Морская идея в Русской земле
Старший лейтенант флота Е.Н.Квашнин-Самарин


   Попробуем теперь применить эти физиологические выводы на нашем примере исторической эволюции военно-морской идеи в России, припомнив весь исследованный промежуток русской государственной жизни.
   Властелин московский Иоанн Грозный больше всего верил в здоровые внутренние силы Руси и проявлял наибольшую активность во внешней политике, венцом которой явилась идея о флоте.
   Мнительный Годунов не чувствовал уверенности в том, что может вполне распоряжаться царством, и потому старательно избегал напряженной внешней деятельности — войны — и не рисковал выполнить идею Грозного о флоте; благодаря упадку государственного «я» Россия тяжко заболела.
   Воскрешенный Церковью, в лице патриарха Гермогена, православный государственный идеал — государственное стремление к самостоятельности труда, к единству власти и к морской стихии — свободе — вылечивает Россию; она сама восстанавливает свое самодержавие, освобождает свою власть, раз навсегда, от внутренней зависимости.
   Михаил Федорович подобен человеку, только что перенесшему страшную, едва не смертельную болезнь. Он хотя уже здоров, а еще слаб, еще боится ходить один: Россия идет за Густавом Адольфом и проявляет высшую активность — ведет войну лишь из-за самых низших импульсов человеческой деятельности, чтобы взять Смоленск. Где уж тут думать о флоте! Отсутствие идеальных импульсов деятельности несколько расшатывает организм — начинаются патриотические бунты. Царь Алексей Михайлович уже чувствует бодрые силы, горячо понимает исконные государственные задачи, окрыляет своим духом все русское тело, ведет активную политику, но, как часто бывает с только что выздоровевшим человеком, он не бережется. И вот Алексей Михайлович тоже не поберегся, не обеспечил себе средства для победы, не «стал на море ногою твердою», и его преждевременная попытка достигнуть славянского объединения не удается. Не удается и его попытка создать флот. Сам того не чуя, он выбирает свой «средний царский путь», не по своему царскому промыслу и даже не по направлению равнодействующей внутренних влияний, как это он думал, а по желанию Швеции или, точнее, по равнодействующей внутренних влияний — жажды в народе деятельности, борьбы и внешних влияний, определивших неверное стратегическое направление военных усилий.
   Царь Алексей Михайлович только колеблет силы государства, и конец его царствования — Разин, болезнь организма.
   В государственной власти болезнь производит застой: внешняя деятельность Федора и Софьи ничтожна, несмотря на просвещенность Федора и талантливость Софьи, и страдая тем же недостатком — неясным пониманием цели и непониманием способов ее выполнения, еще более расшатывает организм, начинаются уже бунты войска — стрельцов.
   И вот, словно высшее наитие осенило государственную власть. В ней произошло то, что происходит в слабом человеке, который вдруг понял, что вся болезнь его от недостатка здравого смысла, не только от недостатка понимания цели истинной жизни, а и от непонимания способов приближения к этой цели. Государственная власть московская — русское «Я» — внезапно с яркою силой понимает сначала, что надо делать — цель, а потом, после проникновенного знакомства с приемами деятельности других государств, и как надо делать —метод, способ; начинается напряженнейшая внешняя и внутренняя деятельность России, непрестанная война тридцатилетнего царствования, война за обеспечение средства к достижению цели, за господство на Балтийском северном море, чтобы в лице славянской империи прийти к Средиземному; создается первоклассный военный флот; Московское царство вырастает в Российскую империю; молодеет Русь, лицо веков своих видит в одном лице, в одном мгновении; все, что было с нею, и все, что будет, — вся жизнь — это Петр.

   В отношении внимания правительства на те или иные морские границы за этот исторический период мы замечаем какое-то тоже правильное круговращение по часовой стрелке. Иоанн Грозный, не вступая в борьбу с Турцией за черноморский берег, всю жизнь свою борется за берега балтийские; разбившись о поляков и шведов, Москва сворачивает на Белое мере — Архангельск (северо-западное направление переходит в северное).
   Годунов, чувствуя несамостоятельность архангелогородской торговли, учреждает Мангазею и всячески помогает народному переселению к берегам Оби и Енисея — поворот направо и уход вглубь востока.
   Михаил Федорович из боязни прихода иностранцев в Мангазею закрывает морской путь в Карское море; продолжая сворачивать направо, русский народ в лице своих охочих людей, поощряемых правительством, уходит глубже в материк к дальневосточному морю; народная энергия течет в этом же необозримом просторе. В конце царствования своего Михаил Федорович сворачивает еще направо — на юго-восток (постройка «Фредерика») и ведет слабую борьбу на юго-западе.
   При Алексее Михайловиче восточное направление охочих людей приводит Россию к берегам Тихого океана - к Охотскому морю — бессознательная цель этого направления достигнута.
   Царь Алексей Михайлович усиливает движение на Персию («Орел» — проект посольства в Индию) и все время ведет ожесточенную борьбу с Польшей за южное Черное море, на котором появляются в это время не только запорожцы (польские казаки), но и донские — русские казаки. В то же время царь Алексей Михайлович во время борьбы поневоле сворачивает на запад, приходит к берегам ливонским.
   Его наследники забывают персидское юго-восточное направление, продолжая южное и юго-западное направление отца к Черному морю. Вследствие своей меньшей интенсивности деятельности Федор и Софья удерживаются на этом направлении, не сворачивая к Балтийскому морю.
   Третий из царствовавших детей Алексея Михайловича сначала по установившемуся обычаю продолжает это же южное направление, пытаясь охватить Черное море с Азова и с Очакова, и, не закончив выхода России к южному морю, внезапно бросает его и круто поворачивает на запад.
   Со времени Грозного до Петра политическое направление сделало полный круг, возвратившись к своей идее — Балтийскому морю.
   Это круговращение напоминает размах гири, привешенной к центру. Как будто бы русская естественная мощь, отброшенная от берегов балтийских Европой, при грозной попытке Иоанна IV ввести Россию в европейскую систему, географическим вращением вокруг своей оси, чисто инстинктивным, накопляет невероятную центробежную силу, чтобы в лице Петра нанести удар господствующей на Балтийском море европейской державе, роковой удар, сплотивший Россию с Европой навсегда, сделавший Россию главною политическою силою Европы на сто лет и еще сто лет потом позволивший ей быть одною из великих держав европейских, удар, благоприятные последствия которого еще действуют и в наше время, несмотря на последовавшие после Петра многие ошибки политики, несмотря на частое забвение его завета о Балтийском флоте.
   Так хорошо размахнулась русская богатырская стать, так веско и метко нанес Петр свой удар Европе естественною русскою народною силою, так прочно засела гиря на берегу Финского залива.

   Это явление вращения политической силы у некоего народного центра не есть лишь случайное совпадение фактов; и прежде всего потому, что случайного совпадения фактов не бывает нигде и никогда. Это явление, по бессознательности своей, по отсутствию в таком политическом круговращении какого-либо преднамеренного человеческого замысла — государственного «Я», есть явление инстинктивное, явление народного инстинкта, поглощения пространства, инстинкта стремления к океану, политическое подсознание народа.
   Это явление напоминает закономерное вихревое вращение Вселенной, и наличие его понятно во время творческого процесса сложения России как внешней политической силы.
   Такое же кружение политической силы, но в обратном направлении, против часовой стрелки, совершалось и при внутреннем сложении великороссийского славянского ядра в эпоху, предшествовавшую определению внешних государственных задач — Ивану Грозному и Петру Великому.
   Как известно Рюрик основал свою державу в прибрежном Новгороде, она перешла в Киев, Андрей Боголюбский перенес столицу во Владимир, Симеон Гордый — в Москву; Иоанн Грозный, перед тем как вступить во внешнюю борьбу за дальнейшее расширение государства, должен был бы возвратить столицу поблизости к Новгороду, но он не сделал этого, довольный своим величием, он не придвинул столицу к морю, не замкнул круга, и внутреннее самоопределение государства при нем не закончилось, внешний удар оказался преждевременным, так как не удался. Вступление России в европейскую политическую систему замедлилось на сто с лишком лет, и Петр, вся богатырская природа которого была создана для того, чтобы вступить в борьбу за всеевропейскую гегемонию славянства, должен был приложить все дары своего гения лишь на то, чтобы выиграть ужасную борьбу, только за право русского внутреннего самоопределения, за право России называться государством в европейском смысле и требовать, чтобы ее так называли. Географически успех Петра выразился в том, что Петр придвинул столицу к морю и тем заключил «кружило» центра русской власти, закончил естественный инстинктивный процесс окружения властью русской нации, которая с его времени только и стала так называться. Раньше звали нас великороссами, москвитянами, Московией, звали по городам, звали по провинциям, и мы тою же дробностью различали себя. Петр окончил собою наше внутреннее национальное самоопределение, и длинный царский титул — предмет стольких огорчений и войн, слился в простом титуле Императора Всероссийского, а все пышные приставки стали анахронизмом.
