершает неправильные действия, которые не в состоянии вызвать заклинаемую силу. Или, наоборот, словно душе необходимо излиться и она не может не излиться, но тайна исповеди должна во что бы то ни было оставаться неприкосновенной. Ее нельзя открыть в стихах - она станет достоянием всех. Ее нельзя открыть на полях черновика - она может стать достоянием некоторых. Ее нужно выразить, но ее не должен знать никто.
Теперь ясны десятки криптограмм, ввитых Лермонтовым в тело своих рисунков. Здесь и "ПАЖ ЦАРЯ" на лице его свойственника и высокого придворного Философова; здесь и "МОНГО" или запрессованные в штриховую массу, ту или иную ее часть, чрезвычайно замаскированные псиные морды 1 - по ним, конечно же, непосредственно узнается Столыпин-Монго, человек, проходящий сквозь жизнь Лермонтова с младых ногтей и до гробовой доски.
Но больше всего, в самых разных персонажах и композициях проступает имя "АННА" или монограмма "А. Г. С",
Анна Григорьевна Столыпина, Annette, Адель, Анюта, младшая дочь Натальи Алексеевны Столыпиной, сестры бабушки Лермонтова, была его юношеской любовью - долгой и изнуряющей.
Но ты забыла, друг! когда порой ночнойЭто - стихотворение "К гению", виденье Кропотова, деревушки отца Лермонтова в Ефремовском уезде, в которой он гостил лето, поделившее его переезд из Тархан в Москву. В тетради, где рождалось "К гению", есть и приписка: "Напоминание о том, что было в Ефремовской деревне в 1827 год у- где я во второй раз полюбил 12 лет - и поныне люблю". Имеется и еще одно признание, более позднее: "(Мне 15 лет). Я однажды (3 года назад) украл у одной девушки, которой было 17 лет, и потому безнадежно любимой мною, бисерный синий снурок; он и теперь у меня хранится. Кто хочет узнать имя девушки, пускай спросит у двоюродной сестры моей.- Как я был глуп!.." Там же, через страницу, написано стихотворение "Дереву" - о смерти дерева, о разрыве поэта и его возлюбленной, а еще через страницу можно прочитать: "Мое завещание (про дерево, где я сидел с А. С). Схороните меня под этим сухим деревом, чтобы два образа смерти предстояли глазам вашим. Я любил под ним и слышал волшебное - "люблю", которое потрясло судорожным движением каждую жилу моего сердца. В то время это дерево, еще цветущее, при свежем ветре, покачало головой и шепотом молвило: "Безумец что ты делаешь?"
Мы на балконе там сидели Как немой,
Смотрел я на тебя с обычною печалью.
Не помнишь ты тот миг, как я, под длинной шалью
Сокрывши головy, на грудь твою склонял -
И был ответом вздох, твою я руку жал -
И был ответом взгляд и страстный и стыдливый!
И месяц был один свидетель молчаливый
Последних и невинных радостей моих!..
Анне Столыпиной, ясно, посвящена и драма "Menschen und Leidenschaften" 2 - об истории любви героя к двоюродной сестре. На автографе драмы, под словом "Посвящается" - далее имя адресата перемарано в сплошное пятно - изображение девушки под опять же сухим деревом: ее фигура по расшифровке Шаталовой буквально испещрена надписями - "АННА", "МИШЕЛЬ".
Что мы знаем о судьбе этой женщины? Знаем, что в 1833 году состоялась ее помолвка, а в 1834-м свадьба с блестящим полковником Философовым, адъютантом великого князя Михаила Павловича и потом была светская и придворная жизнь, приближение благодаря мужу ко двору и самому императору. Знаем, что живо интересовавшийся литературой Алексей Илларионович Философов одним из первых оценил талант своего нового родственника. Знаем, что, используя свое влияние на великого князя, он не раз отводил грозу от головы опального Лермонтова или добивался смягчения его участи - недаром письма старухи Арсеньевой к нему проникнуты особой теплотой. Еще известно, что в начале августа 1841 года, во время красносельских маневров, именно в присутствии дежурного генерала Философова Николай I получил донесение о гибели Лермонтова. А в 1857 году в Германии, в Карлсруэ, Философов издает запрещенного "Демона" и тем ускоряет его печатание в России. И последнее: известно, что почти разорившийся Философов скончался в Париже в 1874 году. Там же через восемнадцать лет почила и его супруга Анна Григорьевна Столыпина.