   В то же время создался и флот, военно-морская идея воплотилась реально, и мы от истории эволюции ее в мечтах должны перейти к истории флота.
   Но перед тем, как перейти к исследованию истории русского флота, мы должны ответить еще на главный вопрос — вопрос все-таки не решенный предыдущим чисто внешним исследованием эволюции военно-морской идеи в России. Нам удалось при рассмотрении этой эволюции определить только ее закономерность, заметить только необходимые условия для существования военно-морской идеи, необходимые приемы для появления и воплощения идеи, какими являлись в русской политике независимость ее (империальность и самодержавность) и народная культура.
   Целесообразность Балтийской идеи. И мы должны объяснить себе самую сущность этой эволюции, смысл подхода России к Балтийскому морю, который, несмотря на всю свою очевидность, остается пока необъясненным, непонятным. Этот тысячелетний факт внешней деятельности России, отвечавший, как то можно судить по приведенным признакам, и внутренним народным стремлениям, по-прежнему стоит перед нами какою-то загадкою, не решив которую, мы не можем получить никакого объяснения русской исторической эволюции, а значит, должны отказаться от логического признания целесообразности военно-морской и, в частности, Балтийской идеи в России. А ведь только это признание и может дать нам действительное знание, т.е. такое знание, из которого мы будем логически вправе извлечь какую-либо пользу.
   Итак, весь смысл нашего исследования свелся к следующему вопросу, который еще надо разрешить, целесообразна ли была эволюция военно-морской идеи и, в частности, Балтийская идея в России, преследовала ли эта эволюция необходимую для России цель, согласовалась ли с нею, короче говоря, нам необходимо определить значение морей и, в частности, Балтийского моря в истории России. Но для понимания сущности явления не может нам помочь никакая история и никакое научное обследование, которое имеет дело только с приемами и формами выражении сущностей — идей. Это понимание сущности дается лишь вдохновением и анализом этого вдохновения, или, проще — здравым смыслом и правильным мышлением.
   Значение моря вообще, с точки зрения здравого смысла, для всех стран и народов и во всякое время не требует каких-либо доказательств. Оно проистекает из природы вещей, из необходимого условия прогресса, свободы взаимодействий сил, почему море, как более удобный путь всяких сношений, естественно и привлекает к себе народы. Поэтому-то русская внешняя история, с момента образования государственного ядра, и заключается, как мы знаем, в стремлении к морским берегам, дабы иметь возможность разносторонне пользоваться морем как путем сношения. И это было особенно важно для России при низком уровне ее культуры, при ее бездорожье, при ее сельскохозяйственном богатстве, не выносившем тогдашней сухопутной перевозки.
   Но в этом естественном стремлении к морю направление Руси к Балтийскому морю носит особенно интенсивный характер, а выход к Балтийскому морю только и завершает не только внешнее, но и самое внутреннее образование Российской империи.
   Почему же это так? Для того чтобы найти направление, по которому следует идти для решения этого вопроса, мы должны проанализировать формулу значения моря как удобнейшего пути сношения.
   Отчего же будет происходить степень важности того или иного пути? Да прежде всего оттого, куда этот путь будет вести. Другими словами, значение пути будет определяться его конечною целью.
   Мировой центр. Какая же конечная цель для Руси лежала на балтийской морской дороге? Тут была Ганза, тут была Дания, тут была Голландия, тут был Густав Адольф, туда стремился Валленштейн — генерал Балтийского и Океанийского морей, тут была Англия, тут совсем близко на океане за предшествующее Петру столетие разрешалась международная европейская борьба, тут было мировое богатство, тут было просвещение, тут где-то была идеальная точка приложения всех мировых сил, тут где-то был духовный, политический и экономический мировой центр. Через Балтийское море было ближе всего России до центра мировой культуры, ближе всего было и до океана.
   Олицетворить в себе центр мировой власти, мировой культуры — не есть ли это абсолютная цель, не есть ли это идеал деятельности всякого широкого и долговечного государства?
   Мы это думаем и в это верим, мы это знаем, но существует ли наш воображаемый мировой центр?
   Для того чтобы обратить эту фразу о мировом центре в научную истину нужно создать теорию — учение этого явления, сделать понятным то, что пока еще сравнение.
   А для этого необходимо нам соединить географию с археографией, совместить логическую область числа с логическою областью качества, если мы сможем найти между ними связь.
   И мы эту связь находим, она существует в действительности, ибо все отдельно сущее имеет и место, и число, и качество в самом себе, оно же существует и в отвлеченности. Связь между географией и археографией, между областью количества и качества, пространства и времени, числа и ценности существует и заключается в относительности, в счете, и этою возможностью считать пространства и времена, числа и ценности связываются области числа и счета, а значит, и физико-математическая наука с наукою социологической; география и археография, обе области наук, связывают в одну мировую науку, среди которой есть только две точные науки: логика и математика, которые, собственно, одно и то же, только первая из них выражена языком качественным, а вторая — обозначением числовым.
   И в свою очередь эта наука, в каждой из своих областей, делится на две области: качественную и числовую.
   И если бы такого совмещения не было, так мы бы и не могли заметить тех явлений, которые я только что изложил при обозрении исторического курса, и социологическое развитие государственной русской идеи не совпало бы с географическим круговращением и не получилось бы вовсе этих явлений.
   Таким образом, логика подтверждается историей, и мы можем поэтому смело утверждать, что, установив не только логическую, но и реальную связь между науками, мы утвердили единство мировой науки, которая, вероятно, имеет и одни законы, что, впрочем, люди еще не проверили за недостаточностью позитивного метода, формальных приемов, неспособных объяснить и потому не признающих ничего существующего. Попробуем после этого определить, что такое мировой центр.
   Под мировым центром мы понимаем, конечно, факт социологический, качественно-общественный, т. е. точку приложения всех материальных и духовных ценностей, точку приложения высшей мировой культуры.
   О значении высшей культуры во всякой области всем уже известно, и отсюда ясно, что наш сознаваемый центр мировой культуры царствует над всей землей в области качества, т. е. царствует прежде всего и над людьми, ибо человек есть по преимуществу качественное проявление земной природы; в идеальном мировом центре, как мы его представляем, производится обобщение ценностей, оценка качества всех мировых сил и ценностей, возвышающаяся в прямой зависимости от близости этих сил и средств к фокусу человечества.
   Но вопрос о мировой начальной точке, вероятно, не подлежит спору в смысле культурного центра, и поэтому я считаю, что мы понимаем, что такое качественный мировой центр культуры, совершенно так же, как понимаем, что такое географический центр земного шара.
   Вопрос наш заключается только в их совмещении. Но так как высший цвет земной культуры, центр всех идей и направлений, воплощается в людях, а люди ходят по земле и по морю, то отсюда ясно, что центр мировой культуры не есть географическая мнимость, а что он существует не только во времени, но и в пространстве, в каком-то определенном географическом месте, где находится в данный момент тот живой народ, или, скажем бесспорнее, тот идеальный центр того живого народа, в котором воплощается мировой культурный центр.
   Высшая духовная ценность человека привлекает на службу свою все духовные силы и средства, а с ними и средства материальные, но, с другой стороны, мы знаем и то, что за деньги нанимается все почти на этом свете, и из последнего ясно, как сильно зависит географическое и социологическое скопление временами даже духовных сил, географическое и социологическое положение мирового центра культуры.
   Но и в этом не истинном, с нашей точки зрения, мировом центре культуры, в его образовании играет роль главным образом не количество, а качество труда, т.е. играет роль обилие приемов деятельности — экономический оборот труда, формальная культура.
   Таким образом, не подлежит сомнению, что существует и географически какой-то истинный центр духовной жизни и какой-то центр формальный культуры, которые находятся в борьбе, т.е. стремятся поглотить один другой, стремятся слиться воедино, и эта борьба есть реальное, законное, как природа, явление.
   Отсюда, между прочим, становится ясным, что в круговращении мировой эволюции на этом свете неизбежна некоторая аберрация, т.е. ошибка оценки, и что в мире природы нельзя не ошибаться и в нем ошибается не только тот, кто ничего не делает, но и тот, кто чего-нибудь не знает, и, значит, ошибается и та наука, которая поставила своим девизом не показывать ничего сущего.
   Но это лишь попутное пока замечание, а сейчас после того, как мы считаем доказанным, что географически существует в каждый данный момент качественный мировой центр культуры и даже целых два (истинный и мнимый), становится понятным мое выражение, что в эпоху сложения политических, т.е. культурных задач Московского государства центр чуждой ему мировой культуры лежал где-то вблизи Балтийского моря и потому деятельность Русского государства в направлении Балтийского моря была деятельностью, наиболее приближавшей русскую государственность к всемирному государственному идеалу — к мировому культурному центру, а значит и наиболее государственною деятельностью.
   Из того, что в мировом центре культуры производится оценка всех духовных сил и средств, становится понятным успех любой государственной политики вблизи мирового центра и что он неравен успеху ее вдали от этого центра. Наши идеологические построения подтверждаются и в истории государств.
   Передвижение мирового центра культуры. Вследствие неких передвижений мирового центра в исследуемый нами период он отодвинулся к северу, и этим-то обстоятельством объясняется, с внешней точки зрения, то низведение на второстепенную роль Испании, Империи и Польши, проигравших на главном мировом театре, и этим же объясняются происшедшие тогда же падения Чехии и Турции и расцвет Нидерландов, Англии, Франции, Швеции, России и образование нового немецкого ядра — Пруссии, естественного будущего центра средней Европы.
   Этим обстоятельством, перемещением мирового центра культуры к северу, только и объясняется падение южного и новый расцвет северного Средиземного моря и вся европейская пертурбация Тридцатилетней войны начала XVII века.
   Весьма трудно мне гадать над собранными мною ничтожными историческими фактами и всеми действительными причинами такого перемещения, мирового центра, лежавшего, как известно, по представлениям греческой мифологии, испокон веку на грани Атлантического океана — океана Атланта, мирового великана — прообраза морской силы и власти.
   Почему пошевельнулся этот гигант? Было за сто лет перед тем открытие Америки, и это явление, отмеченное в Европе гранью между средними и новыми веками мира, не могло, конечно, не потревожить равновесие мировой силы.
   Но могло, конечно, отразиться, и то, что за полтораста лет перед тем погибла Византийская империя и Московское государство вышло непосредственно к северному Средиземному морю, покорив мятежный Новгород, вышло, влача за собою свой неизмеримый тыл, теряющийся в глубинах Азии.
   Этот коренной мировой вопрос истории требует своего особо-то внимательного исследования и не может вполне ясно войти в наше исследование; пока не будет детально разработано подробным историко-статистическим и идеологическим методом эволюция перемещения центра мировой культуры.
   Но для нас ведь важнее всего необходимо было сейчас идеологически определить само это понятие, ибо на нем мы неизбежно должны обобщить наши дальнейшие выводы.
   Развитие идеи абсолютной монархии в области политической культуры в связи с идеей о политическом мировом равновесии, явившейся венцом человеческого творчества за время новой истории, идеи, получившей в то же время и физико-математическое свое выражение и подтверждение в системе Коперника (в 1500 г.) и законах Ньютона (в 1666 г.), показывает, что тогдашнему человечеству не было уже чуждо понятие о мировом центре, что оно жило им. В этом обстоятельстве наше абстрактное утверждение о центре мировом в смысле социологическом получает тоже свое индуктивное подтверждение в истории культуры человечества.
   Итак, мы имеем и формально-фактическое основание считать, что этот идеальный мировой центр существовал и в действительности.
   Тогда должно быть какое-то соотношение между этим мировым центром и государством, живою историческою силою. И это верное вообще отношение должно подтверждаться, в частности, и в области военно-политической, так как цель военного устройства определяется ведь целью государства и военная сила создается только как средство для выполнения государственной цели.
   И если общая цель и неизменная цель всякого империального государства есть достижение мирового центра при помощи приемов, ведущих ближе всего к этой цели, и соответствующих средств, то общей неизменной целью всякой империальной военной силы будет — разбить воображаемую мировую военную силу, военную силу, которой обладает, распоряжается в данное время мировой центр, которая служит препятствием к достижению, служит к охранению неподвижности мирового центра, находящегося в данный момент вне того империального государства; разбить с тою целью, чтобы переместить в свое государство положение мирового центра, совместить свое государство с ним, сделать свое государство точкою приложения мирового центра, родником, источником и местом скопления всех социологических мировых сил.
   Дело военной политики — разложить эту формулу, дифференцировать эту общую политическую цель свою на ряд приемов военной стратегической и тактической борьбы с определенными государствами, реальная военная сила которых служит к охранению неподвижности мирового центра, т.е. разложить борьбу со служащей миру военной силой на ряд войн с государствами, находящимися ближе, чем данное государство, к мировому центру культуры и потому качественно более могущественными, чем данное государство.
   Так как воображаемый мировой центр служит действительным количественным центром всех мировых сил, а не только источником идейным, качественным, то реальная военная сила государств, близких по качеству к мировому центру, действуя на всем белом свете, неминуемо базируется на некоторую реальную географическую точку, находящуюся где-то вблизи места скопления не идейного только, но и формального богатства, — центр приемов работ и средств. И отсюда ясно то, как важно при войне стать своею силою между этим численным мировым центром и охраняющей его военной силой. Ибо, связав все науки в понятии о мировом центре в идеологическом построении, тем самым связали мы и отношение между социологическою и геологическою областью логичною необходимостью существования некоторых (если не всех) общих законов, и вот почему не только в стратегическом и тактическом отношениях, но и в отношении военно-политическом, понятна важность отделения военной силы противников от их общей точки опоры.
   И не решая вопроса о характере законов, связывающих географическую точку приложения мировых сил и средств, все-таки ясно, что эти законы состоят в учете, в отношении, в оценке, и потому действительная политическая мощь военной силы данного государства, т.е. полезное действие ее, будет уменьшаться с увеличением не только качественного, но и количественного, геологического, пространственного и временного расстояния между ними.
   Отсюда ясно, что и с военно-политической (социологической) и со стратегической (пространственной) и тактической (временной) точки зрения государственно-оперативная база, центральное базирование военной мощи на Балтийское море являлось бы в исследуемый нами период истории самым выгодным для Москвы, так как на Балтийском море русская военная сила являлась не только ближе всего к географической базе мирового центра и, таким образом, более способной и по качественному своему значению и по условиям обстановки отделить эту мировую базу от других военных сил. Но русская военная сила оказалась бы и ближе всего от географических баз, спорящих за эту мировую базу и охраняющих в то же время ее военных сил империальных государств, более близких к мировому центру, и, таким образом, более всего способной явиться третейской стороной в борьбе двух сторон за мировую власть.
   И раз идеология устанавливает необходимую связь допетровской Балтийской идеи с основной идеей всякой государственности, социологической, то не подлежит сомнению, что и с военной точки зрения, как и с общей социологической, должны мы признать вполне разумной, целесообразной ту эволюцию русской военно-морской силы, которая приводила ее к Балтийскому флоту, силе — качественно и географически ближайшей к силе мирового центра.
   Тем же, выразившимся и географически, стремлением к мировому центру объясняется и эволюция возникновения Германской империи после переноса географического центра срединной европейской власти из Вены в Берлин, ближе к Балтийскому и Немецкому морям и к океану, тем же объясняется и возникновение первоклассного военного флота на Немецком море.
   Значение мирового центра для России. Экономически мировой центр в то же время являлся и главным русским рынком по сбыту продуктов народного, земледельческого и вообще добывающего труда. Внешняя экономическая выгода народа также не может, конечно, не совпадать с внутреннею экономическою его выгодою, не быть необходимым условием для накопления народного богатства.
   И мы увидим поэтому в русской истории целый ряд фактов, которые так или иначе подтвердят нам эту истину индуктивным путем, с какой бы точки зрения мы ни исследовали этот вопрос.
   Например, рассмотрим его с точки зрения русской денежной системы, эволюционирующей, как известно, весьма сложным образом.
   Эволюция русской денежной системы в зависимости от наличия Балтийской идеи. Появление самостоятельной денежной системы представляет в истории внешний признак государства, уничтожение в государстве этой системы представляет признак его распадения. Так, например, раздроблению монархии Карла Великого предшествовало предоставление монетной регалии феодалам.