Что мы знаем об отношениях Лермонтова и этой женщины? Кроме нескольких, почти ничего не говорящих упоминаний его и ее имен в родственной переписке, ничего.
И тем не менее как раз с именем Анны Столыпиной связывает Шаталова множество из написанного Лермонтовым - почти все стихи с посвящением К * и стихотворение "Ребенку", поэмы "Ангел смерти", "Боярин Орша", "Сашка", "Демон", драмы "Menschen und Leidenschaften", "Странный человек" и "Два брата", "Княгиню Литовскую", отрывки "У граф, В. был музыкальный вечер" ("Штосс") и "Я хочу рассказать вам историю женщины, которую вы все видали, и которую никто из вас не знал...".
А что же делать, спросим мы, со всеми до знаменитости известными адресатами его лирики - Н. Ф. И., Сушковой, Варварой Лопухиной? Все это было, было, отвечает Шаталова, но было и то, что где-то за ними, за занавесом, усиленно скрываемая от посторонних, усиленно и безрезультатно изживаемая из самого себя, жила в Лермонтове та далекая ефремовская любовь. Иначе как объяснить ее инициалы, начертанные на самых различных рисунках, даже на тех, где изображена не она, совсем другая?
Но мотив Анны Столыпиной - только часть тайны. В лермонтовских рисунках - и в великолепном по экспрессии листе-обложке "Вадима", где смешались десятки сюжетов от военных сражений, конных атак до портретов и жанров, и в "Юнкерской тетради", и на полях черновиков - проступают еще две темы: отца и Столыпина-Монго. Не одна Анна, а все три фигуры и вяжутся Лермонтовым в настоящий вензель 3.
 |
| Анна Столыпина. Рисунок Лермонтова на посвящении к драме "Menschen und Leidenschaften". Расшифровка Л. Н. Шаталовой. |
Тема отца, Юрия Петровича, может быть объяснима ефремовским Кропотовым, где, собственно, и случилось знакомство с Annette, Аделью, Анной Столыпиной, но и тут тайна: почему оказалась она там, в имении у человека, гонимого всей родней со стороны матери? Почему затем имя Ада возникнет в "Ангеле смерти" как имя возлюбленной Зораима? И кто прообраз Зораима?
Тема Столыпина-Монго - определенно отличная от темы отца, параллельная. Чем в действительности связаны Анна Столыпина и ее дальний родственник, останется, видимо, не узнанным никогда, но Лермонтов почти всегда сплетает их своей тайнописью: изображая Столыпина-Монго, он монтирует на этом изображении криптограмму "АННА", "А. Г. С"; изображая Анну, он обязательно упоминает Столыпина-Монго.
Кто он? Об Алексее Аркадьевиче Столыпине как, отчего-то принято считать, лучшем друге Лермонтова сказано было в свое время много и одновременно ничего не было сказано. Биографически эти два человека спаяны неразрывно: на два года моложе поэта, Столыпин приходился ему двоюродным дядей. Они вместе учились в юнкерской школе, вместе служили в лейб-гусарах и квартировали под одной крышей а Царском Селе. Они оба члены группы "шестнадцати" и оба в один час на Кавказе. Столыпин - секундант в обоих поединках Лермонтова и свидетель его смерти. Вот словесный портрет Монго: "Это был совершеннейший красавец: красота его, мужественная и вместе с тем отличавшаяся какой-то нежностью, была бы названа у французов "proverbiale" 4. Он был одинаково хорош и в лихом гусарском ментике, и под барашковым кивером нижегородского драгуна, и, наконец, в одеянии современного льва, которым был вполне, но а самом лучшем значении этого слова. Изумительная по красоте внешняя оболочка была достойна его души и сердца..." Столыпин-Монго, говорят, отлично ездил верхом, в точь стрелял из пистолета и шел, по рапортам, храбрейшим из офицеров.