   Денежная система возникла на Руси в начале XVI века, когда появился на Москве «рубль Низовского веса». Рубль этот быстро распространился на все удельные княжества, а после Куликовской битвы московский рубль был заимствован и Новгородом. До этого, в XII и в XIII веках, в русских княжествах и в Новгороде собственной монеты не чеканили, а обходились татарскими и европейскими деньгами.
   Затем вся эволюция русской денежной системы от Дмитрия Донского до Петра Великого заключается в уменьшении ценности основной единицы денежной системы — рубля.
   Уменьшение ценности основной денежной единицы обусловливается двумя явлениями: 1) стремлением власти использовать монетную регалию, получив выгоду при переливке монеты, и 2) стремлением народа покрыть недостаток драгоценного металла в стране, облегчить экономические условия внутреннего существования.
   В русской истории указанного периода второе явление, общественное, играло главную, почти единственную роль. В Европе, наоборот, фискальное, личное явление первенствовало.
   Но оба эти явления так или иначе указывают на недостаток у власти ли или у народа денег, т.е. указывают на уплывание бесследно народного богатства, на несостоятельность народа, т.е. на недостаток приемов экономического обращения страны, недостаток культурного капитала.
   Так как уменьшение ценности основной денежной единицы обыкновенно является со стороны власти ликвидацией результатов жизнедеятельности народа и государства за некоторый предшествующий период времени, то знаменующее собою качественно непроизводительную растрату некоторого количества народного труда уменьшение ценности основной денежной единицы представляет собою функцию государственной, внутренней и внешней, политики, а значит, должно находиться в зависимости от качества этой политики.
   Установив эту связь, посмотрим на эволюцию московского рубля с этой точки зрения.
   В середине XV века происходила в России внутренняя борьба за великокняжескую власть, борьба Василия Темного, усложненная татарскими погромами. Не было единодержавия и спокойствия в стране. Народ одичал, и Иван III принял в наследство и фиксировал два рубля: новгородский — упавший на 16 процентов старый московский рубль и новый московский, упавший на 64 процента стоимости старого. Несмотря на борьбу с Новгородом и с поляками из-за Новгорода (Шелонская битва), рубль московский не падал за царствование Ивана III. Сын его, Василий, вел войну с Польшей за Смоленск, который в конце концов и взял. Затем в царствование Василия было несколько походов на Казань, а внутри — укрощение боярских заговоров. Через год после его смерти в 1535 г. Боярская дума констатировала падение обоих рублей на 1/5 их ценности.
   Наступает пятидесятилетнее царствование Ивана Грозного, сущность которого заключается в разгроме Орды, установлении единодержавия и в стремлении к Балтийскому морю. Несмотря на известные всем тяжкие и продолжительные военные неудачи на западном фронте, рубль не упал за это царствование, т.е. культура страны не уменьшилась. И этого мало, мы имеем случайные сведения о заграничном курсе русских рублей во вторую половину XVI века, и оказывается, что русские рубли стояли на рынке значительно выше своей действительной стоимости; действительная ценность московского рубля (по количеству серебра) была 10—9 серебряных шиллингов, а за него давали при Грозном не менее 12—13 и даже 14 шиллингов, т.е. на 1/4 более его действительной стоимости.
   Мирное царствование Бориса Годунова, не продолжавшего балтийскую борьбу Иоанна, привело к насильственному закрепощению труда (т.е. к ограничению свободы приемов труда) и к Смутному времени. С воцарением Михаила Федоровича произошло тайное уменьшение рублей Ивана Грозного на четверть их стоимости и благодаря этой тайности излишнее падение заграничного курса. Неудачный опыт Ржевского 1654—1656 гг. заключался в уменьшении рублей еще на половину последней их стоимости, но эту систему пришлось отменить из-за бунтов населения через шесть лет после неудачной войны за Малороссию, через год после заключения мира со шведами и после оставления Рижского залива (в 1663 г.).
   «Серебряным деньгам учила быть скудость в Государстве, а на медные деньги было все дорого, и многие помирали с голоду», — говорит летописец.
   В то же время правительство покупало за хлеб всякие иностранные монеты-ефимки и, считая уже убыточным для себя переливку монет, ограничивалось постановкою штемпеля, пускало иностранную монету в народное обращение — признак государственной зависимости от Европы.
   После Чигиринских походов Федор Алексеевич последовательно уменьшил рубль на 1/17, затем на 1/11 рубля Михаила Федоровича. После Крымских походов Софья уменьшила рубль Михаила Федоровича на 1/3, после Азовских походов Петру пришлось еще на 1/3 уменьшить вес основной единицы Московского счета. (Мысль об этом явилась у Петра в 1698 г., а чеканка началась в 1704 г.) Затем в его царствование произошло еще раз уменьшение ценности рубля способом уменьшения пробы монеты на 1/6, и это произошло в 1711 г. после Прутского похода.
   В этих явлениях отразились кроме непроизводительных военных расходов и все непроизводительные расходы по заброшенному Донскому каналу и шоссейным путям сообщения на Азовское и Черное моря. В то же время царствование Петра в отношении денежной системы характеризуется безупречностью по отношению к народонаселению, явностью для других государств и народа принимаемых правительством мер, соблюдением при этом удобств народного денежного обращения, восстановлением правильной русской монетной регалии, впервые чеканкою в России золотых двухрублевиков, установлением своего собственного курса на золото, когда во всей Европе относительная стоимость золота и серебра определялась Англией (т.е. полной независимостью экономической политики) 1, и уничтожением Московского низовского земельного рубля при оставлении Новгородского торгового морского рубля, вдвое крупнейшего, который с этих пор стал рублем всей земли Русской. И этим ознаменовалось то, что вся Россия стала морскою державою. Русской серебряной основной монете — рублю — ставилась новая задача: догнать золотую основную монету, вылитую Петром, — золотой двухрублевик.
   До воцарения Екатерины Второй держался петровский рубль, держался несмотря на беспорядочную и малоактивную политику, несмотря на временное уничтожение при Петре архангелогородской торговли, которую он перевел на Балтийское море.
   Итак, из этого краткого припоминания эволюции уменьшения основного денежного веса, показывающего, когда и отчего ослабевала экономическая культура русского народа, все же вытекает с достаточною ясностью выгода для России Балтийского моря. Мало того, из этой эволюции ясно, что не только приближение русской политики к Балтийскому морю подымало ценность русского народного труда, но что и, наоборот, борьба с Польшей и борьба за южное море понижали ценность народных усилий и тем, конечно, расстраивали его благосостояние. Одним словом, эволюция денежной единицы в России эмпирически подтверждает наш абстрактный вывод о целесообразности балтийского направления политики как кратчайшего направления к мировому рынку.
   Нетрудно было бы показать и связь этого явления с эволюцией торговли и сельскохозяйственного труда в России и вообще культурою русскою в любом направлении, и в то же время такие данные явились бы, в свою очередь, новыми и гораздо более рельефными подтверждениями исключительного для России значения Балтийского моря.
   Но ввиду неполноты и отрывчатости историко-статистических сведений о России, особенно допетровской, мне известных, я против своего желания должен ограничиться приведенным мною примером индуктивного доказательства.
   Я только еще должен указать, что ввиду сложности причин в процессе измельчания денежной единицы основной государственной монеты, очевидная прямая зависимость этого процесса от интенсивности балтийской идеи показывает, что в ряду всяких влияний на падение ценности основной монеты влияние, оказываемое балтийской политикой является первостепенным, так как своим наличием определяет устойчивость денежной системы, а своим отсутствием — ее измельчание.
   Влияние Балтийской идеи на внешнюю торговлю России. А вот какие данные удалось мне найти по вопросу о русском вывозе; эти данные касаются только соотношения цифр времени Ивана Грозного и последующего ему времени. Не менее интересно было бы, конечно, проследить и отражение на экономической статистике влияния взглядов Ордина-Нащокина, поскольку они применялись в реальной действительности, но сейчас для меня совершенно не представляется это возможным, пока восстановление статистики времени Алексея Михайловича не станет предметом просвещенного исследования.
   В официальном «Сборнике сведений по истории и статистике внешней торговли России» мне удалось найти нижеследующую таблицу, сравнивающую ежегодный вывоз разных товаров из Балтийского и Белого морей в царствование Грозного и в конце XVI столетия (третью и четвертую строчку я извлек из того же Сборника). Эти цифры говорят сами за себя.

Цари Кож Мехов Воска Меда Говяжьего сала Льна
Грозный 100 000 На
500 000 р.
На
50 000 р.
На
100 000 р.
100000 п. На
100 судах
Годунов 30 000 На
400 000 р.
На
10 000 р.
На
30 000 р.
Гораздо
менее
На
5 судах
Алексей Михайлович 30 000
в 1614 г.
75 000 кип
юфти
Мало-
россий-
ским
путем
Не более как на 100 000 р. На 35 000 п.
менее
чем при
Годунове
Вывоз прекращен Кажется,
тоже
прекра-
щен
?
Петр I
1726 г.
Юфти:
169 137 п.
      49 145 п. 59424 п.
льняных
тканей;
10319293
арш.
парусины
7747
кусков
пеньки:
494362 п.


   Величина годового оборота Архангельска, как единственного внешнего порта Москвы, также показывает значение внешней балтийской торговли. В конце XVII столетия годовой оборот Архангельска был в 850 тысяч рублей. Если принять во внимание вышеприведенную таблицу, внешний оборот в царствование Иоанна IV должен был быть значительно больше, чем при Алексее Михайловиче. Но, вероятно, более подробное ознакомление с цифрами русского вывоза при Алексее Михайловиче сделают менее резким это различие.
   Однако падение русского вывоза к концу XVII столетия, после окончания борьбы за ливонский берег, является все-таки очевидным доказательством в пользу нашего взгляда о чрезвычайной выгоде этой борьбы. Наш взгляд подтверждается и тем фактом, что в 1710 г., когда еще петербургской торговли вовсе не было, в разгар балтийской войны, годовой оборот Архангельска возрос до 1,5 миллионов рублей (за 10 лет почти вдвое), чем, вероятно, внешний оборот только достиг своих размеров при Иване Грозном.
   Помимо приведенных цифр более выгодное положение внешней русской торговли при Грозном сравнительно с последующим допетровским доказывается и разницей условий этой торговли.
   Прежде всего вышеприведенным заграничным курсом русского рубля, говорящим о пользе баланса в нашу сторону, затем, в царствование Ивана Грозного, взималось около 10 процентов пошлиной на ввозимые товары, кроме английских, а в 1574 г. этой пошлиной были обложены и английские товары, в продолжение первых пятнадцати лет архангельской торговли пользовавшиеся беспошлинной привилегией.
   При царе Федоре Ивановиче в 1587 г. возвращено право беспошлинной торговли: сначала англичанам, а затем и всем иностранцам позволен был беспошлинный торг в Новгороде и по всей шведской границе.
   Тогда же наши купцы стали терпеть стеснения и на польско-смоленской торговой дороге: с них стали брать вдвое большую пошлину, чем с других купцов, в то время как литовские купцы продолжали пользоваться у нас правом беспошлинной торговли. При Борисе же русские купцы были вытеснены с берегов Каспийского моря, прекратилась каспийская торговля, завязавшаяся при Грозном, после взятия Нарвы.
   При Михаиле Федоровиче замечается падение и сибирской торговли, вследствие закрытия «Северного пути» и оскудения мехами. Например, меховая пошлина в Мангазее в 1626 г. достигла еще 17265 руб., а в 1646-м только 5173 руб. и воевода писал, что «впредь доходов ничего не будет, потому что собрать не на ком и не с чего».
   И это явление падения русской торговой деятельности на второстепенных путях после потери выгодных для торговли условий на главном пути — Балтийском — совершенно естественно. Ибо торговая деятельность подчиняется тем же законам борьбы, что и иного рода деятельность, а потому поражение ее на главном русском рынке, выразившееся в уменьшении прав московских купцов перед чужими (ибо московские купцы платили десятинную пошлину), не могло не отразиться поражением русского торгового промысла на всех других рынках.
   Обнищание русского торгового люда привело в XVII веке к необходимости обратиться к системе правительственных монополий-откупов.
   Первая монополия — винная — заведена еще при Борисе Годунове. При Михаиле Федоровиче заведена монополия хлебная.
   Система откупов распространялась на те торговые промыслы, которые переставали доставлять государственный доход 10 процентов пошлиной. При Алексее Михайловиче были сданы на откуп китоловный, моржовой и волжский рыбный промыслы, последний за 40 000 рейхсталеров в год. При нем началась и вывозка леса из России, и как раз того, который нужен был для флота, леса мачтового. Сданные правительством на откуп иностранной компании леса по реке Юг, обходились компании вместе с перевозкой в Европу всего по 25 коп. дерево, а там продавались по 5 руб. дерево.
   Иностранное купечество, не платя пошлин, весьма разбогатело, построило в России свои склады, выпуская на продажу только те предметы, цена на которые сильно поднималась. В ответ на восстановление пошлин, на написанный Нащокиным Новоторговый устав (1667), предусматривавший пошлину с иностранных купцов, да еще вдобавок к установленной с них при Грозном пошлине, они подняли цены.
   Таким образом, установление законов было мерою недостаточною; нельзя же было закрыть и совсем доступ иностранных товаров; единственным выходом Москве было обратиться к тому приему борьбу, который был оправдан еще Грозным: начать самую интенсивную балтийскую политику; эта последняя в 1721 г. и завоевала России необходимое ей, более выгодное экономическое положение.
   Земледелие и море. В самом важном вопросе экономического благосостояния Московского государства, вопросе сельскохозяйственном, я не обладаю статистическими цифрами.
   Этот важнейший фактор русской народной жизни, земледелие — создавшее свою структуру вдали от моря, представляет собою противоположное морю начало, чистое начало труда, подобно тому как океан водный представляет собою чистое начало посредничества. Земледельческий труд характеризуется использованием земли для создания новых ценностей, подобно тому как деятельность человеческая на море характеризуется использованием моря для передвижения этих ценностей, для сношений. Поэтому труд земельный преимущественно узко ограничен, неподвижен и преимущественно требует силы, труд же морской преимущественно подвижен, широк, а потому преимущественно требует умения.
   Вот почему с первого взгляда может казаться, что на земледельческое благосостояние народа может не влиять или мало влиять близость моря и что вообще для земельного благосостояния не нужно никакого облегчения внешних условий, никакого промысла. Так, например, и думали древние русские князья, когда сетовали на Владимира Мономаха за то, что он отвлекает пахарей в поход против кочевников, «не жалеет отрывать их от правильного земельного труда», который князья Древней Руси считали единственным источником народного благосостояния. Так думают и в наше время те «социалисты чистой воды», которые отрицают государство, отрицают всякую борьбу, всякую деятельность к изменению в благоприятную для себя сторону условий окружающей, внешней обстановки, проповедуя лишь изменение внутренних условий деятельности, внутреннее совершенствование.
   Люди этого сорта, которым нет основания всем сплошь отказывать в добросовестности, отстраняясь от широкой внешней деятельности, необходимо обусловленной приемами, т.е. умением, поступают так, как будто зажигают свечу для того, чтобы оставить ее «под сосудом».
   Предав себя высоконравственному занятию, земледельческому труду, и зажегши единую для всех общую свечу свою в Московском государстве, русский народ не мог, конечно, оставлять под сосудом безнаказанно для исторического значения своего света, для ясности и силы народного светоча своей государственности.
   И вот мы, действительно, видим в истории, что когда московская политика приближается к Балтийскому морю, то она несет с собою свет крестьянского земледельческого труда: завоевание Иваном III Новгорода ведет за собою уничтожение капиталистических форм землевладения, уничтожение владычных и боярских вотчин; балтийская война Ивана Грозного сопровождается того же рода явлением — двукратным измельчанием в центре боярских вотчин (созданием сначала дворян Московского списка, а затем опричников), борьбою с огромностью церковных владений и поддержкою крестьянского землевладения.
   Эта политика сказывается увеличением производства хлеба, земледельческим благостоянием народа. Царствование Бориса Годунова ознаменовывается прикреплением крестьян к земле иных владельцев, которое до Петра продолжает развиваться в сторону создания рабовладельческого класса. Так как знаменитый Юрьев день произошел в 1601 г., почти через 20 лет после смерти Ивана IV, то в нем невозможно видеть последствие тяжести балтийской войны, ибо за это время выросло целое новое поколение земледельцев. Скорее и понятнее объяснение происходившего при Борисе Годунове оскудения земледельческого центра завоеванием при Грозном южной степи, но все же остается под сомнением тот факт, почему это оскудение центра не заметно было при Иване Грозном.