Правда, есть и другие характеристики, в частности такая: "...он был только скромной куколкой, завернутой в кокон своего полка, и говорил довольно плохо по-французски; он хотел прослыть умным, для чего шумел и пьянствовал, а на смотрах и парадах ездил верхом по-черкесски на коротких стременах, чем навлекал на себя выговоры начальства. В сущности, это был красивый манекен мужчины с безжизненным лицом и глупым выражением глаз и уст, которые к тому же были косноязычны и нередно заикались. Он был глуп, сознавал это и скрывал свою глупость под маской пустоты и хвастовства".
Но в Столыпине-Монго отчетливо видится одна черта - существенная и очень жесткая: он умел молчать, и потому до сих пор остается абсолютно неясным вопрос о степени участия его в дуэли Лермонтова и Мартынова; ни одним словом не обмолвился красавец о своей близости к Лермонтову, не дал сослаться на себя ни одному лермонтовскому мемуаристу. Позже, в 1854 году, знал Столыпина и Лев Толстой, отметив знакомство в дневнике: "Еще переход до Фокшан, во время которого я ехал с Монго. Человек пустой, но с твердыми, хотя и ложными убеждениями", "Утром был у Столыпина, и Монго сильно не нравится мне", "Вечером был у Столыпина и вынес неприятное чувство". Толстому, наверное, по части понимания людей можно доверять.
И еще одна небольшая деталь. Уже в нашем веке была найдена старинная рукопись, быть может, сыгравшая для Лермонтова почти такую же страшную роль, как для Пушкина пресловутый "Диплом ордена рогоносцев". Рукопись - "Рецепт. Как составлять жизненный эликсир" - лежит в Литературном музее. Но важна не она сама, а приписка, сделанная внизу корявыми печатными буквами:
Mon cher Michel!Текст этой убогой эпиграммы дважды перечеркнут карандашом и, установлено экспертизой, рукой Лермонтова помечен: "Подлец Мартышка!"
Оставь Adel...
А нет сил,
Пей эликсир... и т. п.
Однако нам известно, что и Пушкин, получив роковую и гнусную бумагу, грешил на Геккерена.
Идея тайного и трагического треугольника чрезвычайно смела. Все это только догадки. Совпадут ли они когда-нибудь с истиной или окончательно истают, разойдясь с нею? Знать пока нельзя. Но то, что в лермонтовских рисунках сказано больше, чем изображено, то, что это не только "рисунки поэта", то, что он точно и верно говорил в них о своих даже мельчайших движениях души, то, что они сложнее, чем просто графическое повторение сюжета близлежащего стиха, что они хитрее, нежели представляются первому взгляду, что Лермонтов словно пригвожден к ним в своем творчестве,- теперь, после прочтения хотя и ничтожной частицы его тайнописи, очевидно.
Метод Шаталовой оказался очень эффективным, и многие филологи, включая и крупнейшего лермонтоведа Виктора Андрониковича Мануйлова, считают ее находки за подлинное открытие. В таких высоких оценках речь идет не о том, что выстраивается удивительно красивая, стройная концепция, не о том, что судьба Лермонтова поддастся вскоре полной разгадке (тут могут быть, даже обязательно есть - иначе настоящий поиск немыслим - ошибки, уход на ложные тропы, тут, с другой стороны, можно выйти и на старую, проторенную дорогу). Речь о другом. Что ключ к этой разгадке где-то рядом, что как в той детской игре - уже "тепло", и кажется, и верится, что до "горячо" лишь один шаг, что безымянные чернильные облики и росчерки могут когда-нибудь окончательно проясниться и стать хорошо ведомыми фигурами лермонтовского окружения.
Только тогда действительно мы многое узнаем: они примкнут, эти фигуры, друг к другу, звено к звену, образовывая цепь судьбы гения. В этом был смысл шифра. В этом - и смысл постижения его.
1984
* * *
1 А. А Столыпин получил от Лермонтова прозвище Монго, так как никогда не расставался со своим любимым ньюфаундлендом Монго. Имя это за ним закрепилось навсегда.
2 "Люди и страсти" (нем).
3 От польского venzel — узел.
4 Ставшая пословицей (фр.).