   Весьма трудно, конечно, без сельскохозяйственной статистики представить себе с полною очевидностью благотворное влияние балтийской политики на русское земледелие, но все-таки остается фактом, что голодные годы, закрепощение крестьян, Смутное время — все это произошло тогда, когда Россия, отказавшись от балтийской политики, «лицом повернувшись к обдорам», ставила себя в неблагоприятные условия к товарообмену с Европой.
   В статистическом очерке истории русской культуры П.Н.Милюкова отмечен факт отсутствия возрастания населения России за столетие от Грозного до Петра, в то время как за столетие после Петра оно возросло втрое, а за последнее столетие еще вчетверо. Если вывод Милюкова, касающийся времени от Грозного до Петра, объясняется одним недостатком статистических сведений, то этот феномен — остановка возрастания народа — является каким-то коррективом природы на отсутствие приемов деятельности, на косность русского народа за это время.
   Оторванность от международного пути сношений Европы — Балтийского моря, неравномерное благодаря этому положение наше в духовной и формальной истории Европы за время от Грозного до Петра не дало возможности привиться на Руси новым приемам сельскохозяйственного труда, что, в свою очередь, не дало возможности развиться и сельскохозяйственному благосостоянию, подъем которого история отмечает лишь за время Ивана III и Ивана IV, устремлявших свой государственный промысел на Балтийское море.
   И в этом заключается единственное доказательство нашего взгляда о благотворном значении балтийской военно-морской идеи на русское земледелие.
   Но если взгляд наш верен, то другого доказательства мы и не могли найти в русской истории этого времени, характеризующейся оторванностью от Балтийского моря и слабостью реальных попыток овладеть им, характеризующейся эволюцией балтийской военно-морской идеи лишь в области проектов, в области археографии, в области же археологии имеющей крайне незначительное потешное развитие или доказывающейся фактами от противного, какими являются внешние выражения народного негодования.
   Поэтому эта одинокость извлеченного нами доказательства о благоприятном влиянии балтийской идеи на основной труд русского народа со своей стороны является еще внешним доказательством в пользу правильности нашего взгляда.
   Наконец остается рассмотреть влияние балтийской военно-морской идеи на главное значение русского народа — значение духовное.
   Но до Петра русский народ, как целое, не владел Балтийским морем, военно-морская идея не получила своего воплощения, а поэтому вполне понятно то, что не могло быть до Петра духовной внешней деятельности русского народа в области европейской культуры и мы напрасно стали бы искать в архивах культуры человечества до XVIII века русскую богословию, русскую науку, русскую технику.
   До Петра свеча русской веры и разума, последний светоч европейского самосознания тлел под низкими сводами Московского Кремля и Кремлевских соборов, тускнел в косноязычных многословиях и в обожествлении испорченной обрядности. А проникавший сквозь щели старых русских затворов свет из-за моря, вносимый врагами, а потому чуждый и недозволенный, не мог казаться истинным для русских людей, не мог явиться настоящим, родным светом земли Русской, потому что своею яркостью оскорблял свет тусклый, казавшийся слабым, но не перестававший быть единственно истинным светом русского народного самосознания. И это происходило до тех пор, покуда не явился богатырь, который со всею ниспосланною ему от Бога силой поверил в истину русского самосознания и вынес из-под спуда на свет Божий свет русского человека для того, чтобы он «возгорелся».
   И тогда Москва подойдя к северному Средиземному морю, стала «третьим Римом», и Самодержавный Царь Всероссийский в городе с немецким названием, но с русским духом, во граде Святого Петра — камени веры, стал первым слугою Божиим, первым сыном Церкви на самом опасном месте, на страже государственной целости, стал камнем славянской государственности, на котором с тех пор и приносит себя в жертву Богу и Государству.
   И с тем прекратилось то инстинктивное географическое, космическое кружение внешней и внутренней политики России, и с тех пор нет более перенесения столицы, стоящей на страже духовного и телесного русского бытия.
   Внутри государства еще происходит инстинктивный процесс расселения, движение от центра к периферии, некое перемещение экономического центра, и после каждой внешней неудачи усиливается стремление правительства поддерживать народное переселение от берега западного моря к берегу восточного, от северо-запада к юго-востоку. Но все эти попытки инстинктивного характера не привели еще пока к крушению петровской идеи, стоит еще Петербург, хотя уже почти исчез Балтийский флот.
   В общих чертах всем известно, как менялись взгляды правительства за отделяющее нас от времени Петра двухсотлетие, но и эти сознательные попытки изменения государственных целей не смогли в крупных чертах изменить географического положения России, соответствующего космическим началам народности.
   История созданного Петром русского флота, как некоторое мерило активности государственной политики, лучше всего должна показать во всех подробностях, в чем изменились со времени Петра цеди государственной политики России, в чем остались они одинаковыми. Покажет она и то, насколько применим к выполнению этих современных целей прием петровской политики — Балтийское море, насколько пригодно петровское средство — флот.
   В частности, по отношению к военно-морской идее, формальное исследование предшествовавшей Петру эволюции государства привело наск Балтийскому морю и к флоту на нем.
   Влияние балтийской идеи на последующую жизнь государства. Мы не можем делать выводов, а тем более предсказаний о влиянии этих истинных и сознательных движений на грядущие судьбы Российской империи, не исследовав подробным и всесторонним историко-статистическим методом результаты ее двухсотлетнего существования, но я считаю все же своим долгом в заключение сделать лишь следующее замечание, которое внешним образом поддерживает высказанный взгляд о том, что Петр Великий объединяет в себе всю русскую историю, так как основной прием его деятельности, по-видимому, с первого, взгляда продолжает в ней сохранять свое первенствующее значение. Это замечание несколько преждевременно до исследования военно-морской истории России и в ней эволюции русского флота, но и я позволяю себе все же сделать его только потому, что в предыдущем исследовании внешняя зависимость политического успеха Московского государства от интенсивности национальной военно-морской идеи совпала с идеологией и возможной исторической статистикой этого вопроса. И еще потому решаюсь я сделать свое замечание, что считаю это необходимым для людей, знакомых с военно-морской историей России в подробностях и потому способных оценить степень вероятности моего внешнего исторического доказательства, а по роду своей будущей службы обязанных ознакомиться в военно-политических целях и с ближайшею по времени государственною статистикою, а значит и проверить современную достоверность моего замечания.
   Я обращаю теперь внимание на характер той связи, которая существует между успехом внешней политики России и наличием у нее Балтийского флота, этого любимого детища Петра, которое он сам перед концом своей жизни считал главным, если не единственным, своим материальным наследием.
   Внешняя связь между Балтийским флотом и успехом внешней русской политики заключается в том, что успех последней и наличие у России Балтийского флота, превосходящего по силе флот данного во времени противника, совпадают на всем протяжении существования Российского государства.
   Россия не потеряла ни пяди земли своей со смерти Петра Великого до Екатерины Второй. Елизавета Петровна, господствуя на Балтийском море, заняла Берлин и не уничтожила ядра Германской империи, быть может, только потому, что скончалась. Екатерина Вторая Балтийским флотом выиграла войны со Швецией и первую войну с Турцией и взяла бы, вероятно, Константинополь, если бы не увлеклась разделом Польши, чем уступила немецкому народу большую часть славянской территории, и Екатерина как раз отступила при этом от петровской политической программы, которая, как известно, заключалась в тесном союзе с Польшей, то есть в поддержке ее впредь до естественного присоединения всей Польши, не исключая балтийских берегов Великой Польши, к российскому славянскому ядру.
   При Екатерине Второй Россия укрепилась на берегах Черного, древнего русского моря, но Кючук-Кайнарджийский мир есть не только следствие побед Румянцева, но и Чесмы — победы Балтийского флота. В это время Балтийский флот, совершая свои подвиги «у берегов Азии, Африки и Европы», владел Архипелагом и Средиземным морем.
   Под охраною Балтийского флота создался при Екатерине Черноморский флот.
   Действия новосозданного Черноморского флота имели ограниченное значение, несмотря на исключительное совершенство его качества — тактики Ушакова; эти действия велись исключительно против турок и почти исключительно на Черном море, несмотря на открытые при императоре Павле проливы.
   При Александре I сенявинский Балтийский флот успешно боролся с Наполеоном на Средиземном море и при заключении мира в Тильзите искупил поражение армии тем, что был отдан в распоряжение императора французов. Последний намеренно поставил русский флот в необходимость сдаться новому его неприятелю, английскому флоту. После этого были для нас вновь закрыты Черноморские проливы, открытые при императоре Павле во время существования Балтийского флота, закрыты несмотря на то, что в то время существовал Черноморский флот.
   В 1812 г. Наполеон изменил свой первоначальный план наступления на Россию берегом Балтийского моря только оттого, что английский флот вместе с остатками русского Балтийского флота закрыл флоту Наполеона вход в Балтийское море, и потому Россия владела этим морем с ничтожными силами во время нашествия на нее двунадесяти языков.
   Таким образом, победоносный стратегически результат Отечественной войны есть некоторое следствие господства нашего на Балтийском море, созданного военно-морской силой Англии, взявшей на себя в то время необходимую для нее роль сохранения России. С прорытием Кильского канала выгоды деятельного союза с Англией, с целью прикрытия чужим флотом насущного интереса Российской империи, теряют свое безусловное значение.
   При государе Николае Павловиче наличие господствующего над морем Балтийского флота склонило победу в датско-немецкой войне 1848—1850 гг. к датчанам, а отсутствие в 1864 г. у России Балтийского флота было решающим внешним фактором для объединения Германской империи после победы немцев над датчанами.
   Дальнейшая русская история протекает при условии отсутствия потребного (качественно и количественно) Балтийского флота вплоть до царствования в Бозе почившего императора Александра III.
   Русская внешняя политика второй половины прошлого столетия вплоть до 1 марта 1881 г. характеризуется расширением политических целей при ослаблении военных средств империи.
   Все войны этого времени составляют политическое поражение России.
   Но Севастополь был бы немыслим, если бы государь Николай Павлович имел флот сильнее английского на Балтийском море, а быть может, для этого было бы достаточно и меньшего флота, но соответствующего европейской технике. В этом случае, вероятно, удалась бы программа государя Николая Павловича и в ней открытие Черноморских проливов для русского флота. Мы должны были по миру уступить впервые после Петра часть российской — южной славянской территории.
   В царствование императора Александра II Россия впервые сама отказалась от части своей собственной территории; пока еще в Новом Свете, чем признала существовавшую до сего времени государственную территорию превышающей действительную мощь народа, И это произошло во время отсутствия Балтийского флота. Таким образом, обессилев на Балтийском морском фронте, Россия была разбита на Черноморском и сама поступилась Тихоокеанским флотом.
   В 1877—1878 гг. опять была неудачная по политическим результатам война, успех которой был бы вполне обеспечен лишь при условии существования русского Балтийского флота, сильнейшего английского, ибо Англия потребовала отказа нашего от Константинополя. Если бы в 1878 г. был потребный Балтийский флот, Россия завладела бы южными проливами.
   Я не хочу делать из этого вывод, что достижение всех частных государственных задач русских возможно только при наличии Балтийского, а не другого флота, я вообще не беру на себя смелости ограничиться приведенным внешним доказательством для безусловного вывода, я только утверждаю, что приведенная внешняя связь Балтийского флота с успехом национальной политики с внешней стороны показывает, что и сейчас все государственные задачи Российской империи могут быть достигнуты существованием соответствующего общей политической программе России Балтийского флота.
   В то же время это внешнее доказательство не нарушает внешней справедливости частных решений, например, того, что политические задачи Русского государства, соответствующего по своему ограниченному значению Киевской Руси (куда, по статистическому исследованию П.Н.Милюкова, и сгущается со времени образования Новороссии и по настоящее время русское население), могут быть достигнуты и флотом на древнем русском море; что политические интересы азиатской России, которые за последние годы стремятся отграничиться от всероссийских интересов, причем даже существует нечто вроде таможенного разделения Сибири от Центральной Руси (Челябинский перелом), т.е. признак внешнегосударственного деления азиатской и европейской России, что эти азиатские интересы могут быть достигнуты и азиатским русским флотом; что интересы государственным образом отделенной от нас (отсутствием воинской повинности, таможней, монетной регалией) Финляндии, вероятно, обеспечиваются шхерным, оборонительным флотом в Финском заливе, подобно тому как интересы архангельских рыбаков или мангазейских самоедов достижимы созданием соответствующих таможенных флотилий.
   Но те интересы, общие великому всероссийскому телу, которые заключаются в православном торжестве русского слова, в торжестве русской правды в мировой истории, недостижимы самым наидобросовестнейшим решением хотя бы всех этих частных задач, занятие которыми неминуемо влечет к забвению общеимперской задачи и к распадению огромного мирового русского организма, следующее вслед за исчезновением всероссийского самодержавного царя во главе, указывающего на эту государственную необходимость решения общей всероссийской задачи;, В то же время самый факт забвения в настоящее время этой общегосударственной задачи показывает, что еще рано русскому флоту покорять вольный океан, и поэтому попытка создания флота в Белом (Вольном) море может окончиться только закупоркой четвертого выхода к океану, как закупорены выходы в Индийский океан из Русского моря, в Тихий океан из морей Восточных, в Атлантический океан (океан Атланта — царя мировой силы) из моря государственного — Варяжского — всероссийского.
   В минувшее царствование (Александра III) Россия вела ограниченную, мирную политику, но политику тем не менее успешную, ознаменовавшуюся даже некоторыми действительными приобретениями и возможностью произвести временное занятие на Востоке и более крупных земель. И в царствование в бозе почившего государя был у нас не только местный Черноморский, но и общий Балтийский флот. И спокойное, успешное во внешней политике прошлое царствование прошло при наличии Балтийского флота, имевшего определенную задачу: быть на одну треть сильнее вероятного противника.
   Вызванная чисто внешними обстоятельствами перемена исторического русского фронта привела Россию к военной борьбе с азиатским противником, при крайнем напряжении которой защита чести Отечества была естественно возложена на Балтийский флот. И кто, русский, рискнет отрицать то, что Балтийский флот выполнил бы свое основное назначение, если бы не был преждевременно ослаблен содержанием половины его в Тихом океане и если бы остальная, спешно собранная часть его не оказалась бы прежде всего качественно значительно уступавшей японскому боевому флоту, подобно тому как и уничтоженная перед тем в Порт-Артуре часть флота значительно уступала неприятелю.
   После 1905 г. ничего не изменилось к худшему ни в количестве сухопутной российской армии, ни в количестве экономических сил народа, скорее они возросли; в то же время и наш Черноморский флот остался пока все еще сильнее босфорского соседа. Мировое соотношение политических сил изменилось лишь в одном — Россия потеряла свой Балтийский, свой национальный и государственный флот.
   И мы все знаем, как тяжко изменилось внешнее могущество России, как тотчас же после того произошла закупорка Тихого и Индийского океанов для России, как это обстоятельство потрясло даже и внутренний организм Отечества и прежде всего повергло правительство в пассивность, за которой нетрудно усмотреть качественный его недостаток, недостаток приемов деятельности, вполне понятный при потере господства над национальным морем.
   Неужели это совпадение наличия потребного Балтийского флота с действительным успехом внешней, а значит и внутренней, политики Российской империи, на протяжении всего двухсотлетнего существования ее, окажется при разносторонней проверке этого факта одним совпадением.
   Но не будем спешить с научным выводом, хотя в отношении практической политической деятельности России мы, за отсутствием в настоящее время такого вывода, должны принять в расчет хотя бы и тот неполный фактический вывод, каким является вышеприведенная нами связь, и, не ожидая составления полной военно-морской истории России, не написанной за двести лет ее существования, должны ввести в эмпирическую пока формулу политического могущества России — мощь Балтийского флота, соответствующую общеимперской российской программе, как некоторый положительный коэффициент, не только увеличивающий число (количество) этого могущества, но прямо-таки меняющий весь порядок числа.
   Но перед тем как это сделать, мы должны эмпирически изменить и научную формулу государства, состоящую из трех элементов: власть, общество и территория — и не так изменить ее, как это пытается буквально оторвавшийся от почвы и пытающийся сорвать с себя голову профессор Петражицкий, который совсем исключил из своего, теперь весьма распространенного понятия о государстве элемент «территория» и стал поэтому толковать про научную единоличность верховной власти, состоящей, подобно Медузе, из бесконечного числа голов, мы должны поступить наоборот, т.е. оставив первые два элемента государства: власть и общество, под редкими словами — царь и народ, разложить третий элемент государственности — территорию на два понятия: на всероссийскую землю и всероссийское, государственное море.
   Итак, рассмотрение нами с нескольких точек зрения различных сторон русской исторической жизни до Петра Великого и беглый взгляд на историю всероссийского флота приводят нас к одному и тому же результату.
   Этот результат по идее (не по выполнению, конечно) вполне соответствует цели нашего исследования: мы умышленно рассмотрели историю военно-морской идеи в Московском государстве с древних времен, стараясь увидеть, когда эта идея появилась, как вырастала и в каком политическом и географическом направлении действовала с большею энергией. И мы проследили эту эволюцию идеи, выраженной на карте России подходом приокского земледельческого района к балтийским берегам, не заслоняя своего слабого зрения могучим обликом того богатыря-великана, того русского атланта, который воплотился в Петре Великом.
   Мы нашли в его предтечах, детях того же народа и того же государства, те же идеи Петра, которые в предшествовавшем Петру поколении уже настолько ясно выразились, что спорить теперь о том, будто их не было или они не те, — уже нельзя. Нащокин жил теми же идеями, что и Петр, царь Алексей Михайлович их переживал.
   В предшествующей Петру истории мы находим и понимание приема для выражения идеи, т.е. мысль о просвещении, выражавшуюся в сознании необходимости балтийских берегов. Петр только выполнил этот прием, создал средство для выполнения его, сообразное своему гению, приблизил воплощение государственной идеи созданием военно-морской силы на Балтийском море; но в этом проявилась та же идея, которою до него жило русское государственное тело, крепло или разрушалось в зависимости от степени ясности понимания этой идеи, в зависимости от близости своего разума, сердца и просто-таки географической близости своей к форме петровского политического приема — Балтийскому морю.
   И только это мы и хотели показать, о чем предупреждали во вступлении к этой статье.
   Мы хотели показать, что нет пропасти между Петром и старой Россией, что Петр был одухотворен тою же жаждою самостоятельного и свободного труда русского народа, как и все предшествующее ему истинно государственное мышление, что балтийская идея не есть его личная гениальная причуда, как некоторые думают, чуждая России, а что Петр и в этом отношении связан с Россией эволюционным путем, т.е. связью не случайною — пребывания гения на русском престоле, — а связью прочной, органической, национальной, естественно-закономерной, не революционной, а эволюционной, которая к тому же была видимым образом целесообразна, так как согласовалась с общемировою эволюцией, отвечала идеалу русской государственности.
   А если это так, то значит и нет стены между нами и Петром; отличные от него его исключительным идеализмом, его гениальностью, мы не можем тем отговариваться, что-де он гений, а нам того, что он делал, делать нельзя, что нам не подходит его государственная идея и прием ее выполнения. Что нам нужно делать что-то другое, а что делать, этого-то мы и не знаем. Не можем отговариваться потому, что нас соединяет с Петром та же эволюционная связь, эволюция той же национальной и государственной балтийской идеи, которая, не говоря об остальном, привела к самому образованию нашего государства, а значит разрыв с Петром есть разрыв с этою идеею, образовавшей государство и русский народ, есть разрушение государства и смерть нации, т.е. живой исторической силы. Как бы ни менялись цели государственные за промелькнувшие от Петра до сегодня 200 лет и как бы они ни украшались и ни затемнялись, мы уже теперь, и без подробного исследования этого времени, знаем, что петровская идея Балтийского моря неразрушима, потому что какие бы цели ни взяла на себя Российская империя, она не может забыть цели своего существования, забыть связь свою с идеалом, — или она распадется, совершит грех самоубийства.
   К этой основной идее органического образования великого народа можно только прибавить, а убавить ничего нельзя, она — хлеб насущный. И это не доказывается совсем одним Петром, это доказывается тысячелетней историей сложения России, всей эволюцией русского племени в направлении к Балтийскому морю.
   А так как эта эволюция не только закономерна, а и целесообразна, то мы и без дальнейшей истории знаем, что успех всякой деятельности России с Петра неизменно должен находиться в прямой зависимости от того, не забываем ли мы основной идеи русской государственности. Вся русская история до Петра, как мы старались показать, приводит к необходимости владения балтийским берегом для прочного единения с целым миром, идеальный центр которого, мировой Атлант, стоит где-то вблизи Балтийского моря. Вся русская история говорит и о необходимости для сего флота, который является в ней пророческим предвидением полной независимости русской государственной политики, вынужденной тысячелетним страданием, сознанием невозможности этого без флота.
   Мы не можем спорить ни о качестве предложенного Петром приема — балтийской политики, ни о качестве средства для владения Балтийским морем, потому что и они имеют за собою в допетровской истории России закономерное развитие и вполне ясно сейчас сохраняют свое главное значение. И это потому так, что цель государственная растет тысячелетиями и приемы ее сохраняют свое значение сотнями лет, и в продолжение всего существования мира эволюционируют только во внешности одни и те же средства проявления государственной воли. Поэтому-то промежуток, отделяющий нас от Петра, ничтожен в отношении различия государственных задач, и его совсем нет в отношении самих государственных идей. И вот почему мы считаем исторически доказанным, что для жизни России необходимы Балтийское море и военный на нем флот. А что необходимо для нашей жизни, то мы и должны сделать и не можем от того отговариваться и слабостью своих сил.
   Если верно, что мы находимся еще в петровском периоде истории, т.е. в периоде исторической необходимости существования русского народа как целесообразного мирового организма, а не как бездушного продукта распада величайшего Государства, то все дальнейшее исследование истории России с военно-морской политической точки зрения не может ничего прибавить к нашему государственному сознанию русской истории, которое одно только и является искомым при решении любой исторической задачи в условиях государственного порядка общественной жизни.
   Дальнейшее исследование может только подтвердить лишний раз необходимость уже понятого нами главного условия государственной целости России, ее независимой исторической деятельности. Для решения политических вопросов современности полезнее широкое пользование современной статистикой, которая покажет, насколько изменилось положение мирового центра с тех пор, как Русское государство вошло как одно из самостоятельных тел в мировую систему. Однако и историческое обследование петровского периода истории необходимо, как более простое и понятное доказательство для русских людей, которые психологически нуждаются, чтобы им показано было на примере их собственной истории назначение флота.
   Ведь многие в России до сих пор не понимают того, что на море лежат все главные русские интересы, до сих пор считают, что флот и совсем не нужен России, считают, что и морские берега они могут отстоять государству без флота, сражаясь на этих берегах, или где им скажут, но в уютной обстановке родной земли; это — непросвещенные и небогатые, далекие от морского простора труженики земли, основа государства.
   Иные русские люди, хотя и промыслили, что флот более верное средство для защиты их интересов, что при защите этих интересов сухопутною армией прольется гораздо больше народной крови, чем при защите немноголюдными морскими кораблями, но, считая подобно первым, что эти интересы может защитить и армия, и ставя на весы трату людей и трату накопленного ими труда (капитала), они склоняются к кажущемуся более выгодным в денежном смысле решению отказаться от флота, успокаивая свою совесть доводом о несвойственности русскому народу мореходства, доводом исторически неверным, или признанием необходимости только прибрежного флота, который кажется им более дешевым, или, наконец, ссылкой на хаотическое состояние военно-морской отрасли государственного управления. Это — вырвавшиеся из крепостной зависимости океана Русской земли своим личным промыслом, коммерсанты и вообще примыкающие, посредники для обмена всякого рода ценностей, не только производства материального, но и умственного труда. Это — потомки оставленного Богом и государственною властью древнего Новгорода.
   Но и они не продумали до конца печальную историю своего предка, в которой являются запоздалым повторением эгоистического типа.
   И этим русским людям нужно тем более исторических доказательств и при этом непременно нужны расположенные по самому точному статистическому методу цифры, которые показали бы им невыгоду их взглядов и тем расшевелили бы их сердце — сердце России; потому что ведь этих людей в государственной организации приличнее всего уподобить кровеносной системе государства.
   Подобно русским земледельцам — численной основе государства, эти люди составляют цвет страны — ее качественную силу.
   Военным же морякам, слугам государевым в свободной стихии, государственным промышленникам не надо этих доказательств. Они сами сумеют доказать свою необходимость родине, выражая собой воплощение государственной морской идеи, деятельнейшей части деятельнейшей русской мощи — Русского флота.





1 Петр исходил при этом из того взгляда, что «наше Российское Государство перед многими иными землями преизобилует и потребными металлами и минералами благословенно есть, которые до нынешнего времени без всякого прилежания исканы», и из глубокой вообще веры в силу русского труда.

Hosted by uCoz